Der Tod in Venedig und andere Novellen

Наверное никогда не смогу полностью связно передать словами того,что думаю об этой книге.

Откинувшись назад,безвольно свесив руки,подавленный-мороз то и дело пробегал у него по коже,-он шептал извечную формулу желания,презренную,немыслимую здесь,абсурдную,смешную и всё же священную:"Я люблю тебя!".

О,как меня зацепила эта фраза. Наверное,каждый,кто любил в своей жизни,пребывал в таком состоянии. И конечно,печально говорить эти слова в никуда,зная,что тот,кому они предназначены,их не услышит. Осознавать,что вам не быть вместе,и опять бежать за объектом свой любви,страсти,одержимости,преследуя его,используя любую возможность для того,чтобы увидеть его вновь.

В очередной раз убедилась,что не хочу жить до старости.
Не хочу существовать несколько десятилетий с полнейшим разочарованием во всём,вспоминая молодость,сожалея о когда-то не сделанных вещах. И уж конечно не хочу на старости лет испытать то,что испытал Густав Фон Ашенбах: такую сильную любовь к тому,с кем быть невозможно. Это было бы слишком мучительно для меня.
Но тем не менее,я считаю,что у Ашенбаха был в чём-то по -своему прекрасный конец. Он прожил интереснейшую и насыщенную жизнь,разочаровался в ней,и тут юный Тадзио покоряет сердце давно безразличного ко всему старика.
Столько мыслей в голове,а что написать и не знаю. Прекрасно это,умереть со столь сильным чувством в сердце,перевернувшим под конец жизненного пути весь твой бессмысленный мир. Прекрасно и печально. Прекрасно это,когда твой последний взгляд был обращен на столь любимого и желанного человека. Пусть незнакомого,но любимого.
Нет отношений страннее и щекотливее,чем отношения людей,знающих друг друга только зрительно,это действительно так.

Sweet tortures fly on mystery wings
Pure evil is when flowers sing
My heart... My heart is a rose

This is mad love

Трудно оценивать произведения столетней давности, чья тематика тогда была революционной и вызывающей, на том фоне, когда только ленивый, не гонясь за хайпом, не вставляет подобное, только в более грубом и бесчеловечном виде. Манн же, несмотря на собственный очевидный недостаток - чрезмерность описаний, унаследованную в т.ч. из русской классической литературы XIX в., выливающуюся в то, что мало-мальский сюжет начинает фигурировать к концу первой трети текста, пишет, по сути, стихотворение в прозе. Ведь текст нередко отталкивается от впечатлений фон Ашенбаха, за которым, в той или иной степени, скрывается автор, и увиливает по тропинкам случайных ассоциаций и воспоминаний, и это роднит текст как с похожим построением текста у Пруста, так и служит определённым прообразом "потока сознания", одновременно возвращаясь к тому, что стихотворение в прозе - образность и лирический пафос, в тексте достаточно их примеров.

Тем не менее, избыточность стиля самого Манна не позволяет охарактеризовать "Смерть в Венеции" как стихотворение в прозе, которому, однако, свойственна и краткость, нет, Манн упивается объёмами текста, тогда как в нём попадается довольно много эпизодов, без которых новелла ничего бы не потеряла. Да и самой новелле свойственны множество переплетений и интриг, но начинающаяся из-за сирокко эпидемия холеры не выглядит такой уж интригой для сюжета, других там просто нет, как и каких-то переплетений, так что о жанровой принадлежности "Смерти в Венеции" я бы судить не стал.

Если же говорить о сюжетной составляющей (Википедия сообщает, что Манн "планировал написать историю о «страсти как помрачении рассудка и деградации», навеянную историей любви Гёте к 18-летней Ульрике фон Леветцов"), то "Смерть..." - история любви немолодого уже мужчины к маленькому мальчику, и если поначалу эту любовь действительно можно характеризовать как в большей степени упоение красотой и совершенством, принимая одновременно точку зрения фон Ашенбаха о Тадеуше, то впоследствии, как только в текст проникают неизбежные при подобном раскладе античные аллюзии, любовь как-то теряет свой платонический блеск. Чего только стоят одни фантазии старого писателя о Венеции после холеры, когда все умрут или разъедутся и на острове останутся только он и мальчик, - это уже не столько восхищение и зависть перед творением природы, сколько желание обладать этим творением, из-за чего невинное в какой-то мере желание погладить по головке приобретает тревожные и, более того, сексуальные краски. Мне не хочется апеллировать к произведениям Григория Климова, но именно его рассуждения из одной из его примерно одинаковых книг о Манне и его детях, щедро наделённых нестандартными сексуальными предпочтениями, почему-то пришли на ум первыми, а всплывающий из глубин памяти Климов со своим яростным бредом не кажется мне добрым знаком при прочтении.

Подводя итоги, скажу, что ни сюжетно, ни стилистически "Смерть..." меня не впечатлила - сработала привычка дочитывать до конца. По-хорошему, двойку или кол ей ставить не за что - она по-своему хорошо сработана, тема остра и актуальна даже сейчас, но какого-то осадка или яркого впечатления она не оставляет, просто прочитанный текст. Такой середнячок.

В своем маленьком шедевре - "Смерть в Венеции" - Томас Манн исследует взаимоотношение аполлонического и дионисийского начал, разума и чувства.

Стареющего Густава фон Ашенбаха посетило опьяняющее чувство любви. С этих пор в нем начинают противоборствовать два начала, символизирующие разум и чувство. После нескольких попыток ограничить себя, сбежать, Ашенбах отдается во власть вакхического состояния: радости, возбуждения. Последующий сон - это символ оргии на руинах разума. Повсеместная смерть - это и табу и одновременно его разрушение. Она умерщвляет волю и освобождает чувственность героя.

При том, что с сюжетной стороны новелла о современности, о любви стареющего (может он и был одним из мертвецов, ибо не жил, не чувствовал?), к мальчику, произведение скорее имеет символический характер. Мальчик - это идол, божок, который столкнул две противоположные силы в душе одного человека. И что самое интересное смерть символическая становится смертью физической, словно начала одновременно и соединились и разрушили друг друга.

Сразу же признаюсь, что на этой новелле меня то ли поборола усталость, то ли я отчасти пресытилась на время Манном, но произведения мной явно недооценено. Кроме того, нарушила свой внутренний запрет читать хоть строчку о книге до написания рецензии. Теперь в голове кружится хор чужих мнений и высказанных образов, от которых все никак не удается отмахнуться, чтобы услышать свой тоненький и писклявый голос разума.

"Смерть в Венеции" снова о писателе, которого нельзя назвать великим от природы. Нет, он, скажем прямо, полная посредственность, но посредственность очень упорная, добившаяся признания и даже включения в школьные хрестоматии. Только от этого самокопание и недовольство собой не пропадут. Поэтому Густав фон Ашенбах срывается с места и едет в путешествие. Идеальное он находит в Венеции, в лице польского мальчика Тадзио. Страсть к нему, доводящая Ашенбаха до исступления, наносит последний удар здоровью писателя, и он кончает свои дни в последнем взрыве желания маленького мальчика. Тадзио как будто то идеальное и гармоничное, что сам Ашенбах не смог создать или найти до этого.

Интересно описана Венеция, с ее хмурым небом, грозящим уже приближающийся азиатской эпидемией. По идее, это она убила Ашенбаха, но и Тадеуш, которого ласково зовут Тадзио, также несет в себе что-то азиатское и губительное для европейца.

Манн занимательно разбирает внутреннюю жизнь писателя, остается только похлопать ему снова и искать другие книги, чтобы было что под рукой, когда потянет на порцию манновщины.

Говорят, что Манн планировал написать историю о "страсти как помрачении рассудка и деградации" могу сказать, что ему это удалось. Был момент, когда стало не приятно читать, и вот я наткнулась на эту фразу и стала по другому воспринимать эту новеллу. И стало легче и интересней)).
Ашенбах, знаменитый писатель в возрасте, которого тяга к путешествиям зовет в Венецию, а и правда

Пароход везет его к цели

Ашенбах при всем своем величае очень одинок и несчастен, он с детства был больным и хилым ребенком, кажется он боится смерти, она неизбежна, но тут другое, он видит, чувствует ее приближение. Он собирается покинуть Венецию, но зародившаяся больная страсть к ангелоподобному подростку останавливает его.

Болезненная страсть Ашенбаха, толкает его на невероятные поступки. Он становится безумен. Когда узнается, что город заражен холерой, вместо того, чтобы бежать и спасаться он остается, думаю, здесь сработало его предчувствие смерти, и не желание бежать от судьбы.
Для кого-то смерть это скелет в черном балахоне с косой, у христиан - Ангел смерти, у Ашенбаха смерть - польский мальчик с божественной внешностью. Чем ближе Ашенбах к смерти, тем больше он чувствует привязанность к Тадзио и ему даже кажется, что мальчик тоже обращет на него внимание (думаю у мальчика там сработало чистой воды любопытство, что за странный старый, но молодящийс дед, который преследует его по всюду), но у Ашенбаха на этот счет другие мысли.
А еще там есть Венеция и она восхитительна. Больше всего меня покорило, что у Манна она такая же как и у меня, именно такой я ее и представляла, именно такой я ее вижу, каждый раз когда туда возвращаюсь, красивая, мистическая, прогнившая, сказочная с лабирантами вместо улиц и с гондолами, похожими на гробы. Она чарует и заманивает вас своей загадочностью, но с ней нужно быть предельно осторожным, она может погубить.

P.S. я все это к тому, что если "Смерть в Венеции" не рассматривать, как историю о влюбленном, престарелом педофиле, а смотреть как на философскую зарисовку (кстати, не зря нас Манн отсылает к Сократу), то перед нами прекрасная новелла об одиночестве и смерти.

Кому язык Кафки и Гессе кажется сложным, тот, скорее всего, ещё не читал Томаса Манна.
Погружение в трясину его стилистики грозит необратимыми разрушительными последствиями не только психике, но и чувству собственной полноценности филолога-германиста. Да-да.

Ещё в студенческие годы я читала отдельные главы из "Будденброков" в оригинале, и уже тогда мне казалось, что или тематика слишком уж гнетущая и ощущения вызывает соответствующие, или мой уровень владения немецким ещё недостаточно высок для адекватного восприятия авторской манеры письма. То есть для возможности лёгкого и беспрепятственного проникновения в её тёмные свинцовые воды.

Со "Смертью в Венеции" всё начиналось аналогичным образом: читая, я понимала значение отдельно взятых слов, но воспринимать и осмысливать их как некий единый "гобелен" мозг отказывался поначалу. То есть просто был не в состоянии, потому что "доползая" до конца километрового предложения, являвшего собой целый абзац, забывал, что было в его начале, и потому узор не складывался, и приходилось перечитывать один и тот же абзац несколько раз.
А потом...потом я просто расслабилась, и тогда произошло лёгкое и волшебное погружение.

Читая "Смерть в Венеции", надо пытаться не понимать, а видеть, слышать и чувствовать.
Это история о бегстве уставшего от творческой рутины писателя в город на воде. Он "бежит" туда в поисках разнообразия, а по сути, пожалуй, забвения. И подсознательно, наверно, ещё и некоего чуда. Возможно, чуда вдохновения. Которое доказало бы ему, что жизнь стоит того, чтобы писать, а писательство стоит того, чтобы жить. И это чудо вдохновения он там находит. В образе самой Красоты, воплощением которой является мальчик Tadzio. Созерцание этой красоты становится для него источником невероятных мыслей и немыслимых чувств, некоторые из которых напоминают то какую-то тончайшую и изысканнейшую поэзию, то абсурдные и даже непристойные галлюцинации. граничащие с извращением. Может, то, что он видел, казалось ему иным и совсем не таким, каковым оно было на самом деле, потому что одиночество, в котором протекало это созерцание, преломляло и искажало созерцаемое?

Одиночество вызывает к жизни самобытность, опасную и поразительную красоту, поэзию. Но оно также является источником извращённого, диспропорционального, абсурдного и запретного. (собственный вариант перевода)
А может, всё дело (и причина трагедии) в том, что лицезрение Красоты так же опасно, как наблюдение за Солнцем без защитных очков. И потому восхищение ею способно как вознести в непостижимые высоты, так и низвергнуть в гулкую бездну. Не зря Красота у Манна соседствует со смертоносной эпидемией, и по мере нарастания запретного и опасного чувства в сердце главного героя, в Венеции всё больше неистовствует смертельно опасная болезнь.

В некотором аспекте сдержанность есть признак подлинного мастерства. Я имею в виду умение добиться нужного эмоционального эффекта и донести до читателя всю совокупность характеров и ощущений минимальными внешними средствами.
Набоков нагородил ради этого секс с несовершеннолетними и сумасшедшее мотание по всей Америке. Манну ровно то же удалось куда более блестяще и куда меньшими средствами.
Внешний сюжет повести крайне прост: известный и серьезный писатель Ашенбах, немолодой, но крепкий, такой немецкий типаж неутомимого и неостановимого трудоголика, решает отдохнуть и приезжает в Венецию. Встречает там очень красивого польского мальчика Тадзио, который отдыхает на море с семейством, и влюбляется в него. Чувство растет потихоньку и переходит в пике, когда Ашенбах окончательно перестает себя контролировать. Но между ними ничего - ничего - не происходит. Кажется, они даже не обмениваются ни одним словом - собственно, у них и нет общего языка. Ашенбах наблюдает и преследует. Мальчик замечает и принимает. Это все, но Манн так это написал, что 99% любовных романов с их пошлым томлением и истрепанными половыми штампами не сравнятся со "Смертью в Венеции" по силе и достоверности описываемых эмоций. Кому случалось иногда мимолетно влюбляться в случайных людей на отдыхе, только по внешности, с которыми нет никаких шансов познакомиться, а даже если и есть, то нечего делать с этим дальше - тот особенно этой поймет. Тут все: и будоражащая сама по себе смена обстановки, и притягательность красоты, и самое главное - неизвестность и недоступность того, что близко. "Ибо человек любит и уважает другого, покуда не может судить о нем, и любовная тоска - следствие недостаточного знания".
Откровенно говоря, и слово любовь здесь не совсем уместно, слишком оно широко и общо. То, что происходит с писателем Ашенбахом - это наваждение, infatuation, влюбленность не легкая и радостная, а роковая и заранее обреченная. Никто не знает, что с ней делать, ни герой, ни автор, ни читатель. Никто не знает, что произошло бы, если бы Ашенбаху таки удалось заполучить предмет своих чувств - и думать об этом неловко. Это-то и отличает Манна от Набокова в первую очередь, там-то нет сомнений, что за аполлоническим высоким чувством преклонения прячется совершенно дионисийская пошленькая похоть. Герой очень верно (и часто) вспоминает диалог Платона "Федр", в частности, что "любящий-де ближе к божеству, чем любимый, ибо из этих двоих только в нем живет бог". Мы ничего не знаем о мальчике Тадзио, он так и остается плодом фантазий героя. Возможно, он на самом деле ничего и не замечает. Возможно, он просто красивая пустышка и вообще нормальный ребенок. А вот писатель Ашенбах, твердо стоящий на ногах, этакий столп немецкой культуры, что многократно подчеркивается - не пошлый, нет, не поверхностный, вполне настоящий твердокаменный монолит, с утра до ночи гнущий спину над письменным столом... - Именно в эти предсмертные недели писатель Ашенбах наконец освобождается от своей твердокаменности и приближается к божеству по дороге, о существовании которой он и не подозревал, потому что всю жизнь шел по совсем иной.
Я довольно много читала Манна в юности, но он сам неизменно оставлял у меня ощущение вот этой писательской "твердокаменности". Человека, который с серьезным лицом делает большое трудное дело, делает очень качественно и редко-редко позволяет себе хорошо взвешенную шутку. Труженика. А "Смерть в Венеции" оказалась заодно и прорывом в области самого автора: оказывается, он все-все о себе знает. И совершенно не важно, "был ли мальчик", важно, что прорыв из области труда в область божественного безумия случился.
"Людям неведомо, почему они венчают славой произведение искусства. Отнюдь не будучи знатоками, они воображают, что открыли в нем сотни достоинств, лишь бы подвести основу под жгучую свою заинтересованность; но истинная причина их восторга это нечто невесомое - симпатия".
Из всех литературных историй о том, как на самом деле устроена любовь и что она делает с человеком, эта, наряду с "Любовью Свана" - одна из лучших.

Поистине удивительны пути, которыми читатель находит порой свою книгу.
Я искала совершенно другой роман (вообще-то я хотела найти Дэниел Силва - Мастер убийств ), но запамятовала фамилию автора, и поиск по ключевым словам "книга" -"Венеция" -"киллер" выдал мне хрестоматийную "Смерть в Венеции" Томаса Манна, которую я и предпочла прочесть вместо книги, которую искала.

Ощущения, возникшие у меня при чтении прозы Томаса Манна, оказались не вполне однозначны.
С одной стороны, все, что он пишет, кажется довольно очевидным, давно известным и часто встречающимся - словом, как раз тем, что сейчас именуют "общим местом". Однако Манн изъясняется столь уверенно и искусно, добавляя к прописным истинам некоторое количество достаточно современных для своей эпохи деталей - ну, в самом деле, что такое какие-то последние сто лет в масштабах самопознания человечества! - и так компонует свои мысли и предельно точные описания, что получившееся на выходе цельное текстовое полотно выглядит довольно впечатляющим.

Томас Манн с изысканностью настоящего мастера слова рассмотрел механизм любовного чувства, когда какая-то сила заставляет влюбленного хотеть быть рядом и стремиться нравиться.

Полемизируя с тезисами Платона, Ашенбах с горечью и изумлением признается, что поэты похотливы в своем стремлении обладать красотой.
Под действием любовного опьянения система ценностей героя меняется, То, что раньше казалось важным - комфорт, стремление заниматься писательством - вдруг сделалось второстепенным.
Сама схема любви в романе сводится к необыкновенной власти красоты и естественности над интеллектом. В итоге сила притяжения интеллекта к красоте оказывается губительна, и интеллект в буквальном смысле жертвует собой ради красоты.

Смерть в Венеции - новелла авторства Томаса Манна и первая вещь через которую я решила ознакомится с его творчеством.
Само изложение и стиль повествования оказались весьма душными и тяжёлыми для восприятия.
Продираться через громоздкое наслоение слов и предложений без потери смысла было не возможно. Понимание ради чего все это, к чему движется персонаж так и не открылось мне с завершающими строчками новеллы.
Понять сюжет и смысл удавалось мне лишь в определенные моменты, когда получалось выныривать из пространных измышлений и внутренних монологах персонажа ли, или же автора. От всего текста просто несло душным и затхлым воздухом и увяданием.
Что имеем по сюжету?
Уставший от жизни стареющий писатель (или художник?) уезжает в Венецию, в прекрасный город-жемчужину Италии. По пути, на корабле он испытывает отвращение и неприязнь по виде мужчины в возрасте, пытающегося молодиться и выглядеть младше своих лет. И вроде бы можно понять. Ворчливый старик, которому все не так, и все не то.
Но встреченный мальчишка лет 14 с внешностью приторность чья хуже чем у сахарной ваты, закрадывается в его мысли. И вот тут, сначала наслаждающийся этой красотой и эстетикой аристократичной чахоточности старик, превращается в потного и тяжело дышащего сталкера.
Как себя ведёт себя мальчишка? Создалось впечатление что он словно бы чуя к себе интерес, играл а гляделки со стариком, проверяя на прочность сердечно-сосудистую, да ещё и нервную системы.
Казалось бы, произведение небольшое, но очень плотное и тяжёлое эмоционально. И видны, и понятны отсылки, и философия связывается с мифологией, но проще от того не становится. Вряд ли я буду что то ещё читать у этого автора, «Смерти в Венеции» мне хватило с лихвой.