Свет в августе

Это первая прочитанная мною книга У. Фолкнера. Ожиданий не было никаких. Приятно удивило, что мне скорее понравилось, несмотря на отрицательные моменты. Но это моё субъективное мнение про отрицательные моменты. Наверное начну с минусов. Мне не близок мир негров и белых, я так и не поняла до конца что такое белый негр. Многочисленные религиозные течения тоже мимо. Для меня это выглядит так, каждый сам себе поп. Поэтому рефлексировать на тему чужих религий сложно. Но самый большой минус это литературный язык. Он сложный. Как будто придираешься сквозь дремучий лес. Мне кажется ,что эксперименты начались с конца 19-начала 20 века. Когда произведение написано красивым языком, можно читать и философские размышления, и поток сознания, и описание природы, и развлекательную литература, и всё это будет удовольствие. Когда начинают с подвыподвертом писать, то хочется спросить зачем? Теперь плюсы. Характеры героев прописаны превосходно. Есть сюжет, я боялась что не будет. И сюжет меня увлёк. Чем-то отдалённо мне напомнило Достоевского, а это мой любимый писатель. Многие пишут, что осталось тяжёлое чувство после прочтения, так и времена тяжёлые были. У меня не осталось. Желание есть дальше продолжить знакомство с Фолкнером. А ещё у меня книга старого издания и было большое предисловие. Зря я его прочитала, это спойлер

"Пожалуй, они правы, помещая любовь в книги... Пожалуй, только там ей и место."

Эта цитата много раз попадалась мне в лентах, вырванная из контекста. И почему-то понравилась мне. Я решила прочитать книгу. Книгу, в которую любовь не помещена, но помещена ненависть. На смену которой приходит не любовь, а равнодушие и усталость. И как же, как же они всё-таки похожи.

О душевной тьме, закоснелой злобе, несправедливости эта книга. Поданы они голыми фактами, с разных ракурсов, без назиданий - суди сам, читатель. И эта крупица света и добра выглядит комично на фоне взлелеянных веками предрассудков. Она и изображена комично, не совсем правдоподобно и как-то неумело. Не пытается ли автор таким образом навязать свое видение?

Мне нравятся романы Фолкнера. Нравятся за зоркую точность. За то, как он может из самого обычного бытового происшествия сотворить такое, в чём вдруг глянет вечность и прошибёт нездешним сквознячком. За трагическую раздвоенность как его самого, так и его любимых героев, которые жаждут жить просто, как тысячи и тысячи обычных работяг, а просто (так уж устроен мир) не получается. За гордое смирение перед прекрасным и страшным природным миром, в котором, как песчинка, мечется маленький человеческий мирок. За это я прощаю ему многокилометровые предложения, которые являются обычно вдруг, когда ничто не предвещало, и красивые, но часто неуместные в данном конкретном эпизоде метафоры. Таких «царапающих» своей ненатуральностью мест в его произведениях обычно одно-два, и они быстро забываются за интересным сюжетом или персонажами.

«Свет в августе», который начался как традиционный фолкнеровский текст, чем дальше, тем больше… удивлял, так что закончила чтение я, мягко говоря, озадаченная. Начну с того, что в этом романе было от привычного Фолкнера. Во-первых, его убеждённость в том, что плантаторы, относившиеся к чёрным как к недолюдям, совершили перед мирозданием какой-то страшный грех, за что судьба спросит и с них, и с их потомков, даже если те, уже не застанут прежние рабовладельческие времена. Во-вторых, пожилые негры у него – квинтэссенция житейской мудрости, истинных христианских качеств или обычного здравого смысла. В-третьих, очевидный поклон в сторону Л. Толстого. В-четвёртых, присутствуют альтер эго автора. В-пятых, пиетет перед женской природой, которая инстинктивно чувствует больше мужской (истинное христианство в фолкнеровском понимании – это «женская» по своему духу религия, а не воинствующая мужская в её протестантском воплощении). Ну и в-шестых – тема всесокрушающего времени и возмездия, которое оно несёт.

Всё это есть в «Свете», однако ж те стилевые и сюжетные погрешности, которые обычно не бросались в глаза в других фолкнеровских романах, здесь представлены словно бы под увеличительным стеклом: хочешь не хочешь, а развидеть не получается. Часть этих корявых красот я склонна приписать работе переводчика. А ведь не хотела брать Фолкнера в современном переводе после того, как увидела в продаже «Шум и ярость» в нелепом, якобы более точном переводе – «Звук и ярость»! Звучит так же органично и осмысленно, как «Вытяжка и горе», «Туфля и закрытие»… Но, увы, в библиотеку не попасть – бери, что продают. А продают вот чего:

Сироты хранятся в здании постоянно? Приближающиеся к окнам дымоходы? Сажа сбегала в дождь? Подозреваю, что сюрреалистическая корявость здесь появилась «стараниями» переводчика, а не автора. Или вот ещё два отрывка для сравнения. Вот знакомый мне Фолкнер описывает, как старый, тщедушный, полоумный Хайнс хочет избить пойманного Кристмаса:

А этого Фолкнера я в первый раз вижу (описывается, как поехавший на Библии Макихерн порет своего приёмного сына):

«Чувствилище»?! (ага, а ещё вместилище, узилище и гнездилище) «Экстаз самораспятия»? Это Фолкнер или манерная декаденствующая барышня? Нет, добуду, непременно добуду «Свет в августе» в старом советском переводе. Очень хочется сравнить.

Аннотация клялась и божилась, что этот роман «считается одним из лучших произведений великого прозаика». Ну так уж и лучший… «Осквернитель праха» на ту же тему намного его превосходит. Здесь же в слишком уж большом количестве слоняются авторские клоны. Фолкнер «передаёт им микрофон» – от одного к другому, от другого к третьему, чтобы показать развитие одной ситуации с разных сторон. Но как раз-таки разных сторон и не получается. Если в начале своего монолога персонаж ещё пытается «выдержать роль» обычного деревенского парня, окружного прокурора, священника или ещё кого-нибудь, то предложений через пять автор оставляет стилизаторские потуги и начинает вещать уже «от себя», так что остаётся только удивляться, откуда у махрового провинциала, который всю жизнь коровам хвосты крутил, такая страсть к философским размышлениям и длинным предложениям с разными книжными словесами. В других романах Фолкнера этот момент незаметен, потому что там его альтер эго происходит из интеллигентной образованной семьи, как и автор.

Обычно если Фолкнер и берётся переключаться с одной точки зрения на другую, то и манера рассказывать меняется тоже. Взять хотя бы «Шум и ярость». Первая его часть, сделанная с помощью «потока сознания» – рассказывает идиот Бенджи. Вторая, в классическом фолкнеровском духе – рассказывает образованный, обучающийся в Гарварде Квентин. А в «Свете» этот приём с разными рассказчиками просто-напросто не работает. Наверно, он должен был перебивать монотонность авторского повествования, но не перебивает.

Да ладно бы такая мелочь. Но из-за того, что рассказчик по сути один во многих лицах, автор умудрился с треском завалить главную идею романа: нет разницы, какого цвета твоя кожа, человеческая природа одинакова и Бог не делит детей своих на «эллинов и иудеев». Собственно эту идею должен был воплощать в себе один из главных героев с говорящей фамилией Кристмас. Вся его жизнь покатилась по наклонной потому, что в нём подозревали (и он сам тоже) негритянскую кровь. Не белый и не негр, а не пойми что – Кристмас видит себя человеком-пустотой. Автор видит его как человека наиболее приближенного к Богу. Жители Джефферсона видят в нём вонючего нигера, который коварно многие годы прикидывался одним их них. Гуманистический посыл Фолкнера очевиден, но… всё портит одна из последних сцен. Даже так – она в хлам разносит всё, что автор так продуманно выстраивал. Окружной прокурор Стивенс рассказывает иногороднему приятелю про «дело Кристмаса» (уже убитого местными). Вот начало этого очень длинного монолога, обращённого к однокласснику, который свой человек и с ним можно расслабиться и просто потрындеть:

Но затем Стивенс начинает вещать так, как люди обычно не говорят, и выказывать такую осведомлённость, словно неразговорчивый, не верящий людям Кристмас вдруг взял да и выложил ему всю свою жизнь. Ясное дело, автор снова плечом оттеснил своего героя и взял микрофон. И вот она, сцена расправы над Кристмасом – нерв всей 19-ой главы и всей книги:

Вы ещё помните в самозабвенном восторге там, где кончается жизнь, что это разговор двух приятелей? Как это Стивенс, у которого прекрасные отношения с местными (ярыми протестантами, между прочим), позволяет себе такие откровенно атеистические выпады против Священного Писания (но характерные для Фолкнера, который с недоверием относился ко всем сочинениям людей!)? Откуда он знает, как Кристмас мучился тридцать лет от осознания того, что он недочеловек? Если же это не Стивенс, а сам автор, то почему, скажите на милость, чёрная кровь толкает всегда к плохому, а белая кровь – вся хорошая и с нимбом? Как же так! Ведь всю книгу доказывалось, что нет чёрной и белой крови, а есть одна для всех – красная!

В первый раз вижу, чтобы Фолкнера столь феерично подвела страсть к пышным шекспировским монологам. Антитеза «чёрное – белое»… красиво-то как! Только вот главная идея романа из-за неё развалилась.

Ну и наконец Байрон Банч, ещё одно авторское альтер эго… Я, конечно, понимаю любовь к символичным именам, но какой родитель назовёт своего ребёнка фамилией английского поэта? Будь это на русский манер, звучало бы приблизительно как Лермонтов Батькович Банчевой. Этот персонаж – ещё один большой прокол: ему единственному не досталось предыстории. Совсем. Ни одного объяснения – откуда у него столь экзотичное имечко, о чём он каждое воскресенье разговаривает с отрёкшимся от сана священником и откуда у него, работающего на маленькой лесопилке в занюханном городишке и живущего в дешёвом пансионе, серебряные часы? Вот такой вот созданный из воздуха, без прошлого ангел-хранитель для Лины Гроув.

Могу ли я рекомендовать этот роман? Наверно, всё-таки могу, потому что в нём есть ничем не примечательная вначале и очень интересная в конце линия священника Хайтауэра. Есть очень страшные в своей убедительности образы свихнувшихся на религии изуверов – приёмного отца и деда Кристмаса. Есть не менее жуткие истории старой девы мисс Верден и первой любви Кристмаса – некрасивой проститутки, приехавшей в Джефферсон на заработки, потому что в Мемфисе она уже считалась «некондиционным товаром» (вообще чудиков и фриков в этом романе – полный набор). Есть явно очень симпатичный Фолкнеру образ шерифа – полноватого, усталого, мудрого человека (он встретится и в «Осквернителе праха»). Но по сравнению с другими фолкнеровскими романами этот слишком во многом «промахивается», чтобы считать его «лучшим из». Начинать с него знакомство с Фолкнером, пожалуй, не стоит.

Ах, какой замечательный сборник рассказов мог бы из этой книги получиться! Про одинокого священника, потерявшего и жену, и церковь, живущего одной только памятью о героическом деде; и про взросление сироты-мулата, ищущего себя, и не находящего, и все больше ожесточающегося; и про старую деву-северянку, которая живет затворницей в старом особняке, а потом вступает в связь с потомком негра; и, пожалуй, про безумного старика, проповедующего по негритянским церквям о неизбывном проклятии черной расы, и про невозмутимую и невинную (несмотря на девятимесячный живот) деву-мать, ищущую по городам и весям своего полумифического жениха... В этих рассказах было бы все, за что мы любим южную готику: и отверженность, и жестокость, и нежность. Да только вот Фолкнер попытался втиснуть все эти истории в упаковку длинного почти-авантюрного романа - и, сказать по правде, не очень-то оно ему удалось, как бы кощунственно это не прозвучало.

"Свет в августе" - вещь намного более традиционная по форме, чем тот же "Шум и ярость" или "Когда я умирала", в ней есть последовательный сюжет и четко обозначенная "проблематика". Но эта самая традиционная форма как будто только подчеркивает фолкнеровские слабые места - а сильные, наоборот, затемняет. Здесь много длиннот - и, наоборот, много фрагментов, написанных как будто в спешке, где повествование вдруг пускается вскачь, перепрыгивая через головы героев; некоторые персонажи - например, Док Хайнс и его жена - будто бы сваливаются на страницы романа из других произведений и действуют, не очень освоившись на новом месте; да и сам сюжет, со всеми этими потерянными и вновь найденными внуками, кажется каким-то искусственным, придуманным. Много "психологизма" - но и психологизм этот какой-то натужный. Фолкнер прекрасно схватывает характеры, рисует живые и яркие образы, но когда дело доходит до поступков, до стоящей за ними мотивации - в нем что-то стопорится. "Свет в августе" - одна из тех книг, в которых герои все время занимаются какими-то дурацкими вещами, потому что это - о! - психологично. Психологично, например, взять и швырнуть тарелкой об стену, или снять штаны и идти по обочине голышом, растворяясь в единении с природой, или испытать приступ паники в негритянском квартале - то ли из-за того, что примесь негритянской крови в тебе заговорила, то ли потому что тебя начало засасывать в гигантскую вагину дентату (Повсюду, даже внутри у него, бесплотно рокотали утробно-мягкие голоса негритянок. Казалось, и он и все мужское вокруг ввергнуто обратно в непроглядное, жаркое, влажное первородное чрево...) Это все, конечно, очень красиво и одухотворенно звучит - но мы-то понимаем, что настоящие люди так себя обычно не ведут.

И рядом с этой неестественной театральностью - какими живыми выглядят эти же самые герои в рассказах об их детстве, прошлом, об их привычках и потаенных надеждах! Как будто эти персонажи пришли к писателю сами - а сюжет и все остальное написано "от головы"; как будто он задался целью написать "реалистический роман", составил (именно составил) сюжетный план, впихнул в него толпу уже знакомых геров - и начал искать, чем заполнить пустоты. Отсюда и все эти провисания, и скачки, и пафосные немотивированные поступки, призванные компенсировать недостаток действия.

Лучше бы, право, без этого. (Или: по мне - лучше бы без этого). Часто слышишь: мол, все эти ваши модернисты и прочие экспрессионисты просто прячут за "манерой" свои огрехи, невладение кистью или пером - так вот, перед нами тот самый случай, когда это отчасти правда. В главном, конечно, неправда: потому что Джо, спускающийся из окна по веревке навстречу судьбе, или Хайтауэр, захваченный и навсегда плененный судьбой давно умершего деда, или Банч, уже влюбленный, но еще этого не сознающий - намного важнее, чем соблюдение каких-то формальных требований. Ну вот именно поэтому лучше б с этими требованиями и не связываться.

Это моё первое знакомство с Фолкнером. По ощущениям очень напомнил мне Стейнбека. Пожалуй, это одна из немногих книг, в которой мне не был симпатичен ни один персонаж. Я очень удивлялась этому и пыталась понять, как же к своим героям относиться сам Фолкнер. Как ему было писать о них. В процессе чтения ты переживаешь за них, жалеешь, злишься. Но это всё. Да, это американский юг времен гражданской войны. Да, очень красиво, глубоко про идентичность главного героя, который никак не может найти себе места, присоединиться к "белым" или "черным", или создать что-то свое. Немного страшно смотреть на всю эту бурю эмоций, которые он испытывает, когда он не понимает что это, не может их назвать. Психологизм без психологизма. Главный герой за всю книгу не задал себе тех вопросов, которыми задаётся читатель в процессе. Он просто бежал. Как будто пока бежит, не так больно чувствовать.

Часто после знакомства с новым автором мне хочется узнать о нем что-то, что позволит почувствовать книгу глубже. В этот раз мне повезло случайно найти и послушать очерк о Фолкнере Дмитрия Быкова. Это то, что нужно, рекомендую.
После паузы намерена почитать ещё Фолкнера.

"Свет в августе" можно отнести к легко доступным романам Фолкнера. И хотя авторская одержимость демонстрацией субъективности людской перспективы никуда не делась, переключение между героями и временными потоками решено так, что сразу позволяет выстроить понятную картину происходящего.

Фолкнер является певцом американского юга, но при этом произведения его обдают холодом. Герои его, если и мучимы какими либо внутренними вопросам, то сформулировать их в понятную для постороннего форму (в отличие от героев Достоевского) они не могут. Их существование - мир, сдвинувшийся с места, fallout'овская пустошь, где искажённый язык служит не коммуникативной своей функции, а напротив множит непонимание. Сами они большую часть времени походят на выхолощенные оболочки медленно двигающиеся по инерции, пока их вдруг резко не столкнёт меж собой половой инстинкт или жажда крови; тогда после необратимых последствий они продолжат своё сонное существование. Фолкнер чувствует в этом всём не рок, но Божью волю, правда он не делает вид, будто бы знает в чём она состоит и потому никаких выводов читатель не получает.

Возвращаясь же к содержанию, это очень густо написано, самобытно и без оглядки на то, как это будет восприниматься со стороны - Фолкнер как доктор Манхэттен, давно улетевший на Марс и возводящий там свои конструкции из ничего, просто потому что может. И лучшая часть описания этого столкновения судеб - путь и история Джо Кристмаса, особенно, когда Фолкнер впервые решает отвлечься от основного повествования и с шестой главы ныряет в детство героя, там гущина и осязаемость смутных образов достигает каких-то новых значений, а сама история напоминает "Лунный свет" Барри Дженкинса, если не нежностью, то фактом того, как окружающая среда формирует судьбу героя, только там это было связанно с сексуальной ориентацией, а тут с таким же ощущением своей неполноценности, но на почве "чистокровности".

Я пока не могу проникнуться до конца особенностью Фолкнера, но мне нравится, как он пишет. Да, сложновато. А иногда и в параллель (это, между прочим, очень круто). Но мне нравится, а это значит, что до безответной любви осталось немного.

Фолкнер рассказывает хорошую историю — в меру тяжелую, актуальную на все времена (и даже сейчас), соединяющую много плохого человеческого. Поучающую историю.

Повествование начинается равномерным, меня это зацепило. Но потом возникает буря — и на страницах, и внутри. События набирают обороты молниеносно, ты буквально захлёбываешься в действиях. Разворачиваются такие глубины человеческих сущностей, от которых мурашки идут по коже.

Прочитала в другой рецензии такую фразу: «такое ощущение, что столкнулась с чем-то гораздо большим, чем можешь вместить». Я бы сама так не смогла сформулировать мысль, но она на 100% попадает в цель — чётко описывает мои впечатления после прочтения.

Я сначала никак не могла понять, кто же главный герой книги. Оказалось все просто - американский юг. Он и главный герой, и основные декорации, и общая идея книги. И пускай я никогда до конца не пойму проблему "негры vs белые", Фолкнера мне не надоест читать. Как здОрово он строит повествование, сетями затягивает на глубину, где герои оживают, и очень тяжело оторваться от чтения, и хочется понять, кто есть кто, и что происходит. Не произойдет дальше, а именно происходит сейчас. Ибо не всегда это понятно, разжигает интерес, поступки и слова вызывают удивление. Иногда книга льется легко и скоро, а порой нужно собраться и вчитываться, предложения становятся тяжеловесными, объемными, долгими.
По сюжету ничего не могу сказать, осталась легкая грусть и еще надежда, что у единственной уцелевшей пары всё будет хорошо.

Сперва описываемое показалось ломанным. Однако очень сильную эмоциональную гамму, при вчитывании, создаёт. Так и не понял, что в конце случилось с Хайтауэром. Понравился персонаж Байрон Банч. Когда исповедовался/каялся не до конца понятно было. По ощущениям, опять во всём слух и сплетни виноваты. Кристмаса-ребёнка жаль. Закрылись от него душевно - воспитали в нём звериное восприятие, не смог поверить Джоанне Берден.
Ещё показалось, что кроме Лукаса Берча (и частично Гримма) автор не навязывает (условно) отношение читателя к героям, наоборот показывает их противоречивость, человечность и "конёк", чтобы каждый уже по своему оценил их.
Про управляющие фигурки тоже страшновато. Показалось, или их упоминали только для людей, которые и очертили дорогу-круг Кристмасу.
Биографии героев очаровывающие, но в то же время довольно жутковатые.