The Kindly Ones

Хорошо написано, говорят мне, достоверно, с выдумкой, но какой же главный герой бездушный. Такой интеллигент, начитанный, полиглот (ну чистый полковник Ганс Ланда), а когда видит расстрел вместо рассуждений о природе зла и осуждения фашизма блюёт, мучается поносом и медленно трогается умом. Как вообще можно читать такое, говорят мне. Великая героическая война профанируется, эсэсовцы представляются эффективными (или неэффективными) менеджерами среднего звена, а вместо трагедии нам подают кровь, мозги, дерьмо, гной и сперму.

Знаете что, дорогие мои? Послушайте-ка, что такое война - хотя если уж Литтелл вас не убедил, то куда уж мне с ним тягаться. В войне нет ничего героического. В войне нет ничего правильного. Война - это звереющая толпа людей, нападающая по надуманной причине на другую толпу людей, и если первым не повезло сразу уничтожить вторых, размозжить их головы, изнасиловать и растерзать их женщин, сравнять с пропитанной кровью землёй их дома, окончательно решить вопрос, то вторые неизбежно ответят. И тогда зверьми станут они, и не будут восстанавливать справедливость - а будут убивать, насиловать и расчленять. В середине романа в ещё не сдавшемся Берлине дети, подражая взрослым, играют в войну, в конце не попадайтесь им на пути - они уже не играют.

Вы думаете, на войне убивают психопаты? А вы, разумеется, сможете удержаться на высоте своей морали и сохранить спасительную объективность? Это не наивность, это глупость. Крайне опасно мнить себя лучшим. Очень легко отмахнуться от главного героя романа: он извращенец, псих, ненормальный, у него пуля в голове и комплекс Ореста в анамнезе, автор услужливо подсовывает нам тысячу причин, за которые можно спрятаться, шептать оправдания и не обращать внимания на то, что Максимиллиан Ауэ - это вы, это я, это один из тех людей, которые сейчас, в мирное время, абсолютно нормальны, с ними приятно выпить вина, обсудить книгу и поговорить о Бахе. И каждый из нас должен каждую секунду благодарить судьбу за то, что мы живём в относительно мирное время в относительно мирной стране, за то, что нам позволено не увидеть, какого размера, какой черноты дыра скрывается у нас внутри, и какие чудовища в ней таятся.

Да, это ведь рецензия. Тут должно написать о том, как элегантно структура романа вопреки немузыкальности рассказчика воспроизводит структуру сюиты - хотя не та ли это, пусть и облачённая в буквы вместо нот серия вариаций в форме фуги, о которой он разговаривает сам с собой ("Зачем же вы тогда пишете?" - "Чтобы сделать дело, пока я не умер")? Дальше должен быть упомянут культурный бэкграунд: миф об Оресте со всеми его вариациями, от "Гамлета" до сартровских "Мух"; Чехов, то и дело встречающийся (книга, улица имени, дом-музей) Максу в Крыму; Лермонтов, едва не отбирающий у Литтелла перо в Пятигорске; выглядывающий из-за каждой второй строки Достоевский (все подмечают позаимствованную у классика фигуру безумца с топором, но отчего-то упускают из виду совершенно достоевских двойников, населяющих прожорливый окровавленный мир романа). Можно через запятую перечислить прочих - Бедье, Берроуза, Кэрролла. Дальше нужно подчеркнуть почти патологическую точность автора в исторических деталях, благодаря которой читатель, в начале романа путающий СС и СД, к финалу будет способен прочитать небольшую лекцию о бюрократическом аппарате института концлагерей, а автор освобождается от тяжкой необходимости придавать правдоподобность выдуманным событиям: достаточно описать реальные, которым нет дела до правдоподобности - они уже произошли. При желании ещё можно уважительно кивнуть стоящему в отдалении маркизу де Саду и забыть о нём.

Но все эти реминисценции, подробности, многословные диалоги, бесконечные сексуальные фантазии, неприятные жидкости, в которых Литтелл по-флоберовски топит действие романа - лишь варварский, но единственно возможный способ донести до читателя, не шокировав его, простую и необходимую мысль: отбросьте вашу самодовольную уверенность, избавьтесь от иллюзий, то, что рассказывает о себе Макс Ауэ, касается не палача среднего звена в нацистской Германии, а каждого, каждого из нас. Война сидит в каждом из нас. Как обуздать этого зверя - неясно, но знать о нём необходимо.

Это честная и добрая история, побуждающая читателя остановиться в суматохе безликих дел и серых будней и подумать о чём-то хорошем и искреннем. Это история про юного пионера Максима, который на протяжении восьмисот с лишним страниц путешествует по просторам Советского Союза, общается со сверстниками, учится у них многому новому и интересному. Максим очень хорошо учился, окончил шестой класс на одни пятёрки и тем же летом, усиленно прозанимавшись с наставником, экстерном сдал экзамены и за седьмой класс тоже. За такое рвение Союз пионеров наградил Максима ценным призом - Максима в составе дружественной делегации германских пионеров отправили на целый год путешествовать по Советскому Союзу и наносить визиты пионерским организациям других городов.

На Украине Максим участвует в посадке яблоневого леса рядом с районом новостроек, чтобы было где гулять после занятий и обсуждать юные надежды и светлые мечты новым поколениям пионеров. В Крыму, всесоюзной здравнице, Максим проводит несколько удивительных дней на черноморском курорте на самом берегу моря, там он знакомится с ребятами из татарской пионерии, которые учат его многим полезным вещам, расстаются они лучшими друзьями. Далее путь пионерского отряда Максима лежит через щедрые кубанские просторы к гордым предгорьям Кавказа, в город Пятигорск. В этом наполненном историей месте Максим буквальным образом прикасается к наследию великого русского писателя Лермонтова. Михаил Юрьевич прожил здесь до глубокой старости и оставил после себя много добрых дел, люди до сих пор помнят его неоценимый вклад в дело дружбы кавказских и русских народов. В Пятигорске Максим помогает пожилому мудрецу-чеченцу добраться до родного села по коварной горной дороге. Растрогавшийся старик доверяет Максиму свою "пионерскую тайну" - он убеждает Максима посетить величественный Волгоград, в котором, как утверждает старик, Максим станет настоящим пионером и советским человеком в полном смысле этого слова. Максим с воодушевлением соглашается и, оставив свою дружную команду, скоростными электропоездами и аэропланами прибывает в главный город Поволжья, город, в котором много лет назад нерушимой клятвой скрепилось обещание вечной дружбы народов Европы. Максим поражён величием и красотой Волгограда. Прибыв в центральный волгоградский Дворец Пионеров, он с порога заявляет, что пришёл за главной пионерской тайной и ради неё готов выдержать любые трудности и испытания. Волгоградские ребята встречают его слова улыбками - им нравится, что Максим смел и непоколебим в своём стремлении. Немного посовещавшись, они решают принять его в элитную пионерскую организацию Благость.

Максим проходит обряд посвящения, во время которого ему вытатуировывают между глаз красную звёздочку - символ Благости. Теперь для тебя начинается новая жизнь, говорят новые волгоградские друзья Максиму, оставь в прошлом все сомнения и отрицательные эмоции. Теперь вся твоя жизнь это Игра в Благость. Благодаря благости ты никогда не будешь унывать, будешь учить других людей доброте, пониманию и состраданию. В этом и есть цель каждого человека, просто нужно его к этой цели когда-то подтолкнуть. Помогай всем тем многим, кто отчаялся и не видит просвета в жизни, научи их игре в благость: чем лучше себя чувствуешь, тем больше хочется передать это благостное состояние другим - в этом и есть суть игры в благость. В этом и заключён смысл названия романа: желай себе только того, что пожелал бы другим; видь в других только те качества, которые хотел бы видеть в себе, и во всём мире тогда настанет благоволие.

Воодушевлённый своей судьбоносной миссией, Максим встречает в Волгограде своего лучшего друга Томаса и посвящает его в тайну благости. Томас немедленно настаивает на их возвращении в родной Берлин, чтобы донести благость до родных и близких. В Берлине первым делом Максим рассказывает о пионерской благости своей любимой сестрёнке Уне. Уна в восторге от новых идей Макса и тотчас же упрашивает наставников взять её с собой в Польшу, чтобы учить игре в благость польских пионеров. Макс, простившись с сестрой, получает одобрение своего пионерского штаба и направляется с миссией благости в Италию (в Италии Макс с радостью навещает родителей, живущих на живописной вилле, они неимоверно рады за сына), Францию и Венгрию. Везде он творит добрые дела, в Венгрии даже помогает многим беспризорным цыганским ребятам вступить в пионерию. Тем временем об игре в благость узнают английские пионеры, даже расстояние от Лондона до Берлина не становится им помехой. Благость распространяется по Европе. А во Францию даже прибывают новые заморские друзья - американские ребята, твёрдо намеренные вступить в пионерию и основать институты пионерии у себя в Америке. Макс, соскучившийся по Уне и Томасу, некоторое время гостит в благостной Польше, где с радостью вновь встречается с волгоградскими пионерами, дальше они путешествуют вместе и наконец возвращаются в Берлин. В Берлине, в новом реконструированном зоопарке, наконец открытом для посещения, трое друзей клянутся друг другу в вечной дружбе и верности делу благости. Их клятву поддерживает громогласная овация молодых благоволителей и благоволительниц.

Я считаю, что эту книгу лучше прочитать прежде всего конечно в детстве. Детскую литературу просто необходимо читать всем, особенно такую жизнеутверждающую и вдохновляющую, чтобы даже взрослым стало уютно и благостно, словно в детстве. Эта книга как радуга, которая обязательно появляется на небе после затяжного хмурого дождя, а главный герой Максим озаряет всех вокруг своей добротой и оптимизмом

Буквы складываются в слова, слова с невероятной легкостью – в предложения, предложения – в образы, а образы сжимаются до цифры. Иногда миллион сжимается до нуля. Бюрократы, идеологи и экономисты рассчитывают, как из миллиона человеческих жизней, помноженного на миллион потерянных душ получить бесконечность. Но в результате получается ноль, из которого течет гниль собственной души. «Избавиться от шлаков» решает бывший нацист Максимилиан Ауэ и пишет эту книгу, «хорошо пахнет или плохо» вставляет свое слово Джонатан Литтелл и дает ориентир. Из-за плеча рассказчика Ауэ временами показывается автор: они оба любят французского композитора Рамо, и оба разбираются в литературе, только Литтелл – лучше. И вот этого лучше было много.

Музыка. Литература. Война - участники рождения «Благоволительниц».
Книга состоит из семи глав, каждая из которых названа по сюитам французского композитора ХVIII века Жана-Филиппа Рамо. Это – важно, это – явно какое-то музыкальное море, на котором строится композиционная задумка. Увы, невежество позволило только слегка соприкоснуться с замыслом автора. Не прослушав, невозможно оценить. Но и без этого в этой книге столько мощи, что хватит, чтобы лишить любого читателя его невозмутимости.

Миф об Оресте, где благоволительницы – богини возмездия, положен в основу произведения. Дуэль, топор, сны – вот лишь немногие литературные отголоски, которые можно найти в романе. Написать о Второй мировой войне очень сложно, правда о ней настолько безжалостна, что разъедает мозг. Хорошо, что есть художественная литература, которая позволяет создать «пространство неопределенности, зыбкости, находясь в котором никогда не знаешь, действительно ли ты в нем находишься». Литература помогает укрыться, обмануться, сказать себе тсс… это всего лишь книга. Но в данном случае сочинительство лишь подчеркивает историческую правду.

Военная составляющая романа впечатляет: обилие реальных фактов соседствует с выдумкой, которая только оттеняет невыдуманные события. Жесткая контрастность сопровождает весь роман: размозженная голова младенца и поедание устриц в ресторане, удачная охота на тетерева и не менее удачная на евреев. События во время Великой Отечественной войны на Украине, Кавказе, Сталинградская битва, разгром Берлина – всё – реалистично, все – без заигрывания. Исторические деятели нацистской Германии представлены во всей красе.

Дальше...

Во время чтения вас будет подташнивать, будет неприятно, будет больно. Вам придется время от времени отрываться, чтобы вдохнуть глоток окружающей вас действительности, потому что автор обволакивает своим повествованием, крепко схватив вашу голову, заставляет смотреть правде в глаза, не давая спуска. Кажется, можно найти спасение в мире главного героя вне войны, но Литтелл подлавливает вас и тут и безжалостно бьёт под дых. От скверного мира Ауэ с криком бежишь и пытаешься укрыться в окопах, а там - смерть. Вдруг понимаешь, что и война и мир Максимилиана Ауэ – равнозначный ад. Некуда бежать, одурение, полное отупение, желание стать нулем. И вместе с героем просто падаешь в сновидения, где хоть как-то можно пережить реальность, которая оказывается чудовищнее любого кошмара. Рассказывая об извращенной связи Максимилиана Ауэ с сестрой, о его непростых взаимоотношениях с матерью и отчимом, о его неадекватных играх в детстве, автор кидает кость читателю, у которого появляется возможность возопить: «А ну да! Он же совсем ненормальный этот Максимилиан Ауэ! Да они, нацисты, все такие! Это и объясняет все: пытки, кровь, крематории и…лаковые перчатки.» И тут, как всегда вовремя, на сцене появляется он – друг-искуситель главного героя Томас Хаузер. Этот персонаж тенью скользит на протяжении всего повествования, вовремя подставляя плечо, соблазняя не только Ауэ, но и читателя. Вот он – настоящий ариец, приверженец системы, умный, блистательный, не женат, но семя свое сеет во благо расы. Именно он напугал до смерти своей нормальностью и притягательностью, поскольку обладает той страшной силой вести за собой, за идеей, какая бы тошнотворная она не была. Его существование в книге полностью перечеркивает жалкие потуги читателя свести чудовищные чистки нацистов к только лишь их извращенной психике. В нем – вся человечность войны, которая эгоистка-стерва и всегда глуха к каким-то личностным интересам. Большинство из нас пушечное мясо, фишка, щелчком чьей-то руки сброшенная с поля. Большинство из нас ведомы. Большинство из нас исполняет. Роман Джонатана Литтелла вот так, не стесняясь, откровенно ткнул читателя в то, что каждая незначимая единица способна в массе своей рождать смерть. Книга вызывает читателя на дуэль с самим собой, с автором, с главным героем, с бесконечностью. Никто, читая этот роман, не сможет остаться безучастным, книга пробудит в душе множество противоречивых эмоций, омоет ими читателя, и он, пройдя рядом с нацистом через Вторую мировую войну, очистится. Литтелл рискнул, и за откровенность читатель будет платить ему откровенностью, всякой.

Самое страшное в войне – ее неизбежность, самое страшное в романе “Благоволительницы” – методичность, с которой люди превращаются в цифры. Давайте заблуждаться и надеяться, что не заденет, «…чтобы пожить подольше, чтобы убивать время, пока оно не убьет нас…», потому как выбор на войне один: пасть жертвой или быть палачом. Где-то там раздается тихое тик-так, тик-так…5, 4, 3, 2, 1

об этом романе я услышала от профессора евгения жаринова, который, как всегда, критиковал современную русскую литературу и советовал обратиться к зарубежной, в числе наиболее примечательных он назвал 'благоволительниц', роман о второй мировой войне.

'благоволительницы' знакомы читателям-любителям античности по 'орестее', когда эвмениды/эринеи/благоволительницы (выбирайте на ваш вкус) жаждали мщения за грех ореста. здесь же их роль повисла в воздухе. они не выполняют свои функции, потому что не знают, что делать: для невиданных доселе реалиях 40-х годов моральный кодекс эриней безбожно устарел. как исполнить закон и за что именно карать - неясно, мир перестал быть простым и черно-белым, но, самое удивительное, мир главного героя максимилиана ауэ и его окружения крайне логичен.

удивление отсутствие ярого патриотизма и героизма, жалости по отношению к лишениям тыловиков, что читатель привык видеть в советской литературе. здесь иначе: герои говорят на древнегреческом, спорят о немецкой классической философии, а мудрый старец сам идет к могиле и ждет, пока его расстреляют. логика действует и в момент жаркого диспута голодных немцов, которые теоретизируют на тему того, кого из людей им съесть и не подвергнуться тлетворному действию большевизма. это спокойствие и эта взвешенность действий пронизывают роман и гиперболизируют его, когда хочется крикнуть: 'абсурд!', но не можешь, потому что все возможно, и развернувшиеся на снегу кишки томаса, и его титаническое спокойствие, с которым он их собирает вовнутрь и обматывает себя шарфом. подобное русскоязычного читателя, конечно, не изумляет, о чем и говорит литературовед с. зенкин: подобная сцена была у бондарева в 'горячем снеге'. это одна из особенностей романа - его межкультурность, смешение немецкой, французской, американской и русской культур, так причудливо уживающихся друг с другом на войне.

интересно, как исследователь в. вахштайн сравнивает ханну арендт и джонатана литтелла. если в 'банальности зла' арендт дает надежду, говоря, что именно рефлексия поможет выбраться из конформизма и послушания приказов вышестоящих, то у литтелла никакого света и никаких ответов нет. любые попытки читателя навесить ярлык: 'виновен/невиновен' или 'верно служит рейху/лишь притворяется' терпят поражение с таким необычным протагонистом, который, кажется, грешил всем, чем и как только можно было. и зачем он пишет этот безжалостно откровенный (местами даже слишком) текст? оправдаться? задуматься? или призвать эриней, которые потеряли след ауэ?

ауэ и правда герой мыслящий, но сомневающийся; и служит рейху, но задумывается: зачем убивать евреев? тут-то и вступает в силу объективный враг, тот, кто лично нам вреда никакого не сделал, но он точно его нам нанесет, так что лучше напасть первым. а ауэ, подобно эдипу, стал объективным врагом для самого себя. но если эдип выкалывает глаза не только потому, что хочет покарать себя, но и потому, что глаза ему не нужны: попробовав идти против судьбы, он понял, что это бесполезно; все предначертано, потому его взгляд на мир и глаза ему не нужны, что является собой апофеоз отчаяния и отказа от собственной воли, то представить сложно, чтобы ауэ поступил бы аналогичным способом. греческой трагедии здесь нет: только жажда спасти свою шкуру, потому и друга убить не жалко. впрочем, почему должно быть жаль, если на войне мы в жертву, как говорил кьеркегор, приносим свои моральные устои, 'хорошо' и 'плохо' уходят. нет ничего, кроме страха.

а то, что герой будто бы застрял в детстве и не растет, отмечают чуть ли не все герои, но сестра, с которой его связывают особые отношения, особо настаивает на этом. клятвы, данные в детстве, он держит и в тридцать лет. он не в силах отпустить прошлое, потому оно его вечно держит в своих тисках, мучительно волнуя душу и тело. подобно кафке, он боится вырасти, уйти из мира грез и вступить во взрослую жизнь и взять ответственность за семью. впрочем, здесь немаловажную роль играет и отнюдь не радужное детство ауэ, хотя ему оно и представляется самым прекрасным периодом его жизни, тогда как сестра, уна, лечилась от депрессии несколько лет и всячески сторонится брата.

что касается достоверности описываемых событий, то оно, конечно, всегда подвергается сомнению, когда повествование ведется от одного лица и только от него мы и воспринимаем сюжет, как это было в случае с "лолитой" набокова, когда вопрос о соблазнении/не соблазнении лолиты зависит во многом от того, доверяем ли мы всему написанному гумбольдтом или нет, так и в случае с ауэ. наибольшую загадочность представляют, что интересно, те же пассажи, что и в набоковоском романе, пика смешения вымысла и реальности достигает финал романа, когда максимилиан посещает дом сестры и предается то воспоминаниям, то грезам, да таким, что уже задаешься вопросом: а может он и вовсе все взял да и выдумал, и ничего такого приводящего к тошноте читателя и не было?..

как отмечает  с. зенкин, устройство книги и названия глав вдохновлена сюитами жана-филиппа ремо и баха - каждая часть: 'токката', 'аллеманды' и пр., отсылает нас к конкретному элементу музыкальной формы и задает ритмичность текста, хотя трудно сказать, чтобы темп в романе убывал, скорее, наоборот - с каждой главой он набирает все больший темп, достигая апофеоза в дикой свистопляске, в главе 'жига', где смываются все нормы морали и абсурд достигает пика, когда томас с олимпийским спокойствием потворствует озверевшим детям, разыгрывая телефонный с фюрером, пока ауэ ощущает себя словно в сумасшедшем доме. это он и есть: бегущие немцы, срывающие с одежд эполеты; шайка фанатиков детей, к которым сложно испытывать жалость, настолько они асоциализировались и превратились в примитивное племя, где сильнейший самец расстреливает непокорных малюток и насилует наиболее зрелых самок-подростков, выпячивающих свой округляющийся живот.

жестокий по правдивости роман, напоминающий о том, что мы не можем за себя ручаться на войне. и война раскрывает наши потаенные импульсы или сделало общество диким? кто знает, что мы принесем в жертву первым: свою жизнь или жизнь других?

неимоверно. неимоверно впечатлён. неимоверно погружает. как же много сложных вопросов вложено и переплетено и с разных ракурсов рассмотрено, как мутируют взгляды и отношение одного человека к одной и той же проблеме, и откуда это все идёт - от детских травм или физических увечий? и как мы решаемся на совершение отвратительных поступков или за нас это решают другие сквозь нашу бесхребетность.
p.s. впечатлившись реалистичностью и документальностью Джонатан Литтелл - Чечня. Год третий несколько лет назад, даже не отпугнули объемы данной работы и даже 55 часов аудиокниги оказались не такими пугающими

После прочтения последней страницы романа «Благоволительницы» моим первым желанием было узнать, а Джонатана Литтелла уже сожгли или только собираются. Не, серьезно, ведь рассказывать о нацисте, как о нормальном человеке это вам не Ремарк с его человечным отношением к немцам тех времен. У Ремарка все было относительно просто, обычные немцы – это обычные немцы, это легко понять, что не все представители нации – нацисты, как не все русские люди – коммунисты, а тут такое. Нацист тоже человек. Ну, давайте разбираться понемногу.

Я буду говорить за себя, чтобы не вызвать странной реакции и любых проявлений демонизма в чей-нибудь адрес. Возвращаясь к Ремарку, с его помощью, я начал задумываться, что в Германии 40-х годов не все люди были нацистами, и там действительно были Люди. И тут новый виток, масштабный роман, показывающий, что нацист тоже может быть человеком, а не чудовище, вернее и чудовище, и человек. У них есть чувства, слабости, высокий интеллект, а не только жажда убийства определенной национальности. Что тут сказать? Об этом надо думать и попытаться понять, а делать скоропалительные выводы, нет уж, увольте.

Роман хорош. По-настоящему хорош. Ты читаешь исторический роман, но, раз, и оказывается, что ты скатываешься в фантазию/бред героя. И когда наступают самые тяжелые моменты книги, ты не сразу осознаешь, что это уже не фантазия, что такое возможно и так было. Такое принять невозможно. Особенно выделяется концовка книги, со слов

Начинается ужас более страшный, чем мы читали до этого. Дети, которые стали обычными животными. И почему-то отрицать такое невозможно. Сколько раз в литературе было показано, что война калечит жизни, жизни взрослых людей, а дети? Детей война задевает еще больше, их несформировавшиеся ценности, поведение, характер легко впитывают безумие войны и что мы видим? Маленькую стаю, живущую общим чувством ненависти. Да и не ненависть это, а обычная жизнь. Животная.

О главном герое. Вся книга состоит в накоплении им опыта, который выливается в заключительную строку романа.

Его выбор, решения и терзания приводят к итогу, но жизнь-то продолжается. Русскому человеку читать книгу особенно интересно, ведь наши классики очень сильно повлияли на автора, поэтому различные аллюзии и сходства прилагаются. Макса можно сравнить с Печориным, он герой того времени. Поступиться принципами для Макса абсолютно невозможно, но и на рожон он не лезет. Странно, понимаете? В войне он старается быть подальше от гущи событий, но при этом берет в руки пистолет в один из моментов книги. Ауэ и Печорин очень похожи, оба они лишние люди. Ауэ, работающий на СС живет идеей, и идти на компромиссы с идеологией он не будет, что нетипично в ту эпоху лицемерия и личного обогащения. Его подтолкнули к его выбору, когда злой другогений его жизни Томас принес бумагу о работе Макса над окончательным решением еврейского вопроса. Поэтому последнее решение Ауэ – это решение освободиться. Да. Свобода принять свою судьбу и жить с этим.

Что помимо глубоких размышлений интересно в романе? Уже упомянутые аллюзии на русскую классику, также Эдгар Райс Берроуз, а точнее составленная Ауэ классификация по барсумским романам. Что еще? Различные психологические мотивы? Есть такое, но иногда это переходит грань. Грань, собственно, еще перешла и ориентация Ауэ, не знал я, что буду читать, но да ладно. Идем далее и тут горячо любимая мною греческая мифология.

Я давно хотел прочитать роман «Благоволительницы». Настолько давно, что причину вспоминал минут пять. Его очень хвалил один кинокритик, говоря, что в современной литературе есть очень хорошие романы, например «Кровавый меридиан» и «Благоволительницы». Добрался-таки через несколько лет и прочитал. И в восторге. Необычно, сильно и замечательно исполнено.

"Благоволительницы" - сильнейшее эпическое полотно. Роман многогранный, многослойный, жесткий, местами лиричный.

Фундамент романа составляет миф об Атридах. Флэшбеки, отсылающие к детству Максимиалиана Ауэ, а затем и происходящие в действительности героя - трансформированная "Орестея" Эсхила, миф об Агамемноне (отец Максимилиана и Уны), Клитемнестре (мать Максимилиана и Уны), Эгисфе (Моро), Электре (Уна), Оресте (Максимилиан), Пиладе (Томас Хауэзер), Эриниях (полицейские и сюрреалистические кошмары героя). Также иной раз всплывает софокловская интерпретация мифа и миф о Тиресие.

Литературных аллюзий рассыпано по тексту также множество, тут и Василий Гроссман, Эрнст Юнгер, Морис Бланшо, Луи-Фердинанд Селин, возможно Маркиз де Сад и Батай, Стендаль, Лермонтов и Достоевский, инцест похоже отсылка к набоковской "Аде" (но тут не берусь судить, как раз с Набоковым еще мало знаком), я бы скорее вспомнил "Рене" Шатобриана, учитывая франкофильство автора тоже вполне возможно.

Начало очень Селиновское:

Да и далее, взаимоотношения Максимилиана фон Ауэ и Томаса Хауэзера очень напоминают взаимоотношения Фердинана Бардамю и Леона Робинзона. А "Благоволительницы", особенно описание военных лет - своеобразное "путешествие на край ночи", где ночь полнится насилием, девиациями, сюрреалистическим кошмарами, рокантеновской тошнотой и испражнениями.

В плане философском тоже множество интересных идей. Например, сравнение идеологий - коммунистической и националистической:

Также Литтелл оставил и обострил оксюморонную природу убийства у Эсхила. Может тогда выглядело нормально, что кровная месть против убийства не по крови считалось преступлением. Сейчас же обвинение Максимилиана фон Ауэ в убийстве матери на фоне кровавых расправ, например, в Бабьем Яру, выглядит абсурдно.

На протяжении всего романа возникает тема близнецов. Один из немногих моментов, который оказалось не так просто интерпретировать. Единственным пока объяснением я нахожу, что в лице близнецов, начиная с Максимилиана и Уны, Литтелл вывел два народа - немцев и евреев. В романе много рассуждений героя о схожести, его "обрезанность", Гитлер в пейсах во время речи. Вначале была кровосмесительная греховная связь, замешанная на массовых расправах и насилии. Затем через то, что круг был разорван, Эринии стали Благоволительницами, близнецы обрели братство.

Роман сильный. Рекомендую.

Все повествование романа выстроено на внутренних монологах и воспоминаниях о прошедшей войне главного героя, вымышленного офицера СС Максимилиана Ауэ, которому удалось избежать наказания и затеряться во французской провинции. В начале войны он принимал непосредственное участие в расстрелах еврейских женщин и детей в Западной Украине и на Северном Кавказе, после ранения под Сталинградом был эвакуирован в Берлин и потом налаживал работу заключенных в концлагерях Восточной Европы. Литтел долго и скрупулёзно собирал исторические материалы для книги, так что в этом отношении к роману не придраться, все события вполне достоверны.

После войны Ауэ пытается найти ответы на множество вопросов, касающихся массовых убийств гражданского населения на оккупированных нацистами территориях. Несут ли ответственность за убийства те, кто «просто исполнял приказ», был законопослушным гражданином своей страны или винтиком огромной военной машины? Главный герой предстает перед нами далеко не тупым солдафоном, а образованным субъектом с обширными познаниями в самых разных областях, включая литературу, философию и искусство, что, казалось бы, должно было давать иммунитет от нацистской пропаганды. Подспудно Ауэ понимает, что участвовал в зле и является убийцей, но пытается выстроить свою довольно логичную оправдательную теорию, основная суть которой сводится к необходимости восстановления справедливости после проигрыша Германии в Первой Мировой войне, мести за отцов-героев минувшей войны и освобождения мира от худшего из зол – большевизма, корни которого Третий рейх видел в еврейской нации.

Автор показывает, как с помощью пропаганды, нажатием определенных кнопок в сознании людей – типа национального единства и превосходства, создания образа врага, насаждения ненависти, продвижения культа войны и ритуального победобесия целую нацию можно зомбировать и превратить в нелюдей с патологическим, вывернутым наизнанку сознанием, готовых убивать малолетних детей во имя «высоких» целей. С ужасающими подробностями Литтелл описывает как прагматичные немцы были озабочены совершенствованием методов убийства невинных людей и с каким энтузиазмом и изобретательностью организовывали трудовые концлагеря, работающие на военные нужды, - и все для того, чтобы доказать свою верность Рейху и получить очередное повышение по службе.

Помимо интеллекта Ауэ обременен неврозом навязчивых видений, проистекающим из его детства, его сексуальной идентичности и связанными с ней запретами. Главный герой постоянно находится в плену галлюцинаций и кошмаров, наполненных отвращением, страхом и желанием, выражающих амбивалентное отношение героя к запретным сексуальным связям с родной сестрой, а впоследствии с партнерами-мужчинами. Тема инцеста была очень популярна в литературе немецкого романтизма 1920-х годов с его культом байронического героя, бунтующего против удушливого рационального социума. Ауэ вырос на этой литературе и унаследовал некоторые черты ее героев, но запреты и разлучение с сестрой привели его к острому психическому неврозу, к двойственному отношению не только к сестре и к родителям, но и к другим людям. В соответствии с Эдиповым комплексом Ауэ превращается из жертвы в палача, из преследуемого в преследователя. По мере развития сюжета растет градус невротизации и безумия главного героя, отягощённых несколькими ранениями головы, достигая пика к моменту взятия Берлина Красной Армией. К концу книги бред героя и абсурд происходящего становятся неразличимы.

Литтелл беспощаден и циничен не только по отношению к немцам, но и к добровольным помощникам нацистов украинским националистам, с еще большим энтузиазмом расстреливавшим евреев, к союзникам русских, французам и британцам, отказавшимся принимать немецких евреев перед войной и закрывавшим глаза на массовые жертвы сталинского режима, к русским, беспрестанно мародерствующим и насилующим женщин, старух и детей. В этой книге нет героев, только жертвы и палачи.

Страшная книга, полная физиологических подробностей извращенных сексуальных актов и массовых смертей. Рекомендуется только искушенным читателям с устойчивой психикой.

Удивительно сильный, конечно, текст.

Литтелл не щадит читателя, как не щадила война своих жертв и палачей. Он не стесняется использовать самые сильные выразительные средства в своем арсенале. Мало кто не дрогнет в этом потоке человеческих испражнений, крови, кишок, разбрызганных мозгов. Мало кто не скривится от столь детализированной картины, состоящей из человеческих гениталий во всей неприглядности, страданий и смертей, такой вот странный коктейль больной сексуальности и насилия.

В то же время он, автор, не стремится накалить до предела читательские нервы. Наоборот, донельзя отстраненный и монотонный слог вводит в какое-то подобие транса, рано или поздно у читателя отключается восприятие, и он, как ни ужасно, привыкает, привыкает ко всем потокам говна, метафорического и буквального, которые льются нескончаемо.

«Затем меня вырвало, но плакать – нет, об этом не могло быть и речи»

Мои эмоции отключились после эпизодической сцены с беременной, которой пришлось делать кесарево, и последующими событиями, уместившимися в пару строк. То есть сравнительно рано.

В этом трансе читатель получает ненавязчивые, но постоянные упоминания животных и зоопарка в сопоставлении с людьми; растоптанный, искаженный и обесцененный образ матери, когда то и дело упоминается материнская утроба как место полного спокойствия и комфорта, но сама мать при этом объект ненависти; искаженные понятия о доброте и справедливости, о любви.

При единственном соприкосновении с искренней добротой нашего героя плющит, как будто из него изгоняют дьявола

«Я дышал со свистом, опять мне хотелось ее избить, ударить ногой в живот за ее неприличную, невыносимую доброту»

Все это вкупе с эдакой энциклопедией войны. Тут и о том, как отличить еврея от нееврея среди кавказских горцев, и о том, каким образом устроены газовые камеры, и статистические сводки, и спектр от непосредственного поля боя до кабинетов, в которых принимаются кровавые решения.

Не знаю, дает ли нам этот текст подлинное представление о том, каково это – быть исполнителем приказов фюрера. Все-таки написана книга не немцем. Пожалуй, получилось достоверно, но в то же время гротескно: полностью искалеченная душа, атрофировавшиеся эмоции и исходящее говном и блевотиной тело. Чтобы представить себе, что было на самом деле, нужно этот роман поделить на десять, мне кажется.

Редкий случай, когда чтение дало интересный опыт, но книгу никому не рекомендую

Когда в перспективе маячит написание рецензии, я делаю по ходу чтения заметки (обычно на разрозненных листочках, мелким почерком и с сокращениями - чтоб никто не расшифровал). Потом я эти листочки выкидываю. Так вот, сейчас мне впервые жалко это делать. Рецензия рецензией, а заметки уже дороги как память, столько эмоций в них вложено, столько мыслей зафиксировано.
"Благоволительницы" - книга о войне, да к тому же рассказ идет от лица офицера СС. Понятно, что крови и грязи будет много, и их действительно много. Но это неотъемлемая и очень важная часть книги. Раз уж пишу рецензию, надо предупредить будущего читателя. Хотя автор сам убедительно предупреждает слишком чувствительных в самом начале. На самом деле с этим все просто: я могу плеваться от неаппетитных подробностей, но если становится понятно, что без них никак, продолжать морщить нос глупо.
Итак, война, расстрелы, лагеря... Все это так знакомо по нашей литературе, и все же стоит увидеть с другой стороны. Правда, читателю быстро становится понятно, что герой у Литтела вышел какой-то странный, и он вряд ли мог существовать на самом деле... Но автору и не нужен реальный герой, он написал некий символ, идеально выражающий его идеи. А ошеломленный читатель всю дорогу не может понять, как ему относиться к этому интеллигентному/симпатичному/ненормальному/бесчеловечному герою/извращенцу/человеку/чудовищу?..
Заметила, что многие условно делят книгу на три части. И я к ним присоединюсь, причем у меня возникло настойчивое сравнение структуры книги со структурой личности по Фрейду: ид, эго, суперэго. Ид - бессознательное - сны и бред Ауэ, извращения и тому подобное. Физиология, конечно, тоже отсюда. Тут я, честно скажу, мало что смогла разобрать, увы. Эго - реальный мир, с этим проще. Здесь много исторических подробностей, деталей функционирования нацистского аппарата - опять честно скажу, мне было скучновато. И суперэго - мораль - размышления Ауэ, его рефлексия. Это для меня было интереснее всего, прямо-таки захватывающе. Я бросала книгу, бегала по комнате и доставала окружающих философскими вопросами. Некоторые даже отвечали. Как много в книге вопросов, над которыми уже кто только не ломал голову! Стоит и свою над ними поломать, уверена.
Первый же вопрос: почему Ауэ делает то, что делает? А все остальные? А ты уверен, что не сделал бы того же самого на его месте? Нет, не уверен. Наоборот, Литтелл почти невыносимо убедительно доказывает, что ужасы деловито и обыденно творили простые люди, такие же, как читатель. Он так монотонно и подробно описывает мелкие интриги, ежедневные заботы, проблемы (печь треснула), что забываешь, о чем вообще речь, приходится встряхивать себя (печь-то треснула в Аушвице, не выдержала перегрузки...). Он заставляет спросить себя: вот ты читаешь о нацизме и благородно его осуждаешь, а почему? Потому что тебя так научили. Потому что тебе повезло. Думаешь, уроки войны не забыты, такого больше не повторится? Обязательно повторится, пусть не совсем так, а то и еще хуже. И что ты будешь делать тогда?.. Страшно. Читаешь рассуждения Ауэ и киваешь: да, мораль действительно относительна... людям надо, чтобы их вели, а куда - не так важно... цель оправдывает средства... Зачем тогда жить вообще?
И вдруг встряхиваешься: да нет, должно же быть что-то еще! не может не быть! ну не может же, надо только найти... И находишь - в том самом пресловутом дерьме (красиво получилось, по-моему). Не зря Ауэ все время плохо; не зря он бредит и сходит с ума; в конце концов, не зря его преследуют Благоволительницы. Можно назвать это нравственным законом Канта (как бы ни издевался над ним Ауэ), можно никак не называть, но оно есть. Грубо говоря, оптимизм победил. Вот такой неожиданный вывод.