Рецензия на книгу
Киномания
Теодор Рошак
Аноним31 мая 2018 г.Pulp fiction
Испокон веков каждый деятель искусства мечтает найти свой Грааль – в литературе, музыке и, разумеется, в кино. Как заполучить зрителя? Как заставить его не просто отнести все деньги в кассу, а взаправду манипулировать им, подчинить себе полностью, напугать до смерти или рассмешить до икоты, заставить зарыдать, или, проще говоря, поклоняться? Ведь кино – это магия, обман зрения, ловкий фокус, во время которого ты смотришь во все глаза, а у тебя в это время уже вытащили бумажник, документы и душу.
Теодор Рошак – личность во многом знаковая для осознающих термин «контркультура». В лихорадочно меняющихся шестидесятых Рошак смотрел по сторонам: что происходит с культурорй, с молодым поколением, с миром наконец, брал интервью у Костанеды, рассуждавшем о легализации наркотиков и о той лёгкости, с которой приходят к нему новые образы, о влиянии этих галлюцинаций на его творчество. Искусство расширяет сознание или расширенное сознание сублимирует искусство? Рошак расширял своё сознание тоже, но иначе – в какой-то момент, его социологические исследования привели его к тому, что пора было открыто заявить миру о том, что влияние научно-технического прогресса на окружающее слишком велико и слишком пагубно. Мир гниёт, но почему этого никто не замечает? Повсеместное отупление, расцвет дешевого и быстрого, глупого и абсурдного, легкий секс, легкие наркотики, легкий рок-н-ролл: погодите, это только потом станет ясно, что мы будем изучать это всё в университетах и посвящать диссертации и этому поколению и её плодам, потому что, разумеется, понятно: всё циклично. Змея ухватила себя за хвост, и в новом витке истории появляется новое, категории В или D, которое при ближайшем рассмотрении кажется глубже, умнее, острее: синдром поиска глубинного смысла, который позволит повысить и категорию изучаемого, и, в общем-то, свою собственную. Рошак, в 1969 году выпустивший свою легендарную без шуток «Историю контркултуры», почти через двадцать лет вернётся в то безумное время уже в художественном тексте. Его «Киномания» - если и не переосмысление всего культурного пласта ушедшего времени, то ностальгический оммаж себе самому из лихих шестидесятых.
Роман монументален – и, без сомнения, это практически зеркало для самого автора; вглядываться в него – всё равно, что искать там и самого проповедника неолуддизма и «революции долголетия» посредством замены секса на «общение и заботу». «Киномания» - выжимка среза эпохи, авторский «привет» поколению бэби-бумеров, вызов, бесконечное погружение на самое дно мрака – не в том смысле, что автор пытается кого-то напугать дешёвыми спецэффектами, который каждый совершенно точно мог встретить в любой кинострашилке, но показать – одно из важнейших искусств в мире в состоянии уничтожить, размазать, выжать кишками наружу и прихлопнуть сверху каменной плитой. Оно в состоянии превратить человека в овощ, не используя никаких галлюциногенов. Оно может заставить его тупо ржать, смотря в темноту, вглядываясь в движущиеся картинки, рыгать, задохнуться в рвоте. В целом, действительно, может. И человек не будет особенно сопротивляться – он уже на крючке и просто не поймёт момента, когда его туда подсадили. Наживка первые секунды всё-так очень заманчивая, верно?
Юный студентик Джонатан Гейтс, пустой и полый поначалу, случайно знакомится с миром кино. Его пустота подчёркивается – Джонатан не разбирается ни в кино, ни особенно в литературе, ни в истории, блеет что-то на тему тамплиеров, когда про них заходит речь, путается в фамилиях режиссёров – но вряд ли его можно в этом упрекнуть, потому что он всего лишь молод и горяч, а молодых и горячих интересует обычно немного другое. Каким-то чудом он попадает в лапы паучихи Клариссы Свон – хозяйки местного кинотеатра «Классик». Клер буквально живёт в кино, она заражена им, как вирусом – её задачей внезапно становится наполнение полого существа, этого её нового любовника хоть каким-то смыслом. Смысл, доступный ей – это кино. Им она наполняет Джонатана до краёв, не унимаясь даже во время сексуальных игрищ, бьющих через край. Постепенно погружающийся в эти киноволны, любовник не замечает и сам, как тоже заражён - но, впрочем, апогей своей болезни он обнаружит несколько позже - когда заметит Клэр за просмотром случайного малобюджетного фильма ужасов некоего Макса Касла, забытого немецкого экспатрианта, от которого в Голливуде остались только рожки да ножки - то есть, совершенно дикие слухи и небылицы, а сам он якобы погиб во время войны.
Мак-с Кас-л, кончик языка совершает путь в четыре шажка вниз по нёбу, чтобы на последнем толкнуться о зубы. Свет моей жизни. Огонь моего кинопроектора.
Тот факт, что совершенно незаметно для себя молодой студент провалится в Касла, как в бездонную яму, едва ли не очевиден. Касл, снимающий фильмы той категории, где вампиры не просто пьют кровь, а отрывают руку целиком, со временем открывается (или позволяет себя открывать) всё больше. Он - мастер на загадки и кунштюки, человек с загадочным прошлым и отсутствующим настоящим, становится объектом исследования для теперь уже профессора Гейтса, создавшего вокруг Касла новый культ. Гейтс обязан будет узнать - иначе, понятное дело, ему не жить теперь спокойно на этом свете, в чём секрет Касла. Что за мрачные тайны скрывает его детство в сиротском приюте под крылом загадочного религиозного ордена, который, кажется, вовсе и не рад, какого птенца выпустил на волю в искусство.
Конечно, очевидны сравнения Касла с очередным вполне реальным человеком – кинорежиссёром Фрицем Лангом, однако, куда больше параллелей можно обнаружить, посмотрев ленты менее известного Эдгара Ульмера, эмигранта из Австрии, прозванного мастером света и тени и даже вундеркиндом Голливуда. Голландские углы, искажение перспективы, игра света и тени, наложения плёнки, которые критики привыкли звать «сновиденческими» - Ульмер снимал такие странные картины, как будто просто вырезал их из своего воображения. «Иуда в каждом из нас» – это его «Величайший грешник мира» с натяжкой (Ульмер был оператором), но вполне узнаваемый для параллелей – впрочем, Рошак, который и сам мог бы преподавать киноведение в каком-нибудь университете, создаёт Касла, как Франкенштейна, из разных кусков плёнки, которую так же насиловал ножницами – добавляет туда и Орсона Уэлса, и самого себя, отрицающего все религии вообще. После всех этих монтажных склеек получается целый Макс Касл, сиротка бури, опальный вундеркинд, не просто преступивший черту, а продолживший гонку дальше.
Один из персонажей "Киномании" задаст логичный вопрос - разве кино это религия? Ответ для Джонатана Гейтса почти однозначный. Можно молиться на экран, искать в нем божественное начало, но не стоит забывать и о том, что в этой безликой белизне можно найти самого Дьявола. Любая бомба могла бы использоваться во благо, но зло всегда находит варианты - и вот, прекраснейшее из искусств дёргает зрителя за ниточки, превращает в фанатика, развращает, обезличивает - попади оно в руки человеку, который так же когда-то упал в бездонный колодец братьев Люмьер.
Как и любое искусство, кино все же как глина, все зависит от мастера. Борьба Света во Тьме - самая очевидная метафора для происходящего. Зрителю важно помнить: вглядываясь в эту темноту, можно достигнуть совсем других берегов, стать едва ли не бессмертным. Увидеть свет в конце тоннеля. И посмотреть это кино ещё раз.
442,9K