Киномания

Есть авторы, для которых самое главное при написании книги — заработать денег. Но есть и те, для которых финансовый успех — лишь приятное дополнение к возможности выразить определённые идеи. И мне кажется, что Теодор Рошак — один из этих последних. При этом идейности в его «Киномании» больше, чем коммерческой успешности. И хотя книга, безусловно, относится к тем, за которые читатель проголосовал рублем, обвинять автора в том, что он пошёл на поводу у спроса — последнее, что я стала бы делать, говоря об этой работе. Рошак написал то, что демонстрирует его оптику, его восприятие социальной реальности, а потом просто сложилось так, что читатель оказался подготовлен именно к такому тексту и жаждал именно его. Внезапно. Или же нет? Попробуем разобраться.

До того, как Рошак попробовал себя в области художественной литературы, он уже имел вполне успешную академическую карьеру. Представитель точных, естественных и даже гуманитарных наук нередко бывает отдалён от общественных процессов (просто из-за того, что человеку, изучающему радиоактивность или структурные особенности синдарина может быть совершенно неинтересны церемонии вручения «Оскара», переговоры каких-то политиков, изменение в системе образования определенной страны или то, что все вдруг внезапно захотели купить себе спинер). Но социальные науки таковы, что ты не можешь не интересоваться социальными проявлениями. Самыми разнообразными. Всё это живо интересует как дыхание того зверя, которого ты и изучаешь. Естественно, у такого исследователя не может не быть определённой позиции по поводу того, куда движется общество, зачем и хорошо ли это направление движения.

В области социальных наук Рошак — личность небезизвестная. Его «Создание контркультуры» появилась на 22 года раньше, чем напечатали тираж «Киномании». И, по сути, те основные идеи, которые Рошак выразил как культуролог нашли себе применения и в его художественном тексте. Он сказал нечто похожее, но сделал это с помощью другого инструмента.

Учитывая то, что понятиями можно жонглировать и манипулировать, следует сказать, что в контексте разговора о Рошаке под контркультурой следует понимать выраженные левые идеи. То есть речь не просто о какой-то культуре, которая противостоит доминирующей. Речь о том типе культуры, ярким проявлением которой был рок-фестиваль Вудсток 1969 года. И если читателю «Киномании» хочется не просто приобщиться к определенной истории и получить удовольствие от ее мысленного проживания, но и понимать, почему этот текст вообще появился, необходимо понять, что его автор ни один год был поглощён тем, что можно обозначить как левую американскую традицию. Я даже не побоюсь добавить к этому определению слово «философскую».

Интересно, что последняя временная метка, которую можно обнаружить в «Киномании» — 1974 год. И это своеобразный финальный залп. То есть когда читатель сталкивается с этой датой, то он четко понимает, что все события книги разворачивались ещё до этой даты и длились лет 10. И это даже обескураживает. Так как не смотря на изобилие временных засечек в «Киномании» (это и огромный список фильмов, которые видели герои, то есть их уже показали до того, как герои начали обсуждать; и упоминание о расцвете поп-арта; и существование пожилых, ещё живых, героев, которые пережили Вторую мировую войну; технические особенности просмотра кино, которые демонстрируют, что никаких DVD с фильмами нет и в помине, а телевидение только начинает становиться массовым), она воспринимается как невероятно актуальная, современная именно внутри себя. То есть герои Рошака воспринимаются как такие, которые вполне могли бы жить и в наши дни.

Кроме того, большую часть текста читатель сталкивается с явлениями, имеющими отношение к определённым годам, но не с называнием этих годов. Техническая же сторона киноиндустрии очень быстро начинает восприниматься как нечто условное, фантастическое. Существование оптического прибора, который так жаждет получить главный герой книги, вымывает временное основание из-под ног читателя. Этот предмет, уводя нас то к будущему (невероятность объекта, инновационность), то к прошлому (его поиск сродни поиску Святого Грааля) отправляет настоящее в фон.

«Киномания» втягивает время читателя в повествование, а своё собственное прячет в тени до самого финала истории. И достигается это за счёт главного героя, с которым достаточно легко себя ассоциировать. Происходит это, конечно, не только из-за того, что мы видим историю его глазами, но и потому, что он приятно умеренный. То есть он не сексуально озабоченный, но и в монастырь не собирается, не подавляет интеллектуальностью, но и не отвращает глупостью, не звезда первой величины, но и не без своей ниши и талантов. А ещё Рошак подарил ему искренность и узнаваемость вхождения в мир кино. Герой «Киномании» смотрел авторское кино, классическое, высококачественное и знаковое. Он, в конечном итоге, стал профессиональным аналитиком кино, критиком. И однако же, Рошак показал такие причины возникновения интереса, которые понятны любому, кто посмотрел свой первый фильм, будучи ребёнком и подростком — магия мерцающего экрана, чудо, и восторг от возможности наблюдать свои эротические объекты. Ни ребёнок, ни подросток не питает своё интеллектуальное с помощью фильмов. Это удовольствие появляется позже (у героя Рошака, кстати, тоже), хотя, конечно же, несёт в себе флёр и чудесного, и эротического (характер связи главного героя и героини весьма показателен в этом плане).

Но вернёмся ко времени. Впервые книга Рошака была издана в 1991, а на русском языке появилась аж в 2008. Прекрасно понятно, что обе эти даты весьма далеки от 60-х и 70-х, о которых идёт речь в «Киномании». Но то, какой актуальной воспринимается книга как раз показывает, что Рошак в своих исследованиях, и в этом художественном тексте, показал нащупанную тенденцию. Она начала разворачиваться тогда, но эффект разворачивания мы наблюдаем и сейчас.

Конечно, сейчас идеи неомарксистов уже не будоражат прогрессивную молодежь (то есть не будоражат в своём первоначальном виде уж точно), но феминизм, настороженное отношение к развитию технологий в аспекте роли человека в мире, вопросы о влиянии медийных посылов на массы, растущий интерес к альтернативному прочтению традиционных религий, дегуманизация культуры продолжают быть значимыми. И абсолютно всё то, что я сейчас перечислила, присутствует в «Киномании» Рошака. Социальность этой книги ярко выражена. Тест очень экстравертный. Я бы даже сказала, что она весьма политическая.

Я уже говорила, что читателю легко начать ассоциировать себя с главным героем. И отчаянье, которое испытывает персонаж в финале, некая обреченность, тоже прекрасно обнаруживаются в душе потенциального читателя. Потому что современность активна и она предоставляет возможность для борьбы, действий, но при этом в глубинах сознания живёт червь сомнения — а что всё это даст?

«Киномания» отлично передаёт настроение если не современного мира вообще, то западной цивилизации уж точно. Уже это не позволяет поставить работе Рошака низкую оценку. Поверхность же книги весьма подвижная, сюжет продвигается практически детективно. И те, кому хотелось бы «Код да Винчи» или «Имя Розы» в киношном антураже, вполне могли бы порадоваться.

Безусловно, успех книге должна обеспечивать и тесная связь сюжета с конспирологической теорией. Люди их очень любят. И не только из-за того, что это пробуждаете фантазию и щекочет нервы, то есть возвращает в игровое состояние, но и в связи с тем, что такие теории позволяют почувствовать себя человеком, который вдруг стал причастен к каким-то сакральным, тайным знаниям. Это будто несколько поднимает над толпой, которая спит и не ведает.

Я же с этой книгой попала в затруднительную ситуацию — понимаю, что у неё немало достоинств и она хороша, но при этом меня она разочаровала. Я не читала никаких отзывов о ней, не предвкушала чтение, ничего не представляла. Потому для меня было весьма неожиданным то, что из камерной, кинофильской истории, вызывающей у меня приятные воспоминания о том, как я впервые попала в местный киноклуб в планетарии (кстати, тогда показывали «Земляничную поляну» Бергмана), уже во второй трети «Киномания» превратилась в историю про тайный заговор представителей религиозного течения, бесконтактный секс и ожидание конца света.

Думаю, у автора получилось растворить свои социальные идеи в достаточно динамичном сюжете с тайнами и твистом в финале, который вполне может развлечь читателя. Так что он, в определенной степени, делал то, что и один из его героев, режиссёр Макс Касл. И пока мы видим поверхность, невидимое почти незаметно проникает в сознание.

Отдельно стоит отметить примечания к «Киномании». Они роскошны и прямо достойны отдельного изучения.

Если книга побуждает читателя смотреть старое чёрно-белое и немое кино, задуматься о роли кинематографа в развитии личности и всего человечества в целом, значит, её стоит читать. Если книга заставляет обратиться к другим трудам автора и беспомощно барахтаться в философских и культурологических тонкостях определения истоков контркультуры в попытках понять смысл и значение film noir, то она чего-то, да стоит. Что я и сделала, являясь всего лишь рядовым зрителем, относящимся к кино как атавистическому развлечению, всю жизнь оценивающим фильмы на примитивно-обывательском уровне «нравится – не нравится». Но Теодор Рошак, показав глубокие знания киноведения, доказал, что кино вполне способно быть не только предметом глубокого исследования и научной полемики, но может иметь и метафизические, и теологические корни, превращаясь в фантасмагорию разума, вести к духовному возрождению, демонстрируя ретроспективу зла, а также вполне успешно насаждать массам очень даже привлекательную Великую ересь.

Основное свойство кинематографа как искусства – его способность показать то, что невозможно воплотить в действительности. По Рошаку настоящее искусство кино с помощью необычных эффектов являет зрителю то, что находится по другую сторону киноэкрана, противопоставляет реальность и иллюзию. Являясь теоретиком контркультуры, автор, вдохновлённый её основоположниками, такими как французские ситуационисты Ги Дебор, Р. Ванейгейм и др., в романе всего лишь повторяет идеи Дебора об использовании кино и телевидения как зрелища, умело подчиняющего себе людей (Ги Дебор, «Общество спектакля»). Контркультура исследовала политику сознания, и Ги Дебор, как один из организаторов радикального течения в ней, утверждал, что «общество по сути является зрительским», а «этот мир есть не что иное, как гнетущее псевдо-наслаждение», и при правильном использовании, кино, рекламы, можно управлять человеческим подсознанием. Синематограф также можно использовать не только в культуре, но и в борьбе социальных сил. Вот и вывел социолог Теодор Рошак в своей книге кино как новую форму пророчества, используемую в борьбе религиозных культов, и преподнеся читателю эту идею в форме метафизического триллера, попавшего в мейнстрим и ставшего культовым, который увлечёт поклонников этого литературного жанра, а заодно и любителей кино, в частности фильмов жанра «нуар».
И ещё одну идею Дебора отразил Рошак в книге: «Фашизм – это технически оснащённый архаизм» («Общество спектакля»), утверждая, что кино может стать и актом культурного убийства. Очень много рассуждая о том, что есть настоящее кино, а что фальшивка, о вульгарном и изящном искусстве, о цели кино, о его нравственном упадке, который отражается на обществе, он, всё же, сумел меня убедить, что разложенческий film noir не является интеллектуальной дешёвкой и вполне может занять свою нишу в искусстве кино.
В оригинале роман называется «Фликер» и заявлен как интеллектуальный бестселлер. Читая его, я, конечно, особого интеллектуального экстаза не испытывала, но есть моменты, которые мне хотелось бы отметить.

В книге несколько сюжетных и идейных планов: описывается жизнь пионеров киноведения и кинокритики, режиссёров и актёров, и образы некоторых мне показались вполне интересными (Кларисса Свон, Ольга Телл, Зип и Франни). Заставили улыбнуться сексуальные уроки главного героя, фанатика и историка кино, Джонатана Гейтса («Ты уверен, что видел Пудовкина?»), и его опыт тантрического секса. Удивили обширные знания автора в области кинотехнологий, вплоть до проекционной и её технического оснащения в 20-30-е годы, в области работы с камерой, монтажа и секретов режиссёрского мастерства. Его покадровый разбор фильмов – это же бальзам на душу киноманов!
Ещё один, наиболее важный план в книге – метафизический, на котором основана её основная идея. Игра света и тени, добра и зла, правды и лжи, реальности и выдумки, жизни и смерти, и двойственность души. Мерцание… Мерцание как дуализм всего сущего и мерцание как сложный трюк монтажа плёнки, мощнейшее средство воздействия на зрителя, о котором, кстати, тоже писал Дебор: «Есть два фундаментальных свойства монтажа — повторение и остановка... Больше не надо снимать фильмы — только повторять и останавливаться» (Джорджио Агамбен), а Годар талантливо воплотил в своих творениях.

Тусклый свет – пурпурная вспышка
Сверканье хрусталя – бледно-голубой –
Зеленые молнии. –
В этом вечном исступленном страдании –
Пожары гнева –
Внутреннее запустение –
Ужас великой тьмы
Великие дела – в океане
Мнимой бесконечности…

С. Кольридж. Из «Записных книжек за 1796»

Всё это можно воспринимать скептически, а можно и всерьёз, но, учитывая лёгкость и виртуозность «манеры исполнения» Теодора Рошака, книга вполне достойна положительной оценки.

Долгая прогулка-2018, бонусное задание, команда «Кокарды и исподнее»

Они садятся рядом с экраном потому, что хотят увидеть изображение первыми, пока оно еще свежее, пока оно еще не зачерствело, пока оно, побитое о барьеры рядов, обтертое спинками кресел, захватанное глазами зрителей, поблекшее, увядшее, изношенное, уменьшившееся до размеров жалкой почтовой марки и проигнорированное слившимися в объятиях любовниками на последнем ряду, не вернулось, словно испытывая облегчение, туда, откуда оно явилось.
Адэр Гилберт «Мечтатели»

В «Киномании» есть одна необязательная сцена, связанная с просмотром программного фильма классика французской «новой волны». Главный герой опрометчиво сравнивает любовный треугольник, образовавшийся между ним, остроязыкой критикессой Клариссой Свон и ее безалаберным дружком Шарки, с отношениями внутри «Жюля и Джима» Франсуа Трюффо. Клэр читает гневную отповедь и изгоняет неразумного любовника спать на диванчик в гостиной. Так Джонатан Гейтс узнает, насколько лично можно воспринимать кино. Если собеседник, неосторожно заявивший, что последний фильм Фатиха Акина – конъюнктурная поделка, никогда не получал от вас шавермой в лицо на глазах у изумленной аудитории фестиваля «Послание к человеку», вам будет немного сложно понять, что такого экстраординарного сделал Рошак. Если же вы можете перечислить весь триллион тарантиновских отсылок, будто всю его юность сидели на соседнем кресле в заштатном грайндхаусе, или мечтаете побить рекорд пробежки по Лувру, который поставили герои «На последнем дыхании» Годара и улучшили герои «Мечтателей» Бертолуччи, или, хотя бы, если знаете разницу между Фасбиндером и Фассбендером, кинотеатр «Классик» с радостью откроет для вас свои двери.

Джонатан Гейтс был запрограммирован родителями на юриспруденцию, но в ранние студенческие годы всерьез попал под очарование движущихся картинок. Он принадлежал поколению, выросшему в кинотеатрах, где с одной стороны Богги неподражаемо играл лицом кирпич, и лучезарная Одри Хепберн опускала долу глаза олененка Бэмби, а с другой - вываливался дешёвый шлак про деву джунглей, на лету теряющую бюстгальтер. Это были две стороны одной медали, призванные успокоить ошарашенную войной публику. Джонатан вступил в пубертат вместе с бунтующим без причины Джеймсом Дином, а его инициация совпала со сменой ветра. Цензура кодекса Хейнса изживала себя, маленькие экраны ТВ крушили популярность больших, как грибы после дождя, вырастали артхаусные кинотеатры, демонстрирующие более раскрепощенное европейское кино и «полуночный» трэш.

Одним из таких иллюзионов был «Классик», и его владелица Клэр преподала юному Гейтсу не один совмещенный урок. Она с легкостью рассуждала о Базене во время куннилингуса и выдыхала фамилию Эйзенштейн на пике оргазма (хорошо, что ученик был не особенно ревнив). Именно в это время Джонатану попалась редкая пленка с фильмом широко известного в узких кругах режиссера Макса Касла. Картина произвела на героя мощное впечатление, которое он оказался не способен объяснить, даже разложив ее покадрово. Будто его засосало в какое-то темное пространство, откуда он вернулся духовно замаранным. Кино открылось для него как шкатулка с двойным дном, хранящая внутри таинство, суть которого нелегко постичь. Так началась история долгого исследования Гейтсом творчества Касла, которое незаметно превратилось из киноведческих записок в конспирологический детектив, а затем и вовсе мутировало в неолуддистский гимн.

Долгая экспозиция романа представляет собой настоящий рай для синефила. Она охватывает историю кинематографа от зарождения до конца 1970-х. Рошак с легкостью перемещается между континентами, то закидывая кракауэрскую кость о влиянии немецкого экспрессионизма на становление нацизма, то заглядывая в редакцию журнала «Cahiers du cinéma», alma mater французской «новой волны», то возвращаясь на звездно-полосатую территорию, чтобы в компании трогательного карлика-шутера пережить губительную несправедливость маккартистской охоты на ведьм. Рошак умело вплетает в сюжет любопытные факты и незаметно стирает грань между реальным и вымышленным. В никогда не существовавшем Максе Касле угадываются черты творческой судьбы легендарного Орсона Уэллса, чьи фильмы всегда страдали от студийных ножниц и нелепой сборки. А потом Рошак делает ход конем и вводит в повествование самого Уэллса. Тот же фокус он проделывает, мельком сталкивая Клариссу Свон с ее реальным прототипом, критиком «Нью-Йоркера» Полин Кейл. Читателю открываются секреты студийного производства и хитрости операторской работы в полевых условиях, объясняются основы монтажа и построения мизансцен. Плотность детализации позволяет ощутить кинематограф как огромную вселенную внутри привычного нам мира. Взаимопроникновение занимательной фактологии и авторских фантазий превращают книгу в зеркало кинематографа – большую иллюзию, в которую хочется безоговорочно верить.

В части, посвященной непосредственно кино, ведущим персонажем, безусловно, является Клэр. Любой фильм для нее должен иметь смысл, а эстетика не может существовать вне этики. Даже гениальные формалистские упражнения не имеют права на существование, если в самой глубинной своей сути не служат принципам гуманизма. Она остро ощущает дуалистическую сущность искусства, способного служить как высокой, так и низменной цели, быть источником как света, так и тьмы, быть заряженным любовью или нести разрушение. Противовесом позиции Клариссы выступает видение Шарки, для которого технические трюки представляют гораздо больший интерес, чем идеи. Он же проповедует развлекательную функцию кино и восторгается артхаусными поделками, цель которых сводится к пустому эпатажу. Через размышления Джонатана Рошак приводит читателя к единственно возможному разрешению спора. Концентрат смысла всегда банален, чистая оболочка всегда пуста. Магия кино возникает где-то на стыке, в пространстве между кадрами, откуда сочится неизведанная сила, обретающая истинную мощь лишь при контакте с реципиентом, способным воспринять ее незамутненным разумом.

В своем исследовании кино Рошак останавливается на 1970-х, конец которых ознаменовался крахом Нового Голливуда. Деннис Хоппер беспечно промчался по экранам и растворился в солнечных лучах, Мартин Скорсезе написал свое Евангелие, а Фрэнсис Форд Коппола погрузился в самое сердце тьмы. Дальше – возвращение к студийному диктату, курс на блокбастеры и рекорды кассовых сборов. Кино окончательно утрачивает сакральность, ювелирная работа с подтекстами сменяется обнажением всего запретного, снятием всех табу. В романе пророком новой эры становится вундеркинд-альбинос Саймон Данкл, чей откровенно жестокий кинематограф («Изображение детей-людоедов, пущенные на мясо родители, извращенная эротика, кровавые убийства, разыгрываемые для смеха», вот это вот все) завораживает и одновременно отупляет, поражает техническим мастерством и предвещает наступление потребительского апокалипсиса. Деградация кино становится отражением деградации зрителя, без которого оно попросту не существует. Маниакально преданная важнейшему из искусств Клэр с большим удовольствием начинает выпивать на фуршетах, нежели смотреть новые фильмы («Больше не греет», - говорила реальная Полин Кейл). Шарки попадает под дегенеративное очарование панк-волны и подстраивается под толпы прыщавых подростков, с аппетитом поглощающих киноговно. Одновременно сюжет «Киномании» концентрируется на конспирологической линии, в соответствии с которой еретическая христианская секта на протяжении многих веков готовит человечество к суициду. Кажется, человечество наконец-то готово.

Обращение к религии катаров, их вере в двух богов, доброго и злого, в царстве которого мы и обитаем на земле, заточенные в дьявольские телесные оболочки, приводит в недоумение. Это слишком большая надстройка для подтверждения дуалистической природы искусства и, одновременно, слишком скомканная сюжетная линия. Интерес здесь, пожалуй, представляет заключенное в ней антиклерикальное высказывание, разрастающееся до критики любой пропаганды, для которой искусство – всего лишь инструмент, обязанный отвечать целям заказчика. В таком контексте фигура Макса Касла обретает трагичность и вызывает ассоциации с реальными режиссерами, чей потенциал был зажат в тисках советской или нацистской пропаганды. Устами Клэр Рошак называет, например, Лени Рифеншталь негодяйкой, но понятно, что это слишком наивное определение. Любопытно и то, что, как и личный режиссер Гитлера, Макс Касл искренне привержен в той вере, в которой был воспитан. Однако художник свободен от любых догматов, противится им. Религиозное учение катаров трактуется и воспринимается Каслом свободно и мудро. Он не страшится подчинять религиозную символику искусству, за что обрушивает на себя гнев старейшин своей секты.

Расправа катаров над своевольным режиссером кажется жестокой, но развязка обретает несколько иной смысл, если вспомнить, что сам Рошак был приверженцем неолуддизма и теоретиком контркультуры (в смысле – «контрцивилизации», критики техногенного общества). Неслучайно лейтмотивом романа проходят отсылки к «Сердцу тьмы» Джозефа Конрада. Изначально наработки для экранизации повести выглядят пугающей квинтэссенцией творчества Касла, который и сам предстает зловещим персонажем, манипулирующим сознанием зрителя. Однако, с позиции Рошака, возвращение к первобытному, озаренному мистицизмом состоянию, является благом. Писатель был сторонником малых форм хозяйствования, в которых только и можно достичь «разумного баланса потребностей и потребления». В контексте авторских взглядов то, что гениальный режиссер вынужден работать в условиях «каменного века», склеивая кадры птичьим пометом и выцарапывая спецэффекты прямо на ветхой пленке, это, вроде как, не баг, а фича. Главный герой, на протяжении всего действия напоминавший слепого котенка, дезориентированый и вечно ведомый – ни дать, ни взять вся западная цивилизация, - тоже ведь обретает смысл и успокоение, приноровившись творить искусство из говна и палок и удовлетворять плотские аппетиты по лунному календарю.

Одновременно с финальной критикой сайентизма и техницизма, подталкивающих человечество к самоуничтожению, происходит итоговое осмысление природы кино. Оно по-прежнему остается утешительной иллюзией, причудливой тенью на стене пещеры, которую отбрасывает непознаваемая реальность. Это маленькое волшебство, рожденное чьей-то безграничной фантазией на потребу улюлюкающей толпы. Искусство и развлечение, паточный бальзам для ран и отрезвляющий хлыст, орудие пропаганды и этическое мерило, игрушка дьявола и божественное око. Кино оживает короткой вспышкой в темноте кинозала, отражается в глазах безумных эскапистов, фанатиков и мечтателей, чтобы в следующий же миг сгореть в забвении небытия.

Наш мозг постоянно нас дурачит. Каждую секунду, каждую минуту мы видим что-то, осознаем что-то, воспринимаем что-то и верим, верим в то, что воспринятая нами информация объективна. Однако это не так. При всей совершенности нашего тела, продуманности его частей и слаженности взаимодействий мозг - самая уязвимая часть тела, потому что ему приходится анализировать. Желудок никогда не ошибается, потому что он не думает. Мозг ошибается постоянно, вселяя ложную уверенность знания. И как система самозащиты включается механизм, заставляющий нас сомневаться во всем тем сильнее, чем больше знаний мы имеем.

Явление апофении позволило нам воспринимать абстрактное искусство, в облачках видеть пенисы, а в разломах на стене предзнаменование Судного Дня. Безусловно, что есть какой-то механизм, который позволял людям на заре кино воспринимать череду движущихся картинок как единое целое. Автор называет это фликером, дав роману такое же имя. В русском переводе роман назван "Киноманией", где формула проста: есть кино и есть что-то темное и больное, заведшее героя в плохое место.

Молодой человек, любящий кино с ранних лет, начинает интересоваться творчеством Макса Касла, второсортного режиссера эпохи 20-40-хх годов прошлого века. Снимавший фильмы о вампирах и прочей мути категории "B", он не вошел в историю кино и почти канул в Лету, сохранившись только в памяти работавших с ними людьми. ИМаксом Каслом заинтересовался главный герой, вернувший фильмы в прокат. Речь идет об эпохе черно-белого кино, поэтому весь мир вокруг героя казался черно-белым. Именно этот период был выбран не зря, ведь противостояние света и тени на экране позже докручивается до противостояния Добра и Зла в мире.

В моей голове текст разделился на четыре части. Первая - это затянутое введение, описывающее сексуальные игрища и обучение азам кино с выработкой художественного вкуса главного героя, вводит читателя в описываемый мир, знакомит со всеми картинами, которые дальше всплывают в тексте. С одной стороны, эта часть очень затянута и скучна, так как нет почти никакой интриги или намека на "умбертоэковость", которую мне обещали в аннотации. Макс Касл всплывает лишь время от времени, набирая обороты со второй четверти книги. Полностью выдуманный режиссер дал огромную свободу автору-художнику, описавшему и включившему в повествование о реальных фильмах выдуманные визуальные произведения Макса Касла. Наверное, мне должно было понравиться описание работы кинотеатра, раз сама работаю в нем. Происходящего здесь трэша хватит на книгу точно, но это будет не о заговоре тайных орденов, а о простой человеческой глупости.

Мне понравилось как в процессе расследования и собирания по крупицам информации о Максе Касле начинает всплывать второй пласт, скрытый под псевдоочевидной "легкостью" его произведений. Его художественное мастерство и художественное видение позволяло ему делать произведения отталкивающими, страшными, апеллирующими к нашим атавистическим чувствам. Макс Касл - интересная фигура, некий отщепенец, подсознательно несущий в себе воззрения, взращенные в нем в сиротском приюте. Он вкладывает их в фильмы, создавая атмосферу обволакивающего тумана во второсортных ужастиках. Интересна психологическая линия с отношение режиссера к своим работам, осознающим их второстепенность, желающим создать что-то важное, но вкладывающего-вкладывающего в несколько секунд свое мироощущение. Мне понравилась художественная ниточка, протянутая между возрождением творчества Макса Касла и последующими трендами на трэш, отталкивающие картины, популяризирующие насилие, физиологичность и извращенность сексуального желания, отрицания норм фильмов. Я осталась довольна тем, как автор вписывает выдуманные им события в реальный историко-кинематографический процесс, используя реальный фильмы и имена актеров как якоря.

Третья часть посвящена расследованию героя и распутыванию клубка с альбигойцами и их мировым заговором. Эта часть - самая лучшая, так как отражает интересную тему - влияние религиозных постулатов на мировоззрение последователей. Все мы так или иначе мыслим в рамках неких парадигм, определенных какой-то религией и культурой, основанной на этой парадигме. Влияние религии на умы огромно и "Киномания" затрагивает этот вопрос. У Рошака все связанно между собой и многие детали, данные давным давно, оказываются важным в другом месте. Орден альбигойцев с их историей скрытого противостояния - беспроигрышны вариант. Масоны уже всем приелись, как и рептилоиды, а здесь что-то свежее и качественного уровня.

Книга отражает сразу же две эпохи - эпоху старого черно-белого кино и эпоху контркультуры. Автор затрагивает историю сект и еретических учений, отличия догматов одного религиозного варианта от другой, влияние это на умы населений, пусть это и поверхностно. Может, это заставит кого-то задуматься. "Киномания" отражает интерес общества к теориям заговоров, которые будут популярны во все века. Окружающая жизнь слишком банальна, поэтому мы так рады почитать, что за этой блеклой ширмой скрываются такие страсти. К тому же, это дает ощущение, что все происходящее в мире происходит не просто так, не потому что люди сами по себе мерзки, а потому что где-то есть злые силы, которые все это творят. И мы никогда не сможем доказать обратного.

В книге о фильмах есть интересный эффект двухслойности. Обычно фильм воспринимается однобоко. Даже самый талантливый режиссер не сможет заставить зрителя почувствовать холод, мурашки, бегущие по спине героя, запах серы и тому подобное, что способен создать писатель. Хотя в местном 12D кинотеатре обещают даже эффект "мыши", то все еще впереди. В "Киномании" восприятие фильма идет через описание киноряда и ощущения, которое испытывает герой, то есть как бы соединяя и компенсируя недостатки восприятия кино и текста.

До Эко автор в моем мнении не поднялся, потому что эмоционально книга не цепляет, порождая холод и дуализм восприятия. С одной стороны, интересно читать какие-то части, интересная задумка, а с другой - отвращает описанное, отвращает атмосфера и персонажи, которые тоже противоречивы. Главный герой аморфен, как многие главные герои, плывущие по течению и отдающие себя на волю событий и чужих воль. Он впитывает все, что говорит ему Клэр, но при этом в нем не проявляется ничего индивидуального, кроме способности быстро перенимать чужое, быть хорошим учеником. Как личность он никакой. Яркой фигурой задумывалась Карисса Свон, видный критик со специфическими сексуальными предпочтениями, высоким вкусом в киносфере и любовью к фильмам. Она вся такая противоречивая, яркая женщина, но ее линия вообще прошла мимо меня. До конца непонятная главному герою, она остается непонятной и читателю.

Основная моя претензия к "Киномании" - книге отчаянно не хватает художественности. Ну очень сухо, а ведь это далеко не научное исследование и не энциклопедия. Текст изобилует прилагательными вроде "гнетущий", "тревожный", "таинственный", "нечистый", но эти слова остаются лишь словами. Ни капельки не чувствуется никакой мрачной атмосферы, нет ничего, что бы эмоционально взволновало читателя, как-то зацепило. И вялый, медленно развивающийся сюжет со слабенькой интригой ситуацию только ухудшает.

Собственно, весь сюжет заключается в том, что главный герой романа исследует жизнь и творчество третьесортного режиссёра Макса Касла. Гг, кстати, как был поначалу наивным и доверчивым юнцом, так простофилей и остался, даже в конце книги в звании профессора. Амёбный, ведомый и совершенно никакой, он отлично подходит для чего-нибудь настолько же зряшного и бестолкового, как, например, всю жизнь ловить дурацкие малозначимые слухи о былых временах, гоняться за тенями и собирать крохи каких-то сокровенных писаний. И вот даже не переживаешь за него, персонаж-функция.

Характеры героев совсем не получились; видимо, планировалось, что читатель сосредоточится на истории режиссёра Макса Касла, что нас всех заинтригует неизвестность и таинственность его судьбы. Но нет. Вообще не понимаю, в чём интерес копаться в каком-то невнятном старье с такой маниакальной страстью. Я надеялась, что загадки Касла будут увлекательными, что сам он окажется масштабной, влиятельной, культовой фигурой, но ничего увлекательного в получившейся погоне за химерами нет - сплошная ерунда. С тем же успехом можно попытаться разобраться в судьбе любого другого мелкого режиссёришки, жившего полвека назад, о котором не осталось особо воспоминаний и документальных свидетельств. Жил, любил, кутил, снимал - ну молодец, но чем, бога ради, он примечателен?

К тому же, от Макса Касла нас постоянно уводят всё дальше и дальше в какие-то не особо связанные с сюжетом кинодебри: технические детали, термины типа частоты слияния мельканий и инерции зрительного восприятия, миллиард незнакомых имён и названий из мира кино начала-середины прошлого века (даже не уверена, что все они реальны - имена и названия из 30-70-ых годов для меня абсолютно пустой звук), пересказы отрывочных сцен из непойми каких фильмов, заумная критика и без конца перетираемые вопросы вкуса. Порой хочется взвыть от пространных рассуждений о качественных и интеллектуальных фильмах и помоечных, о том, как прискорбно, что низкосортное, вульгарное и недостойное кино, оказывающее развращающее воздействие на умы и вкусы публики, в итоге побеждает гениальную классику, и блабла в таком духе на много сотен страниц. Книга просто накачана бессмысленностями, бесполезной и неинтересной информацией, неряшливо сваленной в общую кучу.

Ради справедливости стоит сказать, что к последней трети романа терпение читателя слегка вознаграждается - происходящее становится пободрее, поинтереснее. Фокус смещается с темы кино на гонимые инквизицией средневековые религиозные ордена и связанные с ними конспирологические теории, дошедшие до современности тайные учения еретиков и спасение мира от очередного грядущего апокалипсиса. Динамичнее, правда, повествование не становится, мы продолжаем узнавать историю в час по чайной ложке, но и на том спасибо, что больше не шестнадцатимиллиметровые проекторы, катушки и монтажные склейки, не перечисление бесконечных режиссёров-классиков и актёров начала века и не весь этот киноведческий снобизм об интеллектуальном содержании. Разумеется, теории заговора и тайные организации, опутывающие весь земной шар и строящие коварные планы убить всех человеков, - это немного несерьёзно. Но хотя бы увлекательно для разнообразия, без этого книга была бы просто убийственно скучна.

Ну и напоследок не могу не сказать пары слов о буквально напрашивающемся сравнении "Киномании" с другой книгой - очень близким в плане задумки и сюжета "Ночным кино" Мариши Пессл. Сходство хорошо заметно уже по аннотациям. Но мне как читателю совершенно всё равно, какой автор был первым и стащил ли кто-то у кого-то идею, даже выяснять не полезу. На мой взгляд, "Киномания" проигрывает "Ночному кино", и проигрывает с треском: невнятно, путано, затянуто и ничуть не увлекательно, несмотря на претензии на изысканное теоретизирование о кино, несмотря на углубление в технические и исторические подробности. А у Мариши Пессл на похожем материале получился как раз-таки очень годный триллер с героями - яркими и запоминающимися личностями, с не дающей покоя интригой, мрачной и таинственной атмосферой и динамичным повествованием. И даже страшных теорий заговора, существующих в тайне древних религиозных орденов и прочей дэнбраунщины не понадобилось.

В начале, как и полагается, разберемся с терминами.

Синефилия – это любовь к кино во всех его проявлениях. Синефил тратит практически весь свой досуг на просмотр различных фильмов, восторгается теми или иными режиссерами и актерами, порой коллекционирует сопутствующую атрибутику (постеры, сувенирные фигурки и т.д.). Такой человек может бесконечно долго рассуждать о любимом кино, но при этом его высказывания будут предельно личными, непрофессиональными. Именно в кругу синефилов те или иные фильмы становятся культовыми, так же как и режиссеры с актерами. Попробуйте, например, фанату Квентина Тарантино сказать, что «Омерзительная восьмерка» затянута, то в лучшем случае вы услышите, что не понимаете высочайший уровень диалогов, в худшем – вас проклянут.

Часто слова «синефилия» и «киномания» употребляются как синонимы. Но это далеко не так.

Киномания – это повышенный интерес к кино, но не только к фильмам как таковым, а еще к аспектам его производства. Киноман не просто смотрит фильм, он его еще и анализирует. Такой человек оценивает уровень сценария, уделяет внимание актерской игре, вылавливает в фильме особо удавшиеся моменты, препарирует режиссерскую и операторскую работу, учитывает исторические и культурные контексты времени, когда была снята та или иная кинокартина. Многие киноманы рассуждают о фильмах на уровне профессиональных кинокритиков. Их можно даже назвать кинокритиками-самоучками. Киноман с удовольствием поговорит о том, что, например, «Довод» Кристофера Нолана оказался не столь удачным, как всем хотелось бы.

Теперь стоит разобраться с названием рассматриваемого романа Теодора Рошака.

В оригинале «Киномания» называется «Flicker». Этим термином в романе именуется быстрая смена света и тени в кинопроекторе. Собственно, именно этот эффект и позволяет нам видеть равномерное движение на экране. Если уж заниматься шапкозакидательством и не стесняться пафосных фраз, то можно сказать, что фликер является основой любого кино. В общем-то, несложно понять российских издателей, которые решили переименовать этот роман Теодора Рошака. Вряд ли много покупателей было бы привлечено вот таким вот названием. Фликер какой-то, разве это может быть интересно? Тем более, что, переименовав в «Киноманию», можно заинтересовать не только любителей конспирологических детективов (а по факту роман Рошака именно конспирологический детектив), но и, собственно, киноманов. Остается только один вопрос: сознательно ли было выбрано слово «киномания», а не «синефилия»? Потому что на идейном уровне понимания «Киномании» разница между этими терминами неожиданно играет роль и добавляет значения некоторым событиям романа. Но тут, конечно, сложно на глазок судить, необходимы достоверные сведения.

Джонатан Гейтс, главный герой, от лица которого и ведется повествование, в молодости и не помышлял стать киноведом. Да, он любил смотреть фильмы. Но шлялся по кинотеатрам исключительно развлечения ради. В конце 1950-ых – начале 1960-ых он увлекся европейским кино, так как там можно было увидеть голых женщин. В общем, парень проявлял вполне естественный интерес. И именно этот интерес привел его в маленький Лос-анджелесский кинотеатр «Классик», в котором всем заправляли волевая Кларисса Свон (Клер) и мягкотелый Дон Шарки. Обстоятельства сложились так, что Джонни быстро стал любовником Клер и стал помогать ей с кинотеатром. Шарки даже и не подумал ревновать, для него союз с Клер не был чем-то уж очень значительным, к тому же он и сам весьма любил похаживать налево. В общем, зажили они втроем настолько счастливо, насколько могли. В итоге Клер выковала из Джонни профессионального киноведа, и тот отправился делать университетскую карьеру. Теодор Рошак неторопливо и обстоятельно показывает профессиональное взросление своего героя. На глазах у читателя из невинного синефила вырастает матерый киновед, причем развитие персонажа показано плавно и убедительно.

В один прекрасный день Джонни довелось увидеть фильм малоизвестного режиссера первой половины XX века Макса Касла. Фильм этот поразил парня до глубины души. Так и началась его одержимость Каслом. Джонни увидел в его работах нечто такое, что можно было бы смело назвать гипнотическим влиянием. И желание разобраться во всем этом повело Джонни все дальше и дальше. Клер вовремя поняла происходящее и направила эту страсть своего ученика в, как ей тогда казалось, конструктивное русло: настояла на том, что именно фильмы Касла стали предметом его научных изысканий.

От фильмов Касла веет ужасом в буквальном смысле этого слова. Любой зритель после просмотра почувствует себя запятнанным. Одна из героинь (крайне второстепенный персонаж) так говорит по этому поводу: «Мать моя, этого достаточно, чтобы на всю оставшуюся жизнь отвадить вас от секса». Позже главный герой признает точность этого высказывания. Вскоре выяснится, что у такого эффекта фильмов Касла есть вполне рациональная причина. Дело в том, что режиссер использовал в своих работах всякие хитрые оптические приемы, которые и оказывали сильнейшее влияние на зрителя. Грубо говоря, ты их не видишь, а они работают. Джонни медленно, но целеустремленно разбирается со всей этой машинерией, узнавая все больше и больше о самом Касле. Рошак, не торопясь, разворачивает перед нами весь этот трудный интеллектуальный путь и предоставляет возможность с головой погрузиться в штудии главного героя и перипетии жизни Макса Касла.

По сути Теодор Рошак написал альтернативную историю кино. Макса Касла он наделил типичной биографией немецкого режиссера, начавшего работать в 1920-ых: умеренный успех на родине, эмиграция в Штаты, прозябание на вторых ролях в Голливуде, тотальное непонимание со стороны студий. Но замысел Рошака не сводится только к тому, чтобы описать правдоподобную биографию выдуманного режиссера. О, нет! Тут гораздо больше амбиций. Оказывается, что Касл стоит чуть ли не за всеми киношедеврами того времени. Начинает с того, что работает ассистентом на «Кабинете доктора Калигари» Роберта Вине, при этом он явно сделал большой художественный вклад в этот фильм. Дальше больше – именно Макс Касл дает ценные советы Орсону Уэллсу и Джону Хьюстону, мы узнаем, что именно он стоит за самыми запоминающимися сценами из фильмов этих режиссеров. Для большей достоверности Рошак вводит в повествование самого Орсона Уэллса (кстати, абсолютно восхитительный эпизод), который прямым текстом признает: да-да, это все не я, это все Касл. Таким образом Макс Касл оказывается этаким тайным благодетелем Голливуда, именно ему мы все обязаны великими киношедеврами того времени. Все это, конечно, позволяет в плане интерпретации совсем по-другому посмотреть на «Гражданина Кейна» и «Леди из Шанхая».

Чем больше мы узнаем о Максе Касле, тем ясней становится, что за ним стояли, собственно, те, кто научил его всем кинематографическим премудростям. С одной стороны, они его поддерживали, с другой – топили. Получается этакая двойная конспирология: сперва нас потчуют тайной историей Голливуда, а затем уже и тайной историей мирового кинематографа. А дальше еще больше – тайной историей прогресса человечества. И самое любопытное здесь то, как постепенно изменяется отношение главного героя к тому, что он узнает. Когда в третьей главе Шарки рассказывает ему о том, что кино изобрели тамплиеры, Джонни лишь скептически выслушивает его. Но уже в главе двадцать четвертой он сам готов поведать об этом глупому человечеству. К сожалению, Рошак не играет в двусмысленность, которая только пошла бы на пользу «Киномании». Если бы он хотя бы немного сместил фокус повествования и позволил читателю усомниться во всем том, что выяснил главный герой, поставил бы того в неоднозначное положение, это сделало бы весь роман гораздо интересней. В конце концов, уделяя так много внимания вопросу интерпретации произведений искусства, Рошак лишает читателя этой возможности. Когда дело доходит до сердца сюжета, автор становится железобетонно серьезным, благо материала для всевозможных домыслов более чем достаточно (история изобретения кинематографа действительно уходит корнями в далекое прошлое, в ней и впрямь полно всяких странных загадок, например, таинственное исчезновение Луи Лепренса). Да, повествование ведется от лица наивного простачка Джонни, который вполне может ошибаться, но построено она так, что в его ошибку даже самый скептичный читатель не поверит. Потому да – без тамплиеров дело не обошлось.

«Киномания» у Рошака получилась объемным романом. Даже несколько более объемным, чем надо. Да, некоторые эпизоды можно было бы подсократить. Да, некоторые сцены кажутся лишними. Но при этом надо отметить, что темп повествования нигде не провисает и нет откровенной воды. Повсюду в тексте обнаруживаются многозначительные намеки, но оценить их получится только после прочтения всего текста, все как полагается в хорошем детективе. Одно то, что у автора получилось достоверно показать эволюцию мировоззрения главного героя (от наивного здравомыслящего мальчишки до эрудированного ученого, потерявшего жизненные ориентиры), отменяет замечание про чрезмерный объем. Все-таки для такого вот фокуса нужна достаточно длинная дистанция. Кроме того, в романе есть еще несколько колоритных и запоминающихся персонажей, хотелось бы, конечно, больше, учитывая, что Рошак умеет таких выписывать.

Читатель «Киномании» с головой погружается в историю кино. Текст пестрит именами режиссеров и названиями фильмов. В этой мешанине легко запутаться, но тут на помощь приходят шестьдесят страниц комментариев (за них надо благодарить Григория Крылова и Юрия Алавердова). Если вам интересен кинематограф, то вы получите еще и огромный список фильмов для просмотра. Рошаку мало погружения в историю кинематографа первой половины XX века, он еще и весьма колоритно живописует, что происходило в данной области культуры во время действия романа (конец 1950-ых – середина 1970-ых), и вот тут-то всем досталось на орехи. Предупреждение: будет много смешного и язвительного.

Но самое лучше в «Киномании» то, как Рошак описывает все эти несуществующие фильмы Касла. Он делает это так, что сцены из них буквально стоят перед глазами. Безусловно, самое лучшее кино – это неснятое кино. Или безвозвратно утерянное. Ведь мы его можем только вообразить. А воображаемое идеально по определению. Так и хочется, чтобы какой-нибудь талантливый визионер (желательно Дэвид Финчер) взял и экранизировал «Киноманию». Но не ради конспирологического сюжета, а ради именно что тех несуществующих фильмов, которые смотрят ее герои. На главную роль, кстати, можно позвать какого-нибудь талантливого молодого актера. Ну, хотя бы Дэниэла Рэдклиффа. Бывший Гарри Поттер мог бы стать отличным Джонатаном Гейлом. Кстати, в конце 1990-ых шли разговоры об экранизации «Киномании». В 2003 году к этому проекту даже приписали режиссера Даррена Аронофски («Пи», «Реквием по мечте», «Фонтан») и сценариста Джима Улса («Бойцовский клуб», «Телепорт»), но дело не заладилось. Есть предположение, что продюсеров не устроило то, что фильм мог получиться слишком разговорным. Хотелось бы верить, что в сегодняшнюю эпоху телесериалов кто-нибудь из «Netflix» все-таки вспомнит про этот роман из начала 1990-ых и порадует нас реконструкцией несуществующих фильмов несуществующего режиссера Макса Касла.

«Киноманию» Теодора Рошака часто сравнивают с «Маятником Фуко» Умберто Эко. Действительно, «Маятник Фуко» вышел за три года до «Киномании», к тому же многие считают этот роман Эко чуть ли не первым в жанре конспирологического детектива. Это, мягко скажем, не так. Например, трилогия «Иллюминатус!» Роберта А. Уилсона и Роберта Шея, вообще, вышла в свет в 1975 году. Правда, скорее всего, Эко повлиял на Рошака. Он, собственно, повлиял на многих и многих. Хотя, исходя из такой логики, надо признать, что Рошак в свою очередь повлиял на Эко. Это легко доказать сравнением последних трех глав «Киномании» и романа «Остров накануне». Тем более, что третий роман Умберто Эко вышел через три года после публикации «Киномании». В общем, на все эти сравнения действительно не стоит обращать внимание. Тем не менее, стоит сказать, что Рошак проявил новаторство не в теме конспирологического заговора (что может быть банальней, в самом-то деле?), а в том, на каком материале он раскрыл свой сюжет. В 1991 году еще не было так очевидно, что реальная тайная история кино может стать основой для увлекательного повествования. При этом Рошак умудрился изобразить мир кино не через повседневную жизнь голливудских звезд (в которой, как известно, много чего происходит – и грязного, и таинственного, и странного, и нелепого, а еще и очень скучного), а через повседневную жизнь зрителя. И вот этот-то ракурс можно признать за гениальное открытие. Любой читатель смотрел кино. Любой читатель хотя бы раз строил какие-нибудь теории по поводу того, что увидел. Любой читатель может понять аффект от сильного фильма, ведь он хотя бы раз его ловил. Потому любому читателю будет близок главный герой «Киномании». И вот таким простым образом Теодор Рошак и приближает к нам все эти тайны тамплиеров.

Главный фокус «Киномании» заключается в том, что она работает примерно так же, как и фильмы Касла. Они подспудно сообщают нечто зрителю, зритель не замечает этого, но подсознательно усваивает. Главное всегда должно быть сокрыто, не высказано. Есть шанс – если все, конечно, сделано правильно, – что тогда главное все-таки доберется до адресата. А любая прямо высказанная идея имеет шанс натолкнуться на стену непонимания или же отказа понимания. Рошак делает основой своего романа фантастическое допущение (внимательный читатель не раз задумается о степени фантастичности этого допущения), что через скрытые элементы в фильмах можно программировать человека. По сути любые фильмы в «Киномании» являются инструментом манипуляции. А следовательно, весь кинематограф предстает злом. Может показаться странным, что в таком страстном романе про кино обнаруживается такой нигилистический смысл. Хотя что вы хотели от автора, который считал себя неолуддитом? И что показательно, все киноманы в романе «Киномания», в общем-то, очень плохо кончили. Погоня за высшими смыслами не привела их ни к чему хорошему. С сенифилами автор обошелся помягче, но тоже нельзя сказать, что прямо-таки хорошо. Тут счастливы те, для кого кино ничего не значит, те, кто свободны от его тлетворного влияния. Вот такой вот разворот на сто восемьдесят градусов, господа хорошие.

Наверное, любой последовательный киноман, прочитав «Киноманию», должен был бы воспылать праведным гневом и разорвать книгу на части. Но все-таки как же тут интересно написано про все эти фильмы… Да и все эти вариации истории кинематографа так хитроумны… Ну, разве выкинешь такую книгу? Просто ее можно не перечитывать целиком, а оставить памятные закладочки в самых удачных местах. Ведь порой и какой-нибудь фильм нам ценен исключительно парой прекрасных ракурсов.

Неожиданно вспыхнувшая страсть к кино, знакомство с творчеством режиссера, о котором не слышал, казался бы никто, загадочное исчезновение и тщательные поиски, информация собираемая по крошке, желание написать книгу и посвятить одному персонажу, влюбленность на фоне изысканий и неожиданный успех - все это напомнило "Книгу иллюзий» Остера. 
Даже финал той книги и события этой в какой то момент становятся ужасно похожими, только вопрос, почему все кончилось так быстро и внезапно, в отношении «Киномании" не возник ни разу!
Она огромна, как чехол для танка. 
В основном слушала и время затраченное на ее прочтение, просто чудовищно, да и Ерисанова постаралась, добавила перчинки, как всегда х) 
Велик был не только объем, но и удовольствие от чтения. Увлекло огромное количество отсылок, фактов, биографий деятелей кино, как настоящих, так и вымышленных.. Было впечатление, что они составляют половину текста. Читая, попеременно попискивая от восторга, успевала жалеть людей, которые совершенно равнодушны к кино, но эта книга досталось им по какой нибудь игре без права выбора. Бедняги! 

Герой рос, находил себя, единомышленников, влюблялся, загорался и потухал, взрослел, а паралельно развивался и кинотеатр, в котором делались робкие шаги в мир кино. И следить за развитием каждого было безумно интересно!
Невероятно круто было наблюдать, как из крошечного уголка "не для всех", жизнеобеспечение которого поддерживали, не желея сил и времени, работая в убыток себе, лишь два энтузиаста, он превращается в пошлое, потерявшее индивидуальность, шикарное заведение, а потом открывается второй зал, с так полюбившейся всем атмосферой спокойствия и интимности. 
И как в кинотеатре меняется репертуар, от старого-доброго, знакомого с детства кино до бесстыдного, экспериментального, экремального, от классики до откровенного киношлака. И как меняются зрители: от скучных снобов, духовно прекрасных дев, срывающих голос в спорах о вечном до подростков, заброшенных и скучающих, жадных до впечатлений, которым для полного спокойствия разрешено выкурить косячок до просмотра. И как со временем и опытом, меняются вкусы героев, однажды влюбившихся в кино и сохранивших эту любовь на всю жизнь. 

Сюжет очень затейливый, множество витков, ложноножек, интриг и тайн, теологического, забавного, но в то же время ничего лишнего, динамичность и одновременно плавность повествования. Невероятные идеи о средневековом кино, очень убедительные фильмографии вымышленных режиссеров и инструментов, с помощью которых можно увидеть намного больше!

Как же прекрасно, развлекаясь, узнавать что то новое, встречаться с уже знакомым, но немного позабытым, вспоминать что были годы, когда были интерес и возможности тратить на кино и разговоры о нем часы, дни.

Лампомоб-2018
12/13
Те, кто меня действительно хорошо знает, были сильно удивлены, когда узнали, что я читаю "Киноманию". Да больше того, они даже от сочетания я и Мариша Пессл пришли в замешательство. Хотя Мариша - это было для разгрузки мозгов, детективно и триллерно, вполне себе подходит для ноября, когда мне уже пора отдохнуть от серьезных книг, и развлечь уставшую голову. :)
Как выяснилось при беглом просмотре внезапно возникшей из-за ДП кучи рецензий, многие от "Киномании" ожидали того же - кинотриллера, ну на худой конец конспирологического детектива, а оказалось всё много хуже/много лучше по-другому.
Для меня это было какое-то странное время - чтение "Киномании". Дело в том, что жизнь его главных героев настолько не соответствует мне сегодняшней, что я периодически ловила себя на ощущении, будто читаю книгу об инопланетянах. :) Потому что я уже лет десять фильмы практически не смотрю (иногда только что-то почти случайно пересматриваю), и вообще визуальных кинообразов стараюсь всячески избегать. В этом нет какой-то специальной идеологии, а если даже и есть, то я не задумывалась, какая именно - просто так сложилось. Кино отнимает слишком много времени из моей жизни и требует слишком много внимания. Мне и того, и другого, похоже, просто жаль. Да, кино само по себе может дать человеку многое, помимо простого времяпрепровождения, но я, видно, в юности вобрала в себя максимум необходимого, а излишнее потреблять не хочу.
Вот потому я читала не книгу о реальной и вымышленной истории кино, не производственный роман о процессе создания кинопродукции и технических особенностях этой деятельности, и уж тем более, не конспирологический опус о розенкрейцерах/тамплиерах/манихейцах/катарах/сиротках бури. Я читала историю человека, роман, наглядно демонстрирующий не только этапы взросления (именно первая его часть мне понравилась больше всего), но и последовательное саморазрушение героя, который превратил в Idée fixe своё юношеское увлечение. Впрочем, любое зарождение интереса всегда увлекательнее состоявшейся одержимости. И для меня было главным огорчением романа осознать, что Джонатан так и не вырос из Макса Касла, так и закопался в нескольких сохранившихся его лентах, посвятив ему не только начало своей творческой деятельности (кстати, всегда восхищалась тем, как студенты выбирают в американских университетах темы своей научной деятельности - никаких формальных рамок), но и став в итоге настолько узким специалистом, что его местом в науке можно определить разве что щель в стене, а не полку в кинохранилище. Кстати, забавная вещь, сейчас поймала себя на том, что пытаюсь написать "в книгохранилище" - не хочет голова моя анализировать кино, упорно не хочет. :)))
В общем, я снова готова признаться, что прочитала какой-то совершенно другой роман, а в неоднократно отрецензированной внимательными читателями "Киномании" Теодора Рошака ничего не поняла. Потому что в работе фликера, когда покадровое мерцание света и тьмы превращает происходящее в некое подобие нереальных событий (с юности помню этот жутковатый эффект - у нас его использовали на дискотеках), я в этом романе в светлых кадрах поймала грустную историю возникновения и развития одержимости в отдельно взятом американском юноше, творческие метания еще одного одержимого человека - того самого немецкого эмигранта Макса Касла, а также размышления о природе и значимости ста лет киноискусства - о его немом детстве, веселой музыкальной юности, о нуарном и драматичном взрослом периоде, о странном упадке пожилого и старческого периода - о концентрированности на собственной сексуальной состоятельности, о желании нравиться, о продажности и об одиночестве...
Минусов, то есть темных кадров в этой истории достаточно. Я не стану даже останавливаться на всей этой религиозно-конспирологической составляющей - эти темы в литературе я едва переношу, но благодаря Робу Бразертону теперь с куда большей терпимостью воспринимаю само возникновение теорий заговора, а вот чисто технически идея интеллектуального воздействия на человечество силой только киноискусства выглядит довольно жалко. Наше любимое человечество с куда большим умением занимается саморазрушением всё время своего существования, но за это время себя не то, что не уничтожило, а увеличило многократно.
И все-таки мысль создать продукт для массового потребления, который, исподволь воздействуя, донесет до конечного потребителя главную для творца идею, та мысль, которая связывает Саймона Данкла с его зрителями и Теодора Рошака с его читателями - весьма неплоха. Именно благодаря этому большое число пытливых и вдумчивых читателей, прочитав этот толстенный роман, бросились изучать основы мировоззрения Рошака, историю кино или его отдельных направлений, а также идеологию катаров, альбигойцев и других еретических религиозных групп.
А коварно почти не захваченная воздействием интеллектуального бестселлера я просто взялась за другую книгу, оставив себе пометку когда-нибудь, при случае, пересмотреть повнимательнее "Гражданина Кейна" и "Детей райка". И то не факт, что руки дойдут... :)

В 1967 году Полин Кейл (прототип Клер Свон в романе Рошака) в рецензии на фильм «Бонни и Клайд», только что вышедший в прокат, но уже успевший категорически не понравиться «великим» кинокритикам, призывала зрителей: «Отнеситесь к фильму серьёзно. Искусство – это не обязательно «черно-белый» Антониони, где двое отчуждённо бредут по берегу». В связи с чем возникает вопрос: а что такое искусство? Неужели то, к чему серьёзно относятся?

Действие «Киномании» начинается в середине 50-ых годов, когда юный студент Лос-Анджелесского университета Джонатан Грейс под влиянием Клер Свон, владелицы репертуарного кинотеатра и по совместительству кинокритика «новой школы», решает вместо юриспруденции посвятить свою жизнь изучению киноискусства со «специализацией по истории и критике». В качестве темы дипломной работы, опять же по совету Клер, герой выбирает творчество малоизвестного голливудского режиссёра немецкого происхождения Макса Касла или фон Кастелла. Творческая биография Касла типична для художника-эмигранта того времени: режиссёр-вундеркинд получил известность в Германии после Первой мировой войны, в 20-ые годы переехал в Голливуд, где заключил крупный контракт на постановку масштабного исторического фильма. Когда съёмки были завершены, выяснилось, что полученный результат – одиннадцати часовая кинопровокация на библейскую тему - на экраны никогда не выйдет. После чего голливудский рай превратился для режиссёра в кошмар. Отстранённый от «серьёзного» кино, Касл был вынужден снимать фильмы категории Б: истории о вампирах, зомби и прочей нечисти. Но даже в низкобюджетных и не претендующих на художественную значимость фильмах режиссёр, как выяснилось, смог достичь высот подлинного искусства.

Жуткие фильмы Макса Касла, как убедились Джонатан и Клер, оказывают невероятно сильное эмоциональное воздействие на зрителя. В работах режиссёра отчётливо проявляется эффект «чистого кино», когда несмотря на примитивный сюжет, отвратительный замысел и неважную актёрскую игру, сами съёмки (режиссёрская работа) проведены таким образом, что зритель потрясен до глубины души. Естественно, у Джонатана и Клер, как у профессиональных кинокритиков, возник вопрос: как режиссёр добивается подобного эффекта? Однако мрачная атмосфера касловских фильмов, жёсткие сцены насилия и эротические фантазии в духе докодексового Голливуда, отсутствие повествовательной структуры в сочетании с навязчивым ощущением надвигающейся беды не позволяют Клер «объективно» оценить творчество режиссёра-экспрессиониста. Клер, в отличие от своего прообраза Полин Кейл, является сторонницей интеллектуальной интерпретации кино: в любом фильме для неё главное – поиск смысла, тогда как для Джонатана наибольшую ценность предоставляет чувственная непосредственность. Задача кинокритика, по мнению Джонатана, показать, что делает произведение таким, какое оно есть, а не объяснить, что оно значит. (К слову, только такой подход к киноискусству делает возможным изучение контркультуры, для интеллектуальной интерпретации контркультура не доступна: там нечего «осмысливать».)

Наибольший интерес в этой части романа вызывают художественные пересказы фильмов Касла, блестяще выполненные Джонатаном, и образ Зипа Липски, оператора, работавшего с Каслом на нескольких постановках. В целом здесь много разговоров о кино - старом, времён Золотого века Голливуда, и новом: неореализме, Французской новой волне, теории авторского кино; цитат из кинокритиков и теоретиков кино: Андре Базен, Александр Вулкот, Зигфрид Кракауэр, Йонас Мекас, Жорж Садуль; богемной жизни Лос-Анджелеса 60-ых - секс, наркотики, искусство. В условно второй части романа, когда Джонатан отправится в Европу собирать информацию о Максе Касле и когда его поиски якобы обретут «конкретную» цель, «Киномания» качественно изменится, но впечатлений от первой хватит, чтобы с интересом дочитать до конца.

Итак, успешно справившись с дипломной работой, Джонатан Грейс завоевывает признание и уважение в профессиональных кругах, его научная карьера успешно развивается и для закрепления статуса «человека, открывшего миру Макса Касла» герой собирается написать о режиссёре большую книгу. Однако в процессе работы герой теряет контроль над предметом своего исследования. Случай в истории кино не редкий, сразу вспоминается «Ад» Анри-Жоржа Клузо, но причина, по которой нечто подобное происходит в романе, выглядит надуманной. Теодор Рошак, имеющий репутацию «трубадура религиозно-мистических настроений в молодёжной контркультуре», по-видимому, не мог обойтись без метафизики в романе о кино. Однако его герой – застенчивый и простодушный «серый воротничок» - легко ограничился бы анализом технологии: движение камеры, композиция кадра, оптические эффекты, монтаж, - не пытаясь «проникнуть» в тайну содержания. Полагаю, автор сознательно стремился соединить содержание и форму, интеллектуальный и эмоциональный подход к кинокритике, чтобы обнаружить «начальный опыт искусства» - орудие ритуала. С точки зрения киноведения, сюжетный ход с «сиротками бури» можно оправдать, но с точки зрения литературы, на мой взгляд, появление религиозно-мистической составляющей деклассировало «серьёзный» роман до уровня «модного», что само по себе неплохо, но как-то банально.

«Неудача» Грейса в романе представлена как наказание. Деградация героя, как критика и как человека, началась в тот момент, когда он посмотрел фрагмент неоконченного фильма Касла «Сердце тьмы». Режиссёр, которому актриса абсолютно доверяла, вышел за рамки дозволенного, по сути, совершил преступление, но профессор Грейс думает о другом: какой невероятной получилась сцена. Судьбы главных героев романа очень точно описываются знаменитой цитатой из когда-то культового, а теперь просто классического фильма «Беспечный ездок»: we blew it. Всё очень просто: контркультура может существовать только в оппозиции к культуре традиционной (и поэтому контркультура не является искусством в строгом смысле: она несвободна). Фликер, свет-тень. Как только авангард превращается в мейнстрим, он умирает, точнее - теряет самое главное, чем обладал. Худшее, что может случиться с произведением контркультуры, – получение официального признания. Возможно, именно в этот момент арт-хаус превращается в дерьмо. Скульптура – в унитаз. Картина – в пятно. Музыка – в шум. Не смотреть на ярлыки; проще относиться к фильмам, помня, что экспериментальные постановки, скандальные сюжеты и когда «двое отчуждённо бредут по берегу» - а именно так заканчивается «Киномания» - тоже не обязательно искусство. Видеть вещи такими, какие они есть – главное, чему учит роман Теодора Рошака.

История развития кино в остросюжетном жанре. Не нонфикшен, художественная проза самой высшей пробы. При том, что это, все-таки, наверное, и конспирологический триллер и детектив и роман воспитания, даже в чем-то. Жемчужина. Бриллиант. Тотальный постмодерн. Чтение "Киномании" - лучшее, что может случиться с поклонником киноискусства. Под киноискусством я понимаю киноискусство, а не поделки о супергероях. Хотя, при всей невообразимой насыщенности книги информацией о кино как таковом, о людях, его создававших, в первую очередь, в середине прошлого века, ключевое внимание уделено жанру хоррора. Автор как бы, намекает, что тут важно скорее "как", чем "что". Решусь определить, что ключевая история романа - о манипулировании сознанием, не больше и не меньше, и пусть бросят в меня кинопроектором те, кто скажет, что это спойлер. Ведь всё кино - манипулирование сознанием, не так ли? Поэтому "что" в настоящем кино надежно спрятано под "как" и говорить об этом прямо - не принято. А иногда и очень опасно, добавляет Теодор Рошак.

Должен честно предупредить, что часть книги состоит из бесконечных перечислений фильмов, режиссеров, актеров и обстоятельств их взаимодействия. Вдумчивого читателя пугать это не должно. Тем более, что это абсолютно оправдано, так как позволяет нам лучше понять постепенное вовлечение героя в киномир и его растворение там, практически, без остатка. Опять-таки мы, кроме авантюрного романа получаем еще и кино-энциклопедию.

"В ходе наших коротких деловых взаимоотношений Шарки уводил меня в кинодебри, о существовании которых я и не подозревал, — начиная с бесконечно сложной экспозиции «Шанхайского жеста» [«Шанхайский жест» (1941) — экзотическая драма Джозефа фон Штернберга.], который он считал «метафизической порнографией высочайшего уровня». После этого он принимался петь бесконечные хвалебные песни в честь фильмов Марии Монтес и Джуди Канова […Марии Монтес и Джуди Канова. — Мария Монтес (1912–1951) — актриса родом из Доминиканской Республики, начинала как фотомодель, дебютировала в фантастической комедии «Невидимая женщина» (1940), снялась также в фильмах «Та ночь в Рио» (1941) и др.; с 1948 г. жила и снималась во Франции. Джуди Канова (1916–1983) — американская актриса, начинала карьеру как танцовщица и певица в ночном клубе; лучшие ее фильмы — «Жанна Озарк» (1942) и «Болтунья» (1943).]. Главный тезис его мудреных словесных изысканий состоял, кажется, в том, что они — лучшие актрисы всех времен, потому что просто отвратительны".

Перевод книги изначально был выпущен небольшим тиражом, прошел незамеченным и мгновенно стал редкостью. И тут слава настигла ее. До тотальной цифровизации долго купить книгу можно было только у букинистов и, сдается мне, что ее обладатели скрывали факт владения текстом, выдавая суждения автора о кино и режиссерах за свои собственные. Потом роман стали переиздавать.

Я узнал об этой книге из одной критической рецензии на "Тайную историю кино (ТИК)" Евдокимова, где последнего обвиняли в плагиате (совершенно зря, причем, - никакой особой связи, кроме помешанности на жанре как таковом). В гораздо большей степени наблюдаю влияние Рошака на такой раскрученный проект, как "Ночное кино" Мариши Пессл, который, на мой взгляд, представляет собой сильно опопсевший вариант идей "Киномании" с добавлением изрядной доли взболтанного до пустого, но неразмешанного в порожнее твинпикса.

Оригинальное название романа Рошака - "Фликер" (технический прием при монтаже кинофильма, вокруг которого завязан сюжет). Роман читается как эссе о кино середины прошлого века, только примечания и ссылки занимают страниц 70. Интрига и детективный сюжет здесь не самое главное, хотя они имеют место быть. Верно кем-то сказано: книга помешанного на кино о помешанных и для помешанных же. Роман обладает особой атмосферой текста-расследования, очень личной интонацией рассказчика, делящегося с читателем сокровенным. Главный герой исследует судьбу Макса Касла (собирательный образ, Ланг и Мурнау приходят в голову в первую очередь), немецкого режиссера, эмигрировавшего в США. Касл не только применяет уникальный способ воздействия на зрителя в своих трэшевых фильмах ужасов, но и стоит за многими великими фильмами, например, Орсона Уэллса. Истоки процесса ведут в средневековье, а итогом должна стать гибель современного мира, но поверьте, для Рошака это только повод. К сожалению более подробно раскрывать тайны книги не прилично, но не могу удержаться от того, чтобы не высказать своего восхищения догадкой автора о том, что кино изобрели катары. Я так и знал.

Вывод: "Грандиозно". Эпических масштабов вещь. Теодор Рошак - историк, культуролог, автор революционного научного труда "Истоки контркультуры" (1968), специалист по экопсихологии, - порадовал синефилов, несомненно.