Поклониться тени

Книжка должна совпасть с настроением, тут очень не всякое подойдёт. Мне пришлось два месяца ожидать; регулярно вытягивая томик с полки, несмело поглаживая по фактурной обложке, раскрывая на середине аккуратно, я нерешительно цепляла взглядом первые строчки, пробовала их, вертела по-всякому в голове, пытаясь пристроить в нужную точку, сопоставить с той реальностью, что в сознании царила, но оно всё никак не совпадало, не было долгожданного щелчка, подтверждающего, что всё на месте и готово заиграть. Но через время оно всё же щёлкнуло, совпав со звеняще-тонким и бесцветным, прохладным состоянием моим, и вот тогда-а. С первых страниц она вихрем закручивает и затягивает в свою реальность, это была такая степень совпадения с мироощущением, что, казалось, даже читать строку за строкой не нужно, казалось, книга сама проникает в голову, без всяких посредников; казалось, будто она, прочитанная за несколько часов в темноватой комнате, просто целиком, одним большим круглым образом легла в голову и пришлась там точно к месту. Каждый абзац достраивает совершенно уникальную Венецию; не ту, в которую можно попасть, заплатив за несколько билетов, а ту, что окрашена личными ощущениями и мыслями, владевшими там и тогда автором. И получается так виртуозно, что те несколько часов прогулок по выпуклому миру, составленному из слов, оборачиваются удивительнейшим приключением. Когда такая звенящая искренность накладывается на твоё удачно собранное из кусочков событий состояние, получается волшебство.
Книжка случилась со мной как прекрасный сон, после которого просыпаешься счастливым, целым и чистым; несколько разбитым, с трудом шевелишься (ещё бы, два часа без движения), а ещё слабым отзвуком ощущаешь тоску где-то в самых глубинах - разумеется, из-за того, что пришлось проснуться. Хорошо, этот сон из тех, что будут редко, но регулярно приходить ночами ещё много-много лет, неизменно дополняя себя и раскрываясь новыми гранями.

Так уж получилось, что в этом году я читала стихотворения любимого Набокова и прозу любимого Бродского, и, так как разум любого и уж тем более мой разум стремится к упрощениям, и я позволю себе и здесь чуть-чуть чёрно-белого.

Если я люблю Набокова безумно за его прозу и испытываю некоторую неловкость при чтении его поэзии, то Бродский (и здесь тоже, ах!) — его антагонист. В стихах — волшебный калейдоскоп образов, которые искрятся, переливаются, прячутся, а потом внезапно выскакивают, и с каждым новым прочтением глаз цепляется за что-то новое. В прозе (а «Набережная…» — дневник человека, который очень любит Венецию) степень насыщения метафорами такая же невыносимо плотная, стоит улететь мыслями в сторону на минуту, и ты уже потерялся. Но эти образы будто бы более тяжеловесные, они не порхают, а неуклюже перекатываются и плюхаются, разбрызгивая воду в канале. Было интересно наблюдать, как работают тут те же словосочетания, что в «Венецианских строфах».

Мне всё ещё очень понравилось и я ни секунды не жалею, тем более, она совсем короткая. Но я знавала девушку, которая влюбилась в Бродского после его заметок, а со мной бы этого, пожалуй, не случилось. Жаль, что не прижилось название Watermark, в книге так много воды (и это я сейчас не шуткую в стиле «мой диплом», а о лейтмотиве), что лучшего и придумать нельзя.

Переводчик эссе "Набережная неисцелимых" просто урод и халтурщик! Куча итальянских вставок. Особенно порадовало: carbonaro***. В сноске: карбонарий. Серьезно? Кроме того, куча ляпусов: "прежде чем включилась сетчатка", "звукоподражательных свойств", "к моменту втягивания в себя этого запаха", "на предмет ностальгии детство тянуло с трудом", "во всем ее прямоугольном блеске неона" и т.д. И это только начало! Очень прошу нанять нормального переводчика и по человечески отнестись к одному из моих любимых авторов!

В то время я не задумывалась о зеркальности воды, о составляющих счастья и о том, что «глаз в этом городе обретает самостоятельность, присущую слезе». Тело же становится «транспортным средством глаза».

В своем эссе «Набережная неисцелимых» Бродский рассуждает обо всем на свете, бродя по любимой Венеции. Текст заставил поверить, будто писатель обращается лично ко мне. Сначала по-английски, а затем, благодаря переводу поэта Григория Дашевского, по-русски.

Так что несколько дней подряд мне звонил Иосиф Александрович и делился мыслями и переживаниями о воде, жизни, Боге, верности, людях, архитектуре. А я только успевала мычать в ответ и разграничивать физическое от ментального.

Он рассказывал, что «…вечером эти каменные улочки похожи на проходы между стеллажами огромной пустой библиотеки, и с той же тишиной». Вот оно. Вот то самое, чего я ждала от Венеции. Увы, со времени моего пребывания там запомнилось только палящее солнце и мутная вода каналов. Знаю одно – с Бродским мы ступали по площади Сан-Марко, заворачивали в узкие проулки, видели те же здания… правда, я не уверена, что в XX веке на одном из них так же висел рекламный плакат GUCCI с Джеймсом Франко. Да и голуби на пьяцце наверняка новые.

Поэт перевернул мое восприятие этого города. За сотню страниц я захотела туда вернуться и посмотреть на всё уже его глазами. Кажется, нет ничего важнее, чем убедиться, что вода здесь «прежняя H2O», а город «напоминает гигантский оркестр, с тускло освещенными пюпитрами палаццо, с немолчным хором волн, с фальцетом звезды в зимнем небе».

Именно такой я представляла прозу Бродского: витиеватый и в то же время простой слог, много размышлений и описаний человеческих чувств, которые до него никто не передавал словами.

В итальянском городе Иосиф проводил университетские каникулы и мечтал умереть. Несмотря на то, что он скончался в Нью-Йорке, его могила находится на венецианском острове Сан-Микеле.

Я никогда бы не поверила, что город можно любить также сильно и страстно, как человека, если бы в 2019 году со мной не приключился Рим. Три дня в Риме, наедине с ним, оставили в моей душе след ярче, чем любой роман с мужчинами. Я тоскую по Риму до сих пор, и если бы не всемирное коронавирусное безумие, вернулась бы в Рим, а может уже и не один раз.

К чему я о себе - да к тому, что Иосиф Бродский - мой собрат по любви к городу, но его сердце отдано Венеции. "Набережная Неисцелимых" - это его ода Венеции, как самому прекрасному творению рук человеческих. Как же созвучны мысли людей, влюбленных в искусство: это мысли о времени, о скоротечности бытия человека, о гениальности и ее способности продлиться во времени через сотворенное ей, о важности красоты и искусства, поскольку они утешение.

Для меня "Набережная Неисцелимых" стала разговором по душам с другом, который меня понимает, с другом, в котором живет огромная созидающая и исцеляющая любовь, с другом, который понимает, что иногда находишь себя за тысячи километров от места, где ты родился. И я очень рада, что чтобы вернуться к разговору, мне нужно всего лишь открыть книгу, и я снова смогу окунуться в кружева слов, и глубины смыслов, и полное взаимопонимание с автором...

Как любитель биографий, а так же весьма заинтересованное лицо в судьбе данного автора, я была в восторге.
Бродский не обманул моих ожиданий не в своей замысловатой стилистике и изложении, ни в своем амплуа.
Эта книга - история отшельника, страждущего попасть в свой до безумия родной город, но не имеющего на это возможности. Ода одиночеству и вечному поиску заменителя счастья. При прочтении у меня все время рисовались картинки в серых тонах, как старые фильмы, которые вроде как цветные - вы можете различить грязно-коричневый, тусклый желтый и пепельно-белый, но все равно ощущение старого советского кино.
Тяжелая, давящая история человека, ищущего что-то родное в этом неприступном и жестоко-безжизненном мире, оторванного от родных и близких, алчущего уединения и в тоже время, страстно ищущего родную душу, пуская она и заключена в гранитных набережных и холодной, промозглой погоде.