Возвращение Чорба

Видели когда-нибудь, как кошка ступает по снегу? Она так боязливо и осторожно дрожащей лапкой осторожно нащупывает место своего очередного шага, потому что не любит воду в любом её состоянии. Я тоже не люблю воду, но Набокова начинаю читать с теми же ощущениями не поэтому. Я всегда думаю - что же на этот раз он скрыл между строчками, каждая из которых бесценна, потому что очень ёмкая и, словно закодированная? А ключ от шифра есть, конечно, не у каждого, и иногда хочется поновой перечитать, чтобы уловить каждую деталь его посыла...

История одного лилипута, обиженного природой маленького человечка с большим сердцем ребёнка в стране коварных великанов. И роль шута для него самая подходящая в этом мире. По крайней мере, есть шанс на адекватное отношение окружающих. А в остальном? Роль отыгрывается, дабы выживать, а душа? А она, как у ребёнка - наивная и не искушённая никакими удовольствиями, доступными обычным людям, поэтому от радости неожиданно дарованного счастья сходит с ума.

А она была женой фокусника, с которым он выступал. Но ведь у каждой живущего сердца свои проблемы. Она хотела любви, тепла, понимания и ребёнка, которого у неё не было, как впрочем и всего остального. Может поэтому она и совершила то, что совершила...

Тот, кто в душе ребёнок, всегда в жизни воспринимает всё буквально и не способен уловить всей хитрой абракадабры взрослых с их неоднозначными поступками, продиктованными сиюминутными удовлетворениями, подчас несущими в себе помимо эгоизма ещё и какую-нибудь месть.

Эта пронзительная история одного наивного сердца в маленьком нелепом теле обиженного природой человека, однако, доказывает - что, чтобы быть счастливым, недостаточно родиться физически полноценным. А день, который однажды был необыкновенным для него, оказался очередной точкой отсчёта нового витка его жизни, последнего виража с печальным финалом.

Этот небольшой рассказ Набокова словно пронзительная мелодия с неустойчивыми аккордами и минорным финалом, напоминающим представление в цирке, где всё время смешно зрителям и грустно выступающим...

Я не набоковед, и какое же это счастье. Ну правда. Имею полное моральное право делать самые немыслимые, с точки зрения знатоков вопроса, предположения и не мучиться при этом бессонницей.

Набоков не любил Берлина - такая частая фраза у набоковедов. А ещё я встречала мнения, что Набоков не любил Россию, не любил русскую литературу, ну по крайней мере имел к этим двум последним обиды и претензии, и много ещё чего не любил.

Однако, читая Набокова, не вижу я этой нелюбви, вот хоть убейте, не вижу. А вместо этого вижу я такое частое, такое обычное обиженное брюзжание на как раз горячо любимых, да простит мне Владимир Владимирович использование слова "брюзжать" к нему.

Любил Набоков Берлин. Нельзя написать так просто и с такой теплотой о городе, который не любишь.

И пусть

Неправда, это очень хороший путеводитель. И на вопрос

отвечу - интересно всем, интересно всем тем, кому интересен не прибранный и отутюженный фасадный вид Берлина, а вид живого Берлина, настоящего, с его внутренней части, с точки зрения жителя города, иммигранта, живущего в нём.

Потому как, в рецензии на "Одноэтажную Америку" я уже писала об этом, помнится, понять и прочувствовать место можно только пообщавшись с его коренными жителями. Увидеть не открыточные виды, а как работают рабочие, как почтальон забирает письма, услышать, что напевает цветочник, составляя букеты, подслушать разговор жителей, едущих по своим Берлинским делам в трамвае, подсмотреть надпись, оставленную на снеге, лёгшем на трубы, поспорить в непримечательной пивнушке с её завсегдатаем о жизни, политике и ценах на мясо. И главное

• Не понимаю, что вы там увидели, - говорит мой приятель, снова поворачиваясь ко мне.

поймать это чужое будущее воспоминание и бережно отложить его в своё.

Очень захватывающим для меня оказался этот рассказ Набокова об одном мужчине, неожиданно заставшим свою любимую жену с любовником и "наломавшим дров" после этого. Я просто, что называется, "прилипла" к тексту, как правдоподобно Набоков передал внутреннее состояние человека, оказавшегося в подобной ситуации. Весь это страшный сон, бредовые скитания, нелепые поступки, неадекватные реакции, как при горячке, и мучительное предчувствие смерти.

Я, конечно, не мужчина и не была на его месте, но пропустила через себя эту ситуацию и всё почувствовала. Поняла его просто как человека, именно такого человека, каким он был. Немного отрешённого, чудного, нелепого и наивного.. А мне таких всегда особенно жалко, потому что они будто не вооружены и никогда не готовы к удару, а от того часто ведут себя как дети. И это не делает их плохими, а скорее жертвами в подобных ситуациях.

Этот рассказ, как и многие у писателя, с открытым финалом, оставляющий долгое и горькое послевкусие без надежды на счастье и успокоение...

Ночь. Воспоминания, созерцание, размышления. И всё это в каждой строчке. У Набокова много такого. Мне завидно. Тоже бы так хотелось. Посидел, посмотрел, записал и неплохо получилось. Другие читают и пытаются угадать то, что ты хотел сказать.
Мысли разбросаны, обрывчаты - ну совсем как в наших головах. Родились в голове и приземлились на бумагу. Да, хотелось бы так уметь писать. Но, признаюсь, не совсем люблю об этом читать... У меня всегда чувство, что человек, будто себе в дневник, не особо задумываясь над гармонией, расслабленно накидывает рассуждения, а потом придумывает название своему рассказу, например "Письмо..." А читатель потом пытается выудить из этого смысл. А его как такого и нет, потому что не во всех наших состояниях есть какой-то смысл. Есть настроение и мы в нём живём, как живут наши мысли, которыми мы хотим поделиться, например, в письме кому-то. Они рождаются, живут, иногда одиноко и в забвении, иногда публично и громко - зависит от хозяина. Кто-то их угадывает, даже если они скрываются, иногда они умирают, едва родившись. Ну а некоторые, такие как Набоков, придают им бессмертие на бумаге.

Именно с этого пронзительного рассказа началась моя любовь к Набокову.
Именно у Набокова я впервые увидел, что вещи и предметы, словно печальные карлики быта, угрюмо и немо смотрящие на нас снизу из тёмных углов и литературы 19 века, впервые улыбнулись, протянулись к человеку : просто мы забыли, что и у вещей есть свои сны и душа.
Образ "маленького человека" Набоков обыграл в рассказе буквально : трагедия карлика.
Почти импрессионистические штрихи а-ля Чехов, которыми, без лишних слов, Набоков передаёт трагизм тончайших движений мига и души.
В этом рассказе эхом отозвалось детское увлечение Набокова фокусами : один из героев - фокусник.
Автор - фокусник и Калиостро от литературы, накрывающий уютный мирок цирка и ранимой души ( словно в коконе, томящейся в своём окарикатуренном теле - его Набоков тонко сравнит с опустевшей и упавшей в конце рассказа перчаткой) солнечным покрывалом соловьиных трелей, сдёрнув которое, читатель видит преобразившуюся душу : большую душу карлика, и маленькую душу большого человека.
Имя этому волшебству - любовь.
Эта нотка "солнца", звучит в рассказе столь же удивительно и потусторонне, как и солнце в "Постороннем" Камю : синий блик окна на чашке, едущий на "сверкающих колёсах" велосипедист, женщины, щурящиеся от солнца, она, идущая в потоках солнца, и то колкое, живое солнце, которое, словно из кокона, рвётся из сердца эльфа наружу.
Это не только похоже на цепную реакцию солнца в "Постороннем", но и на поток сознания у Карениной ( на которую в рассказе есть полупрозрачные отсылки) на вокзале, вот только это немой поток тех роковых и просиявших вещей и мгновений, которые выхватывают из жизни взоры эльфа, словно бы судьба, по какой-то случайности, в самый разгар чуда жизни и души, зацепилась за эту солнечную пряжу, дёрнула, и волшебное покрывало трагически стало обезображиваться, кривиться... и сердце эльфа как-то сладко и темно оступается, падает...

Набоков гениально увидел в карлике его " немного жуткий вид напряжённости, словно он крепится, чтобы не расти". Эта ассоциативная инерция напряжённости, сутулости, и т.д., перекликается с другими карликами литературы, с горбом на спине, словно с зачатками так и нерасправленных крыльев.
Лично для меня, этот рассказ как-то сокровенно связан с двумя другими рассказами Набокова : " Совершенство" и " Рождество" "П̶и̶л̶ь̶г̶р̶а̶м̶", в которых так ярко звучат мотивы детства, солнца и души.
И если я встречаюсь с человеком, который из за "Лолиты" испытывает неприязнь к Набокову, мне хочется ему посоветовать именно эти три рассказа, в которых есть и Достоевский и Джойс , Чехов и Толстой. В которых есть и "волшебное ощущение жизни русской литературы" ( как сказал о ней Андре Моруа), и цветущая яркость западной литературы.

Под таким неказистым, словно бы заколдованным названием рассказа Набокова, скрыта пронзительнейшая история любви, достойная стать Евангелием любви, с её вечной трагедией в этом безумном мире.
Быть может, этот рассказ — одна из лучших вариаций мифа об Орфее и Эвридике.
Почему лучшая? Потому что Эвридика — находится в сумерках памяти сердца Орфея и лишь от него самого, от их общей любви, в которой они оба обнялись, (словно любовь — это высшая память и мысль о любимой, себе и мире) зависит, выйдут ли Орфей и Эвридика, из ада — на свободу, не оглянутся ли на прежние обиды, страхи, сомнения?
И.. что самое сложное: не оглянутся ли на мир, с его безумными и увечными законами истин, морали, норм, вечно распинающих любовь?

Но если сама жизнь — это ад, то куда можно выйти? На что оглянуться? Где может отдохнуть взгляд?
Закрыть глаза и довериться любви, ощущая тёплую ладошку милой, смуглой Эвридики, в своей руке.. и не важно, это будет живая ладошка, тень ладошки, письмо, милая заколочка для волос, в виде бабочки, или каштановый локон: главное, не смотреть ни на что, кроме любви, ибо сама жизнь и этот безумный мир — враги любви: обернёшься хоть раз на них — потеряешь любимого человека — навсегда.
Быть может, это самая выстраданная истина любви, к которой приходят не все, или многие.. но слишком поздно.

Вчера я навещал папу на кладбище.
Дождик только прошёл, и на траве и на улыбчивой листве какого-то милого куста (не знаю названия и не хочу знать: как в Эдеме, я дал ему имя — Витравия) словно проступила роса солнца: погладишь её и невольно улыбнёшься и рукой и губами, словно в Эдеме погладил неведомого солнечного зверька.
На кладбище всё кажется необычайным и таинственным, даже милые мелочи, такие как роса, или охота за мотыльками, или пение синички, у которой ты спрашиваешь с грустной улыбкой: сколько мне осталось прожить, милая?

И синичка словно бы нежно сходит с ума, раскачиваясь на своих скрипучих, как из детства, качельках синего голоска, и словно бы пророчествует внахлёст, о твоих жизнях через 100, 200 лет где-то в Японии, на острове Якусима, или в Индии, где я буду непоседливой травкой возле храма таинственной и древней богини, с удивительными глазами, чуточку разного цвета, цвета крыла ласточки.

Мне нравится ходить между могилок и смотреть.. на даты смерти влюблённых. И какой-то грустный катарсис всегда приобнимает меня, тихо, за плечи, и даже нежно целует меня в правое плечо, если я вижу, как в могилке, где похоронены влюблённые, и возраст их не важен, один из влюблённых умирает почти сразу же после смерти своей половинки: они словно одно целое уже, и если умер один, то и второй.. словно Орфей (или Эвридика?), отправляется за ним.

Джон Спенсер - Орфей и Эвридика на берегу Стикса

О мой смуглый ангел… в настоящей любви, расставание с любимым, по чувствам, неотличимо от смерти его.
Причём мучительно непонятно, обоюдоостро непонятно — кто умер: я, или ты. И этот ад неизвестности и боль утраты, сильнее и таинственней в несколько раз, чем обычная, и по сути, банальная смерть, в которой нет ничего таинственного.
Если бы религия осознала эту истину, она быть может была бы иной… более таинственной, быть может, ещё более близкой людям, а не туманной.
Ну что мне знание того, что ты — жива? Что ты счастлива и любишь другого?

Нас, как нас, как единого и блаженного существа, уже больше нет. Или его ощущение есть лишь в моём сердце.. и, иногда, в твоих снах.
Если бы ты умерла и мне некие бородатые толкователи, доказывали с идиотической улыбкой, чтобы я не печалился, ибо ты на небесах и тебе хорошо и ангелы с тобой..
И каким-то чудом, бородатые и жутковатые толкователи смогли бы мне вызвать твой голос с того света или твои небесный лик, самый прекрасный лик на земле.. что мне с того? Это было бы ещё больнее.
Это как содрать заживо крылья, с человека, и потом с улыбкой говорить ему, что бы он не истекал кровью и радовался, что его крылья порхают радостно в другом воплощении, над травкой, где то в Индии, в образе чудесной карей бабочки.
Но плечи то мои, не перестанут плакать кровью от этого глупого знания!!

На кладбище я думал о рассказе Набокова и об опере Вагнера — Парсифаль.
Эта опера — важнейший ключ к пониманию рассказа. Как мы знаем, Набоков, любил оперу так же трепетно, как… Достоевского.
Я подзабыл сюжет, и смутно вспомнил его у могилки одной пары, родившейся ещё при жизни Чехова: Набокову было тогда 3 годика.

Смутно помню сюжет, да он толком и не важен. Важно то, что в опере говорится о простом рыцаре-страннике, у которого умерла мать и он набрёл на раненого короля-рыцаря (если не путаю), хранителя Чаши Грааля и копья, которым был пронзён Христос.
Простодушный рыцарь не понял таинства Чаши Грааля и страданий короля и был изгнан, и как в русской сказке, он встретит и заколдованную красавицу и сердце своё и пройдёт триликий путь от страдания, к состраданию и к любви,  — высшему знанию, и исцелит и короля и расколдует смуглую красавицу, с удивительными глазами, чуточку разного цвета.

Рассказ начинается с Вагнера. Точнее, с пожилых супругов Келлер, которые выходят из оперы.
На улице уже вечер. На реке, лунная рябь, как отмечает рассказчик — восемь веков уже гладит отражения старинных замков и облаков.
С одной стороны, это отсылка к месту и времени, когда происходили события с рыцарем Парсифалем.
С другой — тонкий намёк на стих Блока: ночь, улица, фонарь, аптека..
У Набокова — опера. Тоже, своего рода, аптека, где врачуются людские души.
Число 8 — символично для рассказа. Гг, именно в 8 часов пребывает на вокзал..
Как там у Блока? Умрёшь, начнёшь опять сначала..

8 — зацикленность движения души. Почти как полёт мотылька под фонарём: пьяные и заикающиеся, словно бы перепуганные восьмёрки: иной раз в ссорах влюблённых, тебя вдруг озаряет, словно ты на миг покидаешь тело своё: этот ад будет повторяться снова и снова, одни и те же слова будут слетать с уст, одни и те же слёзы будут литься.. пока вы следуете «человеческому», с его роковыми и запрограммированными тропинками обид, морали, страхов, сомнений, эгоизмов и т.д.
Нужно просто ступить в сторону от идиотизма «человеческого», и стать на миг — сплошной душой и любовью.

Как понятно из намёков о Блоке, в рассказе кто-то умрёт.
Чем сильнее любовь, тем ближе бьётся небо в груди, грудь разрывают исполинские крылья… а значит, близка и смерть: потому что Небесная любовь не может продолжаться в убожестве человеческих, сытненьких и подленьких норм.
Как там у Пушкина? Жил на свете рыцарь бедный..
У Набокова, это эмигрант и литератор. В символе, копьё священное, которым был пронзён бок Христа — это перо поэта, пронзающее Слово.

Оно может даровать жизнь и воскресение погибающей душе и.. гибель.
Поэт — счастлив с любимой своей, дочкой тех самых Келлеров, которые выходят из вечерней оперы. (Келлер, переводится с немецкого, как «хранители» в неком винном погребе, т.е. тёмный перевёртыш отсылки к Чаше Грааля: их дочке: чаще любви и света, как бы держащих её в заключении: так мораль иногда держит любовь в темноте подвала).
Набоков намеренно очерчивает мещанский ад их жизни: уютненько, сытненько..  однообразненько. Кошмарненько, в общем.

Внешность немца Келлера, Набоков рисует как портрет обезьяны, чего то бесчеловечного, т.е. потерявшего лик человечности в царстве сытой пошлости (хотя для многих это «демократический» идеал, когда душа зарастает жирком).
Правда, у невесты нашего поэта, мама — русская. В этом смысле проводится мысль о двойственной природе невесты и её заколдованности, а так же — о спиритуалистическом единстве мамы невесты и сказочного рыцаря Парсифаля, у которого умерла мама: так что название романа — Возвращение, отсылает читателя и к рембрандтовскому Возвращению блудного сына, но вместо сына — любовь и душа истомлённая, а вместо отца — мать природа: дочь её, невеста, вернулась к ней, и одновременно — изувеченная и грешная душа Орфея, вернулась к Матери.
А как расколдовывают принцесс, все рыцари? Побегом с ней на край света. Куда угодно.. лишь бы быть возле милых колен возлюбленной, в которых начало и конец мира. Правда, мой смуглый ангел?

Для новобрачных, уже приготовили всё: и исполинскую перину в их уютной спальне, и апельсиновые цветочки, (наверно, вершина бюргерского счастья), две пары ночных туфель и надпись на коврике: вместе до гроба.
Набоков так по чеховски ёмко очертил этот уютный ад, что влюблённым остаётся только лечь в эту перину, видимо, мягкую, как облака и умереть: духовно: может, тот кто присягает истинам и нормам этого безумного мира, уже — чуточку мёртв, душой? Заколдован?
Поразительно, но единственным живым лучиком и.. почти существом, кажется — коврик: он, словно грустный ворон, почти пророчествует: вместе до гроба..
Невермор..

Разумеется, влюблённые не могли остаться в этом уютном аду, в этом живом склепе для души и любви: после венчания, в разгар праздника в доме, они.. как дети, как душа и тело, взявшиеся за руки, убежали через чёрный ход, в скромную гостиницу неподалёку: с милым рай и в шалаше..
Символично, что в первую брачную ночь, поэт, лишь нежно поцеловал любимую — в душку (это та милая ямочка, чуть ниже шеи. Помнишь, мой смуглый ангел?).

У невесты, зелёные глаза, цвета осколочков стекла, омытых волнами.
Диванчик, на котором спали влюблённые — тоже был зелёного цвета: важнейшая тема «оптики», в рассказе — тема взора сердца и слепоты «человеческого».
Брачная ночь, нежно потонувшая в глазах любимой женщины: брачная ночь.. словно на берегу моря.

А потом была осень и свадебное путешествие: по сути, снова — побег. Побег из ада «пошлости».
Мы как-то упускаем главную мысль в мифе об Орфее и Эвридике: само пребывание Эвридики в аду — уже есть огляд на нечто тёмное и мучительное в их отношениях. Сошествие Орфея в ад за любимой — уже есть огляд памяти, на неё.
Так где был первый огляд? Может из ада нужно бежать, когда ты ещё не вошёл в него? Может любовь — это вечный побег из этого безумного мира, с его глупыми и сытыми истинами, страхами, сомнениями?

Набоков чудесно и так мимолётно, с нежностью прерафаэлитов, описывает счастье влюблённых: он сравнивает невесту с блеклым листком. Она как девочка играет с листком, порхающем в воздухе. Словно.. играет со своей душой, ибо и сама, словно в стихе Лермонтова, вот-вот отлетит от веточки…
Ну как можно читать без слёз о том, что такое райское счастье обрывается вдруг.. трагической нелепостью?

Девушка просто дотронулась до оголённого провода на улице. Видимо был дождь и провода оборвало..
Заметьте, как ненавязчиво и прозрачно, Набоков словно бы намекает, что пока любовь и небо бушевали в душах влюблённых, в небесах бушевала — гроза и.. любовь.
Небесная любовь встретилась с земной. Нужно было заземление…

И вот тут начинается сошествие Орфея — в ад.
У Набокова, это ад воспоминаний, который одновременно есть и — рай: влюблённые знают эту квантовую дихотомию воспоминаний.
Внимательный читатель подметит, как в этом аду, предметность мира запестрит чёрным цветом, словно «ледяная рябь канала», фактически — Стикса, в стихе Блока: чёрная ель, чёрная гостиница, чёрная кора дерева, чёрный камушек, с милым белым пояском, который подняла когда то на пляже, любимая.
Примечательно, что последний раз, чёрный цвет появится в описании чёрного плеча на статуе Орфея, возле гостиницы.
А может.. сама фамилия гг — Чорб, уже является инфернальной растушёвкой чёрного, чорта и гроба? — сама себе пещера и Орфей и Эвридика: в сердце!

Наш Орфей, проходит свой путь Парсифаля.. но словно бы в фотографическом негативе: он путешествует по тем местам, где он был счастлив с любимой, по тем паркам, пляжам, красота явлений которых, словно бы ещё хранит нежный отсвет её милой души и улыбок.
Это религиозное паломничество, знакомое тем, кто Любил на этой безумной земле: вспомните, как наша ладошка-лунатик в бессонную ночь, путешествует по письмам любимого, по его стихам.. или просто мы целиком превращаемся в лунатика, идём на кухню и пьём с его милого бокала, простую воду.. которая нас пьянит счастьем и сладкой болью: почти вино причастия..

Может, если собрать все признаки и отсветы любимой, то изувеченное сердце выйдет из ада и любимая воскреснет? Хотя бы в сердце..
Это своего рода экзистенциальный ад стихотворения Эдгара По — Ворон: встречусь ли я с любимой хоть в раю?
Каркнул ворон: никогда..
У Набокова, вместо таинственного ворона — муза поэта. Его бессонное сердце.

О мой смуглый ангел.. знаешь ли ты, что я по ночам, говорю с твоими нежными письмами, с фотографиями твоих смуглых ножек и с музой, как герой Ворона Эдгара По?
Я даже… по русски — пью, с вороном, ножками и с письмами твоими. Я.. сплю с вороном, с милыми ножками и с письмами твоими. И тогда ворон жалеет меня и отвечает мне что-то нежное, не столь категоричное, как невермор.
Что-то вроде: дурачок ты мой милый..
Непоседа..

И какой же Набоков без мистики? Набоков, больший мистик, чем Гоголь.
Читать Набокова, не учитывая трансцендентальную и мистическую природу его творчества, так же безбожно и греховно, как читать Чехова — лишь как юмориста.
Наш Орфей возвращается в город, откуда он и невеста - бежали. В ту самую гостиницу возвращается «в географических облуплинах узоров».
У Платонова, в его прекрасном рассказе о войне — Девушка Роза, есть этот образ: на стене концлагеря.

Термин меткий и жуткий: это гостиница-ад, почти как у Сартра, в его чудесной пьесе — За закрытыми дверями, где на том свете встретились любовники и не только.
Гостиница-глобус, как та самая капля в чашечке цветка, в стихе Блейка, в которой отразился весь мир.
Отныне, во вселенской боли Орфея — отразится целый мир: целый мир равен его чувству утраты любимой, которая была для него — вселенной: для него уже нет разницы, между гостиницей и миром, чувством утраты любимой и смертью: мир — как адекватное и божье творение — рухнул, оборвался, как тот самый провод.

Мир стал не божеским, а — бесовским, ибо связь этого мира с богом  — разорвана навсегда.
И чудесный символ этого — чёрный пудель, (как мы помним по Фаусту — символ Мефистофеля), который на вечерней улице, подняв заднюю лапку, мочится на афишу к опере Парсифаль.
Это — суд над сказочной пошлостью, над этой почти диснеевской и мерзкой сказкой морали… человеческих истин, не важно, с их приторными чудесами и счастьем, которые тотально несовместимы с тотальным, агрессивным безумием мира, распинающем любовь и счастье.
Что бы сделал Орфей, у другого писателя? Покончил с собой? Предался бы муке творчества, для воскресения возлюбленной? Запил?
Но это же Набоков..

Сначала мы видим камерный ад, диалога с памятью, когда гг заселяется в тот же номер в гостинице.
Горит одинокая и голая лампочка..
В неё бьётся одинокий мотылёк. Мышонок шуршит под обоями.
Но так и кажется, что это свет души любимой, пытается пробиться к Орфею, сквозь рябь листвы задремавшей предметности.
В одном из своих поздних романов, Набоков писал, что душа после смерти — становится светом, и, быть может, вот в этой ночной лампе, освещающей письмо от любимой, светит душа Перси Шелли..

А разве свет любви — не сильнее всех ламп в мире? Разве свет любви не пробивается к нам в загробных сумерках ссор и молчаний, так похожих на океана космического безмолвия, или после смерти любимого человека?
Поразительно, что у Набокова, сумерки предметности мира, становятся как бы туринской плащаницей, сквозь которую таинственно проступает лик возлюбленной, словно лик — Христа.
О влюблённые.. помните ли вы это чудо? Смотрите ли вы на тихий дождь под фонарём, или на качнувшуюся веточку клёна у окна, или на строчку в стихе… везде, везде вам чудится нежный силуэт любимого человека, утраченного вами навсегда.
О мой смуглый ангел.. ты как луна, заслонила для меня солнце этого мира. Словно.. ты больше и лучше и прекрасней этого мира: ты можешь дать больше… чем этот мир.

Так что бы сделал другой писатель на месте Набокова?
Что угодно: милое, грустное, безумное..
Набоков идёт по другой тропинке: нашему Орфею невыносимо остаться ночью в комнате, полной чеширских звуков былого счастья.
И потому он выходит в ночь и.. снимает проститутку.
Фактически — ночную бабочку.

Если вы думаете, что снимает он её для услаждения своей страсти или горя — вы ошибаетесь.
Хотя и это бывает. Я не раз видел, как люди, убитые горем разлуки или даже смертью близкого человека — инстинктивно ищут спасения или забвения в угаре витальности страсти или даже голого порока.
Это не плохо и не хорошо. Это чёртов ад жизни.
Но у нашего Орфея, всё иначе.
Как и у нас с тобой, правда, мой смуглый ангел?
Что мне все женщины мира, если тебя, неземной, больше нет рядом? Они не больше, чем серое мельтешение мотыльков под фонарём где-то в Калькутте: со стороны это похоже на снег, который сошёл с ума от тоски по тебе, о мой смуглый ангел.. моя московская Эвридика.

Восхитительный рассказ.
В основе сюжета типичная книжная история. И меня восхитило, как Набоков, здорово описал поведение обычного человека, попавшего в ситуацию, которая могла бы стать сюжетом книги. И его поведение полно тех нелепостей, случайностей, несуразностей, деталей, которые безнадежно разрушают стройную книжную картину в жизни. Мы знаем, как пишется книжный сюжет, высвечиваются твердость намерений, героический или благородный порыв, важные размышления перед серьёзным поступком и все складывается гладко и возвышенно. Но если то же произойдёт в жизни, с обычными людьми, не с героями, уж тем более не с романтическими героями…
Вот это и удалось Набокову мастерски. Вытащить на свет все детали, нелепости ситуации, показать и мучения человека, и жалость к нему, и его заурядность, показать персонажа, которому не место в книгах.
И второй сюжетный аспект, любопытно поразмышлять, как дальше сложится судьба героев.
Ещё поражает, какой яркий образ получился у жены Антона Петровича, хотя она в рассказе почти не действует, находится все время где-то вне фокуса повествования, но ее представляешь себе ярко, и понимаешь ее, и чувствуешь жизнь.
И вообще стиль Набокова очень подходит малой прозе, концентрированное наслаждение.

Герои Набокова часто какие-то странники - ищущие, потерявшиеся, возвращающиеся... Вот как этот. Правда, он ещё и отвоевавшийся. Была когда-то мама у него, которая никогда не была близка, потому что, видимо, была слишком собою занята... История умалчивает - жанр рассказа не позволяет, одни намёки...
Потерялись, война разлучила. Вернулся, решил найти маму свою. Родного захотелось. Нашёл, а она оказалась такой же далёкой, как и была.
Есть такие мамы, есть. Будто и не мамы вовсе, а всю жизнь просто женщины с ярковыраженным одним инстинктом и крайне притуплённым другим - материнским.
Поэтому неожиданная встреча с сыном только лишь нарушила личные планы и огорчила "маму", поджидающую молодого любовника. Рассказ с привкусом горечи. Пытаешься проглотить и запить её, а она всё равно остаётся где-то у основания языка.

Вы теряли близких? Внезапно. Неожиданно, когда ничто не предвещало? Ну, может быть, это были не люди, а любимые питомцы? Горькое, удушающее чувство. Ты протягивает руки, закрываешь глаза и пытаешься воспроизвести в памяти тот момент когда это случилось, мысленно это исправить, строя события в другом порядке. Когда открываешь глаза, то понимаешь, что нет - реальность не поменялась...

В моей жизни был такой эпизод. И именно его я вспоминала, читая этот рассказ. Странный он, Набоков, скажу я вам... Он обладает талантом затягивания. И не важно, о чём он пишет и как, потому что язык у него разный. И в этом маленьком трагическом рассказе его слог богат и прилипуч своим проникновенным реализмом настолько, что текст можно читать даже в шумном помещении, но ощущать себя внутри книги. Он пугает меня, это писатель, и уже не первый раз...

Герой этого рассказа, так же как и я когда-то в мыслях, а он в реальности пытался обмануть эту самую горькую правду своей потери, пытаясь собрать на нитку забытые ощущения присутствия любимой, обходя места их путешествия после её внезапной смерти.

Болезненные скитания раненого в душу человека в полуосознанном восприятии действительности. Представьте, что у вас высокая температура, а вы любуетесь закатом или, истекая кровью, сидите за праздничным столом. Всё равно скоро свалитесь. А может это поможет быстрее смириться и принять случившееся? Жуть...

Страшно притягательный текст и страшная история. В подавленном состоянии читать не рекомендую.

Ожидание и надежда...Чем они чаще всего заканчиваются для человека? Волнительным трепетом, переходящим в восторг, или смутной тревогой, оканчивающейся горьким разочарованием? Наверное, зависит от того, что человек ждёт и на что надеется. Здесь ждут двое и каждый своё...

Один из них, пока ждёт, наблюдает за другим, потому что он не может иначе - он всё видит, замечает, обдумывает и глубоко чувствует. Только вот любит не ту... Ждёт её на свидание, а она всё равно не придёт, потому что она "лживая и дикая, живущая в праздной печали".  А почему и за что ты любишь её? Какой бессмысленный вопрос и скольким многим хочется его задать... "Я шёл и думал о том, что на свидание ты не придёшь. А если придёшь, то всё равно опять поссоримся. Я умел только лепить и любить. Тебе было мало этого."  Что это, насмешка вселенной - соединять чуждые друг другу сердца или заставлять одно сердце любить другое безответно, мучительно разочаровываясь, постоянно ожидая звонка, ответа, прихода...

Пока он ждал любовь, другая ждала покупателей, а он за ней наблюдал. О, это другого рода надежда! С привкусом страха и опасности. А вдруг не придут и тебе не на что будет жить? И такой неприятный холодок по всему телу... Ой, кажется подходят, подходят, сейчас купят... Слава богу, сегодня повезло. Знакомо? Если часто это чувствовать, то жизнь становится немила и воспринимается как бесконечное испытание. Впрочем, она у всех полна своим адреналином.

"Благость" - назвал этот рассказ Набоков, который великий и ему позволено написать о чём угодно, например, просто о своих ощущениях. Так вот, тут ожидание и надежда закончились не тем, о чём я писала в самом начале, а благостью. Необычно, правда? Зависимость закончилась освобождением! Это счастье. Это как раз то счастье, которое даётся человеку в награду после долгих мучений. Хватка ослаблена, и ты уже не задыхаешься, выходишь из темноты на свет и обнаруживаешь, что мир большой, наполненный, и в нём не только ты и твоё ожидание.

Так пусть же все наши неоправданные ожидания и несбывшиеся надежды оканчиваются не болезненным разочарованием, а благостным освобождением из плена собственных заблуждений...