Киномания

Возможны спойлеры! Потратив на эту книгу больше недели моего читательского времени, я так и не определилась до конца с ее оценкой. В планах она у меня лежала еще с тех времен, когда я прочитала «Воспоминания Элизабет Франкенштейн», так что приступала-то я к чтению с энтузиазмом, но…

Начинается книга со знакомства с главным героем – Джонатаном Гейтсом, человеком, которому обстоятельства его рождения прямо-таки предопределили весь жизненный путь – мама чуть ли не родила его в кинотеатре, так хотелось ей досмотреть в очередной раз «Унесенные ветром». И если поначалу его интерес к определенным фильмам, вроде "Найланы, девы джунглей", служит для подпитки его юношеских сексуальных фантазий, то позже, при знакомстве с кинотеатром «Классик» и его хозяйкой Клариссой Свон, его интерес к кино приобретает уже более серьезный характер. Его наставница выбрала совершенно безошибочный путь обучения молодого человека, совместив интеллектуальный интерес с сексуальным, поэтому все рассуждения о киноискусстве закрепились у бедного Джона на уроне базовых инстинктов.

Кроме первых сюжетных коллизий, автор с первых же строк обрушивает на читателя массу сведений об американском кино, поражая читателя своей способностью загрузить в художественный текст такое количество сведений академического характера. А потом в голову закрадывается мысль, что поразить-то он старался как раз не корифеев от киноискусства, их-то не поразишь, а таких, как я и большинство читателей, чайников, для которых узнаваемы в лучшем случае 20-25% из упоминаемых актеров и авторов (за что спасибо «Серебряному шару» Вульфа). И эта невеликая осведомленность читателя работает на популярность романа также, как работал мифический фликер в фильмах Макса фон Кастелла.

Макс Касл, как он себя стал называть в Америке - немецкий кинорежиссер, эмигрировавший в Штаты в 30- годы прошлого столетия перед Второй Мировой и станет интересом всей жизни Джонатана Гейтса. Эта любовь, начавшись с увлечения касловскими фильмами, превратится в одержимость самой личностью Макса Касла. Джона очаровывает странная атмосфера его фильмов, эта смесь ужаса и отвращения, которая ощущается во всех фильмах режиссера. Начав с серьезного кино, Касл потихоньку скатился к фильмам категории В про зомби, вампиров и прочую нечисть. И зачастую продвижению его фильмов на большой экран серьезно мешала как раз эта их особенность. Их запрещали, нещадно обкарнывали, вырезая самые одиозные кадры, но даже необходимость с каждым разом снимать всё более низкопробные фильмы, не мешала режиссеру сохранять в них ту же атмосферу.

Стараясь разгадать секрет такого необычного эффекта, Джон начинает охоту за фильмами Макса. Тут судьба посылает ему знакомство со стариком Зипом, который работал оператором у Касла и бережно сохранил множество его фильмов. Он-то и раскрыл Джону секрет творчества режиссера – использование в производстве фильмов технического приема, который он называл «фликером». Кстати, в оригинале роман Рошака так и называется. Источником авторского вдохновения здесь, несомненно, послужила теория Джеймса Викери о 25 кадре. И хотя современные ученые до сих пор ломают копья, то подтверждая, то опровергая эту теорию, сама задумка о воздействии «спрятанной» информации слишком соблазнительна, чтобы не использовать ее хотя бы в литературе.
В отличие от меркантильных целей изобретателя 25 кадра, фликер Касла давал предсказуемый и неизменный эффект – те самые отвращение и ужас. Но исследуя творчество режиссера, Джон не мог не задуматься над тем, зачем собственно, помимо усиления художественного эффекта, это ему понадобилось? Какова цель такого рода воздействия на зрителя у автора этих фильмов? И, как известно, ищущий да обрящет.

Этот великий соблазн – повелевать! С тех пор как цивилизация закрыла (а вернее, прикрыла неплотно) пути простого и грубого насилия, человеческий ум не перестает изыскивать способы подчинять людей воле того или иного «властелина» в опосредованной форме, а литература, как всегда, охотно откликается на актуальную тему, изобретая и описывая способы принудить к подчинению человека человеком. Тема эта неисчерпаема и кинематограф, а позже телевидение и без всяких фликеров предоставляют множество возможностей воздействия на человеческие умы. Это уже использовалось и в эпоху, когда творил Макс Касл, а со временем всякие дополнительные средства стали попросту не нужны – всё, что запрещала в его время цензура, со временем стало доступно и востребовано.

Рошак очень компактно разворачивает перед нами историю американского кино, захватывая с одной стороны эпоху Великого Немого, а с другой выходя практически уже на современное киноискусство. Эта масштабная кино-историографическая справка заворачивается в красивую обертку конспирологического сюжета. Как раз здесь на сцену выступают основные «кукловоды», у автора ими оказываются современные последователи катаров-альбигойцев, которые дожили до современности и с помощью своих сиротских приютов (привет Акунину!) под названием «Сироты бури», воспитывают новую касту повелителей мира со своеобразными конечными целями. Как выясняется, Макс Касл был одним из таких «сироток».

Вообще-то катары были последователями довольно мрачной средневековой ереси, которую папа Иннокентий III в XIV веке истребил в Альбигойских крестовых походах. О сути этого учения осталось мало информации и та лишь в архивах инквизиции, которая сжигала этих катаров на кострах. Поэтому каждый желающий может толковать их основную доктрину по своему разумению. До сих пор мне встречались очень лояльные этому учению толкования, а вот Теодор Рошак решил идти по линии демонизации катарской ереси и представил её последователей совсем в другом свете.
В основе катаризма лежит дуализм, то есть существование невидимого мира Бога и материального мира, сотворенного Сатаной и в котором мы живём. То есть по их учению "все, что исходит не из духовного источника, обречено на полную погибель и не заслуживает любви". Учитывая гонения, которым подвергались катары в те времена и способы борьбы с ними у Римско-католической церкви, их мрачная доктрина имела под собой основания. Из этого автор смастерил целый вселенский заговор, заключающийся в том, что с XIV века учение катаров выживало в безвестности, чтобы, улучив подходящий момент, уничтожить человечество. Причем его основная задача заключалась в том, чтобы отвратить человечество от воспроизведения себе подобных. В скобках замечу, что на мой взгляд, их методы слабоваты для обуздания основного инстинкта. Вообще-то я люблю конспирологические детективы, но их авторы всё сильно усложняют со своими теориями заговора по уничтожению человечества. Похоже, человечеству для этой цели никакие помощники не нужны.

Основная мысль автора о дуализме не только в религии, но и в искусстве – понятна, вот только воплощение сего постулата во второй части книги становится всё более и более тягомотным. Честно говоря, я плохо понимаю эту востребованность зомби, вампиров и прочей мерзости на экране (ну, далека я от этого, меня всегда в самые патетические моменты разбирает неприличный смех), в книгах и в других видах искусства. А тут на сцену выходят практически уже современные «творцы ужасного» в виде Саймона Данкла, преданного поклонника Макса Касла, имя которого намекает на связь с предполагаемым основателем дуалистических учений, героем одного из первых фильмов Касла – Симоном-Волхвом. У этого юного гения тоже из одного из приютов «сироток бури», отвратительное на экране уже почти не прячется в темных колодцах технических ухищрений, оно прёт на экран во всей первозданной своей мерзости (одна песня Вонючек чего стоит). И творения их становятся предметом уже не гонений, а восхищения определенной части публики, а за ней и критики. Мир уже почти готов к принятию их мировоззрения и вот тут-то вместе с героем и понимаешь, что "это" имеет все шансы поспособствовать приближению того самого Апокалипсиса. А я всё чаще начинаю ловить себя на желании отвлечься от чтения на что-нибудь более позитивное и сны по ночам мне снятся все более неприятные. Интересно, как Рошак это делает, ведь у него нет фликера?

Еще немного о главном герое, Джонотане Гейтсе. Поначалу герой безусловно симпатичен своей пылкой юной страстью к кинематографу и Клариссе, своей настырностью (в хорошем смысле) в сборе информации по захватившей его теме. Да и вообще он приятный такой мальчик, спокойный, наивный и доброжелательный. Но потом начинаешь замечать, что герой-то внутренне почти не развивается, а ведь перед нами проходит 15 лет его жизни. Наверное, это связано с выбранным им образом жизни – полное погружение в иллюзорное искусство почти не оставляет времени на все прочие жизненные потребности. И проводя полжизни в темноте зрительного зала, не очень-то захочешь выбираться из него к другим жизненным вызовам, ведь там почти также хорошо, как в темноте материнского чрева… и это затягивает. Исходя из такого развития образа, не очень логичен его личный "крестовый поход против альбигойцев". Но это позволяет автору блестяще завершить роман, ведь герой практически против своей воли пожизненно обретает то, к чему стремился. И здесь автор прямо-таки сует нас носом в аналогию с платоновской «пещерой идей», о которой я недавно читала у другого автора. А здесь в начале жизненного пути героя это был кинотеатр «Классик», а в конце – кинозал в пещере на острове. Можно еще вспомнить стремление Саймона Данкла прорваться на телевидение, где, как он говорит

А вот сам Джонатан Гейтс так говорит об этом:

Так что, хотя всё это и было несколько затянуто, завершил автор своё творение на высокой ноте, последую-ка и я его примеру.

Признайтесь, вам ведь тоже иногда кажется, что в самой идее кино есть что-то магически-потусторонее? Пойманная в ловушку жизнь, высушенная и приколотая булавкой на целлулоидную подушечку альбома. Ждущая своего часа, когда сияние проектора вновь разбудит её и вернёт в мир. Кадры мерно сменяют друг друга, один за другим. И мы обмануты, и мы видим жизнь там, где её нет. Мы плачем и смеёмся, а кадры всё ползут и ползут, свет-тьма, свет-тьма. Наше с вами кино, да и наша с вами жизнь тоже - игра иллюзий на поверхности вот-вот готового взорваться мыльного пузыря. А внутри - тьма, та самая, что незримо заполняет паузы между кадрами. И никто не знает, что таится в ней.

Именно этому и посвящён роман. Для Рошака феномен кино становится своего рода метафорой извечной борьбы противоположностей: света и тьмы, бога и дьявола, жизни и смерти. С ловкостью заправского монтажёра разворачивая перед читателем путаную и мрачноватую доктрину катарского учения, Теодор, подобно своему герою, режиссёру Каслу, идёт куда глубже простенького криптоисторического триллера. В игре света и тьмы, что разворачивается перед читателем, скрыто даже не предостережение - приговор человечеству. Хитрые теории умника Сен-Сира, больные фильмы гениального монстра Данкла, разглагольствования доппельгантера - Анджелотти и множество куда более мелких, но незримо работающих на общую картину деталей, - всё буквально кричит об одной простой мысли. Человечество несётся в пропасть, его уже не спасти. Уже никого не волнует такая мелочь, как этика и мораль. Уже никому не интересны сострадание и жертвенность. Возможно всё. Любую грязь, любую мерзость мы принимаем радостно и с восхищением. Больные садистские фантазии объявляются новыми откровениями, их авторы - новыми пророками. Бойня, насилие, страдания - почему нет? Нам уже даже не интересно - так, всё равно. Мы привыкли. Верден, Нанкин, Кёльн, Хиросима. Мы совсем ничему не учимся. Недаром резню в Альби автор устами одного их второстепенных персонажей характеризует как "всего лишь один холокост, ничего примечательного". Что стало с миром, если тысячи замученных и заживо сожжённых людей обречены остаться всего лишь одним из сухих академических примеров?! Трагедия давно стала статистикой, а мы и не заметили.

И кино, призванное отображать и сохранять ценнейшие моменты жизни, с безжалостной точностью откликается на это. Коммерческий, бездушный, глянцевый мусор, ода потреблению, культ бездарности и пустоты. Порно и расчленёнка, каннибалы и дикари из фильмов Саймона Данкла. Формат украл у настоящего, подлинного кино самое главное - право на смысл. Людей можно убедить в чём угодно, в любой мерзости декларировать наличие скрытых смылов и глубины. Прикрываясь красивыми словами об эстетике ужасного и визионерстве нового века, нас тычут носом в данклову гниющую свалку трупов, последнее позорное свидетельство существования человечества. Откровение Данкла чистейшей воды воля к самоуничтожению. Катары верят, что мы живём в аду, что мы - величайшая ошибка природы и позор творца, что лучшая из альтернатив - угасание и смерть, и как можно скорее. Во главе со своим тёмным пророком, катары готовят рукотворный апокалипсис, терзамые ужасом не успеть. Потому как нечто куда более жуткое выбирается из тьмы. Оно уже на пороге, и вот-вот ворвётся, и тогда — темнота. Холод. Смерть. Навсегда. Все станет, как… черный лед. Вся вселенная выгорит. И мы это будем знать. Что истинный Бог мертв. Что мы проиграли. Навечно. Это знание всегда будет с нами, как и знание того, что виновники — мы, потому что мы поддерживали все это. Жизнь. Таково откровение Данкла. Эсхатология катаров - нечто вроде бэккеровского семантического апокалипсиса, помноженного на притягательную силу кинематографа. Мерцающий свет, водоворот теней, вихрь, затягивающий зрителя вовнутрь, в глубину подступающего безумия. Убедительность тезисов, многократно усиленная силой зрительных образов. Послание, проникающее в глубину сознания и пересобирающее его заново, делающего из человека очарованного видениями гниения и тлена зомби. Концентрированная безысходность. Жизнь в аду, рождение в смерть.

А все ответы - на поверхности. У Рошака вообще всё очень забавно вывернуто наизнанку. Фантасмагорическая глубина касловских катакомб, в которую вслед за Джоном спешит читатель, скрывает лишь безмолвные вопросы. А правда, тем временем, состоит в том, что многоходовые, тянущиеся сквозь века планы сектантов не что иное, как путь наименьшего сопротивления. Ещё в самом начале Рошак чуть ли не прямым текстом даёт нам все ответы. Простая и такая невинно-бытовая для киноманов проблема, как противопоставление массового и авторского кино, в контексте романа становится элегантной метафорой мировоззренческого заблуждения катаров. Ориентированный на самого массового зрителя фильм может, тем не менее, быть искренним и правдивым, а эстетское авторское кино полным мерзости и отталкивающей натуралистичности. Борьбы противоположностей нет, зато есть их единство. Нетрудно выбросить в мусорную корзину неудавшийся набросок или эпизод фильма, но стократ сложнее привести его к идеальной гармонии. Надменный снобизм элитистов от арт-хауса по Рошаку - нечто сродни декадентской эстетике катаров. Смерть искусства и смерть жизни - вещи родственные и в чём-то даже тождественные. Катары жаждут уничтожить мир за всю ту грязь, которой он переполнен. А Джон и Клер искренне восхищаются им - за всё то светлое, что в нём ещё осталось. Они готовы бороться и начать пусть с малого, но совершенно необходимого - пропаганды настоящего кино, которое побуждает думать и чувствовать. Потому что кино - это, конечно, маленькая жизнь и самый настоящий мир в миниатюре.

В заключение следует сказать ещё несколько слов, хотя я уже и понаписал выше предостаточно сумбурностей. Книга по-настоящему глубока. Поверьте, весь ужас падающего в пропасть мира, всю драматичность вечной битвы богов, прорастающей в наш мир сквозь плёнку старых фильмов, Рошак показал сногсшибательно. Мои жалкие дилетанские попытки хоть в каком-то приближении передать впечатления от чтения - всё равно что запиленная восьмимиллиметровка по сравнению с закатом над Амазонкой. "Киномания" ошеломляет. Я никогда не считал себя киноманом, но автор тем не менее заставил меня буквально ощутить скрытую в киноискусстве магию. К тому же, повествование может похвастаться ещё и детально проработанным фоном, разворачивающим перед нами историю становления и развития авангарда и арт-хауса. Биография вымышленного Рошаком безумного гения Макса Касла, провозвестника апокалипсиса и неслучившегося пророка катаров, искусно вплетена в канву абсолютно реальных фактов и событий. Пожалуй, истинным знатокам поиск скрытых параллелей и реминисценций доставит дополнительно удовольствие и интерес. Но даже людям, как ваш покорный слуга, неблизким к авторскому кино, книга скорее всего понравится, хотя бы чувством сопричасности чему-то волнующему и волшебному. Многоплановая, глубокая и очень умная книга, советую!

Пожалуйста! Верьте названию! Эта книга именно для киноманов, а может даже и для киноведов. У меня есть друг, который знает о зарубежных (да и наших тоже) рок-группах ХХ века практически все. В каких годах какие синглы и альбомы они выпускали, состав этих групп, кто от чего умер и о чем эти песни. Вот ему было бы интересно почитать подобную книгу, но о музыке.

Здесь очень много написано про кино: как его снимают, кто, зачем и почему. Очень много перечислений фильмов, режиссеров, актеров.Я настолько не в теме, что в этом бесконечном перечислении уловила лишь пару знакомых имен (Ричард Гир, Чарли Чаплин) и фильмов ("Унесенные ветром"). Поэтому большую часть романа я откровенно скучала. Согласитесь, очень трудно вникнуть в происходящее, когда оно постоянно прерывается перечислениями и объяснениями фильмов и их совсем уж узконаправленных детализаций.

С другой стороны, это было познавательное чтение. Тем более, что описывается не современное кино, где все снимается на цифровую камеру, а затем монтируется на компьютере, а старое, начиная с 20-х годов прошлого столетия. Километры пленки, фильтры, создаваемые вручную, склейка, опять же ручная, катушки всякие, за которыми еще уследить надо. Хотя бы это добавляет фильмам того времени ценность и относит этот вид созидания к искусству.

Вся история - это мемуары профессора Гейтса. Уж не знаю, кто и зачем их опубликовал, да и вообще как они попали кому-то в руки? Ведь главный герой в финале оказывается в недосягаемом месте без всяких средств сообщения с окружающим миром.

Но до этого еще далеко. Знакомимся с мистером Гейтсом мы в бытность его еще студентом, глупеньким, ведОмым, почти ничего не знающим. Практически в то же время он узнает о некоем режиссере Максе Касле. И становится им одержим.Не вижу смысла в пересказе, все сводится к тому, что Гейтс гоняется по всему миру в поисках обрывков жизни и кинопленки Касла.

Очень много мыслей посвящается тому, что посредством кино можно внушить человечеству удобные для создателя помыслы. Сейчас этим никого не удивишь, в 25-й кадр вшивается все подряд. Но тогда приходилось находить иные пути. (Мамочки мои! Заглянула в википедию. Оказывается, влияние 25-го кадра на подсознание давно опровергнуто! И открытая реклама в этом плане намного действеннее скрытой.)

Макс Касл нашел свой путь. Он словно наложил одну пленку на другую. Как бы два фильма идущих одновременно через один проектор. Человек видит только тот, что сверху. А вот подсознание захватывает оба. С этого момента в книге появляется конспирология. Госпитальеры, розенкрейцеры, тамплиеры, катары. Всегда спрашиваю, зачем??? Я могу простить теорию заговора только Дэну Брауну. Хотя бы потому, что у него это получается не скучно. А здесь и в самом деле получился Умберто Эко от кино. Много религии, мало действия.

Все чаще стала замечать, что в наше время, чтобы завоевать внимание читателя, писатели прибегают к порнографии. Не к легкой эротике, когда поскрипывание кровати означало ого-го что, а именно порно, со всеми анатомическими подробностями. Именно это и показывал Макс Касл подсознанию тех, кто имел неосторожность смотреть его фильмы. Показывал, чтобы донести, что секс - это зло. Можно получать удовлетворение и не прибегая к грязному соитию, а заниматься, например, бхогой (тантрический секс). Что в мир, где в каждую секунду может разорваться атомная бомба, не нужно приводить новых людей (читай, рожать). Но в то же время, автор показывает и другую сторону этого действа. Например, что секс - это путь к познанию. Так, учитель Гейтса, а заодно и любовница, обучила его всему, что знает именно через секс. Во время секса, и не нужно отвлекаться! Работай парень, работай! А я тебе расскажу, что хотел поведать режиссер, когда показывал свою киноленту.

И в завершение, вернусь к кино. Меня не заинтересовала теория заговора, да и кино по большому счету. Но мне захотелось посмотреть фильмы Касла. Хотя бы парочку. Чтобы понять, что за зло ощущали критики. Почему у них появлялось такое ощущение.

P.S. И да, финал был самым интересным из всей книги. Этакая робинзонада.

В эпоху, когда парой кликов можно добыть себе какой хочешь видеошлак, чудесность и влияние кино кажутся давно утерянными. Да что там пара кликов – этот самый шлак нападает на тебя, как говорится, из каждого утюга, ибо практически в любой уважающей себя конторе есть зловредная ЖК-панель, любезно настроенная на какое-нибудь мозговыносное «реалити» – хочешь не хочешь, а что-нибудь мозг подцепит. На это и рассчитано, только вот об этом, увы, мало кто думает.

Теодор Рошак здорово встряхивает своих читателей, отправляя их в настоящее кинематографическое путешествие, от зари до самого… тут хочется употребить какое-нибудь ругательное слово. Смешно и грустно, как автор описывает интеллектуальные буйства главных персонажей, которые пытаются предугадать будущее кино и на чем свет стоит ругают некоторые новые веяния, которые постепенно – но очень быстро – превращают искусство в знатную помойку (мистер Рошак, Джонни, Клер – ах, если бы вы только знали, что грядет эра YouTube… вас бы там же, на месте, инфаркт хватил). То, что раньше изощренным режиссерам приходилось прятать, проявляя чудеса новаторства и изобретательности, постепенно вылезло на первый план, похоронив под собой хитрые технологии, тайно вбрасывающие в наши мозги всякое разное. Или нет?..

Но роман Рошака – это не только предупреждение и кинофантасмагория на тему заговора. Это еще и потрясающая по своей увлекательности история.

В главных героях у нас здесь рассказчик – Джонатан Гейтс, – и даже самый подкованный в неожиданностях читатель едва ли сможет угадать, чем закончится его исповедь. Случай свел Джона с фильмами Макса Касла – загадочного и почти забытого режиссера с несчастливой судьбой, чьи картины оказывают на зрителя прямо-таки мистическое действие. Стремясь укрепиться на научном поприще, Джон всерьез занимается исследованиями жизни и творчества Касла, и обнаруживает множество вещей настолько странных, что... Ну, достаточно сказать, что наружу выплывает не только средневековая история, породившая не одну ого-го какую секту, но и настоящий Апокалипсис. И все это благодаря кинопленке.

Таким образом, автор не только проводит читателя через кинематографический мир, раскрывая его подвиги, ценности, возможности и опасности, но и выводит кино на господствующую ступень нашего времени, с чем, надо признаться, сложно поспорить. Бонусом идет захватывающая история о тайном ордене с вполне реальными целями – загадки, интриги, расследования. Можно ли требовать от романа большего?

Книгу очень рекомендую к прочтению. Познавательная и увлекательная, она открывает важные страницы в истории кинематографического искусства и поднимает вопросы, актуальные до сих пор. Правда, предупреждение Рошака, думаю, и тогда пропало втуне, и сейчас не подействует – слишком разогналась видеомахина, если и может нынче кто-то ее остановить, то только катари. (Так что надежда есть. Ха.)

отсылка для читавших

«Дуализм» – слово какое-то вроде как непристойное, а что значит, не понять. Должно, матерное. (Могла бы быть Т.Н. Толстая)

Заговор, загоВОР, ЗАГОВОР! Желтее Хуанхэ газетные заголовки. Разоблачение века – масоны все-таки ни при чем. Красный крест, правительство Сан-Марино и православная церковь Нигерии приносят свои извинения за необоснованные подозрения. Есть другой орден, более древний более могущественный и действует он через кино. Признавайтесь: телевизор смотрите, в кино когда последний раз были, на ютубчике сколько раз в день бываете? Может, у вас еще и детей нет? Что-то подозрительно. За кадром крякает утка.

Серьезно, еще один роман с теорией заговоров. Еще и мистики чуть-чуть в довесок. И парочка сомнительных научных теорией (читай – паранаучных). И мораль прямая, хоть грабли на голове чеши. Полный набор, чтобы поставить роману кол и забыть навсегда. Но сложилось иначе, а все он – дуализм проклятый.

Есть дуализм правильный, и есть дуализм сомнительный. Пример правильного дуализма: добро (Бог) – зло (Дьявол). Пример сомнительного дуализма: есть Бог, и есть другой Бог, причем не факт, что добрый тот, что создал мир. Ну, или про кино. Правильный дуализм: хороший фильм (о добром-вечном, одобренный дедушкой-кинокритиком) – плохой фильм (современный, возможно, массовый и про бум-бум/пиф-паф/кровь/кишки и доброту). Сомнительный: едят собачьи фекалии, но какая идея; фильм о насилии, но как снят; ни идеи, ни эстетики, но одобряемый массой. Человек, испорченный постмодернизмом будет отвергать догмы и будет искать подтекст, который скорее найдет как раз в сомнительном. Смешно, но роман Рошака если формально и является постмодернизмом, то весьма сомнительным. Однако идея сомнительного дуализма имеется, особенно если вытащить ее из бублика и препарировать.

Вот и я не остался в стороне, мне роман понравился и не понравился одновременно. С одной стороны, большое количество интересной информации о фильмах 20 века, о некоторых из них я слышал, небольшое количество даже смотрел, однако многие названия, а также фамилии режиссеров и актеров оказались для меня новыми. За документальную часть автору большая благодарность. Все гораздо сложнее, если мы начнем оценивать придумку про Макса Касла. По сюжету, был такой режиссер, который научился вставлять в фильмы скрытые для глаза, но воспринимаемые бессознательно образы, которые воздействуют на подсознание, вызывая определенные чувства. Ерунда конечно, но только если воспринимать буквально.

Кажется, настало время признаться. Я очень мало смотрю фильмов, для меня каждый фильм тяжкое испытание, а все потому, что я кино воспринимаю иначе, чем, например, книгу. Если говорить иносказательно, текст я воспринимаю чувствами, пропуская его через фильтр мышления, т.е. мысли первичны. Кино же пытается воздействовать на эмоции напрямую, потому разум сопротивляется и заставляет отложить просмотр на неделю, другую, а то можно и в следующем году посмотреть.
Потому я благосклонно принял идею Рошака о кино, как способе влиять на массы, идею далеко не новую, но рассмотренную как раз в русле сомнительного дуализма. Противопоставляется идея и технический прогресс, цель и средство. Автор пытается показать нам, что идея может сохраняться в неизменном виде в веках, в то время как способ ее донесения изменяется от теней на стене пещеры до современных средств кинематографа. И так как кино давит именно на чувственную часть человека, то из этого следует следующий логический шаг – весь технический прогресс зависит не только от ratio, а возникает из-за единства и противоречия разума и чувства. Так в случае с катарами вера (иррациональное) облекается в идею (рациональное), которая двигает прогресс (рациональное), который давит на чувства (не рациональное), чтобы прийти к цели, продиктованную верой (снова иррациональное). На каждом этапе возникает неизбежное противопоставление, благодаря которому возможно изменение. Красиво, не правда ли? А ведь чушь полная (разделять разум и чувства – это так старомодно), но зато красиво.

Давайте поговорим еще о чем-нибудь в романе. Например, о сексе. Нет, высокоинтеллектуальный секс героини романа Клер, которая читает лекции об искусстве, занимаясь ЭТИМ, я обсуждать не буду, хотя это смешно. Я об идее секса без детей. Представленные автором катары считают, что рожать детей значит плодить на Земле зло. Потому они изобрели способ получать эротическое наслаждение без риска передать гены. И вот тут опять можно прицепить «глубокое» внутреннее противоречие. Так уж устроен наш мир, знания передаются из поколения в поколение, а раз нет детей, нет и следующего поколения. Катары используют сирот. Откуда массово берутся сироты? Благодаря войне. А убивать катарам нельзя (пока не известны 9000000000 имен бога не наступила определенная дата). А подталкивать глупых людишек к войне можно? А про это догматы веры ничего не говорят. Итак, катары должны устроить конец света, для этого нужны те, кто его подготовят, специалисты могут возникать только из сирот, значит нужны социальные бедствия (в т.ч. войны), чтобы сироты появлялись. Вывод: во Второй Мировой виноват неправильный секс, а вы что думали?

Надо что-то о кино сказать. А то книга о кино, а я все о каком-то подпольном ордене. Для начала пару кусков птичьего помета в переводчика – с какой стати «Flicker» стал «Киноманией»? Это же полностью меняет смысл. Одна из основных идей книги – кино является иллюзией, именно трюки, фокусы и технические приемы позволяют сделать фильм инструментом для манипулирования. Бац, противоречие! А разве просто словами манипулировать нельзя, или «самого главного глазами не увидишь»? Тут сталкиваются точки зрения, что же должно быть в кино. Неспешная беседа (несомненно, умная) двух героев на 1,5 часа экранного времени, или компьютерная графика (это я уже про современность). Должно ли кино отражать реальную жизнь. Или «мне клею, пожалуйста». Что должен предпочесть зритель, кино для развития или для развлечения. Автор, не смотря на все, что он понаписал про это прямо и иносказательно, все же оставляет вопрос открытым. Я – с моим-то отношением к кино – тем более не могу на него дать ответ.

Потому обращение к читателю рецензии: если Вы еще не задумались над вопросом, чем для Вас является кино, давайте задумывайтесь. Если не планировали читать «Киноманию» можете и не планировать. Если уже запланировали, читайте. Книга неплоха, если относиться к ней не слишком серьезно и не слишком поверхностно. Всем птичек!

Я не стала киноманом, но я восхищаюсь людьми, которые настолько страстно увлечены в жизни чем-то одним, тем более чем-то творческим. В моей обычной жизни нет великих страстей и великих трагедий (и заговоров), поэтому я не стану музой ни одному писателю, и о моей жизни не будут читать в Долгой прогулке через полвека.

Но ведь есть же люди именно такие. Одержимые. Страстные. С пронзительными судьбами. Неординарные и эксцентричные. Необъяснимые и непредсказуемые. Такими предстают перед нами персонажи "Киномании". Хотя из всех персонажей, конечно, хочется выделить Клер. Ее устами автор передает нам свои основные мысли и идеи, она на протяжении всей книги учит, предостерегает, советует, предрекает. Пророческими становятся ее слова при последней встрече с Джоном о том, что не стоит бежать против колеса истории и пытаться его остановить. Либо оно раздавит тебя, либо ты повредишь спицы и сделаешь только хуже. А оно все равно раздавит тебя.

Первая половина книги завораживала меня описанием жизни и творчества пртчастных к работе захудалого кинотеатра людей. Все эти бесконечные поиски новых и раритетных картин, рассуждения о кино, режиссёрах, анализ, критика, тайны-интриги-расследования. Даже алкогольно-наркотические дебоши и "скрытая порнография" не отвращали, а лишь добавляли пикантности.

Треш начался с появлением Саймона Данкла. Треш в его фильмах, всемирные заговоры, похищения, психопатия и откровенная наивная глупость Джона, граничащая с кретинизмом, вседозволенность и безнаказанность. Достаточно лишь первого пункта, чтобы сделать вывод не в пользу Рошака. Ощущение, что идеи, куда завести сюжет, закончились, у автора началась истерия по этому поводу и он решил рубить налево и направо. Закошмарил киноаудиторию, слил главного героя (не смогла выбрать из Клер, Джона, Макса и кино в целом, как явления) в унитаз, в общем, заканчивал как мог.

Возвращаясь к началу, говорю спасибо автору за то, что немного приоткрыл прекрасный (в каком-то смысле) и недоступный для меня мир андеграунда, артхауса и авторского кино.

Один мой друг - французский писатель - работает сейчас над книгой, сюжет которой на первый взгляд кажется странным и абсурдным: в нем фигурируют религиозные заговоры (точнее, то, как три мировые религии заложили современную финансовую систему), террористы-исламисты (главные герои расследуют теракты в Батаклане в 2017 г.) и даже русские шпионки (всего одна, и та списанная с вашей покорной слуги, роковая и непредсказуемая Анастасия Б). Пожалуй, человек, обладающий здравым смыслом, мог бы предостеречь автора от публикации данного текста. Но вот я прочла "Киноманию" и искренне считаю, что по сравнению с ней у моего друга не все так плохо.

Итак, нащупав у книги Рошака несколько слабых мест, мне стоило бы набросать пару слов о ее главном недостатке. Но признаться, я буксую, потому что она вся - сплошное пособие на тему "как книги не пишутся". Автор рассуждает о кино: как о выдуманном, так и о реально существующем. Во втором случае все ок, Рошака можно признать условно подкованным в данной теме. А вот с выдуманными фильмами несуществующего режиссера Макса Касла совсем какая-то фигня получилась, граждане.

Судите сами: эти фильмы категории Б представляют якобы самые новаторские и необычные произведения в истории кино. В них много насилия, но не явного, а скрытого (мы к этому еще вернемся), которое наложено на любовные эпизоды таким образом, чтобы отвратительное и эротическое сплелись воедино. Цель режиссера - привить человечеству стойкое отвращение к сексу и размножению, так как он принадлежит к одной из религиозных сект, проповедующих схожие взгляды. Секта, к слову, всемогуща и не раз прикладывала руку к монтажу всем известных фильмов, на этот раз реальных.

С технической точки зрения метод Касла не выдерживает никакой критики, это вам подтвердит даже человек, далекий от кинопроизводства. То, что делает Касл, его главное новаторство подозрительно напоминает технологию 25-й кадр, которая - сюрприз! - является всего лишь величайшим мифом. Проблема как с ней, так и с различными методиками вроде набившего оскомину НЛП заключается в том, что их воздействие на аудиторию не доказано научными методами. Касл "прячет" кадры снятых вживую оргий (зачем, кстати? Ведь нам прекрасно известно, что все зависит от мастерства съемки, и постановочные кадры в большинстве случаев намного более эффектны, чем документальные) в монтажных склейках, а также на черном фоне, где ничего не видно, но глаз каким-то образом угадывает, что происходит (интересно, каким? Образы либо видно, видно нет. Третьего не дано).

Фильмы Касла вроде бы уничтожены, но нашем герою кинокритику удается найти их и просмотреть практически все, причем в довольно сносном состоянии. В описании этих лент один косяк на другом. Например, главный персонаж отсматривает материал, носящий чисто вспомогательную функцию: Касл не собирался его включать в фильм. На этих кадрах мы видим съемки индейского ритуала. И слышим... звук! Материал отснят в тридцатых годах, а значит, звук там мог появится только после озвучки. Но кто бы стал озвучивать материал, не предусмотренный сценарием? Автор, к тому же, все время делает упор на том, что на фильмы Касла студии вечно жалели денег. По всей логике, материал должен был бы быть без звука. Но автор уже давно положил с прибором на иллюзию правдоподобия.

Не лучше дело обстоит и с психологической мотивировкой поступков персонажей. Так, великая критикесса Клер (подруга главного героя), с большим трудом получив доступ к фильмам Касла, вдруг отказывается их смотреть. Якобы они вызывают у нее отвращение. Серьезно? Где-то есть критики, которые откажутся от уникальной возможности посмотреть ленты, которые практически невозможно достать?

К финалу автор явно устал от нагромождения неправдоподобия, и часть сюжетных линий оказалась просто слита (вот что случилось с Клер? А уродцы, "исполнявшие" главные роли в "Грустных детях канализации" Данкла? Режиссер обронил, что их специально выращивали. И где продолжение этого хода, объяснение? Автор его попросту похерил). Про реальность существования религиозной ереси, на которой тут все строится, я вообще молчу. Но самое обидное - это то, что достижения реально существовавших режиссеров Рошак ничтоже сумняшеся приписывает своему безумному производителю трэша Каслу. "Гражданин Кейн" Уэллса - его задумка. Эпизод в комнате с зеркалами в "Леди из Шанхая" того же Уэллса опять-таки подсказал режиссеру Касл. Приемы Франжю - снова Касл. И вот от такого становится по-настоящему обидно за реальные фильмы и их авторов. Но видимо, без мегаломании написание такого кирпича, как "Киномания", было бы невозможным.

Увы, но публикацию этого низкокачественного текста иными причинами, чем коммерциализация издательского процесса и широкий интерес к трэш-культуре, не объяснишь. Лично мне неинтересно ворошить помойки авторского сознания. Запах мерзкий, а занятие скучное. И никаких сокровищ, спрятанных в мусорной куче, не существует. Бывает, конечно, трэшовая стилистика, представляющая собою всего лишь оболочку. Но в случае "Киномании" материал слеплен из одного сорта дерьма и внутри, и снаружи. Приятного аппетита, друзья.

Испокон веков каждый деятель искусства мечтает найти свой Грааль – в литературе, музыке и, разумеется, в кино. Как заполучить зрителя? Как заставить его не просто отнести все деньги в кассу, а взаправду манипулировать им, подчинить себе полностью, напугать до смерти или рассмешить до икоты, заставить зарыдать, или, проще говоря, поклоняться? Ведь кино – это магия, обман зрения, ловкий фокус, во время которого ты смотришь во все глаза, а у тебя в это время уже вытащили бумажник, документы и душу.

Теодор Рошак – личность во многом знаковая для осознающих термин «контркультура». В лихорадочно меняющихся шестидесятых Рошак смотрел по сторонам: что происходит с культурорй, с молодым поколением, с миром наконец, брал интервью у Костанеды, рассуждавшем о легализации наркотиков и о той лёгкости, с которой приходят к нему новые образы, о влиянии этих галлюцинаций на его творчество. Искусство расширяет сознание или расширенное сознание сублимирует искусство? Рошак расширял своё сознание тоже, но иначе – в какой-то момент, его социологические исследования привели его к тому, что пора было открыто заявить миру о том, что влияние научно-технического прогресса на окружающее слишком велико и слишком пагубно. Мир гниёт, но почему этого никто не замечает? Повсеместное отупление, расцвет дешевого и быстрого, глупого и абсурдного, легкий секс, легкие наркотики, легкий рок-н-ролл: погодите, это только потом станет ясно, что мы будем изучать это всё в университетах и посвящать диссертации и этому поколению и её плодам, потому что, разумеется, понятно: всё циклично. Змея ухватила себя за хвост, и в новом витке истории появляется новое, категории В или D, которое при ближайшем рассмотрении кажется глубже, умнее, острее: синдром поиска глубинного смысла, который позволит повысить и категорию изучаемого, и, в общем-то, свою собственную. Рошак, в 1969 году выпустивший свою легендарную без шуток «Историю контркултуры», почти через двадцать лет вернётся в то безумное время уже в художественном тексте. Его «Киномания» - если и не переосмысление всего культурного пласта ушедшего времени, то ностальгический оммаж себе самому из лихих шестидесятых.

Роман монументален – и, без сомнения, это практически зеркало для самого автора; вглядываться в него – всё равно, что искать там и самого проповедника неолуддизма и «революции долголетия» посредством замены секса на «общение и заботу». «Киномания» - выжимка среза эпохи, авторский «привет» поколению бэби-бумеров, вызов, бесконечное погружение на самое дно мрака – не в том смысле, что автор пытается кого-то напугать дешёвыми спецэффектами, который каждый совершенно точно мог встретить в любой кинострашилке, но показать – одно из важнейших искусств в мире в состоянии уничтожить, размазать, выжать кишками наружу и прихлопнуть сверху каменной плитой. Оно в состоянии превратить человека в овощ, не используя никаких галлюциногенов. Оно может заставить его тупо ржать, смотря в темноту, вглядываясь в движущиеся картинки, рыгать, задохнуться в рвоте. В целом, действительно, может. И человек не будет особенно сопротивляться – он уже на крючке и просто не поймёт момента, когда его туда подсадили. Наживка первые секунды всё-так очень заманчивая, верно?

Юный студентик Джонатан Гейтс, пустой и полый поначалу, случайно знакомится с миром кино. Его пустота подчёркивается – Джонатан не разбирается ни в кино, ни особенно в литературе, ни в истории, блеет что-то на тему тамплиеров, когда про них заходит речь, путается в фамилиях режиссёров – но вряд ли его можно в этом упрекнуть, потому что он всего лишь молод и горяч, а молодых и горячих интересует обычно немного другое. Каким-то чудом он попадает в лапы паучихи Клариссы Свон – хозяйки местного кинотеатра «Классик». Клер буквально живёт в кино, она заражена им, как вирусом – её задачей внезапно становится наполнение полого существа, этого её нового любовника хоть каким-то смыслом. Смысл, доступный ей – это кино. Им она наполняет Джонатана до краёв, не унимаясь даже во время сексуальных игрищ, бьющих через край. Постепенно погружающийся в эти киноволны, любовник не замечает и сам, как тоже заражён - но, впрочем, апогей своей болезни он обнаружит несколько позже - когда заметит Клэр за просмотром случайного малобюджетного фильма ужасов некоего Макса Касла, забытого немецкого экспатрианта, от которого в Голливуде остались только рожки да ножки - то есть, совершенно дикие слухи и небылицы, а сам он якобы погиб во время войны.

Мак-с Кас-л, кончик языка совершает путь в четыре шажка вниз по нёбу, чтобы на последнем толкнуться о зубы. Свет моей жизни. Огонь моего кинопроектора.

Тот факт, что совершенно незаметно для себя молодой студент провалится в Касла, как в бездонную яму, едва ли не очевиден. Касл, снимающий фильмы той категории, где вампиры не просто пьют кровь, а отрывают руку целиком, со временем открывается (или позволяет себя открывать) всё больше. Он - мастер на загадки и кунштюки, человек с загадочным прошлым и отсутствующим настоящим, становится объектом исследования для теперь уже профессора Гейтса, создавшего вокруг Касла новый культ. Гейтс обязан будет узнать - иначе, понятное дело, ему не жить теперь спокойно на этом свете, в чём секрет Касла. Что за мрачные тайны скрывает его детство в сиротском приюте под крылом загадочного религиозного ордена, который, кажется, вовсе и не рад, какого птенца выпустил на волю в искусство.

Конечно, очевидны сравнения Касла с очередным вполне реальным человеком – кинорежиссёром Фрицем Лангом, однако, куда больше параллелей можно обнаружить, посмотрев ленты менее известного Эдгара Ульмера, эмигранта из Австрии, прозванного мастером света и тени и даже вундеркиндом Голливуда. Голландские углы, искажение перспективы, игра света и тени, наложения плёнки, которые критики привыкли звать «сновиденческими» - Ульмер снимал такие странные картины, как будто просто вырезал их из своего воображения. «Иуда в каждом из нас» – это его «Величайший грешник мира» с натяжкой (Ульмер был оператором), но вполне узнаваемый для параллелей – впрочем, Рошак, который и сам мог бы преподавать киноведение в каком-нибудь университете, создаёт Касла, как Франкенштейна, из разных кусков плёнки, которую так же насиловал ножницами – добавляет туда и Орсона Уэлса, и самого себя, отрицающего все религии вообще. После всех этих монтажных склеек получается целый Макс Касл, сиротка бури, опальный вундеркинд, не просто преступивший черту, а продолживший гонку дальше.

Один из персонажей "Киномании" задаст логичный вопрос - разве кино это религия? Ответ для Джонатана Гейтса почти однозначный. Можно молиться на экран, искать в нем божественное начало, но не стоит забывать и о том, что в этой безликой белизне можно найти самого Дьявола. Любая бомба могла бы использоваться во благо, но зло всегда находит варианты - и вот, прекраснейшее из искусств дёргает зрителя за ниточки, превращает в фанатика, развращает, обезличивает - попади оно в руки человеку, который так же когда-то упал в бездонный колодец братьев Люмьер.

Как и любое искусство, кино все же как глина, все зависит от мастера. Борьба Света во Тьме - самая очевидная метафора для происходящего. Зрителю важно помнить: вглядываясь в эту темноту, можно достигнуть совсем других берегов, стать едва ли не бессмертным. Увидеть свет в конце тоннеля. И посмотреть это кино ещё раз.

– Кровь и кишки, меч и огонь, пытки и бойня. Об этом можно только мечтать!
Киномания

Обоюдоострое лезвие культуры заключается в её напластованности и глубокой взаимосвязи между удалёнными друг от друга явлениями, было бы желание эти связи отыскать. В процессе поиска есть определённое удовольствие – наблюдать, как разрозненность событий складывается в сложную каркасную конструкцию, оплетается тугими узлами, поблёскивает фактурами. Через стишки-пирожки можно понять структуру английского астрологического сонета, через феномен фандомов – суть пантеизма, через мемы – припорошённую наносным лоском конкретную суть художественного произведения. Любая религия – суть мемплекс, миметический комплекс, претендующий на оригинальность или наоборот, настаивающий на своей единственно правильной интерпретации уже существующего учения.

Для меня прелесть маргинальной культуры обуславливается именно этими симбиотическими взаимосвязями. Не обязательно конкретными, они могут быть и гипотетическими, как у Рошака связь религиозного верования, рыцарского ордена, кинематографа и нацистской Германии. В моей системе координат кинематограф не является сухим предметом исследования, нагромождением технических приёмов, суть которых – глубже постичь человеческий разум и способы воздействия на него. Не является он и высшим актом творческой мысли, о котором нужно говорить с придыханием и только на полусогнутых. Исключительно праздным увеселением, направленным – как рокальная живопись с зефирными гипсовыми розетками – сугубо на почёсывание поверхностных центров, отвечающих за эстетическое удовольствие, и занимание белого шума в голове уже готовыми образами феномен кино тоже не является. При обсуждениях культурного наследия Бергмана, Куросавы, Хичкока и прочих, мне придётся вежливо улыбаться и усиленно стараться не соскользнуть с предмета дискуссии, потому что от самого киноведения я далёк. С другой стороны, при всплывании в беседе имён Люцифера Валентайна, Светланы Басковой и Хармони Корина – а они могут только всплыть, как говно в речке – по морде прочертится улыбка предвкушения, а глаза замерцают красным, потому что в тошнотворной их ереси что-то есть. Вас могут угнетать бессюжетные фильмы Уорхола, но искренне радовать «Клоуны-убийцы из космоса» -- это не дурновкусие.

Маргинальная культура волоком стаскивает возвышенные образы с постамента своей значимости, швыряет их под ноги зрителю, крушит битами, лупит инвалидными протезами, грызёт гнилыми зубами и запивает отбеливателем, после чего отходит в сторону – на, копайся, ищи в этих развалинах что-то стоящее, если хочешь. А не хочешь – иди куда шёл, мне плевать. Можно сказать, что поиск в придорожной грязи проблесков золотого песка, и последующее исступлённое убеждение всех и вся, что этот песок набросали масоны – это не более чем синдром поиска глубинного смысла в том, что никак не может его содержать. Ещё более заезженный пример – синие занавески Шрёдингера, которыми автор то хотел что-то сказать, то не хотел.

Визуальная семиотика – интереснейшая наука, приятная самим процессом снимания слой за слоем уровней значения того или иного знака. Обратная сторона – надумывание. Меня вводит в глухую тоску пространное рассуждение о значении синих штор или прозрачности облаков на полотнах импрессионистов, но при этом увлекает обсуждение эволюции символического значения цвета в протестантских странах с их отрицанием цветности и слабостью к гризайльным растяжкам.
Чтобы символ не выглядел абстрактным, за ним должна стоять крепкая материальная основа, пусть и потерявшаяся в прошедших столетиях. Как в фильмах Макса Касла, которые и определили жизнь гг в книге Теодора Рошака.

Работы Касла – это медиатор времени, центрирующий в себе метафизические лучи веков в пучок, проецирующийся в темноте кинотеатра на экран. Теистические и дэймонистические верования разлиты в культуре постмодерна масляным слоем на поверхности воды, только сегодня это масло красиво мерцает радугой на солнце, а не подливается в лампу. Карслон, Муми-Тролли – не что иное, как интерпретация архаичных шаманистских верований в духов. Теодор Рошак сливает эти масляные подтёки в одну ёмкость, отделяя их от воды, отчего от всей книги веет сладким привкусом аутичного восторга от распутывания проводов.

Можно сказать, что автор переоценивает интерес читателя к своей работе, лишая его пояснений, динамизма, злободневности, игнорируя современные изменения в культурной среде, яркой картинки и усилителей вкуса. Несколько оммажей в сторону движения иезуитов не даёт полного представления о прелести этих жестов, как и не даёт ясности бесконечное обращение к фильмам, которые современному читателю, несвязанному с киноведением, ничего не скажут. Но если вам нравятся фильмы категории Б, античная философия, многостраничные рассуждения об абстрактном и религиозные еретические учения – «Flicker» Теодора Рошака это просто находка. Чистый язык, педантичное построение структуры повествования, практически полное отстутствие в тексте автора как личности – он не навязывает своё мнение и не ведёт читателя к конкретному умозаключению, вы вольны отнестись к полученному как хотите. Хотите верьте в заговоры, хотите – нет, от вашей веры или неверия ничего не изменится, ведь в мире всегда будут другие, чьё мнение являет полную противоположность вашему.

Как по мне, ценность Фликера как литературного произведения не в разворачивании перед читателем сложной системы заговора противных катаров против самой жизни (с религиоведческой точки зрения экскурс в историю этой группы верующих более чем сухой и краткий, максимально адаптированный под незаинтересованных), а в той замечательной лаконичности, с которой автор рисует перед глазами несуществующее, избегая сцен откровенной жестокости, используя только рассказ о них.

«Мерцание» - лейтмотив всего романа. Он и сам по себе такой – мерцающий, гипнотический, удерживающий внимание не взрывами на экране, а этой самой сменой темноты-светлоты, которую человек улавливает бессознательно.

А главная ирония – если вам повезёт, то Рошак заденет струны вашей внутренней заинтересованности и поселит подспудное желание посмотреть картины Касла или что-то похожее. И будет этот гештальт свистеть, пока вы по уши не увязнете в фильмах категории Б, выискивая то, что ответит вашим представлениям о выдуманном творчестве выдуманного режиссёра.

P.S. Исход событий в книге идеален для книжного червя в зените лет. "Киномания" заканчивается одним из лучших хэппи-эндов, которые мне доводилось читать.
Серьёзно.

Мое знакомство с движущимися картинками началось почти сразу после рождения: в семье бытует легенда о том, что, будучи крикливым младенцем, прекращала ор выше гор только во время эфира сериала «Рабыня Изаура». Потом в семье появился видеомагнитофон, а с ним мультфильмы студии «Дисней», последние герои боевика, трудные дети, сотни далматинцев. Первый школьный поход в кинотеатр «Пищевик», дышащий на ладан, запомнится просмотром «Сказки о Царе Салтане» на большом экране. Первый поход в кинотеатр «настоящий» - волнением и перепутанными билетами на другой сеанс. Взрослела я, а со мной взрослела и техника – на заказ на диски записывали фильмографии Хичкока и Финчера, а потом благодаря скоростному интернету уже не нужно было месяцами ждать раздающих из Румынии, чтобы увидеть какую-нибудь «Музыку сердца». Конечно, меня навряд ли можно назвать киноведом, как героев романа Рошака Джонатана и Клэр, но кинолюбителем точно, ведь я посмотрела фильм «Комната» задолго до того, как это стало франкомэйнстримом.

Наверное, если рассматривать роман как оду любви к кино, то не найдется для вас спутника лучше на долгие вечера (объем книги обязывает). То, как кропотливо знакомит Рошак читателя с историей кинематографа через обучение Джонатана Гейтса премудростям жанровых течений, новых волн и периодов, заставляет ностальгировать по тому времени, когда сам только узнал о существовании теории авторского кино или удивлялся возможностям правильного использования кадра для достижения нужного эффекта у зрителя. При этом автор проделал еще бОльшую работу, чем ретроспектива «от Люмьера до 1970-х гг.», с нуля создав мифического режиссера Макса Касла и погрузив его в реальную среду развития съемочного процесса, в котором тот стал глашатаем прогресса. Подробное описание картин за авторством Макса действительно выглядит полноценным исследованием, в каждой из его вымышленных лент угадывается какая-нибудь примета кинематографа того или иного периода - от экспрессионизма Ланга до нуара старины Хича и иже с ним – или и того больше, приемы Касла Рошак находит в реально существующих лентах, одна из которых, «Гражданин Кейн», и вовсе считается в США лучшей картиной всех времен и народов. Правда, от заявленной в аннотации одержимости здесь на деле мало что остается, главный герой Джонатан оставляет о себе впечатление книжного червя, не способного на сильные эмоции, зато дисциплинированно копающегося в километрах целлулоидной пленки. Даже образовавшаяся впоследствии у героя импотенция представляется просто делом лени, хоть и объясняется тлетворным влиянием творчества Макса Касла и его последователей на уровень сексуального либидо.

У незнакомого с книгой читателя последнее предложение может вызвать непонимание, более того, скажу, что удивление преследовало и меня, когда Рошак отступил от заданной траектории лекций о культуре и ее вариации с приставкой «контр» и перешел к дословной трактовке понятия «опиум для народа», проводя мостик между религией и доступными для масс развлечениями. Здесь Рошак не оригинален, беспокойство о том, что общество стремительного деградирует, а каждое новое поколение только и хочет, что потреблять, причем по большей части грязь, звучали и в пресловутом кино, раз уж как раз в период действия романа на экраны выходили «Большая жратва», «Сало, или 120 дней Содома» и «Скромное обаяние буржуазии», и во многих книгах, например, публикуемых в нашей стране под желтой обложкой в серии «Альтернатива». Можно признать вполне интригующей идею о том, что именно в среде кинематографистов и стоит искать причины падения морального духа простых смертных на всем протяжении XX века, все же сменяющие друг друга жанры по большей части говорят о экзистенциальной тоске, общей тревоге, упадничестве и настроении лютого хейта, а ТВ давно уже называют зомбо-ящиком. Можно даже согласиться с тем, что поступательное движение этого вида искусства на новые вершины технического мастерства обязано кучке новых иллюминатов напополам с жидомасонами, которые все как на подбор гении чистого монтажа и кропотливо вносят смуту в умы зрителей во имя мирового господства.

Все же как человек, кино ценящий и любящий, с большей симпатией отношусь к персонажу Клэр и на внутреннем уровне отказываюсь принимать предположение о том, что через смену кадров транслируется идея нечистого зла, а с течением времени и вседозволенности. При наличии снаффа, гуро и прочих выкидышей хоррор индустрии в свет год за годом выходят картины о человечности, гуманизме и справедливости, пусть даже это и будет мультфильм о рыбке Дори. Предположения о заговорах и прочей дэнобрауновщине отлично укладываются в прокрустово ложе литературы категории B, которая где-то с середины начинает повествование о лентах этого же самого класса, тут даже есть свой нацистский вояка (привет, Дэн Симмонс!). Однако, думается, что сам Рошак не относится всерьез к завязке сюжетной линии своего романа в глубине веков, поэтому в концовке и возвращается к тому, с чего все и начиналось – поиску идеальных кадров и монтажным склейкам, ведь в этом, а не в борьбе богов зла и добра и состоит дистиллированная киномания.