The Kindly Ones

Так уж сложилось, что в моем детстве было слишком много военных историй. Курс белорусской литературы включает в себя очень много произведений о ВОВ, книг, пропитанных болью, голодом, страданиями, смертью. С начальной школы нас возили на экскурсии: музей ВОВ, Хатынь, Брестская Крепость. Истории экскурсоводов плюс бурная детская фантазия довели меня до страшных кошмаров - очень часто снилось, что я горю заживо. Да и бабушка с прабабушкой пугали меня не историями о бабайках, а случаями из своей жизни - ужасами войны.
После школы я зареклась читать военную литературу. Но тут подвернулся бонус в "Долгой прогулке", обещали какой-то вау шедевр от лица "той стороны". Приготовившись к боли, я открыла книгу...

Кхе-кхе. Наверное, со мной все же что-то не так. Я совершенно ничего интересного в этом романе я не нашла. Скажу даже больше - это одна из самых скучных книг за этот год.

Этот роман совсем не о войне. Он о жизни офицера Максимилиана Ауэ в период Второй Мировой. Кажется, его замучила совесть и он пытается себя оправдать подробным рассказом. Как по мне, так это очень унылая попытка. Чуть ли не до последних страниц сюжет строится по плану "поехал туда - поговорил с тем - съел то - выпил это - поехал дальше - поговорил вот с ним - встретил того". Слишком много лишней и абсолютно ненужной информации. И вот так читаешь, пытаешься заучить всех этих фюреров, разобраться в аббревиатурах, вспомнить звучала ли эта фамилия ранее, выкинуть мысль "опять еда" из головы.
К счастью, текст все же будет разбавлен некоторыми интересностями. Во-первых, Сталинград. О Боже, с каким же облегчением я выдохнула, когда начались хоть какие-то боевые действия. Ибо до этого я в принципе не могла поверить, что действие книги происходит в такой страшный период. Сбивали походы в театр, посиделки в ресторанах и кафе, беседы и о литературе (немного позже еще и о музыке).
Во-вторых, встречаются весьма увлекательные диалоги о чистоте расы и гомосексуализме в истории, интересные факты из области лингвистики. Очень радовали описания природы. Они определенно удались у Литтелла. Да и в целом написана книга достаточно легким языком, даже не смотря на все "мерзости".
Кстати, эти самые мерзости меня и не задели совершенно. Литров дерьма в романе нет, так встречается пару расстройств жкт в первой трети книги. В принципе, можно было бы обойтись и без них. Никакой пользы эти описания не приносят. Расстрелы в начале книги представлены весьма сухо. Сцены запретных постельных отношений скучны. Не даром "Благоволительницы" получили премию за худшее изображение секса в литературе. Имхо, из сцены с гильотиной можно было бы сделать конфетку. Да и о геях дети в фанфиках пишут лучше.
Знаете, все же больше всего меня в книге расстроило то, что Литтелл не живет со своими героями, никаких эмоций героя я не заметила. А ведь их могло быть столько. Ведь Ауэ видел столько ужасов, пережил столько страданий. А нет, пустота. Зато красочно описаны сны, фантазии и галлюцинации. И то хлеб!
Честно говоря, от уныния меня спасли только последние две главы. Это безумное нечто. Это страшный абсурд. Это просто отлично!

Война - это ад. Содом и Гоморра. Помпеи.
Банальные слова, не правда ли.
Все это понимают. Любой способен осознать, что война - это страшное безумие.

“В списках не значился” затронул эмоциональную сторону. По-русски. Страшно, но душевно. Патриотично.
“Благоволительницы” - вырвали сердце, выпотрошили душу, перемешали мозги.

Этой книге не нужно давить на жалость, ей не нужны громкие слова и бравые лозунги, она своим сухим языком статистических подсчетов, аналитических поисков окончательного решения еврейского вопроса, самим господином Ауэ, затерявшимся в моральных ценностях покажет настоящую Войну. Гнилую, не поддающуюся описанию, полную дерьма как образно так и фактически.

Ауэ - это что-то невероятное. Как можно быть столь аналитически мыслящим человеком, человек думающим, наконец, и одновременно с этим столь аморальным. Не находящим ничего природе противного в гомосексуализме, инцесте, массовых убийствах.
Как можно даже пытаться находить всему этому оправдание.

Воистину черная харизма Гитлера и чудеса массового гипноза - невозможно иначе объяснить как вопрос уничтожения людей, целой расы, мог найти столько положительных откликов, вызвать такой энтузиазм днями и ночами, в дождь и пекло, строй за строем расстреливать, убивать в специальных газовых камерах и кузовах грузовиков от угарного газа сотни тысяч. Миллионы.

Это не книга - это сюрреалистическая карусель с ужасными, гнилыми, скалящимися лицами вместо прекрасных лошадок, несущаяся на огромной скорости по кругу, каждая ее шестеренка смазана ненавистью, завистью, болезненным желанием превосходства.

От этой книги тошнит. И это нормально.
От этой книги хочется бежать и прятаться. И это нормально.
Для этой книги не остается слез, от нее просто слегка кружится голова. И это нормально.
Потому что в тот момент, когда эта книга начнет находить одобрительную поддержку, когда ее идеи, призванные предотвратить новое безумие, начнут вызывать в душе согласие - тогда мы будем обречены на повторение истории.

Не понять вам, живущим в квартирах,
пид***сам, студентам, жидам,
красоту настоящего мира,
где бродить только нам, мужикам.
(с) Квартет «И»

Я понимаю, что выбранный мною эпиграф вкупе с оценкой книги производит странное впечатление, потому начну, наверное, с рассуждений, почему он именно таков. Наверное, потому, что именно эта песенка крутилась у меня в голове буквально с первых страниц «Благоволительниц». Уж больно герой упирал на то, что понять его должно каждому, ибо все такие же точно, как он, но при этом упорно жеманничал, аки неопытная женщина-считающая-себя-вамп, мол, вам меня ни в жизнь не понять, ибо вы – не я. Но вернемся все же к книге.

«Благоволительницы – это не развлекуха, не журнальный роман с продолжением. Эта книга – не беллетристика о войне. Это даже не воспоминания узника концлагеря. В ней слишком много фактов, слишком много видимого затраченного ради ее написания труда. К «Благоволительницам» не стоит приходить, имея за плечами только главы учебника, касающиеся Второй мировой войны. Автор сам – человек эрудированный, потративший массу часов на поиски в архивах, общение с дожившими до нашего времени участниками событий. Ему нелепым кажется рассказывать об очевидном – приходе к власти НСДАП, культе личности фюрера, военной кампании, устройстве концлагерей, истреблении венгерских евреев. Он и не думает объяснять, кто такие Геринг, Гиммлер, Кальтербруннер, Дениц. Литтелл считает, что читатель, взявший в руки его книгу, знает об этом. И если бы я не прочла в свое время массу книг о войне (воспоминания Ханфштангля, «Застольные беседы Гитлера», стенограммы бесед журналистов с подсудимыми на Нюрнбергском процессе, воспоминания Жукова), не посетила музей в Освенциме, то я бы, наверное, почувствовала головокружение от массы вываленных на меня фактов, которые, уверена, не собрались бы в четкую картину.

Тем более, что Литтеллу неинтересно облегчать участь читателя даже в мелочах. Гигансткие абзацы, занимающие иногда десятки страниц, отсутствие классически оформленных диалогов, использование массы аббревиатур – порой кажется, что автор, требовательный эстет, специально выстраивает вокруг произведения высокий забор, обнесенный колючей проволокой, за который не должны проникнуть профаны, чтобы не осквернить великое произведение глупым и неопытным взглядом.

Но великое ли само произведение? Думаю, ответ – да. Возможно, мой читательский опыт слишком скуден, но в моей практике это вторая художественная книга, где события излагаются с точки зрения нациста. До нее был «Мальчик в полосатой пижаме», выкидыш литературной фабрики по зашибанию бабла. Да и то там речь ведет не нацист, но сын нациста. Все же остальные произведения (повторюсь, речь идет не о мемуарах) написаны либо с точки зрения нейтрального наблюдателя (редко), либо с точки зрения жертвы нацистских зверств (гораздо чаще). Попытка влезть в шкуру эсесовца, попытаться разобраться в том, чем он руководствовался, убивая, доказать тезис о том, что виновны были не люди, но система, что истребляли себе подобных не из-за психических расстройств, а по причинам идеологическим, предпринятая американско-французским евреем – это своего рода вызов, который могут воспринять как предательство другие евреи, которые либо сами попали в жернова нацисткой идеологии, либо потеряли там близких.

Но как только читатель соглашается с автором, что подобный эксперимент интересен, и даже начинает верить, что тезис о нормальности нацистов-эсесовцев по отдельности доказуем, Литтелл, как фокусник, выворачивает мир наизнанку и демонстрирует нам, что Макс Ауэ все же не до конца нормален. Сначала всплывает информация о его гомосексуализме, который, впрочем, еще можно воспринять не как отклонение, но как особенность. Но мало-помалу, гомеопатическими дозами, читателю выдается информацию о том, что, по мнению самого Ауэ, стало причиной его гомосексуализма – инцест, за который он понес наказание. А в качестве наказания – католическое закрытое учебное заведение, где героя подвергали сексуальному насилию. Ну и финальные фантазии в пустом доме сестры – как апогей. Так, может, все же псих? Может, все же извращенец? Ведь кому, как не извращенцу, придет в голову идея создавать фотоальбом в дорогом переплете, чтобы предоставить его в качестве рапорта об удачно проведенной акции – расстреле в Бабьем Яру?

Как и любая хорошая книга, «Благоволительницы» оставляют вопросов больше, чем дают ответов. Ну и, банально, заставляют думать о том, как такое могло случиться и возможно ли повторение? И, как ни странно звучит ответ, но после «Благоволительниц» мне лично кажется, что возможно все.

Вы знакомы, возможно, с литературно-физиологичным романом «Милосердные» Федерико Андахази. Пришел он на ум при чтении «Благоволительниц». То ли в названии дело – «Las piadosas» и «Les bienveillantes», - то ли в лужице спермы объемом с Женевское озеро, но укрепилась эта слабая ассоциация, потому что после прочтения Джонатана Литтелла я видела не иначе как Милосердным. И лужицы почти ни при чем, к тому же, если от них отрешиться, то даже к этому роману обращаться нет нужды – Литтелла можно окрестить Милостивым le bienveillant вместо ассоциативно пришедшего в голову Милосердного el piadoso, мир Эвменид замкнется сам в себе, и все будут жить долго и счастливо.

Чем автор заслужил такой титул?

Дальше с легкими спойлерами...

Дело вот в чем. В моем прочтении «Благоволительницы» совершенно четко делятся на три слоя, на каждом из которых Максимилиан Ауэ рассказывается читателю совсем по-другому.

Первый из них – обычное человеческое, все, что принято обсуждать между людьми, а также то, что за каждым молчаливо признается, но обсуждается реже и в литературе читателями не всегда приветствуется. Физиология, иначе говоря. Но не только она, а также довольно обычные людские дела так подробно описываются на страницах книги, что персонажи ее представляются довольно живо. Довольно человечно. Как не сопереживать персонажу, попавшему не очень подготовленным на тридцатиградусный мороз. Как не посочувствовать работнику, ни черта не смыслящему в политических интригах, которыми он окружен на службе, и потому часто промахивающемуся. Как не пожалеть такого образованного, неподкупного, но кишащего комплексами и сомнениями. Как не посмотреть немного свысока на того, кто умеет привязываться, не отдавая себе в этом отчет, и не разбирается в своем состоянии, потому что погряз в прошлом.

Погодите с камнями. Это лишь один слой. На нем, несмотря на всю излишнюю физиологию (пока – только про подробности пищеварительной системы), читатель себя идентифицирует с ГГ. Невольно. И не хочет, а признает его человеком. Нечеловек бы не спросил себя: «Как мы посмели?» - пока вне контекста. Не понадеялся бы, что распоряжение об одежде для выгоняемых на марш смерти будет выполнено, а проверил бы, ведь все ранее происходившее прямо указывало - одежды не будет. Словом, вот так, одновременно со всем происходящим на других слоях возникает некая связь с Ауэ.

И вот на втором уровне, публично-историческом, эта связь не то что настораживает, она ужасает так, что книгу хочется захлопнуть. Этот слой – о роли личности в истории. Роль Ауэ в истории по большому счету не так значительна, с одной стороны, в «окончательном решении» чаще всего роль он играл обыденную и за исключением Бабьего Яра занимался в основном не чудовищными (если бы речь шла об обычной жизни) делами, а с другой – он был все же СС-овцем достаточно высокого уровня, чтобы среди других выделяться. И когда два слоя где-то соединяются в голове, когда довольно реальный, не слишком демонического вида человек, которого мы только что понимали и, признаться, до сих пор понимаем, вдруг встает деталью в мозаику Второй Мировой и Холокоста, не испугаться вообще-то сложно. Потому что приравнивание СС-овцев к монстрам совершенно понятно, а тут перед читателем ставят зеркало, где может не он сам отражается, но человек. Может умнее, может с большим количеством тараканов (может и нет), но человек, а не, скажем, исчадие ада вроде Хёсса (нет, я не знаю, как последнего можно изобразить человеком – и Мерль совершенно не помогает).

Между тем развоплощение исчадий в людей – весьма важная штука для понимания того, как человек вообще становится частью системы уничтожения, о какой именно бы мы ни говорили. Изобразить монстра несложно. Вспомните образ Амона Гёта в «Списке Шиндлера». Да, невероятная актерская игра, но к пониманию, а главное – осмыслению она не ведет, хотя и поражает. Кажется – надеюсь, не зря кажется, - что уж ты-то никогда и ни за что. Думаю, до уровня Гёта и соответственно Хёсса подавляющее, почти абсолютное большинство и правда никогда и ни за что, но что делать с птицами помельче? Мы весьма своеобразно, категорично рассматриваем фразу: «Я просто выполнял приказ». Представляем что-то вроде – вот стоит он такой бездушный и с червоточинкой перед высшим чином, и тот дает приказ лично перевезти евреев какого-нибудь городка прямиком в концлагерь и лично же проследить, чтобы никто мимо газовой камеры не прошел. Лично проследить на всех стадиях. На деле-то большинство обычные функционеры были, а приказы – рацион вон наладить (не заботы ради, а чтобы на фабрике Сименс работать могли узники), показатели проверить, с инспекцией по местам боевых действий поездить, а то и вообще что-то совсем «невинное», правда, ничего в голову не приходит. А потом оказывается, что этот приказ был частью, малозначительной или нет, «окончательного решения». И опять мысли – а что, по работе не поехал бы оснащение какого-то стратегически важного объекта проверить, если приказали? А если это концлагерь, и проверить надо КПД крематория? История показывает, что и от большего зарекаться иногда нельзя. Ауэ монстр монстром, а говорит весьма разумно, нельзя зарекаться, что никогда не убьешь. Можно надеяться, что не попадешь в такие обстоятельства, и воспитывать в себе что-то, что позволит, в них попав, повести себя иначе.

Все слишком хрупко, поэтому надо не только смотреть на гениальное, чудовищное «I pardon you» в исполнении Файнса, но и примерить на себя хотя бы раз в книге железную деву – первое лицо единственное число, личность винтика той системы, “я” Максимилиана Ауэ. Чтобы было легче различить, где приказ рабочий, а где приказ, за которым маячат трупы. Или, если трупы кого-то не пугают, то – Нюрнбергский процесс. Или не процесс, смотря о какой стране и каком параллельном тоталитарном режиме говорить.

Примерять не хочется. Видеть в книге раскрытую железную деву тоже не хочется, хочется видеть в ней что-то еще, например книгу омерзительную. Если кто-то думает, что мы уже всему научились, после Второй Мировой-то, то можно посмотреть на результаты некоторых не столь давних экспериментов о власти и подчинении.

Но с места в карьер бросаться в объятья железной девы или, другая дурная, но тоже подходящая метафорка, принимать микроскопические дозы яда (как водится, вызывает недомогание) с целью выработать в себе иммунитет стоит не всем. И тут Литтелл, весьма хорошо это сознавая, наконец вступает в образ Милостивого Милосердного. С одной стороны, нужно не подойти слишком близко к Ауэ, чтобы не дай бог не переусердствовать с эмпатией и принятием, что монстры СС – тоже люди, а с учетом всего разнообразия рода человеческого, осмелюсь даже сказать, такие же люди. Опыт это непривычный, мало ли куда заведет. Нужна осторожность. С другой стороны, нужно и не дать свихнуться от этого осознания, потому что, как ни крути, понять, что представитель того же рода человеческого, а вовсе не могущественный подводный кальмар из незапамятной древности (если Литтелл не помахал «Храму» Лавкрафта в этом сне Ауэ, то я не знаю, чему помахал), так вот, что такой же гомо сапиенс с руками, ногами и мозгом за Бабий Яр часть ответственности несет, жить больно становится. Как-то, короче, становится, я не знаю, как описать. И Литтелл протягивает руку помощи. Она в выделениях вся, но выбирать не приходится. Он Милосердный.

Для начала, способ отстраниться немного от жесткой игры «почувствуй себя Ауэ» Литтелл дает нам с первых страниц. «Я», самое личное из всех местоимений, может заставить отождествить себя с рассказчиком, но Литтелл этого не допускает, поскольку в своем повествовании Ауэ обращается даже не к слушателю, а к читателю, причем читателю, который рассказчику не симпатизирует. Шаг назад от Максимилиана, становится легче. Впрочем, Ауэ вас/нас тоже невысоко ценит. Вы хотели выпендриться, скажем, с помощью вычитанного у Арендт? Ауэ почти с самого начала по вычитанным тезисам пройдется, а потом наговорит противоположного об Эйхмане.

И он, казалось бы, предельно откровенен, но для чего та избыточная откровенность? Я придерживаюсь мнения, что самые отталкивающие детали личности Ауэ были введены, чтобы мы «взяли свои глаза и заглянули ими внутрь себя», не нашли там желания совокупиться с сестрой-близнецом на гильотине и еще свободнее вздохнули. There, there. Собственно, отталкивающих практик там раз-два и обчелся, если же трепетные лани скрываются в чаще лесной при слове «мастурбация», то помашем им ручкой вслед. Однако же линия инцеста весьма удачно помогает прийти в себя и намалевать толстую разделительную черту между собой и Ауэ. Это чтобы в железной деве не застрять. Это чтобы слишком в себе не копаться. Спасибо Литтеллу за это.

Вообще, сказать по правде, линия семейная в «Благоволительницах» плохо пахнет и выглядит чуждой всей остальной части. Фантомной. Тема близнецов, комплексов, как из учебника, ролей, как из мифа – в какой-то момент начинаешь подозревать, что либо вся эта история происходит полностью только за счет не слишком здоровой психики Ауэ (Эринии наказывают безумием), либо он банально врет. Нет, правда. Прекрасно знающий мифологию Максимилиан имеет семью, полностью повторяющую миф об Оресте? Отчим носит фамилию, пусть и не слишком редкую, но ту же, что у главного героя книги, которую Максимилиан с собой повсюду таскал четверть всей истории? Сестру-близняшку вот так и зовут - Уна, как будто единства ее с братом без этого было не понять? Муж ее богатый, парализованный ниже пояса? Максимилиану тут только и надо что построить домик в лесу около особняка и егерем стать, фон Юксельпуксель и не заметит, пока на горизонте не появятся следующие близнецы.

Эти последние меня и навели на мысль о призрачности происходящего, когда они, с их неестественно говорящими (говорящими скорее о Максе и Уне, нежели о ком-то еще) именами Тристан и Орландо появились в ночь Х рядом с Ауэ. Им недоставало только спросить: «Хочешь с нами поиграть?» - и потом еще из лифта реки крови должны были хлынуть. All work and no play makes Jack a dull boy.

Преследование агентов крипо Клеменса (Клеменса!) и Везера посреди военной Европы, которые находили Ауэ повсюду, меня в той мысли если не убедило, то дало уверенность в праве на такую интерпретацию. Особенно в финальной сцене, когда в трезвой оценке Максимилианом действительности нельзя не сомневаться. Он укусил Гитлера за нос. А что. И, если всего этого в реальной сюжетной линии Ауэ не было, то Литтелл точно расписывается в нарочном добавлении всего этого полувранья, полугаллюцинации, чтобы читателю не было мучительно больно (больно отклеивать себя от Ауэ или еще почему-то больно), а лишь настолько, чтобы задуматься о людях, монстрах и приказах. Я сознательно не хочу ни про Ореста говорить, ни про Эриний – вот только тем, что они все же Эвмениды Благоволительницы, а не Эринии ужасные-мстящие-гневные, Ауэ все же намекает робко на некое прощение. Or does he.

Минус этой теории - Ауэ лишен творческого начала. Он даже книгу свою творческим процессом не считает. Перед ним, со всей его любовью к музыке, молчит пианино. Хотя, признаем мы семейную часть фикцией или нет, всецело доверять Максимилиану как рассказчику нельзя (от этого мой личный плюс книге, потому что ненадежный рассказчик – наше все). Он сам говорит об Оресте и Электре, его сны (часть их – та, что с минимумом сюжета) настолько пропитаны Фрейдом, что рассказчика с образованием вроде Максимилианова не то что во лжи – в издевательстве над читателем заподозришь, особенно учитывая, что он мало читателя уважает. Но его «семейное» - из третьего слоя, из личного скрытого, его дело, чем с нами делиться. Кое-где, конечно, Ауэ оказывается слеп по отношению к самому себе и – тут мне это кажется задуманным Литтеллом как неосознанное для Ауэ, но это можно оспорить, например, сказав, что есть еще слой действительно личного, куда никому нет доступа, - лала, это все было к тому, что у Ауэ были чувства к Фоссу, выросшие из интеллектуальной близости, и для людей подобного склада именно такие могли привести к каким-то прямо настоящим, здоровым, функциональным отношениям. А вышло – только по щеке погладил. Не видит Ауэ или не пускает – еще в одном эпизоде видно подтверждение, хотя допущено оно Литтеллом, а не Ауэ. Ауэ снится Фосс под водой, а сверху – корка льда. Все это с историческим антуражем, с динамикой между персонажами вызывает в памяти сцену из фильма NaPoLa.

Писатель из Литтелла не только милосердный, но также заботливый и честолюбивый. То и другое вытекает из одних и тех же обстоятельств. Литтеллу не хочется, чтобы читатель принял «Благоволительниц» за дешевую скандальную сенсацию, очередную наездницу на лошади Холокоста: СС-овец, «извращения»... Поэтому он тщеславно намекает читателю, что не все так однослойно в книге, прячет пасхальные яйца и ведет диалог с читателем на надповествовательном уровне. И заботлив потому же. Мы обнаруживаем и Ильзу Кох, и Белую розу, вспоминаем и о Раскрашенной птице, и о Повелителе Мух, ну а то, что в послесловии еще целый пласт параллелей выявили – так и это не все, я полагаю, и я не все замеченное в ходе чтения записала.

Вдобавок не раз приходили мысли о «Заводном апельсине» - а когда я посмотрела текст романа в оригинале, сходство усилилось. Сами посудите – текст на французском, испещренный немецкими и русскими словами. Молоко плюс, честное слово. Obersturmbannführer X a pris sa chapka. Но до сходства разговоров Ауэ в «Благоволительницах» с разговорами Лисса в «Жизни и судьбе», только что прочитанной, я и без подсказок в статье добралась. Хотя вообще в необходимости послесловия того я сомневаюсь и слегка раздосадована, что аббревиатуры в начале книги не поставили. Ну да ладно.

Можно посмотреть специфическую библиографию Литтелла, чтобы поверить – он тоже может процитировать Тертуллиана и потрепаться на древнегреческом, а вот выкладывать на своем сайте дурные стихи, как, простигосподи, как его там, Лин, не станет. О характеристиках личности это немного говорит, равно как и о добропорядочности, впрочем, автора с этих позиций рассматривать и не нужно. Зато цель написания мне видится благородной.

О впечатлениях немного. Читалось легко; ужаснуть бесчеловечностями в книге меня уже сложно. Вопросы секса не задели вообще и не шокировали точно. Инцест должен был бы, но и он не особо. Поэтому мне приходилось труднее с проведением той самой черты между человеком и монстром, поэтому даже здесь в отзыве пришлось возводить дополнительную фортификацию в виде тона. Впрочем, в любом случае, наконец-то, всего лишь к пятому уровню, в рамках ДП прочитала что-то не через силу, а к прочитанному действительно не могу и не хочу придираться. Без игры я до книги добралась бы, но не скоро, так что я не то чтобы рада, но удовлетворена.

Очень противоречивое и неоднозначное произведение, с одной стороны омерзительное до тошноты, с другой - просто невозможно оторваться. Для сознания русского человека — это одна сплошная провокация и разрыв шаблона. Ведь мы знаем о тех страшных днях войны и всех зверствах, творимых фашистами, из наших хроник, фильмов, произведений, то есть только с ракурса советского человек.

Автор предлагает взглянуть на войну, ее причины и трагедию глазами и через сознание немецкого офицера СС Максимилиана Ауэ, немецкого интеллигента, интеллектуала и протагониста, по роду своей службы напрямую связанного с программой уничтожения евреев на Востоке. И Литтелл проделал для этого колоссальную работу, создав роман, который просто потряс меня до основания, хотя будет правильнее сказать, пробрал до самых костей и всего чего только можно. Он очень точно и беспристрастно, не обеляя и не оправдывая, не вынося никаких приговоров и моральных оценок, дает понимание всех механизмов насилия и пропаганды, которые позволили немцам сделать то, что они сделали за годы войны и годы, предшествующие ей. Этот роман написан так, будто читаешь мемуары и хронику тех лет с комментариями и рассуждениями человека, принимавшего участие в этих событиях и видевшего все то, о чем он рассказывает. Только это холодное и бесчувственное повествование участника действа, но читая это «свидетельство» я испытывала настолько разный спектр эмоций и чувств, что иногда мне приходилось останавливаться, давая себе время осмыслить и успокоиться, настолько у меня было глубокое погружение во все происходящее. Многие меня, наверное, не поймут (муж точно не понял, когда я с ним обсуждала прочитанное, у нас с ним получилась очень жаркая дискуссия), но я чуть по-другому взглянула на эту войну. Да, нельзя простить и оправдать то, что нацисты делали - геноцид, массовые истребления, применение тактики выжженной земли, казни евреев и мирного населения, но понять некоторые моменты, аспекты и механизмы... у автора это отлично получилось.

Этот роман без сомнения один из самых сильных и мощных произведений, прочитанных мною за последнее время, и он вошел в мой ТОП лучших произведений.
Оценка 5+++++++

Принялся читать расхваленную книгу Джонатана Литтелла "Благоволительницы". Гонкуровская премия, Гран-При Французской академии, восторженные отзывы и все такое.

И все чего-то упирают на "правду о войне" и на "читать обязательно".

Осилил почти 400 страниц и бросил. Скучно. Увы, но рецепт успеха книги лежит на поверхности, но многочисленные рецензенты боятся его озвучивать. Мне все равно и я озвучу.

Просто огромное количество страниц посвящено расстрелам евреев. А поплакать о холокосте - это нынче модно, толерантно и рукопожатно. Плюс главный герой не просто нацист, а еще и гомосексуалист. Ну просто все удовольствия сразу.

Словом, к хорошей литературе данная обласканная критикой книга отношения не имеет. Обычная конъюнктура да еще и плохо написанная.

Не могу вспомнить, как эта книга оказалась в моём списке, но такое чтение стало слишком тяжёлым испытанием. Военная тематика сама по себе тема непростая, но здесь подача оказалась совершенно отталкивающей.  

Автор намеренно выдумывает, как можно более мерзкие сцены, чтобы любой ценой спровоцировать читателя на эмоции. Объем книги только усугубляет ситуацию. Сама по себе многостраничность не была бы проблемой, если бы содержание оправдывало затраченные усилия. Но тут одно неприятное впечатление накладывается на другое и остается только усталость от всех этих низких провокаций.

Понимаю, что и у такой книги есть своя аудитория, но разделить восторженные оценки не получается.

С большим будущим? Наоборот, мне казалось, что будущее, как мое, так и Германии, сужается с каждым днем. Оборачиваясь назад, я с ужасом видел длинный, темный коридор, туннель, идущий из глубин прошлого к настоящему моменту. Куда делись бескрайние равнины, открывшиеся перед нами, когда, простившись с детством, мы уверенно и энергично штурмовали жизнь? Похоже, всю ту силу мы израсходовали на Строительство тюрьмы, если не виселицы для нас самих.
Дж. Литтел
С самого начала книги лирический герой роняет на читателя бетонную стену из перечисления цифр, простой статистики, но цифр ужасающих.

Офицер СС Максимилиан Ауэ решил поделиться своей памятью, своими тщетными попытками сбежать от эриний, взять на себя ответственность за убийства и геноцид, но при этом и оправдать их.

Книга тяжела и пронзительна, как болт от арбалета под рёбра. Кое-кто из критиков ругал её за историческую недостоверность, на Украине обиделись из-за неприглядно показанных коллаборационистов, в России в первой редакции вообще часть текста вырезали. Но из песни слов не выкинешь, а забывать о том, что это художественная литература забывать не стоит. В работе подняты те страшные темы, которые нам придется прожить и осмыслить в ближайшие годы, и эта память будет душить нас ещё долгое время. Но открещиваться от неё нельзя, необходимо проговаривать проблемы.
Не буду говорить об Электре и Оресте, до этого каждый читатель дойдёт сам, но хочется пару слов сказать о символике коричневого цвета, которым залита почти вся книга (в следствие чего на лайвлибе некоторые отзывы были слегка ошалевшими).
Коричневый цвет - символ фашизма. А ещё цвет земли, которая - материнское лоно. В общем, снова эдиповские отголоски...
И ещё Лермонтов... Я знала, что он воевал на Кавказе, но что он участвовал в карательных операциях, было для меня открытием (да, человек я недалёкий). Соответственно, восхищение им Ауэ весьма неоднозначно...

Вообще рассыпаться в восхищении и скукоживаться от омерзения от романа можно долго, но не буду никого мучить, такие произведения нужно проживать в экзистенциальном одиночестве.

100 породистых лошадей, бегущих по залитой снегом русской степи из 10

Одна из самых страшных книг, которую я прочитала за всю жизнь. До тошноты. Но при этом безусловно важная. The Times даже включили ее в пятерку самых значительных книг о Второй мировой войне.

Мы привыкли читать о войне с нашей стороны. О благородстве и стойкости советских воинов, о наших жертвах, о том, что творили фашисты. Здесь же рассказ от имени немецкого офицера, и не просто офицера, а офицера СД, Максимилиана Ауэ, который знаком с Эйхманом и Шпеером, исполняет личные поручения Гиммлера, попадает в первых рядах на Украину, принимает активное участие в "окончательном решении еврейского вопроса".

А после войны живет себе во Франции, торгует кружевом, заботится о семье и вроде бы все забыл. Пресловутое "мне жалеть не о чем / каяться не в чем, я лишь выполнял свою работу" вроде бы убаюкивает. Но вот только нет-нет, а заметит краем глаза в углу комнаты лужу крови и куски плоти или увидит во сне пустые глаза уцелевших.

В критике очень много написано о том, что это очень достоверный рассказ о войне. Хотя мне кажется, что книга не столько о войне, но скорее о человеке на войне и в тоталитарном государстве. О том, что с ним происходит, как незаметно для себя самого трансформируется сознание: и из неглупого, образованного, честолюбивого человека, патриота, он превращается вначале в винтик, а потом в сумасшедшего садиста.

И тут конечно миллион вопросов. Кто он - палач или жертва? Мог ли он этого избежать? Достоин ли он жить после того, что сделал? Как он вообще может жить? Достоин ли сочувствия? Ведь все это происходило не по его воле, совсем не по его. О банальности зла, о том, может ли это все повториться, о том, что бы делала я, если б попала в эту мясорубку, точно ли все бы сделала по-другому?

А еще эта книга о том, что жизнь полна противоречий. И как бы ни пытались мы разрешить все законом, пропагандой или установлением этических норм, от этого никуда не деться. В книге таких противоречивых фигур много - Альберт Шпеер, Курт Бехер, Рудольф Кастнер (споры о двух последних идут до сих пор, можно загуглить, если интересно) или дети, жертвы войны, сбившиеся в стаю и безжалостно убивавшие всех, кого они посчитали дезертирами.

В какой-то момент роман распадается на сон и явь. Кроме того, что происходит в реальности, Максу Ауэ постоянно снятся странные сны, он бредит во время болезней, после ранений. Граница между бредом и реальностью постепенно размывается до такой степени, что уже невозможно отличить, что было на самом деле, а чего не было. Действительно ли он спал со своей сестрой? Он или не он убил свою мать? Действительно ли его преследовали сыщики? Вся масса физиологических подробностей самого разного свойства, от сексуальных извращений до катастрофического количества дерьма - это ему приснилось или нет?

Рекомендовать эту книжку никому не буду. Это чтение не для слабонервных конечно. Но если вам тема интересна и вы не боитесь такого, то это очень стоящее чтение.