Возвращение Чорба

Рождение и смерть, свет и тьма, январский мороз и жаркое лето перемешались в этом пронзительном рассказе Набокова, финальным событием которого стало рождественское чудо жизни.

Герой с говорящей фамилией Слепцов переживает огромное горе - утрату единственного сына. После похорон в канун Рождества он, находясь в заснеженном загородном доме, предаётся воспоминаниям о последнем лете ребёнка, проведенном на этой даче. Отцу, потерявшему смысл жизни и решившему с ней покончить, удаётся отыскать в столе сына коробку с коконом индийской бабочки, о котором мальчик вспоминал в предсмертном бреду. И вдруг среди зимы, отогревшись в натопленной комнате, из кокона прорывается, продолжая расти и расправляться на глазах изумлённого героя, громадный шелкопряд, способный в сумраке летать, как птица.

Это чудесное событие можно, наверное, рассматривать как послание-завещание скорбящему герою от любящего сына, чтобы отец продолжал жить за них двоих - и за себя, и за своего умершего ребёнка. Ведь жизнь - это настоящее чудо, которое надо ценить и беречь.

Финал открыт. И мы точно не знаем, что выберет в рождественскую ночь изнемогающий от горя и неожиданно начинающий прозревать Слепцов: жить или умереть. Но зёрна надежды и сомнений уже незаметно прокрались в его страдающую душу.

В период скорби мы порой открываем что-то новое в себе, становимся немного другими. Ведь боль нам даётся не просто так, а для чего-то. Она помогает нам разобраться в себе, вырасти духовно и стать лучше. Если же прозрения не происходит, то человек проиграл эту шахматную партию, называемую жизнью…

Как известно, Набоков увлекался шахматами. Ну, и раз уж зашла речь о сравнении жизни с этой интеллектуальной игрой, то стоит, возможно, прислушаться и к некоторым мудрым словам именитых шахматных гроссмейстеров:

Вернёмся же к герою рождественского рассказа Набокова. Я верю, что Слепцов останется жить и сумеет достойно пройти через все стадии проживания горя, не подавляя его и очищая душу слезами. И тогда острая боль со временем должна трансформироваться в светлую грусть. Возможно ли это? Не знаю, но надежда умирает последней...

∞∞∞
Будем жить…
И бережно хранить в сердце
любовь и память об ушедших близких…
∞∞∞

РОЖДЕСТВО

Мой календарь полуопалый
пунцовой цифрою зацвёл;
на стекла пальмы и опалы
мороз колдующий навёл.

Перистым вылился узором,
лучистой выгнулся дугой,
и мандаринами и бором
в гостиной пахнет голубой.

Владимир Набоков

Как всегда у Набокова, это невероятно красиво написанное, полное таких объемных и глубоких метафор, почти эфемерное произведение. Название рассказа немного вводит в заблуждение, но вместе с тем отчасти оно и справедливо: Рождество = рождение. Про рождение одной жизни и затухание другой здесь и пойдет речь. Здесь будет много горечи об ушедшем (ушедшей молодости, ушедших людях, прерванных отношения), тоски, сожалений, бессмысленных, ведь прошлое изменить еще никому не удавалось...Поэтому рассказ совсем не рождественский. Грустная зарисовка о былом. Даже трагическая, если вдуматься и вчитаться...

Слепцов встал. Затряс головой, удерживая приступ страшных сухих рыданий.
-- Я больше не могу...-- простонал он, растягивая слова, и повторил еще протяжнее: - не -- могу -- больше...
"Завтра Рождество,-- скороговоркой пронеслось у него в голове.-- А я умру. Конечно. Это так просто. Сегодня же..."
Он вытащил платок, вытер глаза, бороду, щеки. На платке остались темные полосы.
-- ...Смерть,-- тихо сказал Слепцов, как бы кончая длинное предложение.

Но у Набокова и в этом драматическом рассказе удалось вставить светлую нотку. Рождение бабочки (видимо, автобиографическое произведение...). Казалось бы, где связь между бабочкой и тобой, твоей жизнью, твоими бедами и проч.?

И тогда простертые крылья, загнутые на концах, темно-бархатные, с четырьмя слюдяными оконцами, вздохнули в порыве нежного, восхитительного, почти человеческого счастья.

Немногие писатели находят красоту в каждом мгновении, но у Набокова это получается мастерски...

4/5, а все-таки грустно от этого рассказа...

Так неожиданно иногда трогает рассказ, что на первый взгляд, кажется ни о чём, но западает в душу и хочется продлить очарование, хотя бы жужжанием ленивой мухи из этого рассказа пригвоздить свою память в виде небольшой заметки о прочитанном.
Начинается рассказ в жаркой парикмахерской, куда пришёл Никитин, русский эмигрант и очевидно бывший офицер. Он приехал из Константинополя, "где жить стало невтерпёж", в древний южно-французский порт (может быть Марсель?), он заходил в русское консульство, в бюро труда, бродил "узкими улочками сползающему к морю, устал, разомлел и теперь зашел постричься, освежить голову".
Из жаркой парикмахерской он не просто вышел, а "плечом пробив волнистый дождь занавески, Никитин вышел в покатый переулок."
И здесь его, и меня, встретило совершенно набоковское солнце, тени, ручей, сверкающую струю которого ловила веснушчатая девочка в звонкое ведро, и "—всё текло, скользило вниз, к морю: еще шаг, и там, в глубине, между стен, вырастал его плотный сапфировый блеск."
И вот Никитин в русском ресторанчике, где матросы с французского судна - русские, и одинокий старичок в золотых очках как-то по-русски лакает с ложки борщ, и мохнатые щенки словно понимают русский (животные они многое понимают, о чём человек часто не догадывается) и в девушке Ляле в белой шляпе легко узнавалась русская барышня по движениям её низких бёдер.

Вернувшись в убогую гостиницу, Никитина свалил сон в "солнечном опьянении" и во сне этом было так много солнца, что он даже засмеялся во сне и проснулся от этого.
Вечером, когда наступили сумерки произошла ещё одна удивительная встреча.. или это был мираж?
Встреча освежила голову Никитина лучше ледяного душа в парикмахерской.

Вот эту солнечную ностальгию и хотелось мне запомнить, не гнетущую и унылую, а сверкающую и переливающуюся, перетекающую и звенящую.
И ещё вот этот диалог двух матросов из ресторана:

— Чем вы были раньше, — в России?

Тот пожал плечами, усмехнулся.

— Чем? Дураком, — басом ответил за него вислоусый.

Прочитала этот рассказ за несколько дней до православного Рождества. Хоть и не отмечаю этот праздник уже давно, но фантомные всполохи соответствующего настроения меня в районе 7 января посещают, так что можно досыпать себе рождественской тематики в рид-лист.
Ну что... сюжет любопытен и даже переживателен, но навылет не пробивает. Язык - вау! Рада, что прочла.
Пока для меня всё ещё актуален вопрос, будет ли для меня творчество Набокова держаться только на восхищении его мастерским умением обращаться со словами, или и с сюжетами мы сумеем крепко подружиться.
Знакомство с его более крупной прозой покажет.

Мы все привыкли, что Рождество - это светлый праздник. Но есть люди, для которых это не так.
После смерти единственного любимого сына, какой праздник в радость? Ёлка, игрушки, предпраздничная суета - всё это такая нелепость, ведь горе, рвущее сердце на части, так велико. Осталась только печаль и тоска, и воспоминания, бередящие душу.

Трогательный и очень грустный рассказ. Горе отца невыносимо. Ничто его не радует, ничто не успокаивает. Ему хочется одного - умереть. И неважно, что Рождество, смерть будет избавлением от страданий, спасёт от воспоминаний о лете, когда всё было хорошо, и его мальчик, счастливый и здоровый бегал по ветхому мостику.
Сейчас мостик спит под толстым слоем снега, и маленькие следы укрыты надёжно и прочно. Так же, как надёжно и навсегда спит их обладатель на старом погосте.

Кажется, что ничто не спасёт от мрака безутешного отца. Кажется, что смерть таится во всех уголках его сознания, во всех закутках пустого дома.
И вдруг, чудо, не иначе, из кокона, что он нашёл в коробке у сына, вылупилась ночная бабочка. Новая жизнь. Символ надежды.

"Так завершился быстрый день, подаренный карлику в мышиных гетрах."

Удивительный, виртуозный рассказ. Из тех, которые буквально за считанные минуты и считанные страницы прибивают тебя, накрывают и ходишь под впечатлением, и поворачиваешь этот рассказ и так и эдак своим внутренним взором.

Это написано необыкновенным языком, который уже редко где встретишь даже в современной литературе. Этот рассказ мне все время хочется назвать романом, потому что в нем так много всего, он так многогранен. Он о тех, кто не похож на других, он о больших сердцах в маленьком теле и наоборот, он о страшном одиночестве, которое постепенно стирает человека из жизни, он о надежде, которая может окрылить в одну секунду, он о проблеске счастья, он о трагедии потери. Карлик верил в любовь, верил в другую жизнь, верил в продолжение себя, но ждало его каждый раз совсем иное. Пронзительная, трагическая судьба...
Горечь жизни - вот, что для меня эта история.

Дуэль… как много в этом звуке, для сердца русского, слилось!
Задумался над одной кошмарной мыслью: если бы в русской литературе увенчались «успехом» все дуэли, даже просто недовоплощённые, но свершившиеся в неком имманентном мире «оскорблённой чести и справедливости», в мире «человеческого» (простите, что выругался), то какой трагической, апокалиптической пустыней предстала бы русская литература! Словно выжженная земля в Конце Света… с робко растущей на ней — молитвенной травкой.
Пушкин и Лермонтов погибли на дуэли, это понятно. Толстой вызывал Тургенева, на чисто русскую дуэль — на ружьях! В «идеале», могли быть изувечены и убиты оба гения.

Волошин вызвал на дуэль Гумилёва (на Чёрной речке, где был убит Пушкин!). Достоевский хотел вызвать Тургенева. Муж Цветаевой, узнав, что Марина изменяет ему с поэтессой Софией Парнок, вызвал её на дуэль.
Бунин хотел стреляться. Баратынский, Грибоедов был ранен в руку.
Андрей Белый вызвал на дуэль Брюсова. Чуть позже, Блок, узнав, что его друг  — Белый, завёл роман с его женой, вызвал его на дуэль. Вру.. Белый, приревновав жену Блока, к нему, вызвал его на дуэль: произошла самая нежная дуэль в русской литературе, в стиле Гоголя: секундант Белого пришёл к Блоку, и жена… фактически состязалась с секундантом: стрелялась с ним, по женски: потчевала его чаем и сладостями, до тех пор.. пока секундант «не оттаял» и ссора была забыта. Вот это поженски! С одной стороны, револьвер, а с другой — чудесный малиновый чай в женской ручке.
Мандельштам вызвал на дуэль поэта Хлебникова, когда тот прочитал на вечеринке антисемитский стих.
Это одна из моих любимых дуэлей в нравственном её решении. Я даже не говорю, что чисто художественно, она прелестна в своём трагизме: два русских юродивых ангела, — на дуэли.

Секундантом выбрали, и тот и другой, чудесного художника — Филонова (Платонов от живописи). А тот, сурово взяв их за плечи, сказал: так, послушайте теперь меня, дорогие мои. Сейчас я вас буду бить до тех пор, пока вы не помиритесь. Я не допущу, чтобы ещё один Пушкин погиб на дуэли.
Ну прелесть же!! Жаль, что такого Филонова-ангела не было во времена Пушкина, который бы сказал Дантесу: послушай меня, дружок, если ты со своим папиком бароном Геккерном, к вечеру не уберёшься из Петербурга, вам не поздоровится и о вашей связи все узнают. Ты и он — подлецы. Что бы вас к вечеру не было в России.
Пастернак вызвал на дуэль одного подлеца — Анисимова, который углядел в его поэзии ошибки в русском языке, связанные с его еврейскими корнями.

Другая дуэль могла бы стать сюжетом для романа Сологуба: После смерти своей чудесной жены — Лидии Аннибал (чудесной писательницы, к слову), поэту Вячеславу Иванову приснился сон, в котором его умершая жена шёпотом сказала ему, что её душа переселилась.. в его падчерицу, очаровательную Верочку.
Вскоре, Верочка забеременела. Но что бы скрыть скандал, Верочка попросила любовь своей юности, поэта Михаила Кузмина (гомосексуалиста, к слову), чтобы он фиктивно женился на ней.
Тот отказался, и уехал в Италию (нежное эхо свадебного путешествия, с самим собой, видимо), и там стал распускать не очень хорошие слухи. За что брат Верочки, вызвал его на дуэль.

Но моя любимая дуэль состоялась с моим любимым поэтом Владом Ходасевичем.
Ему было всего 20 лет, когда в нему в дверь позвонила старушка, похожая на седого ангела, и вручила ему надушенное письмо.. с вызовом на дуэль.
Слава богу, вызывала на дуэль, не старушка. Но вызывала — женщина: Мариетта Шагинян. Она писала, что до неё дошли слухи, что он — подлец, что он мучает свою жену, в которую она.. влюблена (она заваливала её восторженными и трепетными письмами).

Она, восемнадцатилетняя начинающая поэтесса и литературовед, предлагала драться… на рапирах!
Ходасевич с улыбкой сказал старушке, что с женщинами не дерётся и добавил ещё что-то улыбчиво-нежное, не помню уже.
Через некоторое время, вновь пришло письмо. Надушенное. Словно письмо от смуглого ангела. Вместе с письмом был букетик фиалок и слова примирения.
Вскоре, Мариетта и Ходасевич стали очень близкими друзьями.
Вот бы так все дуэли заканчивались!

Рассказ Набокова — об экзистенциальном измерении дуэли. Но рассказ с двойным и тройным дном. Быть может, это самый смешной рассказ Набокова, и одновременно — один из самых неординарных и лучших образчиков в русской литературе, темы «маленького человека», но у Набокова эта тема доведена до солипсического максимума, до инфракрасного качества, когда наше привычное жалостливое умиление несчастным маленьким человечком, норовит кошмарно оступиться.. в чувство лёгкой брезгливости, смешанной с жалостью и презрением и… щепоткой улыбчивого милосердия.

С похожим чувством мы порой смотрим на жучка на дорожке, полураздавленного, норовящего превратиться из кошмарно-нелепого жучка, пусть и милого, когда он был жив и здоров, в нечто иное, в некий сочный плод с райской веточки: и помочь хочется ему, милому, и понимаешь, что уже нельзя, и дотронуться противно, а душа по инерция добра, всё ещё тянется, гладит несчастного жучка, оглядываясь на нас, ущербных двуногих, с презрением.

Маленький Володя Набоков, в детстве пережил экзистенциальный кошмар: у отца Набокова была дуэль с одним подлецом.
Володя узнал об этом утром, перед школой, и во время уроков, его сердечко было более чем далеко от занятий, витая где-то за окнами, в пасмурном лесу, где его отец мог быть убит.. в любой миг.
Ожидание убийства любимого человека, не менее жутко и страшно, нежели ожидание приговорённого к казни, стоящего у стенки.
Если учесть, что это пережил ребёнок, очень впечатлительный, то в некоторой мере можно сопоставить этот экзистенциальный ад ожидания смерти, у Набокова, и такой же ад у Достоевского, когда он на Сенатской площади ожидал казни.

И всё же, в 1922 г., другой подлец, с фамилией, подозрительно похожей на фамилию героя рассказа, — Пётр Борк, (в рассказе — Берг. Впрочем, у Набокова тут спиральные орбиты символики: Берг — это по немецки — Гора. А герой рассказа читает перед сном Волшебную гору Томаса Манна. К слову, весьма нелюбимого писателя для Набокова, что почти равнозначно для него с банальностью. Но тут Берг выступает и как образ горнего мира, эдакая дуэль с ангелом, и как дуэль с банальностью и пошлостью своей жизни) застрелил отца Набокова, в театре.

К слову сказать, отец Набокова был решительным противником дуэлей, и даже написал статью об этом (что не помешало ему два разу вызвать подлецов на дуэль).
У самого Набокова тоже были дуэлянтские мотивы. Но мне по нраву дуэль Набокова, нежели Пушкина.
В 1927 г, один подлец нагло пристал к жене Набокова на улице. По правилам, Набоков мог дать ему визитку и бросить вызов.

Но он сделал лучше: просто дал подлецу — в лоб: Набоков занимался боксом.
В другой раз, — мне особенно нравится этот эпизод, многое говорящий о духовных качествах Набокова, в которых некоторые читатели, сомневаются (тут следует пару весёлых слов и цензура), — весь Берлин (русский), был возмущён одним происшествием.
Некий подлец, обесчестил девушку, она забеременела и он её нагло унизил при всех и бросил. А сам весело гулял со своей «бандой» по кабакам.
Все не решались его поставить на место. Все — кроме Набокова.

Он один решил не шептаться по углам, какой подлец — «подлец», а пошёл в кабак, и.. сказав ему пару ласковых, передал ему привет от девушки и… отправил в долгий, как чукотская ласковая ночь — нокаут.
Но ещё больше мне нравится отношение к дуэли — Перси Шелли.
Однажды, врач Байрона — Полидори, тот самый, прелестно–нелепый, личный врач, написавший на вилле Диодатти — Вампира (к слову, он был гомосексуалистом, так что у повести, и у романа Брэма Стокера - Дракула, вдохновлённого Вампиром, — гомосексуальные, трагедийные корни), вызвал Шелли на дуэль, по всем правилам, при Байроне, гордо и неуверенно смотря на него свысока, по-английски.

Перси Шелли смотрел на него с грустной улыбкой из далёкого будущего, откуда-то из 165-го века. Он рассмеялся как ребёнок на этот вызов. Рассмеялся и Байрон, понявший в чём дело: несчастный Полидори ничего не понимал.
Проясню ситуацию: вы бы как отреагировали, если бы вас вызвала на дуэль — синичка, или веточка сирени, случайно ударившая вас по лицу, или милая собачка, которой прищемили хвост и она теперь лает на вас и на синичку и на поезд и на своё отражение в луже?

Набоков написал свой рассказ в тот же год, когда он дал в лоб подлецу, оскорбившего его жену.
Думается, Набоков хотел развенчать всю романтику дуэлей, весь этот идиотизм мускулинности и азарта, где так часто торжествует пошлость, а распинается и убивается — красота и правда.

Это так же абсурдно, как если бы, решая некую трагедию истины, или чести, мы пошли бы в Лувр, сняли бы картину Рафаля, отдали бы её первому встречному, завернувшему в переулочек, и сказали бы: делай с ней всё что хочешь. От тебя зависит судьба этой картины, мы должны решить, права ли Наташа или Пётр.
Абсурд усугубляется тем, что мы не знаем, кто появился бы из-за угла переулка: одинокий маньяк? Ребёнок? Дворняжка? Очаровательная незнакомка… с перепуганными глазами и окровавленным топором?

Уже в этом, есть запредельный абсурд: как может смерть кого-либо, решить некую истину, кому то быть приятной? Это же чистое неандертальство. Такое же, как во дворах моей юности, когда самочки и самцы, петушились, видимо ревнуя, что их не показывают по Animal Planet.
Девушки, сладострастно стравливали парней, те радовались. Все радовались. Я ощущал себя Миклухо Маклаем на далёком острове среди дикарей, тщетно пытаясь их помирить.
Но однажды все ощутили себя дикарями, подлецами, когда «заигрались», когда один хороший паренёк, упав затылком на асфальт, проломил себе череп и умер.

Тут сразу произошла мистическая эволюция: из неандертальцев, и самочки и самцы, вдруг превратились в людей, которые читали Достоевского и не только.
Спрашивается. Что не так с людьми? Может вся их беда в том, что у них мало фантазии? Они не знали, что так может быть?
Но иногда фантазии слишком много, как.. у героя рассказа. И тогда реальность как бы мучительно раскалывается на некое двоемирие, искривляется. Потому что фантазия, это лимбический зародыш недовоплощённого мира.

Не просто так Набоков дал своему «маленькому человечку», инициалы Антона Чехова — Антон Петрович.
Вместо пенсне — монокль. И внешность у него, словно бы раненая судьбой: маленький, одутловатый, ножки коротенькие, шрамик на лице, глазки маленькие и грустные..
В общем, хороший человек. Маленький человек. Но хороший человек, это ведь не статус и не медаль?
Хороших людей много. Но тихий и добрый, не значит — хороший. Есть очень много тихих и хороших людей, и они с виду и правда, хорошие. Но стоит неким грозовым событиям жизни вмешаться и развеять их «норку уюта», и мы увидим преображение, похлеще Джекилла и Мистера Хайда: вроде бы чудесный и милый муж, которым все восхищались, отрубает топором пальцы у жены, в лесу, за её измену.

Другой чудесный мужчина, восточный, разливавшийся рахат лукумом и фазаном, (видимо, перед зеркалом своего эго), не осилив сложностей любви и жизни, перемалывает свою любимую, с грацией нравственного маньяка и отнимает у неё ребёнка.
А так.. хорошие люди. Для их родных и друзей, особенно. Но по сути — это спящие подлецы. Хорьки, живущие в своих уютных норках судеб. До времени.

Наш герой, в один прекрасный вечер, вернувшись домой пораньше, застал у себя в спальне… своего приятеля — Берга. Перед зеркалом, одевающегося. Жена была в ванной и о чём-то пела. Голос был счастливый.
Тут следует заметить, как грациозно Набоков разыгрывает шахматную партию: игрок играет с самим собой, переворачивая доску, с детским увлечением, высунув язычок на бок.
Да тема шахмат и мелькнёт пару раз в рассказе: мат в три хода.. шахматный красный платочек, которым вытирает лицо, гг.

Начинается рассказ с ненавязчивой темы галстуков. Наш маленький человечек — АП., очень пристрастен к очаровательным и модненьким вещам. Он не пропускает ни одной такой вещи в магазине.
Увидит в витрине модную новинку — прелестный галстучек, цвета закатного облака: тут важно — сквозь весь рассказ, красной ариадновой нитью, проходят апокалиптические отблески этого «закатного облака» — и купит его, и радуется, когда на следующий день, встретить на улице у двух-трёх модников,такие же галстуки.

Так ненавязчиво — ибо 87 % читателей пройдёт мимо этого важнейшего вступления и ноты, задающей весь тайный смысл  рассказу — начинается повествование, которое, суть  — инверсия гофмонско-достоевской парадигмы двойничества, но поданной не в буквализме нарочитой метафизики, почти сказочной, но в мистериуме нравственного зазеркалья: оттого наш маленький человечек, увидит перед Зеркалом своего приятеля и по совместительству, любовника жены — Берга: огромного бравого… почти гусара, на фронтах гражданской войны, уложившего массу людей: в его книжечке есть список, как у Пушкина, дуэльный список: 500 крестиков.

Тут тема двойничества двоится уже в самом начале, нравственно. Потому как наш хороший маленький человечек, не обезображенный красотой, как говорится, и искренне любящий свою жену, старается как бы компенсировать недостаток своей природной красоты — внешней, модной: бытом.
А это актуально во все времена: подмена бытия — бытом и моралью.
В этому глупом и безбожном мире, просто быть хорошеньким человеком — мало, и даже — преступно. Это как в сказке Льюиса Кэролла: стоять на месте, в то время как Мир, безумный и подлый, несётся за твоей бессмертной душой или любовью, дружбой.. не важно, и, догнав тебя, изнасилует, развеяв твою «хорошесть», сделав тебя соучастником насилия, как это ни парадоксально.

Да, АП, искренне любил жену, у которой, к слову, онегинское имя — Таня (Набоков, в своих пространных и огромных, как Миссисипи по весне, Комментариях к Онегину, писал, что Таня — несчастна с генералом, и этого не хотят видеть, ни её знакомые, ни читатели, и что Таня, фактически прообраз Анны Карениной).
Но мало просто любить, в этом безумном мире. Нужно ухаживать за этой любовью, что бы она не оподлилась.
Почему он не перенёс свою любовь, к «галстучкам» и сверканию быта, которым он хотел прикрыть уродство своей судьбы, телесности, на свою любимую?

Почему он.. довольствовался малым, живя с ней в ущербной гостинице на окраине Берлина, почему он довольствовался такими же ущербненькими и мещанскими, но.. ах, такими милыми и искренними чувствами любви?
Может именно поэтому..  душа его жены — озябла и искала выхода из этого тихого и уютного ада?
Так с кем же он встретился в своём доме? Кто соблазнил его жену? Может.. инфернальный призрак его новой судьбы? Его же тайная и подпольная душа? Судьба, подпольная? Чёрный человек… Тень его судьбы, недовоплощённой, героической.

Более чем комично, и не по «Онегински» романтично, читается то, как наш милый АП, бросает в своего противника — перчатку, и… промахивается: плюхается в кувшин с водой (не герой, разумеется — перчатка).
Как напивается у своих недотёп секундантов, больше похожих не то на арлекинскую свиту Воланда, не то на эпизод с чаепитием у Безумного шляпника в сказке Кэролла, а потом у себя дома, сойдя с «вертолёта», выташнивает свою душу и грусть — мимо пепельницы.

Всё это реально смешно читать, как предзнаменования улыбчивого рока: Антоша, всё мимо, мимо.. ты умрёшь, успокойся.
По нелепой случайности, тот, за кем вроде бы правда и попранная честь, оказывается как бы зеркально отражённым и «перевёрнутым», как в кафкианском сне, особенно это хорошо видно, когда любовник жены, просит его проводить по лестнице, вниз, ибо у него нет ключа, и сам идёт первый и идёт быстро, а наш милый АП, со своими короткими и пухлыми ножками, не поспевает за ним, кажется смешным, словно его ведут… на убой, а не он — ведёт.

Вспоминается чудесный итальянский фильм, в котором один хороший, но непутёвый человек, со своей семьёй, поехал в Рим, наниматься на хорошую работу, которую ему обещали, но что-то пошло не так, и он стал — палачом: он сам в ужасе от этого. Но поскольку казней давно нет, но может быть в любую минуту, он как в раю, в достатке и славе.
И тут… происходит жуткое убийство и нужен палач. И наш милый и непутёвый герой, Палач всесильный, идёт на казнь, так нерешительно, бледны весь.. словно это его будут казнить.

Любопытно, что дома у секундантов-арлекинов (по сути, это демоны его судьбы, ибо текст в какой-то миг соскальзывает с быта, в четырёхмерное и пьяно кривляющееся, хтоническое бытие), на диване лежит, спиной к героям и читателям, пьяная и спящая женщина, в красном платье (вспоминаем то самое апокалиптическое закатное, малиновое облако в начале рассказа).

Разумеется, это судьба нашего героя. Не в прямом смысле, конечно. В метафизическом. Её — в смрадной и грязной квартирке, «насилуют» двое арлекинов пьяных. А ей всё равно.. словно мир всё равно летит ко всем чертям. Главное… тепло, не холодно. Кормят. Целуют даже.
Мне кажется, что большинство людей, оказавшись в аду, даже не поймут, что это ад, привыкнув к пошлости на земле, привыкнув пошло понимать и красоту и любовь, счастье.

Но это на уровне Бытия. На уровне быта — эта женщина — жена другого маленького человечка, что тоже зеркально дополняет рассказ: этот человечек, некий Леоньтьев (нежное и пьяное эхо Льва Толстого, и его Анны Карениной, так дивно переиначенной в рассказе, ибо не женщина изменившая, прыгает под поезд в муке судьбы, но.. несчастный и добрый «Каренин», прыгает на...поезд, спасаясь от… позора. И жизни), подойдёт в конце рассказа к нашему АП, просить у него совета, у него, который, как все думают, высокой и доблестной души человек, храбрец, раз вызвал на дуэль, за честь жены — белогвардейца и вояку.
Ах,знал бы он, у кого он просит совета…

Это и правда, очень смешной рассказ. Но и безумно трагический.
Разве не смешны мысли нашего милого АП, когда он едет в поезде на дуэль и представляет себе со страха, что колёса выстукивают: на убой.. на убой.. на убой…
АП так ярко представляет себе дуэль, что в какой-то миг выходит из парадигмы привычной пушкинской романтики, и проваливается в экзистенциальный космос нравственного перерождения героев Толстого.

Вот только.. ему не хватает храбрости мысли, что бы додумать трагедию и бессмысленный ужас, во всей полноте, а не только в отношении себя любимого.
Впрочем, это тоже трагедия, когда у человека толком нет мыслей и чувств, но есть просто жизнь, миленькая и убогенькая. Разумеется АП будет пытаться мыслить — ею.
Ну правда, это смешно, это немного о всех нас, когда АП, перед сном, говорит: почитаю книгу хоть.. и добавляет: в последний раз.
И сам пугается своих слов. Он словно и правда идёт на убой.

Давайте честно. Дуэль и всякое соревнование, и даже — жизнь, лишь тогда хоть как то адекватны, когда у нас есть хоть малейший шанс на борьбу, на сопротивление, хоть один из миллиона, но шанс (вспоминается фильм Тупой и ещё тупее: — милая.. у меня есть хоть один шанс, что мы будем вместе? — Шансов нет.  — И всё же? — Один из миллиона.
И радостный до ушей, Джим Керри: значит, ты намекаешь, что шанс всё-таки есть?
О мой смуглый ангел, прости, что только сейчас вспоминаю тебя, неземную.

Просто рассказ совсем не о нас, даже близко, и вот вспомнив эту смешную сценку из фильма.. и этот стойкий как оловянный солдатик, процент, один из миллиона, я вспомнил тебя, чудо всей моей жизни: ведь это бесконечно грустно сознавать, что шанс, что я и ты будем вместе, равен шансу, если утром во дворе моего дома приземлится НЛО, или над осенней Москвой случится Второе пришествие, или сборная России по футболу выиграет чемпионат мира.
Теперь ты понимаешь, почему я с таким детским, молитвенным трепетом, смотрю в вечернее Московское небо, а по утрам, с детским воодушевлением протирая глаза, смотрю на свой милый, зашуганный осенними листьями и грачами, дворик, где вместо инопланетян, — кошка Анфиса, и борющийся с гравитацией, пьяный сосед Николай. Хотя.. может я не всё знаю о Николае?).

Если бы мы точно знали, что проснувшись утром, мы будем жестоко и с позором убиты..
Мы бы что делали? Только честно? Попытались бы убежать из такой жизни? От своей судьбы? Махнув рукой и крылом.. на многих, кто рядом, особенно если мы точно знаем, что им ничего не будет?

Как выходить на дуэль — с динозавром, держа в трясущейся руке - вилку, или с луком с детской лиловой присоской, нацелив стрелу на несущийся по трассе, грузовик?
В этом смысле, конечно, нашего героя можно понять: он в муке предчувствия смерти, дорылся до подполья и дна своей судьбы и жизни: он нравственно пережил смерть. Свою.
А это иногда более страшно, чем умереть. Это более чем героически, к слову. Так что наш милый АП, по сути  — герой и храбрец, каких мало: с экзистенциальным знанием о своей смерти — покорно и храбро идти на смерть.. как гладиатор… с моноклем.

Опять же, тут дело в фантазии. У кого внутренняя жизнь души более яркая, чем разум-лакей, который просто переносит факты этой глупой реальности нам в мозг, стараясь ничего не пролить, для того этот мир — кошмар, ибо жизн его души — много богаче и многомерней этого фатального мира.
Перси Шелли был прав: душа милосердия, это воображение, а не мораль, которая глупа, как пробка.

Если бы человек явно представил, во всей полноте многомерной, как может быть больно другому человеку, как страдают его родные, он бы никогда не причинил ему боль и войны бы не происходили.
Беда людей в том, что они свысока смотрят на воображение, и поклоняются глупым чудовищам морали.
И Набоков чудесно показал, правда, арлекински, что мир, сотканный нашей моралью, заботами о чести, самой нашей жизнью — это ложный и убогий мир нелепых декораций, которые мы боимся разрушить и выйти на свет. Нам стыдно: а что скажут другие? А что скажет мир, его истины?

Так что мир фантазий главного героя, это как забивший родник второй, подпольной реальности, пусть и ужасной и тёмной как нефть. Она напрочь вытеснила убогую и хлипкую реальность внешнюю.
Помню свой экзистенциальный ужас, над которым смеялись мои друзья, когда мы отправились в путешествие по горному Кавказу.
Решили переночевать не в гостинице, но —  свернув на машинах в сказочные дебри, устроить пикничок на ночь, в палатке.
Я думал, они шутят. Для меня это было так же нелепо, как подойти к мосту, улыбнуться, оглянувшись на друзей и.. спрыгнуть, чтобы устроить пикничок с Достоевским, Набоковым и Цветаевой.

Невыносимо и обжигающе ярко, я представил себе, как в палатку, где я сплю, робко, как я, в юности, пришедший поздно домой, в лёгком подпитии и пытающийся, прильнув спиной к дружественной стенке, тихо снять эти чёртовы, в стельку пьяные и взапуски смеющиеся ботинки, чтобы не услышала спящая мама…
Так вот, в палатку проникает робкая мордаха.. здоровенного медведя.
Неужели у друзей нет чувства дополнительной реальности, фантазии, эмпатии смерти, что они просто не могли этого представить?
Это ведь ещё более страшно, чем бродить по минному полю, на котором выросли чудесные подснежники.
Мне легче было бы доблестно встретить медведя возле дерева, прислонившись к которому, спиной, как на дуэли, порой, графы, вальяжно ожидали противника, изящно подогнув ножку, оперевшись на ствол, так и я.. с письмом моего смуглого ангела, и с баночной малинового варенья, ждал бы медведя, у дерева, словно дуэлянт-идиот.

Рецензия подходит к концу. Так что позволю себе спойлер.
Основное уже сказано. Так что, кто будет читать рассказ, может тут перестать читать мою рецензию.
Хотя и так можно догадаться, что наш милый АП, струсит, и убежит с дуэли, буераками и оврагами, к себе домой, в панике, желая сохранить свою жизнь. Но убежит — тайно. Почти. Он захочет покинуть Берлин..
Он считает себя подлецом и трусом..
И вот тут происходит самое интересное: читателю слишком соблазнительно, сидя на своём уютном диванчике, свысока заклеймить нашего милого АП — трусом и нетворческой души, человеком.

На самом деле, Набоков тут делает эстетическое сальто-мортале, ибо бытие гг крылато раскалывается: да, на уровне быта, это более чем трусливый поступок. Но как мы знаем, быть может главный подлец  — это не человек, а мир.
На уровне бытия, наш АП, совершает нравственный и героический подвиг, убегая как из тюрьмы, из этого кошмарного мира-тюрьмы.
И каково же его удивление, когда он, вернувшись вечером домой.. обнаруживает в спальне, жену Танечку, которую до этого выгнал из дома, и своих пьяных-арлекинов секундантов, которые.. его поздравляют, как героя?
Почему? Потому что другой дуэлянт, бравый «гусар» — струсил тоже, но все узнали только о его трусости.
Так не бывает даже в ласковом сне.

Тут тоже очень любопытный момент, в метафизическом плане: закольцованность ада, точнее, Кэролловская парадигма квантовой неопределённости, когда человек бежит изо всех сил, спасаясь от чудовищ, но на самом деле, словно в кошмарном сне — остаётся на месте.
Суть в том, что другой дуэлянт, любовник и бравый гусар, по совместительству, на самом деле — подпольная душа нашего героя, тот самый есенинский Чёрный человек. Нет, он вовсе не оказывается трусом, как могут подумать многие читатели, в эстетическом преступлении чтения, переведя всё в фарс.

На самом деле, мы становимся свидетелями эстетического чуда, как в опыте с котом Шрёдингера: некая нравственная и трагическая правда, героическая правда, чеширски исчезает из рассказа, две тени, как бы сливаясь в одно, подобно двум разно-заряженным частицам, сблизившись максимально, из-за недостатка кинетической инерции, разлетаются с усиленной силой, искривляя пространство и время.
В идеале, этот «трусливый» бравый гусар, должен был вобрать в себя свою неуверенную и хлипкую тень: АП. Убить его, или же насладиться его позором и завладеть Танечкой, женой, словно его душой.
Но в итоге, мы видим злое чудо: наш бравый герой, сдувается, как инфернальный шарик. Сдуваются оба героя, сама жизнь, её декорации  — сдуваются.

Тут какая-то мрачная и чеширская девиация пространства самой реальности.
Кто знает? Быть может наш милый АП, от муки ожидания смерти.. умер, и сам не понял этого и оказался снова — в уютном аду своей захолустной гостиницы, с той.. кто его уже не любит?
У него был шанс — порвать с этой глупой жизнью, её безумной моралью и идиотическими кодексами дуэли: был шанс не стать трусом.. но вырваться из этой жизни, убежать из Берлина и своей судьбы. Начав жизнь заново, так, как быть может он мечтал в детстве.. играя с травкой (кстати, призрак своего детства гг и видит в конце, но ни он, ни читатель, не замечают этого. Я, разумеется заметил, но мне можно: я давно уже не живу.
Без моего смуглого ангела, я словно бы умер. Моя жизнь умерла, и потому мне можно видеть искусстве и жизни, чуточку больше, чем другим.

Интересно, если кто-то из друзей дочитал мою рецензию, заметил ли он, что кинетическая инерция и арлекинская грация данного текста, сравнима не столько с очень хороший литературоведческой статьёй, на которую ушло довольно много сил, что впору приложить револьвер к виску и нежно уснуть, словно бы вызвав себя на дуэль, но данный текст во многом, по грации, похож на те лекции Набокова по литературе в Корнеллском университете, на которые с таким энтузиазмом ходили девушки и не только.

В данной рецензии, я попытался не просто разложить литературоведческий и сухой-академический пасьянс, как делают многие, вгоняя читателя в зевоту, но попытался как бы внедриться в душу Набокова и выявить механизм творческих шестерёнок-крыльев музы Набокова, норовящих соскользнуть в 4-е измерение.
Просто грустно, когда читатели, и особенно, друзья, не воспринимают тебя серьёзно и проходят мимо, к другим, с восторгом и чуткостью прислушиваясь к их текстам, которые часто, глупы и банальны до зевоты. А это ведь тоже, в некотором смысле, измена, если это — друг, не так ли?).

Концовка рассказа, это как возвращённый ад: тени Чехова навещают нашего героя — АП, словно демоны.. забирающие душу, в ад.
Наш милый АП, изголодавшийся и продрогший, заказывает себе большой бутерброд с беконом и салом (последний, хтонический отблеск закатного облака из начала рассказа!), и жадно пожирает его, довольно некрасиво и плотоядно. Так некоторые и живут, и свою душу — пожирают.
Так в конце чеховской Дамы с собачкой, Гуров равнодушно ест арбуз, а его возлюбленная, с сердцем, разбитым на тысячи алых осколков, смотрит в окно, на облака, окрашенные в малиновые цвета...

Какая радость, наконец то нашла что то у автора, что действительно понравилось.
Присмотрюсь к малой прозе Набокова, возможно мы всё таки подружимся.
С удовольствием прослушала рассказ в прекрасном исполнении.

Воспоминания мужчины о любимой женщины.
Он ждал с ней встречи, считал минуты до её появления и тем самым наблюдал за тем, что происходит вокруг.

История красивая и меланхоличная.
Это тот случай, когда понимаешь, что полюбил не того человека.
Что ждёшь того, чего тебе дать не могут или даже не хотят.
Когда в одном человеке заключён весь мир, весь смысл твоей жизни.
Мысли и чувства принадлежать другому, а не тебе.

Но в какой то момент, приходит освобождение и чувство лёгкости.
Когда понимаешь, что ты снова свой собственный.
Жизнь заиграла новыми красками и всё у тебя просто хорошо.

Ой, Набоков, ой, как поддел мужчин! И я, пожалуй, пользуясь случаем, к нему присоединюсь.
Ах, сколько же на свете красивых женщин! Ну или красивых женских частей тела. У одной коленки, у другой лицо, у третьей родинка на плече, у четвёртой бюст... Всё это вокруг ходит, двигается, появляется и исчезает. Так волнует, но не принадлежит кому-то одному! А как же хочется всем этим обладать некоторым мужчинам. И желательно, чем больше будет гарем, тем лучше. И если не иметь, то хотя бы потрогать, а если не трогать, то хотя бы все глаза просмотреть. Ой, мне противно, просто жуть, извините...
Что ж, призовем на помощь нечистую, может поможет исполнить мужскую мечту? Только вот потворствуя одному греху, можно наткнуться и на другой, например, на жадность. И тут, как говорится, огонь выжигают огнём, и дьявол тут не причём. Сказка сорвалась, всё испортил, сам виноват.
Только один вопрос меня всё время мучал. Мне хотелось спросить у нашего похотливого вожделенца - а сила на гарем будет, если сказка случится?

Ариадна Эфрон, дочка Марины Цветаевой, вспоминала с улыбкой, как им в школе задали сочинение: как я провёл лето.
Тема простая, не правда ли? Ребёнку нужно было просто нежно оглянуться сердцем, и как цветок, пересадить воспоминание, в горшочек листка.
Все дети с серьёзными и милыми лицами, усердно копались в «горшочках». Это был нежный плагиат жизни. Кто-то её приукрашивал, разумеется: не скушал за лето ни одного мороженого, а написал, что скушал целых 7 штук! (видимо, боялся написать больше, что бы не разозлить память, словно дракона).

Один мальчик-непоседа, написал, что поцеловал очаровательную девочку, с розовым, как малиновое мороженое, бантом, с удивительными глазами, чуточку разного цвета (на этом и заканчивалось его сочинение, словно вся красота и тайна лета, вместились в этот нежный поцелуй, до которого, мальчика словно бы и не существовало, и после которого, мальчик словно бы вновь вернулся в небытие, став травкой или малиновой зарёй над милым домом девочки, да и вызван к жизни он был, быть может, лишь ради этого поцелуя).
Ариадна написала что-то прелестно-детское, как собирала с Мариной малину и помогала маме сочинять стихи про удивительную зарю, размером с целый космос.

А один мальчик написал удивительное сочинение. Он пошёл другим путём и стал как бы режиссёром, а не актёром своей судьбы. Быть может, это был настоящий писатель. А может.. это был ангел, которому.. суждено было скоро погибнуть?
Мы не знаем. Но Ариадна с грустной улыбкой вспоминала, что в его сочинении (как я провёл лето!) было написано, что он родился этим летом — маленьким принцем, в далёкой, как космос, стране, где и днём и утром и ночью, сияла удивительная, малиновая заря. Он написал о своих приключениях с некой смуглой принцессой Викрам, с удивительными глазами, чуточку разного цвета: они спасались с ней от погони, дракона.
Спаслись. И жили долго и счастливо, на сказочном острове, и там состарились, а потом… его жестоко убили. И что самое интересное — он не знает, кто. Потом он воскрес и пошёл в школу.
Вот так странно мальчик прожил лето.

Простите, я давно читал мемуары Ариадны, поэтому мог многое подзабыть, напутать, и, чего греха таить — кое-что выдумать. Но суть — верна.
К чему это я? К тому, что как сказал Шекспир — весь мир театр, в люди в нём — актёры.
Но часто, довольно посредственные. Быть может потому.. что в них томится гений режиссёра? А режиссёр, как мы догадываемся, это — бог. Т.е. в каждом из нас таится — бог, но мы заставляем его словно бы играть то дворника, то ласточку на заре, и потом удивляемся, что с жизнью что-то не то. Зато дворник, как Гарри Поттер, летает над крышами Москвы, заглядывая в окошко на 23 этаже, оставляя там розы.
Может им тесно в рамках заданной роли и жизни, и они хотят покинуть… роль? Жизнь? Написать что-то своё, нежно доверившись жизни, точнее… пробудив в себе, подлинную жизнь, а не рабски изуродованную — моралью, толпой, временем, окружением, не важно.

Набоков написал очень тонкий рассказ на детективную тему. Неожиданно?
Вы ведь знаете, что писатели детективов любят играть с читателем, как кошка с мышкой?
Уже вроде бы все комбинации были испробованы за более чем сто лет. Быть может в будущем, будет некий интерактивный детектив, в котором читатель, с изумлением.. узнает себя и будет подозревать себя, и друзья этого читателя, узнают в подозреваемом — его, друга своего.

Сотрутся границы между жизнью и искусством, и грехи человека и его красота, перенесутся в мир творчества, и одну книгу, нельзя будет перечитать дважды: во второй раз она будет иной, и люди будут бояться читать и перечитывать книги, ибо им страшно будет встретить там… себя, свои самые интимные грехи, о которых быть может они даже не подозревали, но под софитами крыльев ангелов и муз, эти грехи станут зримыми и от них уже не скроешься, и все знакомые узнают в этих грехах — тебя.. и если в книге тебя ранят, в погоне жуткой, то рана появляется и в жизни, на твоём плече, спине:

• Милый..  откуда у тебя царапины на спине??
• Любимая… я просто зачитался перед сном, романом Эмили Бронте.

  Но это будет потом —  искусство грядущего, а пока.. пока, как верно подметил Набоков, писатели, в большинстве своём, похожи на тех пошленьких и милых режиссёров, которые экранизируют романы, многое из них убирая, упрощая, на потребу толпе, чтобы «горничным этим вечером не было скучно».

Иногда жизнь — это просто пособник-аутист, делающий то, что мы должны были сделать, но делающий это ужасно и нелепо. А судят за это… нас.
Рассказ Набокова начинается до боли просто: в купе вагона едут писатель и критик. Размышляют о тайне писательства и творчестве самой жизни: жизнь порой, самый лучший режиссёр. И писателям не угнаться за ней.
Часто писатели, бессознательно опошляют жизнь, как дети, которые строят домики из таинственных книг, или маминых писем, которые она прячет в тайном ящичке: но для них это просто глупая игра, которая так часто нравится и детям и читателям, и они сами не знают, какие божественные тайны в их руках. Они просто не умеют читать эти божественные тайны.

Наш писатель, кстати, писатель довольно средней руки (это не портрет Набокова, как могут подумать. Он обмолвился, что хотел в то время, о котором вспоминает, писать рассказ об уборщицах в поездах. Разумеется, для настоящего писателя нет запретных тем, и душа уборщицы, может быть не менее прекрасна и таинственна, чем и душа поэта и первооткрывателя нового острова. Просто мы читаем текст и должны чуточку играть по его правилам), рассказывает своему пассажиру, критику, одну интересную историю из своей жизни.
Замечу важнейший момент: рассказывает он очень увлечённо, так увлечённо, что не замечает, что зажжённую спичку, от которой прикурил сигарету, он бросил в бокальчик своего милого критика.

Совершенно чеховский приём. Но у Чехова стреляют «ружья», висящие в начале акта, на стене. У Набокова же, стреляют… нет, не спички, не смейтесь (хотя в моём детстве стреляли и спички: можно было как Робин Гуд, стрелять горящими спичками, одной рукой — не многие могли стрелять одной рукой! зажигать и стрелять, именно — стрелять, а не банально «бросать» —  довольно далеко, причём.. на уроке, пока учительница по литературе, отвернулась: мы выходили с урока, с прожжёнными брюками, свитерами, с подполёнными волосами, словно это был урок алхимии и вёл его Парацельс, а не милая Венера Кирилловна, рассказывающая о Пушкине и его дуэли, которые остались в 19 веке: так нам рассказывали плечи учительницы, что-то пишущей на доске).

У Набокова стреляют — музы. В сердце. И читатель, с блаженной улыбкой повергается на постель, вместе с книгой, как бы прикрывая раненую грудь, и ваш милый кот-дурашка прыгает вслед за вами, думая, что это новая игра, и словно хвостатый ангел на том свете, после смерти, ласково лижет ваш носик, или вашу улыбку, ибо вы лежите без движения: так иногда бывает после твоих милых и.. странных писем, о мой смуглый ангел. Ночных. Мне нравится, что Барсик, в эти моменты пытается залечить мои раны и лижет мне носик или висок, совсем как ангел в раю (мы же не всё знаем об ангелах), но мне, простёртому на полу, кажется, что это ты, пушистая, милая.. с очаровательным хвостиком, так ласкаешь меня.
К этой спичке писателя, брошенной в стакан критика, по-запарке, я вернусь позже.

Ну а пока.. пока… наш милый писатель рассказывает свою историю. Как он ехал однажды в поезде, проснулся среди ночи…  и увидел, перед своим лицом — ногу.
И ладно бы свою ногу, это иногда бывает, особенно у йогов-лунатиков (лунатик-нога!! Почти как некоторые твои письма, о мой смуглый ангел… ууууууу! тебя), но нет, это была чужая нога, таинственного пассажира, который ночью вошёл в купе и полез на верхнюю полку.
Нога была странная. Нога — чудовище, в клетчатом носочке, прорванным большим пальцем: виднелся чеширски ухмыляющийся синий ноготь.
Жуть, не правда ли?

Но символ прелестный. Мы не видим всего человека, который быть может — удивительно красивый и добрый, а видим лишь некую часть человека, и не важно, телесную или духовную, и.. поспешно и пошло делаем вывод обо всём человеке, или о жизни даже, чего греха таить.
Давайте честно: это чем-то похоже на преступление и даже.. убийство. Мы же фактически отрицаем человека, рай и бездну его души бессмертной, низводя Человека к его «ноге», или поступку, вроде бы не очень красивому, «волосатому поступку», прости господи (Саша, откуда у тебя этот кошмарный образ! Но хороший образ, хтонический, словно волосатый поступок, как раненый и мерзкий жучок, бежит-ковыляет куда-то, а эти высокодуховные двуногие, начитавшиеся умных книжек, кричат и пытаются его раздавить.

А поступок волосатый.. быть может, та дивно-жуткая гусеничка, с шерстью и рогом на попе, которая бежит, как Алиса в зазеркалье, к свету и к звёздам, со смешной скоростью, человека, спешащего к своей мечте, или к Той самой любви: с такой скоростью, человек достигнет своей любви через 700 лет, когда он родится где-то на далёком и таинственном острове, в теле смуглой красавицы, с удивительными глазами, чуточку разного цвета).
Жуткая гусеничка станет прекрасной бабочкой. Но разве нам это интересно? Нам охота в высокодуховном порыве, прихлопнуть — гадину.

Этот образ Набокова — мерзкая нога в носочке, прорванном синеватым ногтем — удивительно живописен сам по себе, и, уверен, он стал бы шедевром, если бы его написал Тулуз Лотрек или Ван Гог.
Только представьте: простое купе, уставшие сумерки, как бы страдающие бессонницей, проносятся огни деревеньки вдалеке, словно колыбельная мамы, задремавшей, но по инерции продолжающей свою песенку о малиновой заре: её губы мило улыбаются и мечтают.
На нижней полочке спит силуэт человека. Именно — силуэт.
Замечали, что в сумерках, люди похожи на месяц: виден лишь их нежный силуэт, причём нежность или печаль их слов, взгляда, тихо сливаются с силуэтом их походки, осанки, движением руки: движение руки или улыбка в сумерках, равны слову и боли… и боли друга, словно бы можно коснуться в сумерках, и даже.. даже… поцеловать боль друга, исцелив её, навсегда.

А с верхней полочки свешивается нога-лунатик, на фоне звёзд. Нога со шрамом, с недельной щетиной, пьяная нога, с историей и разбитым сердцем. Словно.. словно..  нога повесилась, когда все спят и счастливы во сне.
И толком даже не понятно, это мужская нога, или.. женская. Может даже.. нога — ангела.
Чёрт.. а хорошую картину я нарисовал. Набоков бы улыбнулся. Не отдам её Ван Гогу.
Она талантлива и хороша даже в виде текста. Я серьёзно. Встретив эту картину на страничках писателя, вы бы не подумали: а.. ну это Сашка дурачится. Вы бы подумали: а хорошо написал… Куприн, Набоков, не важно.

Всю ночь, почти, всю ночь, писатель лежал на нижней полочке и думал об этой странной ноге и о спящем наверху человеке, который теперь.. рыдал.
Как я уже говорил, образ рваного носка (клетчатого) и синий ноготок, прелестен ещё и тем, что он словно бы намекает, подмигивая нам синим ноготком (Саша, прекрати!!), что он похож на.. на.. куколку бабочки, которая мучительно высвобождается из своего кокона, из своей тюрьмы прошлой жизни (клетчатый носок!).
Фактически, это спиритуалистический образ побега заключённого из тюрьмы. Побег души — из тюрьмы плоти.
Но помилуйте.. а чем же провинился этот заключённый, что он бежит? Разве можно оказаться в тюрьме.. ещё до преступления?
Ответ очевиден — он просто живёт на этой глупой земле, где жить и любить — уже, преступление.

Замечу ещё, что читатель-лунатик (в хорошем смысле, да и в плохом.. ибо самый хороший читатель, он как лунатик, доверяется не разуму и глазам, приятности, а идя как бы по карнизу красоты и смыслов… как ты, о мой смуглый ангел, и в чтении, и в любви… ), подметит, что этот синий ноготок, не так прост как кажется.
В нём — чеширская тайна самой жизни и рассказа (Саша… что ты пил сегодня? Можно и нам того же?).
Я не шучу. Если приглядеться к рассказу, то мы увидим, как такие же синие тени от поезда, ласково несутся по травке, словно поезд — это сама жизнь, несущаяся куда-то. И синее небо, отражённое в реке и синяя…

Интересно, о чём плакал всю ночь таинственный пассажир?
У Набокова есть сакральный образ, который есть у всех писателей, проходящий через всё его творчество, оставаясь незамеченным, как — бог, в рубище: это отвёрнутый от читателя и героев рассказа, спящий человек, лежащий на боку: это.. сам бог. Или душа жизни. То, что снится этому человеку  — выше самой жизни, быть может. Быть может в рассказе, Набоков, вовсе не писатель, как может подумать читатель-дилетант, но Набоков — это тот самый пассажир с ногой-чудовищем: т.е. персонаж описывает свидание — с богом, автором.

Одна моя подруга-писательница, не так давно умершая, сказала мне как-то, что мои рецензии можно печатать в отдельной книге. Я на это посмеялся. А теперь задумался: их бы с руками.. ногами, оторвали, как прекрасный и модернистский вариант лекций, в хорошем журнале.
После одной такой рецензии мне даже написала сотрудница цветаевского музея в Москве и предложила поработать вместе, над статьями о Марине.
Просто ужасно грустно, когда посторонние люди из музея Цветаевой, видят и понимают, чем на самом деле являются мои рецензии и что они реально гастрономическая редкость, а друзья — видят в тебе словно бы ту самую «ногу» на верхней полке, и даже смеются над тобой и унижают в открытую, под аплодисменты читателей, как не так давно было: админ на лл, прилюдно назвала мои рецензии — говном, и ей многие «аплодировали" плюсиками.
Это ранит, сильно. В своё время поэт Китс умер от такого глумления идиотов-критиков, над его поэмой Эндимион.
Предательство друзей — больнее вдвойне.

Но вернёмся к рассказу. Утром, пассажиров стали будить. В поезд вошли полицейские. Что-то случилось?
Да. Ночью, пока все спали, произошло убийство: муж убил свою жену и её любовника.
Разумеется, наш писатель, по всем законам жанра, впрочем, как и большинство читателей, искренне думают на этого таинственного пассажира, прорыдавшего всю ночь: потому и рыдал, что — убил?
Это ведь логично?
Беда и красота жизни в том.. что она вне логики. Как и любовь.

И вот тут начинается самое интересное. Детектив от Набокова!
Начинается он там.. где все читатели искренне думают, что он уже заканчивается.
Знаете, есть такие фильмы. Ты в кинотеатре смотришь фильм. Он кончился и идут титры: рябь на вечерней осенней реке. Все тихо выходят из зала, многие уже вышли, спеша в кафешку.. и вдруг, посреди титров, словно проблеск солнца среди туч: фильм продолжается, какой-то важный эпизод, словно на спиритическом сеансе вызванный.. одной чудесной девушкой, с удивительными глазами, чуточку разного цвета: она одна продолжает сидеть на 23-м ряду и тихо плакать, закрыв ладошками своё прекрасное лицо.

Полицейский проверил документы писателя и теперь обратился к пассажиру на верхней полочке. Но он храпит и не слышит ничего. Или… прикидывается, что не слышит?
Полицейский тронул его за одеяло у плеча и отдёрнул руку.
Писатель уже оделся и в коридоре стоит у окна, он как бы спиной смотрит на этот ужас, он ждёт, ждёт.. что сейчас что-то страшное случится, быть может пассажир на верхней полке выхватит нож и вонзит его в полицейского, или просто раздастся крик.
Страшно это, смотреть в лицо судьбы.. и не важно, своей, или чужой: там светит бог, а лик бога нельзя выдержать, не опалившись.

Но.. бог молчал, видимо, зачитавшись чьей-то судьбой в этом поезде, ибо полицейский проверил документы таинственного пассажира и пошёл дальше.
О чём же он плакал ночью? Может то, о чём он плакал, было не менее трагично и ужасно, чем и убийство в поезде?
Мы этого не узнаем уже..
Но зато мы узнаем кое-что другое! Ещё более интересное! Вы готовы к неожиданному повороту от Набокова?

Давайте сознаемся, мы не считаем Набокова, за любителя детектива. Мы вправе ожидать от Набокова, если он пишет о детективном сюжете, или о Достоевском, или о Фрейде — насмешки, укола, развенчания.
И… такой читатель элегантно садится в лужу.
Я однажды видел, как один алкоголик грациозно укладывался в луже, думая быть может, что это постель в раю, полная прекрасных, обнажённых гурий.

Но в «постели» были лишь.. голуби. Их отражения — они летали в небе.
Если честно, мне было стыдно подойти к нему. Нет, не потому, что он — грязный алкаш. А потому, что он в этот миг был самым счастливым человеком на земле, развлекающийся с обнажёнными гуриями на небесах.
Это ведь тоже, «режиссура жизни». Он сам стал режиссёром счастья.
И что с того, что вот так нелепо? Для чувств то это было бы одинаково, что в раю реальном, что в луже! В этом и есть высшая тайна жизни.. и её вечный трагизм.

Через несколько секунд, я направился к гуриям. Тьфу ты, к несчастному пьянице, конечно. И вытащил его из неба, из объятий гурий. Я даже ощутил их ласку, ей богу. Но я остался верен тебе, о мой смуглый ангел!!
Хотел бы я так сказать на самом деле, если бы.. это были реальные гурии. А то ты будешь смеяться: Саша.. ты гордишься тем, что между мной, и голубями, выбрал.. меня??
И я, с улыбкой школьника-непоседы у доски, с невыученным уроком, скажу: да, горжусь.
Я сказал тогда: я тебя люблю, мой смуглый ангел!!
И стайка гурий ласково взлетела в небо..
А мой несчастный алкоголик, видимо, подумав, что я это сказал — ему, и что я — гурия, повернул ко мне своё поплывшее куда-то по Миссисипи, блаженное лицо, и сказал с нежной улыбкой, коснувшись моего плеча: и я тебя люблю, родной..

Но я отвлёкся. Тайна рассказа раскрывается в самом конце.
Писатель досказывал свой рассказ, критику. Тот внимательно слушал, и в какой-то миг, ласково коснулся плеча писателя и отдёрнул руку, как это иногда бывает у очень чутких слушателей.
Читатели-лунатики, подметят, что этот эпизод — зеркальный отсвет того эпизода, когда полицейский будил пассажира таинственного на верхней полке и так же «дёрнул» руку свою.
Поняли задумку Набокова? Его творческое сальто-мортале? Его игру с читателем, и.. игру писателя с критиком, а если точнее — игру жизни, ставшую человеком, а человек словно бы встал, утомившись быть рабом-актёром и занял место жизни (и этого никто не заметил! Впрочем, так часто бывает в жизни.

На самом деле… в поезде, в том купе, ехал один человек. И это была нога — писателя. Его рефлексия, он созерцал не свою мерзкую и волосатую ногу, а свою совершившую преступление — душу, прорвавшую плоть, словно ноготок — забрезжив обнажённой синевой.
Он пытался вырваться из фатума жизни, где он просто — банальный актёр: посредственный писатель.
А чем преодолевается жизнь, как не смертью? Своей.. чужой, не важно.

Быть может даже не было никакого мужа и убийства им, жены и любовника. Хотя может и были, не суть важно. Может муж ехал за влюблёнными, тайно.
Суть в том.. что писатель совершил преступление и талантливо замёл следы. И та самая спичка, которую он, увлёкшись, как на исповеди, своим рассказом, положив её в бокал критика (словно свечку поставил!), озарит концовку рассказа, (чего не заметят большинство читателей, разумеется. Это вообще трагедия искусства, что Набокова, Платонова, в общем и целом, до сих пор ещё не умеют читать, как при жизни Ван Гога или Дебюсси, их могли понимать лишь несколько человек), ибо завершится рассказ, по-чеховский просто и туманно, на первый взгляд: писатель наливает в бокал критика, чай, а тот, деликатно просит много не наливать. Он то видит, что в бокале — спичка.
Он быть может понял… что чай ему наливает — убийца: сама жизнь.
И быть может этой ночью.. произойдёт новое убийство.

p.s. Вспомнил интересный случай с одним писателем. Не буду говорить его имени: он очень известный.
Так вот, в детстве, он с папой шёл из одного городка в другой, что-то вроде паломничества, и на их глазах, поезд сбил человека: ему отрезало ногу.
Раненого перевязали и уложили в траву. Поезд поехал дальше, а отец мальчика с помощником машиниста, побежали в соседнее село, за доктором.
Подростка оставили с пострадавшим, лежащим без сознания.

Этот писатель, спустя много лет, в письме своему другу, сделал признание, как на исповеди. Тайное.
Он сказал, что понимал, что иного шанса ему не представится в жизни. Это дивный опыт.. как для писателя и человека: попробовать.. плоть человека.
Он приложился устами к отсечённой ноге раненого, как вампир, и.. «причастился».
Если бы раненый в этот миг открыл глаза.. увидел прекрасное малиновое небо, охваченное зарёй, он бы закричал и быть может умер бы от разрыва сердца: он думал, это уже рай, мучения кончились.. а тут, ребёнок-вампир в раю, причащается его отсечённой ногой.

Да, жизнь порой пишет свои произведения, и если бы мы прочитали о таком у писателя, то сказали бы с усмешкой: так в жизни не бывает.
Так лунатик-писатель порой пишет… странную историю, дивную и самую лучшую в мире. Но делает он это — пальцем, на полу, или солнечным зайчиком.. на милой, обнажённой ножке спящей возлюбленной. И потому эту прекрасную повесть никто не прочтёт. Или всё же прочтёт? А, мой смуглый ангел?