Заводной апельсин

Мерзкая антиутопия, которую я покорила со второго раза. Первое, что меня оттолкнуло, это вписанные в текст слова на латинице. Меня это раздражало страниц 100. Потом перестало мозолить глаза, потому что стал появляться сюжет, а не постоянное описание жестокости. Хотя она сопровождает нас на протяжении всего произведения.

Это история о 15-летнем парне, который в компании друзей избивают, грабят и насилуют. Все это происходит под действием выпитого молока с добавками, стимулирующими агрессию. Для компании парней насилие - способ получения удовольствия.

В один момент жизнь главного героя переворачивается и он оказывается по другую сторону. Именно после этого читать стало интересно, а то на протяжении почти половины книги я задавалась вопросом: и?

В целом в конце можно увидеть мораль - каждый сам выбирает кем быть и чем заниматься. Но все это подано под соусом грязи.

Книга написана хорошо и очень легко воспринимается (я её слушала в чудесном исполнении Эдуарда Чекмазова, хотя и не знаю, также легко она бы воспринималась, если бы я читала текст). Но, она настолько жестока и безжалостна, что просто волосы стоят дыбом. Читать всё то, что написано в этой книге действительно жестко и теперь я точно знаю, что фильм смотреть не буду!
Алекс - циничный и очень жестокий подросток. Получая наслаждение от чужих страданий, он живет впитывая эмоции боли, слёз. Подавляя человека и морально и физически, этот недоросток получает удовлетворение от самого процесса беспредела, и я не верю ни в какие методики, что такие люди могут меняться. Что и подтверждается в конце - истинная натура просыпается в нём после падения сначала по отношению к матери, а затем, я уверена, и ко всем окружающим. Этим людям важно видеть страх в чьих-то глазах и заряжаться этим зрелищем. В конце, Алекс представлен жертвой, но его ни секунды не жаль. Ты ему не сочувствуешь, желая какой-то справедливости за совершенные им поступки.
Я немного разочарована - книга не несет в себе какого-то поучительного момента, либо смысла (по крайней мере, я его не нашла), но бесспорно, не оставляет равнодушным и даже шокирует. Я никогда не посоветовала бы читать её своим детям. Оставляю без оценки.

Не слишком вразумительные отзывы, подхваченные в течение долгого времени и отовсюду, заставили меня ожидать от «Заводного апельсина» этакий коктейль из «Техасской резни бензопилой», «Тропика Рака» и «Над пропастью во ржи». Однако все оказалось далеко не так страшно. Даже, в общем-то, совсем не страшно и довольно интересно.

Конечно, никак нельзя сказать, что роман меня захватил с первых страниц. Глаза долго спотыкались о прописанный латиницей жаргон, криминальные похождения главного героя заставляли морщиться, но не столько от сцен насилия и избиения, которые, кстати, прописаны вполне аккуратно… Я имею в виду, никаких излишне подробных описаний читатель не встретит, даже наоборот – от написанного сами собой картины в голове не возникают, все принимается скорее по факту: да, вот ударили человека, но как он в момент и после выглядел, что почувствовал, какие конкретно травмы получил – это все остается на усмотрение мозга читателя.

Ну да я отвлекаюсь. Так вот, дело не в самом насилии, а в беспричинности оного. Это, конечно, ужасно. И будь вся книга о похождениях Алекса с шилом в одном месте – смело бы такую писанину в мусор. Но ведь нет же ж! Не дочитывая и до половины, становится понятно, что дело в другом, а подобное начало – необходимость. Надо же дать понять, с каким именно человеком приключилась рассказываемая история, вот нам и показали Алекса во всей красе. Что и говорить, для такого сюжета герой просто идеален. И показать его жажду насилия было необходимо. Ну а коль скоро это сделано, нас и подводят к главному.

Алекс, допрыгавшись, попадает в тюрьму и становится жертвой правительственного эксперимента, обещающего сделать его воплощением доброты. Так Алекс становится человеком без выбора; он больше не может творить зло, даже когда речь заходит о самозащите или самоубийстве. И вот в таком-то состоянии он и встречается с теми, над кем он не столь давно издевался в свое удовольствие. Жертва и мучитель меняются местами.
Надо сказать, эта часть сюжета весьма банальна – мол, как аукнется, так и откликнется. Но именно она приносит мрачное удовлетворение. Все-таки очень приятно, когда после насильственного беспредела его активный участник получает то, что заслужил.

Однако и это не главное. Основное ядро романа все-таки состоит в самом эксперименте, в мыслях о том, насколько далеко готово зайти человечество для искоренения зла и каково живется человеку, который не имеет выбора, по какому пути ему пойти.

В общем и целом, роман мне понравился. Интересная задумка, оригинальное воплощение, выверенное количество чернухи – ровно столько, сколько надо, - обнадеживающий конец. Как говорится, все при нем.

Так много разных мнений об этой книге, что аж страшно было за нее браться. Я не смотрела фильм Кубрика и понятия не имела, о чем книга. Знала только, что героя зовут Алекс, на этом все.

Книга разделена на три части. Каждая часть посвящена определенному периоду в жизни главного героя Алекса, от чьего повествования и ведется рассказ. Честно, очень тяжело шла книга, хотя по объему она очень небольшая и при желании ее можно прочитать за вечер. Но, тяжело читать, когда первая часть книги — это тонна боли и жестокости. Жестокость просто водопадом льется со страниц книги и кажется, что просвета нет вообще. А еще ты не понимаешь, зачем автор пишет такое, какую цель преследует. Так же немного сложно было поначалу воспринимать англизированные русские слова. Как сказал мой муж, вспоминая былые времена в игре Lineage, молдованские. (никого не хочу обидеть, поэтому сразу объясню, что в те времена жители Молдовы писали в игре только транслитом). На мой взгляд это очень необычный прием, хотя я так понимаю, что в основном это заслуга переводчика, который перевел зеркально русские слова для нашей аудитории.

Книга отталкивает от себя своим героем – он ужасен. При этом он и искренне не понимает, почему его в чем-то обвиняют и считает себя лучше и выше других, только потому, что он слушает классическую музыку. Алекс уничтожает все вокруг себя и себя заодно. Когда пришло время третьей части, и Алекс рассказывает о том, как его начали лечить мне было его совершенно не жалко. Хотелось посмотреть в его расширенные от ужаса глаза и спросить: «Ты же делал тоже самое, почему же сейчас ты просишь выключить? Уже не нравится?». На самом деле это лечение тоже ужасно. Чем-то оно мне напомнило то, как лечили, а может и лечат до сих пор, «неправильную» ориентацию в психиатрических больницах. Но Алекса мне было совершенно не жаль. Жестокость несет за собой жестокость.

Когда уже близился конец книги и с Алексом вдруг случается то, что случается, и книга зацикливается, возвращаясь туда, откуда начали – даже первая фраза одна и так же – я была крайне разочарована. Как так, с какой целью тогда все это писалось? Но потом концовка… и она поразила. Вот так вот просто автор выкрутился, гениально. Но все же, это слишком легкий конец для такого героя и его вообще никак не оправдывает его юность. Кстати об юности… Каждый раз автор от лица Алекса напоминает, что на момент повествования ему пятнадцать, шестнадцать и восемнадцать лет. И это тоже хороший прием, потому что пока читаешь все то, что творится на страницах книги, действительно забываешь, что вообще-то герой – подросток.

По итогу, я не могу сказать, что книга мне понравилась. Но и то, что не понравился – тоже. Советовать книгу кому-то нет смысла, каждый должен сам дойти до мысли, что хочет познакомиться с этим произведением.

Мое почтение каждому, кто осилил произведение и не бросил после первых пяти страниц. Поднимаю стакан молока за Вас.

"Заводной апельсин" пополнил небольшой список произведений, от знакомства с которыми мне становилось дурно и на психологическом уровне, и на физическом. Меня тошнило (в самом прямом смысле слова) от того, что показал автор. Настоящий ли это мир? Несомненно настоящий. Только настолько извращенный, настолько гнойный, что чувства симпатии к произведению нет никакого. Чего нельзя сказать об озвучке. Я слушала роман в исполнении Михаила Горевого. Советую всем, кто любит аудио книги. Прекрасная работа, прекрасная игра чтеца, прекрасное музыкальное сопровождение, все на высшем уровне.

Теперь вернемся к роману, хотя все, чего мне сейчас действительно хочется, так это проглотить как можно больше аспирина и умереть забыть про то, что рассказывал главный антигерой и надеяться, что в своей жизни я никогда не встречу подобных субъектов. Но мир большой и есть в нем другие люди, которые встретят таких субъектов. Закрыть на это глаза тоже? Знаете, что было самое ужасное в этой книге? Самое ужасное было то, что главный антигерой и его друзья совершали свои преступления просто потому, что могли. Для них это было обыденным делом, ведь все подростки занимаются подобной "ерундой". А потом, когда прошло пару лет эти же самые субъекты жили дальше. Они жили так, будто все нормально, будто они сами нормальные. Они даже никогда не думали, что делают нечто ненормальное. Это страшно, это действительно страшно и очень больно. Главный антигерой не понимает почему его считают плохим, почему окружающие пытаются докопаться отчего он совершает дурные поступки. Автор тоже не раскрывает все карты, не говорит о том, что послужило толчком для такой жизни современной молодежи. Разве что в самом конце есть подсказка, как я думаю, но о ней чуть позже.

Когда главного антигероя подставляют его "друзья", его шайка, он получает срок 15 лет. Ничего не меняется при смене обстановки. Он все такой же преступник и маловероятно, что за отведенный ему срок субъект встанет на "путь истинный". Через два года после отправки в тюрьму, главному антигерою предлагают пройти "лечебный курс", после которого тот сможет вернуться домой. Разумеется, субъект соглашается. Вот только он не ожидал, что его действительно "вылечат". Данный эпизод в книге отправляет читателя к названию романа, так как "заводной апельсин", где акцент ставится на первом слове, иллюстрирует нам ситуацию, когда субъект не имеет права выбора, а лишь выполняет то, что по мнению окружающих будет правильно или хотя бы безопасно для этих самых окружающих. Иными словами, над заключенными проводят эксперименты. В результате, подопытные начисто лишаются воли. Правильно ли это? Гуманно? Этот вопрос плавает на самой поверхности книги. С одной стороны, разумеется, подобное вмешательство в разум недопустимо. С другой, автор сталкивает главного антигероя с его же жертвами. Вот старик, которого шайка главного антигероя избила до полусмерти. Старик жаждет мести, его можно понять, ему причинили боль. Но может ли месть изменить что-либо в прошлом или будущем? Очевидно, что нет. Вот главный антигерой попадает в дом писателя, чью жену он с дружками услужливо довел до могилы. Писатель не узнает субъекта, считает его жертвой правительства, что незаконно проводит свои бесчеловечные опыты. Но ведь узнай он правду, не стал бы жалеть главного антигероя. Изменит ли что-то вмешательство писателя? Изменит ли что-то его стремление "свергнуть" нечистое на руку правительство? Не изменит. Так давайте еще раз подумаем, гуманно ли лишать нелюдей вроде главного антигероя воли? Для меня осталось непонятным, что думает по этому вопросу сам Энтони Берджесс. Ведь затрагивая такой интересный вопрос, он обязан был дать свой вариант ответа. Да, да, обязан был. Возможно, что устами писателя автор так и сделал. Возможно, не случайно писатель в романе "Заводной апельсин" сам тоже писал книгу с таким же названием. Возможно, Энтони Берджесс считает, что бороться с преступностью с помощью насилия это не выход. Но можно ли бороться с насилием с помощью любви? В романе нет никого, кто бы излучал что-то светлое и доброе. Есть священники, проповедующие слово божие и пьющие у всех на виду виски без содовой. Есть "любящие" родители, не устанавливающие должные границы для своего чада. Есть опекуны, плюющие в лицо своим подопечным. А любви нет. Так гуманно ли лишать воли преступников, с учетом всех их злодеяний?

На мой взгляд название у романа с двойным дном. Во-первых, как уже говорилось выше, "заводным апельсином" антигерой назвал себя сам, когда его лишили воли, превратили в заводную игрушку. Во-вторых, был еще один момент в самом конце, когда главный антигерой вновь себя так нарекает, но уже по несколько другим причинам. Он говорит о том, что если/когда у него появится сын, то поступать этот новый субъект будет также, как и сам главный антигерой, то есть будет совершать преступления, просто потому что может. Таким образом, "заводной апельсин" превращается в нечто большее, чем один субъект. "Заводной апельсин" - это весь мир и он крутиться-вертиться так, как его завели. Крутанули когда-то какую-то шестеренку внутри этого шарика так, что стала это шестеренка получать удовольствие от причиненного насилия. Эта шестеренка задела следующую, чуть поменьше, помоложе, та тоже решила, что насилие - это хорошо. Эта последняя привела в действие следующую и так далее, и так далее. И нет у этой цепочки конца. Заводной апельсин.. Что же сделать, чтобы остановить передачу столь ужасного жизненного опыта? Наверное, только один выход и есть: раздолбать к черту весь апельсин, уничтожить шарик, и не будет больше цепочки, по которой передают ген любви к насилию. А пока есть эта круглая игрушка, пока еще работает ее завод, до тех пор и будут существовать такие, как главный антигерой, и изменить это обстоятельство никто не в силах.

Вступление. ( часть 1. Для узкого круга друзей)

Один уважаемый и старый уже бельгийский писатель начала 20-го века, сидя в вечернем кафе, в лёгком подпитии, рассказывал изумлённым посетителям, как однажды в юности, помогая отцу на железной станции, он стал свидетелем жуткой сцены: человека сбил поезд, отрезав ему ногу.
Этот человек был ещё жив, но потерял сознание. Отец побежал за врачом, а сын остался с пострадавшим.
И вот тогда он совершил нечто ужасное.. Позже он вспоминал: а когда бы я ещё успел это сделать безнаказанно? Эдакий человеческий эксперимент...
Дело в том, что этот будущий уважаемый писатель, человеколюбец... попробовал алой человеченки.
Раненый было на миг пришёл в себя, глянул, как кто-то склонился над его искромсанной ногой, на четвереньках, как животное, и, с перепачканным и алым ртом, пробует его, ест.
Несчастный тут же отключился, видимо решив, что бредит.

Скажем честно: у каждого из нас где-то в тёмных закоулочках сердца, есть тайные и порочные мысли, ужасающие нас.
Мы стремимся не заходить в эти трущобы сердца, где даже нежные слова, русский сленг, как в романе Бёрджесса, словно отвернулись к обшарпанным стенам: грустные затылочки слов, вздрагивающие от слёз неслышных, плечи слов..
Но от этого кишащая там жизнь, не исчезает, тайно влияя на иные наши чувства, и мы тогда чувствуем себя исподтишка, в аватаре слова, можем мысленно проклясть кого-то, пожелать смерти.
Мы не хотим сознавать, что даже невинное посылание человека "на" и "в", является реликтовым эхом обыкновенного сексуального насилия, которое более явно полыхает где-то в нас, насилуя нежнейшие наши чувства.
Но мы ведь не хотим знать, слышать, что творится в трущобах нашего сердца, ведь так?

Бёрджесс создал мрачную антиутопию этих трущоб сердца, со смутной картографией сна, даже бреда, где подростки безнаказанно, - до поры до времени, - свершают насилие.
Любопытно, что современный читатель может себя почувствовать в роли читателя 19 века, шокированного подробностями насилия в ПиН Достоевского.
Но если у Достоевского, из уст Раскольникова звучал вопрос: тварь я дрожащая, или право имею, то у подростков в романе, просто - право имею!
Мы ведь не спрашиваем разрешения у птицы, когда её с аппетитом едим, когда носим шубки из милых зверей, которые забиваются в условиях, близких к Освенциму? Мы же привыкли назначать добро и зло, и это уже норма.
Французы дошли в этом сладострастии гурманства до очаровательного предела: паштет из жаворонков.
Есть в этом что-то почти художественное, как в любом утончённом насилии и разрушении: желание вобрать в себя всю красоту порхающую, мгновенную: попробовать её на язычок!

Что такое насилие, друзья мои? ( мог бы сказать я, как гг а-ля ницшевский Заратустра)
Это великая тоска по человеку. Когда человек и душа - отвергнуты, то человек тоскует по человеку, себе, пусть и в ближнем своём, и тогда тёплая кровь на его пальцах, является смутным желанием человеческого тепла.
Если бога нет, всё позволено? А если человека - нет? Если он плохо виден в мире, как при проявке фотографии? Тогда хочется жить всем размахом того, что ощущаешь в себе, как герой Бёрджесса, жить во все стороны света, наслаждения, боли.. жить полого, ощущая просиявший ветерок свободы в сердце и синеву глаз!
Есть в этом что-то от жажды небытия, от совершенной свободы, которую мы ищем в счастье, во тьме порока.. там не нужно мыслей, себя, там сердце преодолевает гравитацию существования, выходит в открытый космос: все чувства - сладостно равны, и трепет листка, кричащая синева глаз терзаемого человека, как никогда близкого к небу, блаженно отзывается улыбкой звезды: нет ещё ни человека, ни бога... одно сияние тьмы изначальной, музыки звёзд..
С Землёй и миром тогда связывает лишь пуповина троса космонавта, в которой течёт - кровь, и не всегда, своя; по венам течёт прохладная и синяя звезда..
И музыка течёт по венам.

2 часть

Хм... что я за чушь дидактичную только что написал? Я - Алекс, мне промыли мозги, причинили добро.. Я уже никого не насилую с дружками, но и не чувствую искусство уже. Я ли это?
Если в человеке бездну подавить, будет ли он человеком? Лошадка пони - разве добрая? Она не может творить зло, вот и всё. Не может творить вообще, подняться над своей природой. Это их идеал.. Вот змея, лев, человек - могут быть добрыми, потому что в их венах - космос голубой: и в животном борется человек, а в человеке - животное.
Нет, нужно чуточку выпить, вспенить сердце. Вот так.

Забавно это, в бога не верю, но понимаю его. Как там в апокалипсисе? Ангел смерти слетел с неба в конце времён, и судит людей: ты не холоден и не горяч! о, если бы ты был только холоден и горяч!
Раньше я хоть и был жесток, но нечто во мне, влеклось к звёздам и музыке.
Сознаюсь, что порой мне хотелось разорвать свою плоть, и другим помочь сделать это, и слиться с музыкой, звёздами..
Я мог лежать в комнатной ночи, слушать Бетховена и мастурбировать на красоту.
Мне не нужен был человек, понимаете? Вы считаете это извращением?
А может извращенцы те, кто готов испытывать оргазм лишь от грубой близости с человеком, от всей этой половой мерзости, словно кто-то заблудился в болоте древнем, среди ночи, и хлюпает, несчастный, увязая всё больше, безнадёжно, пока не затихнет, и над глазами не плеснёт, сомкнувшись, ночь, и какой-то белый цветок, похожий на женскую ладонь, не затмит тебе дыхание, прильнув к устам: судорожный глоток ладони, цветка... нечем дышать; и вновь, первородная тьма, и звезда течёт над землёй...

А почему нельзя до оргазма, до трепета на кончиках пальцев, слёз на глазах и матово занемевшего кончика языка, сразу наслаждаться - музыкой, звёздами, дождём?
Вот музыка накрапывает на ночное окно. Камыши скрипок заколосились к звёздам... полоснуть бы смычком, по венам на запястье, в которых течёт звезда и нежность, и комната дивно бы просияла, в комнату вбежали бы мама и папа.. и замерли бы перед чудом.

Да, я насиловал, убивал, грабил, отвергал бога.. смешно, но я бы мог быть прилежным учеником в школе маркиза де Сада.
Там тоже, вроде, желали совершенной свободы и наслаждения, бунта... пока не стали рабами и винтиками порока.
Вот только в извращениях де Сада, любили богохульствовать, терзать плоть, и непременно все у него испытывали оргазм: они всё же стыдились, боролись со стыдом - распущенностью..юнцы!
А у нас - все испытывали крик, душу свою извергали, в которую мы не верили: душой были перепачканы лица, руки, грудь.. Какой-то Мунковский крик в переулочках наших.
Или вот ещё: как там у Достоевского? мы пустим по земле неслыханный разврат, всякого гения потушим в младенчестве!
Вот мы и есть этот разврат...

А вообще, знаете, Достоевский мне нравится. Даже приставленный ко мне следователь, чем-то напоминает мне Порфирия Пéтровича ( и откуда взялся этот болгарин в русском романе?)
Сны у меня были похожие с Родей, и эпилог похож: такой же сладенький, человечный...
А что, если человека ещё нет на земле?
Мне снился странный сон: я был крылатым и нездешним прекрасным зверем, говорящем на нечеловеческом языке.
Я рыскал по девственным болотам, лесам и опустевшим городам.
Огромные, полуразрушенные небоскрёбы, были похожи на огарки свечей; по окнам, тёплым и блестящим воском, стекало солнце.
Я охотился со своей стаей на странных и немощных существ: их лица и сердца заросли звёздами и травой.
Мы говорили о них лишь в животной символике: птица, киска.. у них были лапы с когтями и бычьи шеи.
Словно бы с человеческого существования, заживо содрали кожу, и ало просияла осень существования, веточки вен зашумели в тёмной слякоти низкого неба.

По вечерам, сидя на скале-оскале синего окна, я слушал музыку сфер, обняв руками бледные крылья колен, как Демон Врубеля.
Понимаете? Мир - рухнул, и мы были фуриями мёртвого бога, судящего мир после захода солнца в ночи.
Я прекрасно сознавал порой, что цепь моего дружка Тёма, лезвие в моих пальцах - это лишь зеркальный блеск того животного шума и ярости, что мы видели в своих жертвах.
Не считайте меня таким уж плохим, особенно вы, добрые христиане.
Не потому ли вы так легко прощаете своих врагов, что со сладкой улыбкой сердца сознаёте, что когда настанет конец света, второе пришествие, и ночь, с лезвием синим вечера, падёт на мир, отрубив голову солнца, жутко покатившегося в траву и деревья... и вот тогда, появимся мы, фурии цепные бога, и будем судить, мучить всех тех, кто вас обижал, кто жил никчёмно и пусто... и многие из вас, добреньких, будут робко показывать пальцем на тех грешников, что в ужасе спрятался между вами, забился в шорохи пыльные улиц ночных.
И вот тогда вы не выдержите того ада насилия, о которых читали в священных книгах своих, в которых кровь и насилие затмевают добро, и в ужасе отвращения, стыдясь себя, закроете глаза, но ангелы сделают веки ваши - прозрачными даже в раю! Сделают память прозрачной!

Что-то пошло не так. Меня поймали, стали судить.. потом, помню, как в бреду: синяя и тёмная листва пульсаций кинематографических кадров, жестокость и насилие - нацелены мне в сердце, и я не могу моргнуть - держат веки, как Вию, блинн. Меня тошнит от себя и насилия. Надо мной ставят опыты.
Потом, моя полупрозрачная рука в окне, словно оглушённая рыба в мутной синеве, плывёт куда-то... стукнется грустно о вечер, женский смех в темноте...
Женский смех вечером, похож на оранжевый, сочный апельсин. И почему решили, что древо познания - яблоня?
Как мне хотелось подержать прохладный рыжий женский смех в ладонях...Но жизнь кончилась.
Помню, веточку грозы за окном, синюю, медленную листву осколков в воздухе, ангелов в белых халатах распахнутых крыльев.. помню своё падение, спелые вспышки фотоаппаратов.
Казалось, что я лечу в тёмном пространстве космоса, и огромные, косматые солнца и звёзды, текут возле меня, сквозь меня..
Неужели я умер? Что дальше, а?
Бледным миражом расплескался в звёздной пустыне оазис манящий рая: у меня жена и ребеночек..
Подхожу.. ребёнок, держится ручонками за тюремные решётки кроватки... наклоняюсь... боже! у него - моё лицо!
Просыпаюсь в холодном поту... в камере, на полу: на губах - кровь. Всё тело - ломит.
Меня избили и изнасиловали...
Наверху, у стены, словно паук, с верхней койки ухмыляется здоровый, бородатый мужик, с книгой Достоевского в руках.

Камера медленно отдаляется. Алекс стоит возле решётки утреннего окна. Играет 9 симфония Бетховена: в кадре - рука подростка на решётках, на звёздах прозрачных.
Вот, руки уже нет - одни звёзды и город, девственно-прекрасный, безлюдный...
Всё, снято! Хорошо сыграл. Да, можешь закурить.. Знаешь, завтра можем переснять, не уверен, что этот финал понравится зрителю.

3 часть. ( Интервью главных героев романа Бёрджесса)

Тём.

- Что вы думаете о своей роли?

- Сложно она мне далась. Знаете, как и Бёрджесс, я люблю поэта Перси Шелли, и вот представьте, каково мне было играть самого тупого и тёмного персонажа, надевшего маску Шелли, самого светлого и нежного среди поэтов, писавшего о свободе и изначальном добре человека... и вот, в этой маске, я врываюсь в дом писателя с его женой, избиваю их с дружками, и... насилую жену, причём самым жестоким образом - анально.
Понимаю, эта бесплодность и бессмысленность истечения семени, жизни, в никуда, в kal, как бы сказал Алекс, нужна была режиссёру, дабы обыграть зеркально попытку гомосексуального насилия над Алексом в тюрьме: адова попытка восполнить поруганное вечно-женственное начало в мире, в том числе и Алексом, мной... его альтер эго.
Я потом попросил прощения у актрисы и обнял её.

- Многие женщины, прочитав роман, испытывали симпатию к Алексу, а не к вам, например, похожего на Дмитрия Карамазова.
Не обидно?

- Ну, если бы они прочитали мой дневник, они бы изменили мнение.
Пусть музыку я и не слушал, как Алекс, но душа моя тянулась к звёздам, к музыке сфер.
Чудесный символ: люди погрязли в пошлости и покое сытом, и слушают, ловят в космосе не сигналы далёких звёзд, не смотрят на звёзды... но слушают сигналы пошлых телепередач, словно Земля и не заселена..
Мы ведь бунтовали против этой пошлости и жестокости общества, кто же знал, что в жесткости и бунте, мы стали такими же механическими, как и ловящие, глотающие пустоту со звёзд?
Я ведь уже не получал удовольствия от жестокости, как наркоман, в последней стадии от наркотиков.

Раздражали даже маленькие, ухмыляющиеся блеском вещички на полочке в том доме... и я их крушил, словно бы хотел изничтожить себя, но... с тёмного входа, с конца: убить эти вещи, сжечь ту звезду, всё к чертям, в kal!
И тогда я стал понимать, что зло пытается просто бороться с собой во тьме и пороке, но подлинной тьмы, свободы - не находит, а новую тьму и свободу - создать уже бессильно.
А я ведь тоже бунтовал, читал стихи, по ночам.. какие мог достать.
Одного учителя избили как-то, и разорванные листы книги, зашумели в воздухе бледной и опавшей листвой Древа Жизни; листочки многие - в крови... осень, блинн.
И вот я украдкой от Алекса спрятал парочку под куртку.

Что меня всегда удивляло, как легко человеку привить симпатию к самым жестоким людям, сделав им лёгкую инъекцию зрительных мыслей о бунте, стремления к красоте и свободе, сомнению..
А что, если всё это, ухмыляющаяся маска, достоевщинка? Что, если для них и музыка и любовь к животным и свободе, справедливости даже, как у иных политиков - лишь заготовка, материал для розжига ненависти к миру?
Так иные порочные люди, в насилии любят "перчинку", чтобы жертва была девственной, была нежна и беззащитна как ребёнок.. и вот тогда они ласково так проводят ручкой по этой нежности... и рвут!
Если они не чувствуют в себе эту красоту и нежность, пусть и другие не чувствуют! Я то это знаю, блинн.

Знаете, я и сам не понял своего отношения к Алексу. Но что-то в нём есть.
Может, перестав видеть даже во тьме колосок света, мы перестанем быть людьми?
Но иногда кажется, что Алекс, это жестокий пейзаж какой-то далёкой и холодной планеты. Пейзаж инквизиции, Освенцима, бомбардировки Дрездена... только вырезанный в силуэте человека, и так уж вышло, что рука заплаканного ребёнка, что вырезала его, дрогнула, и захватила безымянный клочочек чего-то чистого: звезды над костром Джордано Бруно.. кувшинки музыкальной пластинки, покачивающейся на ряби разбитых и синих окон в разрушенном Дрездене.
Как там у Шелли? Избыток зла порождает добро?
Эх, хотелось бы верить... верить, что человек, блаженно и нечаянно, может вдруг начаться с улыбки вон той звезды, мелодии, глаз замученного животного.

Хоть я и тёмный, и меня считают животным, но я то понял, что Алекс совершил несколько грехов из романов Достоевского: грех Ставрогина, с его насилием над девочкой, и грех Раскольникова, с убийством старушки.
Когда мы сидели и пили молоко с дурью в баре, там заиграла музыка Бетховена, среди пошлости нас окружающей, и Алекс тогда сказал: словно птица прекрасная залетела в окно..
Мои дружки тогда не обратили на это внимания, а я запомнил, запомнил и то, что ту старушку с кошками, мы называли - птицей.
Это я уже потом понял, что Алекс влез в дом не просто к старушке, кормящей молочком кошек... а к обыкновенной Матери мира.
Это поругание над вечно-женственным в романе, изъятие Женщины из мира - и привело к аду.
Нет, Алекс не старушку тогда убил, а "птицу", музыку, душу свою убил, отрекшись от Бетховена.

Писатель Александр ( Бёрджесс)

- Некоторые заметили Набоковскую линию сюжета в романе. У него герой трансцендентно рушит 4 и 5 стену театра жизни, и персонаж встречается со своим создателем, писателем...

- Вы правы, но не у каждого писателя это выливается в мучительный гештальт.
Мою беременную жену однажды вечером изнасиловали 4 подонка...
И вот я захотел, хоть на сцене романа, но встретиться с ними, увидеть, разделить страдание с моей женой..
Скажу вам честно: когда я описывал, как подростки насилуют мою жену, и я это вижу... я заплакал, смял листок исписанный, словно смятую простыню, на которой лежала и плакала моя жена, и закричал на всю комнату, глядя в мёртвое, низкое небо потолка.

- Как вы оцениваете фильм Кубрика?

- Он снят без учёта последней главы. Это как снять ПиН Достоевского, без эпилога, с его сном о Трихинах, вселяющихся в людей.
Как и Шелли, я верю в совершенствование человека, что зёрнышко света в нём может осветить тьму.
Но американцы, видимо, хотели показать свой характер, наедине с жестокой действительностью. Что ж, они потом его показали и во Вьетнаме, и много где ещё.
Знаете, есть в империях что-то от Алекса, от сверхчеловека Ницше: они слушают Бетховена, рождают Бетховена... и ставят себя выше других людей, творя насилие.
Но империи в этом плане не так симпатичны, как Алекс, правда?

- Какой смысл в названии романа?

- Я выбирал между заводным и механическим: машинальная, не оглядывающаяся на себя мораль, слепо подчиняющаяся религии ли, государству, пороку, свободе... заведённая игрушка.
Человек заведённый, взвинченный, но бесплодный, как искусственный, но яркий плод на Древе Жизни.
Кроме того, Orang, в переводе с малайского - человек.
Я ведь учил там детишек... у них и слово "обезьяна", произошло от этого слова.
Я обыграл это в статуе поэта с чертами обезьяны, на площади пустой: никто не читает поэтов... искусство заброшено... земной шарик вращается вспять.

- В романе есть тайная символика мужской потенции. Можете пояснить?

- А, вы про "гульфики" и сквозную тему яичек?
Алекс часто говорит на сленге о яйцах, их лишении; потом у меня дома мы кушаем яички, я называю его сыном, говорим о жене.. ( бедный Фрейд!), и потом, эти бедные, почти пасхальные яички в гнезде.. раздавленные.
Символ прост: общество, наслаждающееся насилием даже над злом - нравственно кастрировано, бесплодно в той же мере, в какой мужской силы лишён насильник, лишён сексуальной и сердечной потенции: он пытается её восполнить сексуальной жестокостью; он уже лишён возможности творить, бунтовать, сомневаться... ему бы робкое чувство жизни удержать.

Доктор Бродский.

- Как думаете, удалось ли вам передать в своём образе, новое видение Великого Инквизитора Достоевского?
По сути, банда Алекса, это ведь 4 брата Карамазовых?

- Думаю, да. Хе-хе. У Достоевского, как и у нас, люди принесли к ногам Инквизитора свою свободу, только бы быть счастливыми и сытыми, но мы пошли дальше: мы можем назначать правду и грех, грешника, как и сегодняшние государства, можем создавать ручных Христов, из убийц, приторно улыбающихся со слезами на глазах, и потом отдавать их толпе на растерзание.
У нас много Христов, на всех хватит!
Человек ведь начинается там, где пролегает его выбор между добром и злом: ниточки звезды протянуты от запястий человека, к далёким созвездиям... Хотите посмотреть на это? а?
Человек устал быть человеком, вот и передал выбор - нам.

Мама и Папа

- Скажите пару слов о проблеме отцов и детей. Почему Алекс таким стал?

- Мир взрослых вычеркнут из пространства романа, в тональности бога, что умер, затих, отвернулся от ужаса мира, и ему не подчиняются, творя насилие и ад.
Притяжения нравственного не стало, и дети, как малые планеты, грустно приподнялись над землёй, бессмысленно скитаясь в пространстве.
Да и молоко с наркотиками, что пили мальчики - это ведь символ поруганного материнства. Почти змеиный яд в молоке Евы, которую обвила Змея.
Бедный наш мальчик.. бедные дети!

Мы их перестали понимать, слышать: у них свой сленг, свои трущобы ночных слов, в которые мы боимся заходить.
Между чувствами, родителями, детьми, душою и телом - разверзлись тёмные пространства, что так пугают нас между звёзд и планет.
Это наша вина, механической жизни взрослых, забывших в себе - детей.
Простите, сложно говорить. Мы пожалуй пойдём...

Уже довольно давно я увидела незабываемый образ молодого человека в шляпе и длинными накладными ресницами на одном глазу. У него кудрявые волосы, трость, белоснежная рубашка и жестокая ухмылка.
Мне повезло, и прежде чем взяться за экранизацию, я прочла книгу. Книга совсем небольшая и легко читается, несмотря на обилие слов, которые pishutsya vot tak. Признаюсь, сначала я не очень поняла, почему и к чему здесь эти слова. Но почитав о книге и услышав речь в кино (я смотрела в оригинале, и сразу скажу, смотреть необходимо исключительно в оригинале), я поняла, что это такой вот футуристический сленг футуристической Англии.

Я думаю, что мы должны читать лишь те книги, что кусают и жалят... Книга должна быть топором, способным разрубить замерзшее озеро внутри нас.

Франц Кафка, письма.

В таком случае, мистер Кафка, вы бы точно одобрили "Заводной апельсин".

От этой книги быстро бьется сердце. Она воистину кусается и дерется. Она тыкает носом в безумие и абсурд неисправимой жестокости. Она, самодовольно ухмыляясь, демонстрирует насквозь прогнивший род человеческий, где добродетель сливается с пороком, а люди уподобляются зверям.

"Заводной апельсин" — книга, которая является детальнейшим ответом на вопрос, почему никогда на на Земле не существовало и не будет существовать идеального общества. Никогда. Какие бы деяния не совершал человек — он всегда будет прав, то ли от врожденного эгоизма, то ли от собственных, индивидуальных жизненных ситуаций. Прежде всего, я рекомендую это книгу тем, чью личностную свободу ограничивает государственная власть, чьи слова и доводы — истина в последней инстанции, чьи поступки направлены лишь на процветание и развитие социума.

Мораль этой душераздирающей басни произносит священник: "Что нужно Господу? Нужно ли ему добро или выбор добра?" И всё бы было понятно, и проблема нравственного выбора лежала бы на поверхности, поблескивая голубой каемочкой, если бы все гуманисты, добрые и несогласные, к концу книги сами не превратились в палачей. Что же это за мир такой, где, дабы сочувствовать человечеству, надо лично передушить всех нравственных уродов?

Биография самого автора, помимо очевидного восхищения силой его духа, привела меня к следующим мыслям. Сколь же разительно отличие реакции на зло у Берджесса-прототипа и у его воплощения в романе.

"Бумажный" Берджесс возненавидел врага и возжелал его мучительной смерти. С точки зрения нравственности он сдался и пал, не выдержав душевной боли. Он такой же сын жестокого и дикого общества, как и Алекс. "Живой" Берджесс пережил это падение в своем воображении, приписав его своему герою. Это не просто крик боли, а нечто большее. Мне кажется, таким образом он дает пощечину своему врагу. Только враг этот — не преступник, который нанес ему неизлечимую рану. Этот враг — всё общество и целый уклад, породивший этого монстра. Война объявлена агрессии и насилию как таковому. И пока это произведение вселяет ужас в своих читателей и заставляет протестовать, эта война не проиграна.

Мне понадобилось время, чтобы переварить эту книгу. Потому что слишком много дерьма на один квадратный метр. Потому что нужно все время чтения бороться с желанием опуститься до уровня главного героя и дать ему в репу. Между ответной агрессией и желанием все же взять этих подростков и как-то научить, что помимо агрессии есть другие пути существования. Что за пределами ежедневных драк, ограблений и насилия тоже есть жизнь, и что она лучше.
Понимаете, каждый подросток так или иначе проходит через этот период протеста. А потом действительно перестает быть jun и перерастает. Вопрос в том, как далеко этот протест зайдет. Выкрасит ли ребенок волосы и вставит гайки в уши или пойдет громить ларьки? Почему у вполне приличных родителей дети попадают в плохие компании или создают их? Что толкает их избивать людей за компанию, гуртом лишаться невинности с одной доступной кисой, пробовать наркоту и плевать на все мыслимые и немыслимые условности? Что превращает обычный протест в девиацию? Как этот процесс обратить?
Надо сказать, автор не дает ответа на все эти вопросы. Он просто показывает все дерьмо изнутри, выливает свою боль (ведь он сам с подобной девиацией сталкивался) - и на этом все. И создается впечатление, что все подростки так или иначе вышли из дерьма, просто кто-то окунулся по самую маковку, а кто-то лишь пальчиком.
Но это не так, были и те, кто смотрел со стороны и охреневал. А то и до сих пор в шоке.

Когда человек перестает делать выбор, он перестает быть человеком.
"Заводной апельсин" я прочла к встрече нашего клуба книголюбов "Книжные маньяки". Чтобы прочесть ее мне пришлось прервать чтение романа "Идиот", соответственно, после прекрасного языка Достоевского привыкнуть к оригинальному языку Берджесса было очень сложно. Да и вообще, язык nadtsatyh меня не впечатлил, хотя мне кажется, что идея с таким необычным сленгом вполне понятна, ведь на момент написания романа еще существовал СССР и по представлениям Берджесса именно он должен был задавать моду в будущем. Конечно, это вполне понятно, ведь Советский союз был чем-то нерушимым, чем-то великим, разумеется именно он должен был в будущем быть главной страной земного шара. Но все случилось иначе и теперь моду задает Америка, а у нас, на территории бывшего СССР используют в разговоре американские словечки. В общем, для меня идея с языком полностью понятна, хотя я могу и ошибаться в своих суждениях, но все же читать вот эти вот вставочки словечек nadtsatyh было не особо удобно, иногда я их даже не сразу понимала, потому что привыкая читать на русском, сложно воспринимать в тексте те же русские слова, но написанные латиницей.
Герои книги, конечно, отпетые подонки. По поводу этого нет вопросов. Так что же, получается, что Берджесс представлял будущее именно таким грязным, а новые поколения такими сволочами? Мне кажется, что "Заводной апельсин" не просто антиутопия, как многие считают. За этой оболочкой скрывается еще кое-что. В общем-то говоря, здесь раскрываются две темы: взросление и политика.
Первая линия рассказывает о том, что все мы проходим сложный период взросления. Период, когда мы напоминаем заводные игрушки, которые упорно движутся вперед по прямой, не обращая внимания на преграды на этом пути. Почему? Да просто потому, что так мы познаем жизнь. Юность не терпит фальши и увиливания, юность идет напролом. Юность - это время проб и ошибок, возможно ужасных ошибок, но ведь люди и учатся-то только на своих ошибках, ведь пока на своей заднице не прочувствуешь, не успокоишься. Именно поэтому подростки пробуют наркотики, алкоголь, на тихую воруют мелкие вещицы из магазинов. Они не всегда понимают, что это плохо, им просто нужно это попробовать. Возможно, в "Заводном апельсине" это показано слишком грубо: насилие, разбой и даже убийства, - но все же это антиутопия, в ней позволено преувеличивать. Хотя вот лично мне, было сложновато читать описания всей той дряни, что совершали Алекс с друзьями. Но вот Алекс уже повзрослел. Он прошел свой путь становления личности, что называется - через тернии к звездам. Он осознает, что нуждается в семье, в том, чтобы его ждали дома, чтобы его любили. Итак, вот он - путь становления личности, от мятежного периода поиска себя и своего места на этой земле до тихой семейной гавани в буре страстей этого мира.
Вторая линия более короткая и менее важная, как мне кажется, но тем не менее. На примере того, как зверски "лечили" Алекса от его злости и агрессии показана вся гниль правительства. Ведь тем, кто правит все равно каким образом будет достигнут покой на улицах их городов, лишь бы он был. Сломать для достижения этой цели пару сотен людей, которых ненавидит общество? Конечно, ведь до этих людей никому нет дела, они отбросы общества. Но почему-то все забыли, что эти люди тоже личности и тоже имеют право выбирать свою судьбу, выбирать то, какими им быть.
Когда я начинала читать эту книгу, я хотела поставить ей единицу, потому что меня передергивало от отвращения ко всему, что в ней описано, но когда я ее дочитала, то поняла, что просто не могу поставить меньше пятерки. За что? За то, что эта книга побуждает к размышлениям.