Владимир Сорокин. Лучшие романы (комплект из 4 книг)

Если искать чернуху не в японской, а в российской литературе, на первом месте стоит Сорокин. Никого, более шокирующего и откровенно далекого от гуманности, представить невозможно. Кобо Абэ, с его записной мизантропией, кажется в сравнении с Владимиром Георгиевичем, малышом из песочницы перед сплошь татуированным громилой с украшениями в виде черепов. И что интересно - все сходит с рук. Любого другого за десятую часть (за сотую) сорокинских писаний объявили бы сумасшедшим садистом порнографом, а он обласкан и увенчан всеми возможными лаврами и в статусе Высокого Стилиста российской словесности. Как здесь не поверить в магию?

Какая магия, что ты несешь, просто везет мужику. И еще: одна часть таланта плюс девять частей трудолюбия - все по формуле. Так-то да. По формуле, вот и я о том же. Почти любая гармония поддается поверке алгеброй, кроме разве, божественной - та нисходит свыше и вкладывается в творца Творцом, но об этом здесь и сейчас говорить негоже, потому - совсем не наш сегодняшний случай. И каков же наш? Жертвоприношение. Потому что поскреби любого цивилизованного человека и внутри найдешь дикаря. С тех пор, как мы с деревьев спустились прошли миллионы лет, а с тех, как перестали поедать себе подобных - тысячи и в генетической памяти напластования животной дикости соотносятся с осознанным отношением, как основание айсберга с его верхушкой.

Тот, кто умеет обратиться к этой темной (не потому, что зло, а потому что темна, скрыта от нас) материи напрямую, получает мощный инструмент воздействия и если кто-нибудь сейчас подумает: "ух ты, как все просто!",тот очень ошибется. Потому что "просто" и "примитивно" совсем не синонимы. Слышать бубен нижнего мира и камлать его посредством дано не любому. И хотя звук ритмичного удара, извлекаемого ловкой и натруженной рукой из обтянутого кожей бубна приятен бывает его обитателям, не он позволяет заручиться их поддержкой. И не воскуривание дыма от сожженных горьких трав.

Более всего ими ценятся три человеческих соли: кровь, слезы и пот. Но с последним - это как-то скучно, воля ваша, и тоскливо-галерная размеренность стоит за потом: вкалывай, не щадя живота своего, поливай солью черствый хлеб с отрубями из года в год, и никакой гарантии, что на определенном этапе скудная трапеза обернется скатертью-самобранкой. Тут уж как фишка ляжет - может и не срастись. Слезы проще, в смысле - результат быстрее, но это уметь надо: создать такое, что проникнет под кожу, заставит задохнуться от боли сопереживания и прольется слезами. Кому дано, а кому и нет (см. предыдущий абзац).

Остается кровь. Можно очень много пролить, а недостающие ингредиенты (все по формуле, не забыли?) заместить имеющимися в изобилии. Какими? Да вот кал и моча же: "Я плевать, плевать хотел! - затрясся старик, - Я срал и ссал на вас". Он еще на много всего будет то же самое делать в продолжение действа: " на эти вонючие деньги", "на твои сисяры потные". Вообще Сорокин больше специалист по твердому, так сказать, продукту. В обилии создаваемые им недотыкомки барахтаются в дерьме, едят (sorry) его, ползают. Что? Не вызывают сочувствия? Зато как много и разнообразно. Изобилие - наше все.

Он сделал свой выбор, кому и каким способом приносить жертвы. И все удалось. Я еще в творчестве Пелевина и Лазарчука ясно вижу тему жертвоприношения. Но там три изначальные соли, без замены. Соотношением отличаются и тем, насколько это ближе к бубну верхнего мира. Или скрипке, помните:

А у Сорокина - сердца четырех, спрессованные в кубики игральные.

15 декабря. Четверг. 23:36. В этот самый момент, когда еще один замусоленный день вырвался из календаря и улетел на юг, а на город торжественно опустилась черная ряса мглы, ничего такого интересного, о чем можно было бы написать на первой полосе в газете, не произошло. Не произошло оно и после того, как на тропу войны, освещенную одинокими фонарями, которые перемигивались о чем-то своем электрическом, выползли горделивые тени крыс и проституток. И уж тем более не случилось ничего экстраординарного, когда я на цыпочках подошел к окну и стал с укором и одновременно с надеждой таращиться на прыщавую луну, застрявшую среди когтистых ветвей дуба. Луна о чем-то фривольно болтала с полярной звездой и делала вид, что не замечает меня. По градусу изгиба ее полумесяца я понял, что между нами все кончено. Сердце забурлило и заклокотало. Правая рука дернулась запулить в луну табуреткой, но тут же была осечена левой. К чему это школярство и уничижение? Как говорится, былого не воротить, а будущее – и со скидкой 50% не нужно. Оставалось лишь ждать утра, методично жевать медные пуговицы и гладить тишину против шерсти. В довесок из головы никак не хотел выходить прочитанный намедни роман Сорокина «Норма».

Выдержка из допроса Иванова Н.П., проходящего по делу № 3549Б#:
«Ну, то лихие девяностые были, значит, эт самое. Кругом бардак, беспредел, пятое-десятое. Народное имущество без зазрения совести пустили с молотка, сукиии, и назвали сие безобразие приватизацией. Заводы позакрывали, НИИ посокращали. Страны нет, правительства нет: живи, как знаешь, и на судьбу не сетуй. Я вон китайскими кроссовками на рынке барыжил, а по ночам на родной копейке извозчиком зашибал. Жрать-то охота, елы-палы. Всякое было, чего уж там. И очереди, и ваучеры-шмаучеры. Вот. Тогда-то, собственно, я впервые и познакомился с творчеством писателя Владимира Сорокина. Кореш Мишка, сосед по лестничной клетке, подогнал роман «Голубое сало», дескать, на, зацени современный литературный андеграунд, постмодернизм на выезде. Ну, а я чего – взял и заценил, подумаешь эка невидаль. По факту прочтения восторгом особо не воспылал: местами прикольно, но не больше – стандартная модная херня под хвост догорающей эпохе. В общем, в ту пору мне показалось, что Сорокин – это такой одиозный скандальный писатель, тупо эксплуатирующий чернушные образы и танцующий на костях истории исключительно саботажа и эпатажа ради. При ветре перемен литература такого пошиба – обычное явление. Чего тут руками махать-то с пеной у рта… Эмм. Закурить можно? Ага, благодарствую. Так-с, о чем это я… ах, да. Шли годы, маразм крепчал, гербовый щит ржавел. Жена, шельма портовая, от меня сбежала к какому-то хахалю, мол, на моих показателях рентабельности далеко не уедешь. Я тогда еще на стройку подался. ДСП там, кирпич, шифер, эт самое. Под эту движуху дачу наконец-таки достроил. Всякое было, чего уж там. Одно время даже думал бизнес замутить… Что? А, хорошо-хорошо, ближе к делу, так ближе к делу. К тому моменту я заборол у Сорокина еще «Очередь», «День опричника», «Метель», какие-то повести и сальные рассказики, и вместе с тем пришло понимание, что Сорокин не так-то прост и что никакой он не упырь и не андроид, а всего лишь любитель холодной экзотики и сторонник неординарных решений. Однако общее впечатление по-прежнему оставалось крайне противоречивым и кособоким. Окончательно чашу весов перевесил роман «Норма», после которого, собственно, все и началось. Ну, а что было дальше, вы лучше меня знаете. Дела идут, контора пишет. Такая вот ботва. На той же квартире я оказался совершенно случайно – меня туда Зинка заарканила. Больше, гражданин начальник, я ничего не знаю и ведать не ведаю. Вот вам крест и верительная грамота».

Глава, в которой мы узнаем, что роман Владимира Сорокина «Норма» - это вереница галлюцинаций о жизни в великом и ужасном Советском Союзе; знакомимся с главными героями, имена которых можно не запоминать; начинаем подозревать, что норма не то, чем кажется, и теряемся в догадках о том, чем же закончится весь этот бред в летнюю ночь.

Чернуха, или если угодно трэш, или если настаиваете философия оптимизма на воскресный обед, является не только неотъемлемой частью культурно-исторического паноптикума, но и может быть использована в качестве гуталина для кирзовых сапог, а также в качестве удобрения для взращивания сельскохозяйственных роз. Как правило, под чернухой подразумевается мрачные и негативные стороны быта или некие сомнительные идеи, возведенные в степень жестокости и извращенности. Как следствие, реакция на такую экспозицию – это чувства отвращения и омерзения и мысли о безысходности существования. Но тут возникает закономерный вопрос: почему одни явления - табуированы и вызывают ужас, а другие считаются приемлемыми и даже полезными? Вряд ли сей парадокс можно объяснить банальной дихотомией мира на добро и зло. Скорее уж я поверю в золотое сечение ненависти фашистов-гермафродитов, чем в халву хваленым небесам. На мой взгляд, все гораздо проще интеграла от иррациональной функции - собака вместе с остальными героями сказки «Репка» зарыта в обыкновенном гносеологическом барьере, на который рано или поздно натыкаются абсолютно все. Или вы хотите сказать, что вас никогда и ни за что не посещали чистые кальсоны, грязные мыслишки? Чтобы преодолеть этот барьер, достаточно выпить коктейль «Содом и Гоморра», замешанный из отчаяния солдата-дезертира и радости сбежавшей невесты в пропорции один к одному. А далее просто следуйте за темным попутчиком и получайте удовольствие. Остальное сделает круговорот. И больше не будет никаких координат, иерархий и систем, не будет ничего святого и постыдного. Один раз живем, два раза не умираем. Истины нет, дозволено все. Ну, а если вы по-прежнему не уверены и колеблетесь, произведите элементарный мысленный эксперимент. Ковырните волшебной палочкой мои свежие раны. Включите на полную граммофон, призывающий всадников апокалипсиса. Вскипятите белесый гной – я запью им ваши унылые мечты. Затем подойдите поближе, ближе, еще ближе, еще, а теперь смело и густо насрите мне на лицо. Не стесняйтесь – я сегодня побрился. Потом обменяйте веру в завтрашний день на гнилые овощи и фрукты. Станцуйте на паперти буги-вуги. Пригласите врагов на пикник. Набейте любимого кролика опилками и тряпками. Продайте родину! Сожгите дом! Будьте самими собой!
(Отрывок из блога Маркиза Де Сада, найденный в жопе у одетого в костюм единорога Калигулы)

КАРУСЕЛЬ СТИЛИСТИКИ В ФРОНТАЛЬНОМ РАЗРЕЗЕ:
Постмодернизм / концептуализм / сюрреализм / дадаизм / гротеск / коллаж / турбореальность / гипертекст / метод автоматического письма / поток сознания / понос сознания / рвота сознания / Джеймс Джойс отдыхает / Станиславский утратил веру в «не верю» / русская классика в вольере / эпистолярные вензеля / сатанинский юмор / пасторальное ничегонеделание / наркоманская риторика / глухонемое многоточие / монолог самовара / диалог громогласных гласных / тетралог шизофрении / to beer, or not to beer? (Shakesbeer) / о времена, о канавы / психотерапевтический метод забить большой ржавый гвоздь / амфитеатр советского бессознательного / декоративно-прикладное искусство из жженой резины / пластмассовый конструктивизм / инфразвуковая порнография / безработный минимализм / лошадиный символизм / просто изм / изм наоборот / изм измов / мзи / зим / миз / зззззззззззззззз

Седьмые сутки без сна и роздыха русский офицер Краснов В.И. настырно продвигался по бескрайним просторам земли-матушки родной. Вчера он отмахал дюжину верст по заросшим бурьяном полям и лугам, а сегодня вместе c утренней зорькой – вступил в полосу мелколесья. Картуз набекрень, шинель в репейнике, глаза навыкате, оглобли вкривь да вкось. Молодой березняк и аляповатые кустарники встретили его безмолвным покачиванием. Дозорные вороны, кружившие в пасмурном небе, напротив, подозрительно закаркали. Под ногами среди пожухлой трын-травы алыми каплями крови мелькала поспевшая земляника. Мысли Краснова были сбивчивы и капризны, но цель задания, ради которого пришлось забрести к черту на рога, он помнил, как отче наш. За подлеском разлеглась дубрава из осинника и ельника. Тонкий аромат смолы и хвои бил в нос и воскрешал детские воспоминания. «Природа есть природа, и неважно, какого ты рода», - подумал русский офицер и разродился невинной улыбкой. И тотчас за проплывающими кораблями облаков подмигнуло солнце, мол, верно думати человеческий отрок. Долго ли, коротко ли, усладами, потугами, Краснов не заметил, как миновал просеку из крапивного семени с иван-чаем по грудь и очутился на прогалине в сосновом бору. Тамошняя лепота буквально давила на плечи, которые и без того уже налились свинцовой усталостью. Душе хотелось петь и плясать хороводную. Про глухомань заповедную, про лесные чащи непролазные, про Русь русскую. Но долг звал топтать землю вперед. Если не выполнить задание, то пиши пропало, поминай как звали. Худо ли, бедно ли, дальше, больше, Краснов заступил в зону смешанных лесов. Кроны да кущи покрыли тропинку чернявой тенью, бурелом да чащоба же участились донельзя. Где-то приходилось корячиться вприсядку, а где и ползком ничком. Силы у русского офицера были на исходе. Стенания и поползновения дней минувших давали о себе знать. Еще ему постоянно чудилось, что за ним кто-то наблюдает – не ровен час одноглазое лихо. Однако чем больше Краснова снедало отчаяние, тем пуще прежнего он пыжился, ерепенился, фанфаронился и напористо продолжал ход. Изо всех сил, через силу, напролом, наобум, всем ветрам назло. Забыв обо всем и вся, отрешенно и смиренно, шаг за шагом, монотонно повторяя про себя букву задания, которое в официальном приказе звучало как: найти, осознать и доставить русскую идею.

Альтернативная история 20-го века, том 4: мутации
Как-то раз Гитлер со Сталиным поспорили о том, у кого из них страшней и инфернальней усы. На следующий день вооруженные силы Германии произвели нападение на Польшу, ознаменовавшее начало Второй мировой войны.

Экстерьер: поля, луга, река, плотина, на заднем фоне лес. Камера движется по панораме слева направо до тех пор, пока в кадре не появляется Владимир Сорокин, идущий в сторону плотины. С. одет в джинсы и пиджак, за плечами небольшой рюкзак. Камера устремляется за ним. Смена плана: С. у плотины. С. снимает рюкзак и достает из него бомбу. Бомба представляет собой стопку книг, перевязанных проводками разного цвета, ведущих к пульту управления. С. выставляет таймер. Крупный план лица С. Установив бомбу, С. уходит в неизвестном направлении. Камера поднимается от горизонта к небу. Звук громкого затяжного взрыва.

Тра-та-та … бах-бах-бах … пиу-пиу-пиу … СССР … ВЛКСМ … ЦК … ВСНХ … КГБ … ВКПБ … ГОЭЛРО … ГКЧП … НКВД … ХЗ … РСДРП … XXVIII съезд КПСС … великая октябрьская социалистическая революция … ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету … ИТАР-ТАСС уполномочен заявить … спят усталые игрушки, книжки спят … ты записался добровольцем? … рок-н-ролл мертв, а я еще нет … эта очередь за сапогами? ... я помню чудное мгновение: передо мной явилась ты … семь раз отмерь, один раз отрежь … 12 апреля - субботник, явка обязательна … а теперь горбатый! я сказал: горбатый! ... даешь пятилетку в четыре года! ... через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир … материалистическая диалектика … один день Ивана Денисовича … капитал … экономика должна быть экономной … путевка в Крым … сигареты «Пегас» … холодильник «Зил» … мандарины … санки … салат «Оливье» … журнал «Моделист-конструктор» … велосипед «Урал» … моя фамилия слишком известна, чтобы ее называть … ученье – свет, а не ученье – тьма … Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить! ... на дальней станции сойду, трава по пояс … мир, труд, май … счастливые трамвайные билетики … Юрий Алексеевич Гагарин … Спартак – чемпион … металлургическая промышленность … республика ШКИД … орден «за заслуги перед отечеством» … бородатый анекдот … доброе разумное вечное…

Стоя на пожухлом пустыре постсоветского пространства неподалеку от мертвого дерева, увенчанного осколком от сорокинской бомбы, я безмятежно вкушал свежий воздух уходящей осени. Над головой простиралось грозное серое небо, не терпящее возражений, а панорама бескрайних лесов и полей напоминала о чем-то давно забытом, безвозвратно растерянном в веренице кочующих дней. Во мне назревало дотоле неведомое чувство перемен. Я был уверен, что скоро должно произойти нечто грандиозное, нечто, выходящее за рамки известного. Все старое неизбежно обернется пеплом, канет в лету, и в дверь постучится новая жизнь, новая любовь и новая литература, разящая и удивительная.

Помню, читал я у Сорокина один рассказ. Забыл название, но какой-то там клубень. Рассказ был малюсенький, но я не дочитал. Не потому, что там было что-то мерзкое, а потому, что он был душный и тупой. Но когда душный и тупой рассказ соприкасается с мышлением не самого тупого читателя, не самый тупой читатель начинает натужно выжимать из рассказа трактовки (например, что по мысли Сорокина (по мысли Сорокина... - тут должна быть мелодраматическая пауза с ноткой иронии и плохо скрываемого презрения к постмодерну) советские люди - овощи). Если хорошо выжимать, можно получить несколько простых одномерных трактовок. И у каждой из этих трактовок, если брать их за точку отсчёта - топорная, лобовая, то есть по существу тупая реализация. Вот и весь Сорокин. Ну а про духоту будет следующий абзац. Ну и важно уточнить, что сказанное выше сказано и про "Настю".

Не раз замечал, что у Сорокина очень скучная речь. Как скучно и почти лениво текут его отполированные речи, словно он настолько заигрался, что стёр собственное лицо. Если Сорокин не пытается эпигонствовать, играть в стилизацию, эпатировать, то текст его теряет всякую выразительность (как формы, так и содержания) - перед тобой буквально бубнивый богемный дед. Но даже когда он играет стилями, выдаёт выглаженные до шелковистости предложения, его манера письма всё равно оставляет впечатление чего-то искусственного, не совсем живого, не совсем настоящего, не совсем искреннего - таким неестественным, пластмассовым языком он пишет некоторые свои работы. Но и этот жалкий голем языка как будто не живёт без ожидаемой читателем "сорокиновщины", некоей подлянки, которая перевернёт содержание текста с ног на голову. Но и эпатаж у Сорокина недалеко ушёл от условной "Человеческой многоножки", матерящихся мультяшек или того дебильного мультика, в котором няшные звери случайно калечились. Сорокин нам не братишка, но тоже покушать принёс (как говорится, не все поймут, немногие оценят).

Возьмём первую часть "Насти", ту, в которой ещё нет эпатажа. Про неё можно сказать одно: около-дворянская пастораль. Но Тургенев написал бы лучше, Толстой - выбросил бы добрую часть сорокинских "набоковских розливов" и тоже написал бы лучше, Бунин написал бы со вкусом, Чехов, допустим, написал бы не только хорошо, но и с большим чувством к героине. Но Сорокин видит в своих героях только буквы, в пасторали - не живой "пейзаж" со своим пульсом, а картонные декорации (и кстати, формальность и необязательность окружения - типичный гость у С.), чтобы усыпить читателя и устроить подлянку... Скучно читать об этом у Сорокина, вот что я хочу сказать. Заранее понимаешь, что перед тобой благообразное пустословие, каким может быть, например, (лучшего аналога не придумал) дневник гимназистки о своих неказистых буднях, ради дальнейшего эффекта. Ну а про этот эффект я уже всё сказал выше: дёшево, грубо, скучно. Да, я видел высокодуховные трактовки других читателей. Молодцы, хорошо жали - теперь у нас есть копеечный смысл (мем "Жаль, не все поймут.."), который для основной массы читателей (и я не высокообразованный сноб - я не считаю этих читателей глупыми, не утверждаю, что у них плохой вкус, что они не разбираются в литературе, что это "не их уровень дискуссии") тонет в каловой массе. В целом, Сорокин (как и постмодерн, если уж рубить с плеча) - это литература, занявшаяся онанизмом. Я нормальный читатель - я люблю Великие Истории. Ну а это... это не литература, не анти-литература - это просто глупость.

Раз уж взялся говорить о Сорокине, то была у меня одна заметка на ВК о его персоне. Ну и почему бы не пришпилить её сюда? Может, она что-то дополнительно очертит в фигуре С.

"Мне нравится идея, что читать плохие книги, то есть книги со всякой фигнёй, не стоит потому, что они отравляют психику/сознание. То есть если автор использует аллегорию, я бы хотел, чтобы и буквальный смысл был адекватным и здоровым. Я вот недавно читал в одном тг-канале про одну новеллу Сорокина, где дочь (тут могу переврать немного) отсасывает у матери говно из жопы (по крайней мере говно из жопы матери там точно фигурировало, но вот извлекали ли его подобным способом - не помню), и так далее - про червей и пр. И мне представилось: чистенькая светлая комната, стол у окна, солнце светит, птички поют, презентабельный мужчина в белой футболке, шортиках, белых носочках пишет про мать и дочь; напишет пару строк, посмотрит в окно на зелень, птичек послушает, поймает вдохновение, ещё напишет, а потом бах - и этот же мужчина начинает с маслянистым блеском в глазах: говно, жопа, сосать, черви... А потом интеллектуальная пена читает со вниманием, как дочь из жопы матери отсасывает говно, визуализирует это и млеет - "ах, какая тонкая деконструкция советского дискурса". А действительно ли нормально и здорОво видеть такие глубины глубин и не замечать очевидного, не реагировать на него должным образом? Ну чисто с психической точки зрения. И неужели для деконструкции советского дискурса нельзя было найти адекватную историю?"

Могут, конечно, вскинуться (это я уже продолжаю заметку дня нынешнего), мол, чернушно - зато сильно, доходчиво, бьёт по всем чувствам безотказно, и никто так не освещал тему прежде, и вообще - язык-то какой, стиль... Ути мой наситанный москвопитерский мальсик, открывай ротик - идёт лозечка с твоим любимым лякомством; за дальнейшее развитие филологии в земле российской, ам. Должен же достаться приз такому мудрецу и эстету.

Нет, серьёзно, я как-то в одной книжке о Сорокине встретил термин "постцинизм" и поразился тогда способности мастеров высокополезной деятельности конструировать какие-то искусственные штуки, которые позволят им не называть ерунду ерундой, пустоту - пустотой, примитив - примитивом и т.д. Как говорится, обзови ерунду супрематизмом, исследованием базовых форм, возможностей цвета - и это будет достаточным обоснованием для признания культурной значимости. 10 фонтанов марселя душана из 10.

p.s.

Интересный факт. Отрицательные отзывы на Сорокина часто более предметны, чем положительные. Например, некоторые рецензии представляют собой художественное творчество на тему (интересное само по себе, но малоуместное в качестве отзыва). Из такой "рецензии" нельзя узнать о книге вообще ничего. Классический неформат - бессодержательность относительно заявленного предмета, но написано с блеском, это да. Решительно неясно, зачем это читателю, который хочет узнать, о чём книга, будет ли ему интересно, есть ли какие-то подводные камни (например, если писатель ругается матом, можно сообщить об этом, чтобы предупредить тех, кто этого не любит, но собирается познакомиться с новым автором). А творчество можно разместить в блоге и дать на него ссылку, если уж так горит. Но, подозреваю, ввиду того, что все - возвожу очи горЕ - тут на лайвлибе друзья-товарищи, то такое творчество в неформат отправить не удаётся (хотя неформат не есть трагедия - такие отзывы не удаляются, а просто переходят в другую категорию, которую в зависимости от настроек можно видеть или не видеть).

Тесто рук, квашня живота, ладонь - деревяшка - вот ради таких словечек я всё ещё терплю Сорокина. В одном из интервью он сказал что в русской литературе много духа, но мало тела. И мол, он этот пробел восполняет, рассказывая о телесах, запахах пота, спермы и гавна. Сейчас будет штамп, простите: познакомившись с кое-какими рассказами Сорокина, я думала что готова к чему угодно в "Насте», но я ошибалась. Итак, Настя живет в интеллигентной семье, сегодня ей исполнилось шестнадцать лет - подарки, гости, застолье... и Настя на горячее. Родители заживо испекли её в печи под здоровый русский хохот и комментарии повара: «Надо б угольки шуровать, чтоб корка схватилась». Разделали девочку, обедают, обсуждая Ницше, Толстого и дословно: "Какая ж это дичь есть живых существ". Это они о свинине. На столе, то есть есть за столом присутствует ещё одна девочка, Арине пока 15 и всех её подруг зажарили, потому и ей не терпится. Вкусная еда и красное вино так способствовали атмосфере, что пара героев не прочь заняться сексом, можно было бы и у всех на глазах, если б не смятенное состояние матери Насти, которой сегодня кусок в горло не лезет. К слову, за столом присутствует батюшка, который ложечкой выудил и съел деликатес - глаз Насти, а под конец вечера попросил руку Арины, которая почти доела лобок подруги. Ну, думаю, спасти поп хочет юную деву. Ан нет, отец Арины дал согласие, встал, отрубил руку дочери и отдал её святому отцу. Неожиданно, правда?

Все эти звуки, запахи, язык на тарелке в форме вопросительного знака. Какой Зюскинд, какая контркультура?! Я столько лет читала немецкий, американский и японский треш, а настоящий вынос мозга все это время "лежал" под носом. Но давайте поговорим о смысле всего этого. Этот диалог за столом о живом мясе подействовал на меня как на быка красная тряпка и я вцепилась в него, напрочь забыв что в 2000 г. разговоры о вегетарианстве не были так уж популярны, да и Сорокин не тот писатель, у которого смысл лежит на поверхности. В упоминании Толстого я увидела отсылку к герою "Крейцеровой сонаты" Позднышеву и связь с отрубленной рукой Арины. Помните его рассуждения в вагоне поезда о матерях, которые хотят удачно выдать замуж своих дочерей, пусть даже за моральных уродов, но с определенным статусом и финансовым положением? Ну а половой акт я расценила как ... Я бросила все попытки анализа, так как наткнулась на интервью Сорокина в Time Out, где он все расставил на свои места:
"Я вообще против того, чтобы есть маленьких девочек. Мне кажется, это не родители должны есть своих детей, а дети — родителей. У меня и рассказ об этом есть — «Настенька. И вообще — я стараюсь не есть мяса. <…> В «Настеньке» же все наоборот: родители-то девочку все-таки съели… Для меня это вообще глубоко символическая вещь. Там дело же происходит в России начала XX века. И история там о том, как русская интеллигенция сожрала молодую русскую демократию. Впрочем, ничего не надо читать буквально…"

Если вы сразу поняли что хотел сказать автор, обязательно отметьтесь в комментариях, я должна знать вас в лицо. В своё оправдание могу сказать, что меня то родители не ели и наверное, поэтому я пошла совсем в другую степь. Но в этом и сила литературы - не смотря на эпоху, оставаться актуальной. Прав был Сорокин, когда говорил что слова - мощное оружие. Они могут убить, вдохновить, влюбить и т.д.

Спойлеры!

Неожиданное произведение. Другие творения Сорокина я хоть и толком не читала, но о них наслышана. И, судя по всему, этот рассказ на них мало похож. На первый взгляд, всего лишь описание одного летнего дня в деревне. И очень яркое описание, должна заметить. Слог настолько насыщенный, погружающий в атмосферу деревенского быта, что так сразу и не догадаешься, в каком году был написан рассказ. Одно описание обеда чего стоит!

И чёрная лошадь с белым глазом. Предвестница грядущей беды. Сперва может показаться, что беда будет мистической, связанной с потусторонними силами. Но заканчивается рассказ вечером 21 июня, в субботу. Следующий день - 22 июня, воскресенье. Автор не говорит прямо, какой на дворе год, но даёт столько примет времени, что ошибиться невозможно. Герои рассказа прожили последний мирный день перед началом Великой Отечественной войны...

Взялась я за этот опус уже имея представление о сюжете. Впечатление двоякое.
С одной стороны – дичайшая дичь (как не вспомнить крылатую фразу Миронова из Бриллиантовой руки - Федя, дичь! … как-то некстати вспомнилось… или кстати))
А с другой – нормально, с юмором)
Только не надо было на ночь это читать. Теперь сижу, ржу аки лошадь Пржевальского)
Вы не любите Настенек? Вы просто не умеете их готовить)
Сорокин - пакостник еще тот, но в кулинарном деле – дилетант и непрофессионал.
Неправильно он Настю приготовил. С полным кишечником, т.е. мясо изначально испортил. Не посолил, не поперчил. И кушали без соуса… Никогда он не будет настолько популярным, как Томас Харрис. Хотя пишет хорошо по стилю, собака такая.
А гурман Ганнибал-каннибал будет жить долго в людских умах, потому что готовить умел хорошо и кулинар был знатный.

• Ариша, ты готовишься? - спросила Румянцева, разглядывая отрезанный Настин палец.
• Надоело ждать, - отодвинула пустую тарелку Арина. - Всех подруг уж зажарили, а я все жду.

  Вот так надо, чтобы все, как у людей было) И эта щедрость души - хоть руку дочери попросят, хоть целиком на обеденный стол. Ничего не жалко.

- Никогда, никогда НИ-КОГ-ДА! Не читай этот рассказ! Ты слишком впечатлительна. Тебе потом очень трудно будет жить! - напутствовал N лет назад приятель.
Время даром не прошло - «Настя» отнюдь не первое, за что у Сорокина взялась. Читала не из желания пощекотать нервы, а сложить, наконец, свое мнение о слишком неоднозначном и заведомо полемичном. Каждый раз, открывая его книги, настраиваюсь, собираюсь, вдыхаю поглубже, как перед нырком в январскую прорубь, и выкручиваю на минимум рычажок «эмпатия».
Я знала, о чем рассказ, была в курсе заложенных аллегорий с метафорами и думала, что подготовилась.
Морально.
Смешно.
Разве можно быть готовой к Сорокину!?
Столь яркий, выпуклый и прекрасный слог сразу развертывает панораму. Вся прелесть юности в нежнейшем утре расслабляют, напрочь отбивая нюх – почти забываешь, зачем сюда пришел. И тут – хлоп! Понесла-а-ась!...
Дыхание перехватывает. За считанную страницу внутри все скручивается, а строчки в глазах начинают дрожать и расплываться. Буквы сжимаются и растягиваются, пульсируя, словно в такт бушующему пламени. Почти не глядя, просматриваешь текст, против воли выхватывая чудовищный смысл. Кажется, вот-вот пойдут волдырями собственные руки. Волосы дыбом.
В момент, когда физических ресурсов на чтение уже нет, звенит первый звонок:
«- А это моя дочь! – встал с бокалом вина Саблин. – Рекомендую, господа!»
Где вы видели, чтобы жаркое так представлялось? Ощущение тотального реализма и включенности в действие стремительно падает. От умопомрачительного текста почти абстрагируешься. Градус снижен.
За ним звенит второй:
«- Надоело ждать <…> всех подруг уж зажарили, а я все жду…

• Потерпи, персик мой, и тебя съедим».

• А про Наташу Ростову небось читали!? И радовались! И нравилось! А ведь ее к 16 годам сожрали окончательно, превратив через пару лет в самку плодовитую. Тогда Льва Николаевича читать не противно было, нет? Когда ее под беседы заумные, да болтовню фиглярскую уговорили, как миленькую. Ну, так вот вам! Кушайте на здоровье!