Избранное. В двух томах. Том 1

В домике на опушке бамбуковой рощи
Тесно и шумно.
Ветер прошелестел тростником занавески.
Вот оно, счастье.

Кицунэ девятихвостая
Золото мне посулила.
Но разве в нем счастье?

Рассказ строится , как типичная дзен-притча, с синтоисским акцентом, конечно. Здесь есть старец-гуру. рассказывающий своему юному ученику некий рассказ с открытым финалом.

Т.е. от юноши есть посыл-вопрос, есть реакция на него в виде рассказа, но выводы молодой человек и все читающие вместе с ним, должны сделать сами. Я, конечно, статистики не проверяла, но уверена, что вариантов ответа могут быть сотни. Для глубокого погружения в эту новеллу, наверное, следует хорошо знать как японскую мифологию, так и японскую психологию.
Но есть одна, весьма примечательная сущность, мимо которой можно легко проскочить и не заметить, если уж совсем совсем не знаком с японским зооморфным пантеоном: это лиса Кицунэ

Кицунэ - демон, имеющий свойство вселяться в человека, создавать огонь, появляться в чужих снах и создавать сложнейшие иллюзии почти неотличимые от действительности. В все же не следует забывать, что мы имеем художественное произведение, использующее мифологемы, а не полноценный миф. Если исходить из приведенной цитаты, то скорее всего мать девушки имела любовные отношения с демонической сущностью лиса. И следовательно девица - сама наполовину демон. Кстати, читатель так и не узнает на самом ли деле произошли изложенные события, или они - лишь фантомное порождение неких сновидений. Так или иначе, но девица не очень честным путем достигает желаемого и получает богатство. Только в этом ли счастье? Как говорится, кому арбуз - кому свиной хрящик.
Строя рассказ как притчу, Акутагава, тем не менее, не смог избежать неких параллелей с западноевропейскими сказками. Ну, давайте вспомним хотя бы пресловутый категорический запрет заходить в одну и из комнат, который любопытная красавица нарушает в ту же минуту, когда муж покидает замок (в данном случае - храм).
Итак, попробуем подвести некий, хоть промежуточный итог. Наверное,, его можно было бы сформулировать приблизительно так: Не знайся с демонами и ни о чем не проси Богов. А уж если попросил, то пеняй на себя, если Боги преподнесут тебе сомнительный сюрприз.
Читать/ не читать. Очень специфично. Для больших поклонников японской литературы.

Когда человек молится Богу, то, скорее всего, он ждет исключительно "исполнения" требуемого. В христианском понимании можно ожидать неких испытаний перед тем, чтобы получить желаемое. Не знаю, как там с японскими богами, но, кажется, люди везде одинаковы: любой человек после молитвы надеется только на лучший исход. Так и молодая девушка из новеллы Акутагавы. Она молилась о счастье, а получила...явно не то,что просила.
В общем-то, история о ней хоть и основная составляющая в рассказе, но важнее в нем беседа между стариком и молодым. Между ними - пропасть в диаметральном различиэи ценностей и понятии счастья и злосчастье.

Только прочитав "В чаще" я в полной мере уловила разницу между рассказом и новеллой. А фишка в том, что в новелле позиция автора по отношению к литературным героям отсутствует. Причём совсем! Есть труп, есть подозреваемый, есть расследование, есть целых три признательных показания, но напрочь отсутствует понимание дела! Читая, не могла отделаться от сходства с Убийством на улице Морг. И даже думала, что напишу про вторичность новеллы. А вот и нет. Вторичностью тут и не пахнет. Сочетание детектива, мистики и открытый финал позволяют крутить "В чаще", как кубик Рубика. При этом расследование можно было довести до логического конца, проанализировав характер раны. Но это поставило бы новеллу в один ряд с тысячами подобных книг. А так получаем совершенно особый детектив, в котором, как минимум один персонаж откровенно врёт. А уж в деталях, я уверена, привирают все. Неоднократно возвращалась к книге, каждый раз надеясь уловить, кто же, чёрт возьми, убийца? Из-за своей несостоятельности в решении этой загадки всегда испытываю досаду, хотя и понимаю, что именно неоднозначность делает новеллу успешной.

Везёт мне в последнее время с малой прозой. Такой небольшой рассказ, а сколько в нём страстей и смысла.

В роще совершено убийство. Три непосредственных участника – разбойник, жена убитого и даже дух умершего – поведают три версии произошедшего, противоречащие друг другу. На помощь придут также показания свидетелей, но удастся ли читателю докопаться до истины? Не уверена. Чужая душа – потёмки, думаю, даже участники неверно истолковали мысли друг друга, что в немалой степени повлияло и определило произошедшее. У каждого из них – своя правда, а, ведомые моральными принципами, все ещё и намеренно исказили показания.

Какую правду мы здесь ищем? Кто нанёс удар? Но разве это важно?

Думаю, однозначной разгадки нет, сколько ни анализируй. Автор очень постарался, чтобы её не было и чтобы у каждого она была своя. Несовершенная и несущественная, как сама правда.

Прослушала два раза (Кузнецов и Булдаков – оба молодцы), но всё ещё не готова отпустить этот сюжет – такой странный и психологичный.

Миниатюра "Паутинка" без всяких оговорок может считаться ШЕДЕВРОМ НЕ ТОЛЬКО ЯПОНСКОЙ ПРОЗЫ 20 ВЕКА, НО И ВСЕМИРНОГО МАСШТАБА. Да, не объём написанного здесь важен, а его глубина, что, впрочем, характерно всем произведениям Акутагава Рюноскэ. Вместить столь много в миниатюру дано лишь таланту, что и признано всем литературным миром. Но, пожалуй, от хвалебных слов писателю пора и повернуть моё скромное размышление в сторону самой новеллы. Так о чём же она?
Сюжет обманчиво прост: Будда, узрев в аду разбойника, некогда пощадившего паука, дарует ему шанс на спасение — тончайшую паутинку, спущенную в адскую бездну. Но когда другие грешники пытаются ухватиться за неё, разбойник в ужасе кричит: "Прочь! Она порвётся!" — и в тот же миг нить обрывается. Тут, вроде бы, и можно ставить точку, Тут, вроде бы, можно рассуждать лишь о том воре и грешнике, что кажется нам героем новеллы. Тут, вроде, бы и логична завершающая иллюстрация падающего с высоты в ад Кандата, того, кто совершил множество преступлений, того, кто заслуженно должен там вечно находиться.

Но ведь новелла, хоть и написана по просьбе писателя Миэкити Судзуки для подростковой аудитории, гораздо глубже этого поверхностного пересказа и является ли разбойник Кандата здесь главным героем?
Судите сами.

• Новелла имеет основу - фрагмент из буддийского повествования, а также перекликается с притчей о луковке из романа "Братья Карамазовы" Ф. М. Достоевского, что неудивительно, зная любовь Рюноскэ к русской литературе.
• Тема всевидящего Будды, прогуливающегося ранним утром возле пруда, глубина которого позволяет видеть глубокий ад, начинает и заканчивает новеллу.

Однажды Будда бродил в одиночестве по берегу райского пруда.

Весь пруд устилали лотосы жемчужной белизны, золотые сердцевины их разливали вокруг неизъяснимо сладкое благоухание.

В раю тогда было утро.

Все дальнейшие события не заняли мого времени, как и НЕ ИЗМЕНИЛИ НИЧЕГО.

3. Тема вкрапления синтоизма очень видна, ведь по этому старинному японскому верованию Бог воплощается в ЛЮБОЕ ПРОЯВЛЕНИЕ ПРИРОДЫ. Потому и то, что Кандида пощадил однажды маленького паучка, перевесило его многочисленные злодеяние перед людьми (ведь люди не есть проявление Бога в отличии от природы).

4. Нить паучка, протянутая из рая в глубину ада, видимо и есть не только синтоистская благодарность за то единственное доброе деяние, но и символ ТОНЧАЙШЕЙ НИТИ ЧТО ВЕДЁТ В ДАЛЁКУЮ ВЫСЬ ПОДНЕБЕСНОГО РАЯ.

5. Справедливость разрыва нити можно трактовать двояко: а) Стремление Кандата спастись лишь самому, отвергая дать такую возможность другим. б) Несправедливость спасения этой нитью всех тех грешников, которым не был обязан райский паучок жизнью. В любом случае, обрыв нити и падение в ад закономерно.

Но Будда всё видел и верно всё предвидел, а потому и остался безучастным, как и лотосы в райском пруду.

Короткая новелла Акутагавы, написанная сухо, тем не менее даёт пищу для исторического вхождения в то время, когда в Японии за христианскую веру казнили.
У меня сразу же в памяти возникла лента Мартина Скорсезе "Молчание" 2016 года, снятая по одноимённому роману Сюсаку Эндо. Тема трудного распространения христианства на закрытом в то время для других верований острове, конечно, очень неоднозначна. Синтоизм, как основная религия, был потеснён буддизмом, а потом и христианством. Потому и сопротивление, потому и смертные казни за веру.

И вот этот придурковатый малый умудрился влюбиться в единственную дочь Сабуродзи – Канэ. Конечно, о взаимности и не могло быть и речи. Конечно, Дзюриано Китискэ, устав от насмешек и оскорблений, покинул дом хозяина. Целых три года его не было. Целых три года он странствовал, а вернулся уже иным человеком.

Пересказывать дальнейшую судьбу арестованного, думаю, не нужно. В те времена вердикт суда был только один - смерть. И СМЕРТЬ НА КРЕСТЕ!
Вот об этом и стоит поразмышлять, видя безбрежного многообразие количества современных религий, сект и всевозможных околорелигиозных организаций.
Кстати.
В XVII в. в Японии христианство каралось смертной казнью путем распятия так же, как в средние века казнили крестьянских повстанцев, поэтому сам этот способ казни не был связан с христианством как таковым.

Сложное и неоднозначное произведение. Если рассуждать с христианской точки зрения, смысл рассказа в том, что грех порождает грех. Страсти одного человека накладываются на страсти другого, и происходит необратимое. В этом рассказе нет любви. Никто с героев не проявляет милосердия, поэтому у них не остаётся шансов избежать трагедии. Каждый с персонажей в плену своего греха. Мужчин объединяет жадность: одного - к чужой женщине, другого - к чужому добру. С женским образом ещё сложнее: героиня не способна трезво рассуждать после случившегося. Что же хотел сказать Акутагава? Каждый решит для себя сам.

Читая этот философский рассказ Рюноскэ Акутагавы, можно, без сомнения выбрать несколько векторов его восприятия, но, сначала коротко суть его.
Буддийский священник периода Хэйан Зенчи Найгу больше озабочен уменьшением своего чрезмерно длинного, свисающего носа, чем изучением сутр. Он притворяется, что не обращает внимания на свой нос, опасаясь, что о нём упомянут, и изучает религиозные тексты в отчаянной попытке найти человека с таким носом, как у него. Находясь наедине, он постоянно проверяет свой нос в зеркале, надеясь хоть на малейшую усадку. И ВДРУГ ОН УЗНАЁТ ОДНО СРЕДСТВО!
Да, оно ещё никем из его знакомых не опробованное.
Да, оно непростое и требует помощника.
Да, оно тяжёлое физически.
Но как велико стремление монаха избавиться от своего длинного носа!
Но как хочет он стать таким же, как все.
Но ПРОСТО ЕГО ДЛИННЫЙ НОС ЕМУ ЧЕРТОВСКИ НАДОЕЛ.

Конечно, я не буду рассказывать далее сюжет.
Конечно, я не буду лишний раз повторять особенности прозы японского мастера слова.
Конечно, всё это я оставлю вам - тем, кто пока ещё не знаком с этим замечательным рассказом.

Два вектора восприятия рассказа, быть может, и помогут вам.

• Японская сказка XIII века из "Удзи Сюи Моногатари".

ПРО ТО, КАК ЧЕРТИ ШИШКУ ЗАБРАЛИ И ОБРАТНО ОТДАЛИ

И это тоже давным-давно было... Жил-был старик, у которого на правой стороне лица выросла большая шишка. Размером с большой мандарин. Людей он сторонился. Рубил дрова, тем и жил. Пошел он как-то в горы. Тут дождь с ветром разгулялись, домой не вернуться. Делать нечего, заночевал старик в горах. А рядом — никого, хоть бы дровосек какой-нибудь. Обуял старика страх страшный. Забрался в дупло, скрючился там, глаз сомкнуть не может. Слышит — издалека голоса человеческие доносятся. Думал старик, что он в горах один-одинешенек, а оказалось, что люди рядом. Старик приободрился. Только смотрит — уж больно эти люди странные. Кто сам красный, а одежда — зеленая. У кого набедренной повязка красная, а сам — черный. У кого глаза нет, у кого — рта. А кого и описать невозможно. Человек сто собралось. Запалили огонь — как солнце зажглось. Уселись перед дуплистым деревом, где старше сидел. А тот себя — от страха не помнит.

На почетном месте главный черт восседает. А по обе руки от него другие черти расселись. И столько их — не счесть. И всяк такой, что и описать трудно. Гуляют, сакэ пьют. Ну, точно люди. Главный черт частенько к чаше прикладывался, захмелел изрядно. Тут выскакивает молодой черт. На голову горшок нацепил. Лопочет несуразное. Прошелся этак медленно перед главным. А тот в левой руке чашу держит, хохочет. Ну, прямо человек! А молодой черт свое отплясал кончил и исчез. Тут и другие черти плясать потянулись. Кто плохо пляшет, кто хорошо. Чудно старику на это смотреть. А тут главный черт и говорит: “Нынче на славу гулянье удалось. Вот бы еще на какой танец диковинный поглядеть!”

В старика же то ли черт вселился, то ли боги с буддами надоумили. В общем, сплясать решил. “Эх, была не была!” — подумал он, услышав, как черти в ладоши хлопают. “Спляшу, а там хоть и помирать можно”. Вылез старик из дупла и пустился плясать перед главным чертом. Шапка на нос сползла, у пояса топорик болтается. Черти повскакали, как зашумят: “Это еще что такое?” Старик то на цыпочках пройдется, то пригнется, руками поводит, извивается да покрикивает. Так весь круг и обошел. Черти все, да и главный сам, очень поражены были.

Главный черт и говорит: “Давным-давно мы гулянки завели, но такое в первый раз вижу. Отныне пусть старик этот на наши гулянья всегда является”. Отвечает старик: “И просить не надо, сам приду. В этот-то раз я готов не был, забыл напоследок рукой махнуть. А если уж вам понравилось, в следующий медленно станцую”. Главный черт сказал: “Славно говоришь, непременно приходи”. А какой-то черт, третий с конца, сказал так: “Хоть старик и обещается, но для верности надо что-нибудь у него в залог взять”. Говорит главный черт: “Это ты очень правильно говоришь”. Стали черти совещаться, что бы со старика взять. Главный черт и скажи: “Возьмем-ка у старика шишку. Шишка-то счастье приносит, старику ее жалко будет”. Отвечает старик: “Лучше возьмите хоть глаз или нос. А шишку не дам. Давно она у меня. Вещь никчемная, на что она вам?” Главный черт тогда отвечает: “А, вон он как расстроился! Шишку-то мы и заберем”. Подходит к старику черт: “А ну, отдавай!”. И сорвал шишку. Совсем даже не больно. “Теперь-то я непременно к вам в следующий раз на гулянку приду”, — пообещал старик. Тут уж рассветные птички запели, черти восвояси отправились. Ощупал старик лицо — нету шишки, след простыл. Старик и дров нарубить забыл, так домой и вернулся. Старуха спрашивает: “Что стряслось?” Он говорит: так, мол, и так. Подивилась жена.

А у другого старика, жившего по соседству, была шишка на левой стороне лица. Как увидел он, что у соседа шишка исчезла, спрашивает: “Как это ты шишку убрал? Каким снадобьем свел? Скажи мне — тоже так хочу”. — “Снадобье здесь ни при чем. Так-то и так-то дело было. Черти ее себе взяли”. — “Ну, и я так уберу”. Выспросил все в подробностях, запомнил.

Так по слову первого старика и сделал: забрался в дупло, ждет. И вправду: слышит, черти пришли. Расселись, сакэ пьют, гуляют. “Ну как, пришел старик?” — спрашивают. А тот, хоть и страшно ему было, вылез. Черти говорят: “Вот он!”. Главный черт велит ему: “Иди сюда, пляши!”. Но старик этот плохо плясал, неуклюже как-то. Главный черт и говорит: “В этот раз плохо пляшешь. Никуда не годится! Вернуть ему шишку!”. Вышел сзади черт и говорит: “Получи-ка!”. И прилепил ему шишку. И стало у старика с обеих сторон по шишке.

Нехорошо завидовать, вот что.

2. Н.В. Гоголь "Нос"

Цирюльник Иван Яковлевич во время завтрака обнаруживает в хлебе для завтрака нос коллежского асессора Ковалёва, которого он брил каждую среду и воскресенье. Затем заворачивает нос в тряпку и выбрасывает его в воду на Исаакиевском мосту.

Коллежский асессор Ковалёв неожиданно просыпается утром без носа. На месте носа оказывается совершенно гладкое место. Он направляется к обер-полицмейстеру, чтобы заявить о пропаже, но по пути неожиданно встречает собственный нос в шитом золотом мундире, шляпе статского советника и при шпаге. Нос запрыгивает в карету и направляется в Казанский собор, где набожно молится.

. Думаю, что сюжет и далее знаком большинству.

Потому, как в песне поётся: "Думайте сами, решайте сами, читать или не читать".
И лишь один фрагмент финала рассказа.

Он взволнованно схватился за нос. То, чего коснулась его рука, не было вчерашним коротким носом. Это был его прежний длинный нос пяти-шести сун в длину, свисающий через губу ниже подбородка. Монах понял, что за минувшую ночь его нос вновь возвратился в прежнее состояние. И тогда к нему вернулось откуда-то чувство радостного облегчения, точно такое же, какое он испытал, когда нос его сделался коротким.

– Уж теперь-то смеяться надо мной больше не будут, – прошептал монах, подставляя свой длинный нос осеннему ветру.

Очень серьёзное произведение, которое даже не хочется называть новеллой. Уж очень много образов, тем и мыслей заложено в нём. Мой первый вопрос по прочтении был о том как мог писатель чувствовать так остро ждущий его ад в душе ещё за 8 лет до самоубийства? Видимо, на подсознательном уровне он уже ощущал неминуемость грядущего. Что ж, с души, пожалуй, и начать нужно.

Говорят, что душа - это потёмки.
Говорят, что душа разделена на рай и ад, что в ней находится.
Говорят, что невозможно познать себя, а, значит, и свою душу.
Акутагава Рюноскэ исследовал, прежде всего себя самого через образы своих персонажей, через их поступки, через непредсказуемые финалы. Да, так и хочется тут привести примером трагедийный финал этой истории, что "Муками ада" зовётся, но нельзя (прочтёте сами).
Так где же они, муки ада? В загробном мире, иль в душе?
Вопрос, конечно, идущий корнями вглубь веков. Сколь много было сказано, нарисовано, написано... Бессмысленно даже пытаться вычленять из тысяч сюжетов и произведений какие-либо, потому, я думаю, что вы сами без труда примеры тому вспомните. Акутагава Рюноскэ, конечно, нам не дал ответ на этот принципиальный и сложнейший вопрос, ОН ЛИШЬ ВНОВЬ ЕГО ПОСТАВИЛ ВО ГЛАВУ УГЛА ВСЕЙ ЭТОЙ СТРАШНОЙ ИСТОРИИ.

Не правда ли, что это стихотворение из рассказа "Кэса и Морито" очень органично ложиться в диапазон размышления об аде? Не это ли есть подтверждение моей убеждённости в единстве духовных исканий писателя, проходящих лейтмотивом через все его произведения?
Художник Есихидэ, служащий у господина Хорикава получает заказ нарисовать ширму "МУКИ АДА". Конечно, как художнику равных не было ему, но ведь каким неприятным он в жизни был!

А нрав у него был вот какой: он был скупой, бессовестный, ленивый, алчный, а пуще всего – спесивый, заносчивый человек. Что он первый художник в стране – это прямо-таки капало у него с кончика носа. Ладно бы дело шло только о живописи, но он и в другом не хотел никому уступать и высмеивал даже нравы и обычаи. Один старый ученик Есихидэ рассказывал мне, что, когда как-то раз в доме одной знатной особы в знаменитую жрицу Хигаки вселился дух и она начала вещать страшным голосом, Есихидэ и слушать ее не стал, а взял припасенную кисть и спокойно срисовал ужасное лицо жрицы. Должно быть, и нашествие духа было в его глазах просто детским надувательством.

Вот какой это был человек, и потому лицо будды Киссетэн он срисовал с простой потаскушки; а будду Фудо писал с оголтелого каторжника, и много чего непотребного он делал, а когда его за это упрекали, он только посвистывал. «Что же, боги и будды, которых Есихидэ нарисовал, его же за это накажут? Чудно!» Такие слова пугали даже учеников, и многие из них в страхе за будущее торопились его оставить. Как бы там ни было, он думал, что такого замечательного человека, как он, в его время нет нигде на свете.

Нечего говорить о том, какой высоты Есихидэ достиг в искусстве живописи. Правда, так как его картины и по рисунку и по краскам во всем отличались от произведений других художников, то среди его недоброжелателей, собратьев по кисти, поговаривали, что он шарлатан. По их словам, когда дело касается картин Каванари, или Канаока , или других знаменитых старых мастеров, то о них ходят удивительные рассказы: то будто на разрисованной створке двери в лунные ночи благоухает слива, то будто слышно, как придворные, изображенные на ширме, играют на флейте… Когда же речь идет о картинах Есихидэ, то говорят только странные и жуткие вещи. Например, о картине «Круговорот жизни и смерти» , которую Есихидэ написал на воротах храма Рюгайдзи, рассказывали, что когда поздно ночью проходишь через ворота, то слышатся стоны и рыдания небожителей. Больше того, находились такие, которые уверяли, что чувствовали даже зловоние разлагающихся трупов. А портреты женщин, нарисованные по приказу его светлости? Говорили ведь, что не проходит и трех лет, как те, кто на них изображен, заболевают, словно из них вынули душу, и умирают. Послушать злоязычных, так это самое верное доказательство, что в картинах Есихидэ замешано колдовство.

И РИСОВАТЬ ЛИШЬ ПО СВОЕМУ ВООБРАЖЕНИЮ НИКАК ОН НЕ МОГ!
ВСЁ ДОСТОВЕРНО БЫТЬ ДОЛЖНО!
ВСЕ МУКИ ОН ДОЛЖЕН БЫЛ ВИДЕТЬ СВОИМИ ГЛАЗАМИ, ЧТОБ НАРИСОВАТЬ ТАК ТОЧНО КАК ТОЛЬКО ТАЛАНТ ЕМУ ДАЁТ!

Стоит только сказать: «Ширма с муками ада», – как эта страшная картина так и встает у меня перед глазами.

Если взять другие изображения мук ада, то надо сказать вот что: то, что нарисовал Есихидэ, не похоже на картины других художников, прежде всего, как бы это сказать, по расположению. В углу на одной створке мелко нарисованы десять князей преисподней, а по всему остальному пространству бушует такое яростное пламя, что можно подумать, будто пылают меч-горы, поросшие нож-деревом . Только кое-где желтыми или синими крапинками пробивается китайская одежда адских слуг, а так, куда ни кинь взгляд, все сплошь залито алым пламенем, и среди огненных языков, изогнувшись, как крест мандзи , бешено вьется черный дым разбрызганной туши и летят горящие искры развеянной золотой пыли.

Уже в этом одном сила кисти поражает взор, но и грешники, корчащиеся в огне, – таких тоже почти что не бывает на обычных картинах ада. Среди множества грешников Есихидэ изобразил людей всякого звания, от высшей знати до последнего нищего. Важные сановники в придворных одеяниях, очаровательные юные дамы в шелковых нарядах, буддийские монахи с четками, молодые слуги на высоких асида , отроковицы в длинных узких платьях, гадатели со своими принадлежностями – перечислять их всех, так и конца не будет! В бушующем пламени и дыму, истязуемые адскими слугами с бычьими и конскими головами, эти люди судорожно мечутся во все стороны, как разлетающиеся по ветру листья. Там женщина, видно, жрица, подхваченная за волосы на вилы, корчится со скрюченными, как лапы у паука, ногами и руками. Тут мужчина, должно быть, какой-нибудь наместник, с грудью, насквозь пронзенной мечом, висит вниз головою, будто летучая мышь. Кого стегают железными бичами, кто придушен тяжестью камней, которых не сдвинет и тысяча человек, кого терзают клювы хищных птиц, в кого впились зубы ядовитого дракона, – пыток, как и грешников, там столько, что не перечесть.

Но самое ужасное – это падающая сверху карета, соскользнувшая до середины нож-дерева, которое торчит, как клык хищного животного. За бамбуковой занавеской, приподнятой порывами адского ветра, женщина, так блистательно разряженная, что ее можно принять за фрейлину или статс-даму, с развевающимися в огне длинными черными волосами, бьется в муках, откинув назад белую шею, и вспомнить ли эту женщину, вспомнить ли пылающую карету – все, все так и вызывает перед глазами муки огненного ада. Кажется, будто ужас всей картины сосредоточился в этой одной фигуре. Это такое нечеловеческое искусство, что, когда глядишь на картину, в ушах сам собой раздается страшный вопль.

Вот здесь, на том месте, что предшествует финалу, я и должен остановиться.
Вот здесь и должен посоветовать вам самим прочесть эту страшную историю.
Вот здесь и должен я поставить ещё один вопрос: какова цена искусства?
Упомяну лишь, что наш художник Есихидэ души не чаял в юной и прекрасной дочери своей, что была также в свите господина Хорикава. ...и остаются лишь вопросы, вопросы, вопросы. Подсказок и ответов вы не найдёте нигде, лишь ваша душа должна дать направление для поиска. Ищите, быть может и ... Я пока ещё не нашёл.