Рецензия на книгу

• 

  Аноним15 декабря 2011 г.

  15 декабря. Четверг. 23:36. В этот самый момент, когда еще один замусоленный день вырвался из календаря и улетел на юг, а на город торжественно опустилась черная ряса мглы, ничего такого интересного, о чем можно было бы написать на первой полосе в газете, не произошло. Не произошло оно и после того, как на тропу войны, освещенную одинокими фонарями, которые перемигивались о чем-то своем электрическом, выползли горделивые тени крыс и проституток. И уж тем более не случилось ничего экстраординарного, когда я на цыпочках подошел к окну и стал с укором и одновременно с надеждой таращиться на прыщавую луну, застрявшую среди когтистых ветвей дуба. Луна о чем-то фривольно болтала с полярной звездой и делала вид, что не замечает меня. По градусу изгиба ее полумесяца я понял, что между нами все кончено. Сердце забурлило и заклокотало. Правая рука дернулась запулить в луну табуреткой, но тут же была осечена левой. К чему это школярство и уничижение? Как говорится, былого не воротить, а будущее – и со скидкой 50% не нужно. Оставалось лишь ждать утра, методично жевать медные пуговицы и гладить тишину против шерсти. В довесок из головы никак не хотел выходить прочитанный намедни роман Сорокина «Норма».

  Выдержка из допроса Иванова Н.П., проходящего по делу № 3549Б#:
  «Ну, то лихие девяностые были, значит, эт самое. Кругом бардак, беспредел, пятое-десятое. Народное имущество без зазрения совести пустили с молотка, сукиии, и назвали сие безобразие приватизацией. Заводы позакрывали, НИИ посокращали. Страны нет, правительства нет: живи, как знаешь, и на судьбу не сетуй. Я вон китайскими кроссовками на рынке барыжил, а по ночам на родной копейке извозчиком зашибал. Жрать-то охота, елы-палы. Всякое было, чего уж там. И очереди, и ваучеры-шмаучеры. Вот. Тогда-то, собственно, я впервые и познакомился с творчеством писателя Владимира Сорокина. Кореш Мишка, сосед по лестничной клетке, подогнал роман «Голубое сало», дескать, на, зацени современный литературный андеграунд, постмодернизм на выезде. Ну, а я чего – взял и заценил, подумаешь эка невидаль. По факту прочтения восторгом особо не воспылал: местами прикольно, но не больше – стандартная модная херня под хвост догорающей эпохе. В общем, в ту пору мне показалось, что Сорокин – это такой одиозный скандальный писатель, тупо эксплуатирующий чернушные образы и танцующий на костях истории исключительно саботажа и эпатажа ради. При ветре перемен литература такого пошиба – обычное явление. Чего тут руками махать-то с пеной у рта… Эмм. Закурить можно? Ага, благодарствую. Так-с, о чем это я… ах, да. Шли годы, маразм крепчал, гербовый щит ржавел. Жена, шельма портовая, от меня сбежала к какому-то хахалю, мол, на моих показателях рентабельности далеко не уедешь. Я тогда еще на стройку подался. ДСП там, кирпич, шифер, эт самое. Под эту движуху дачу наконец-таки достроил. Всякое было, чего уж там. Одно время даже думал бизнес замутить… Что? А, хорошо-хорошо, ближе к делу, так ближе к делу. К тому моменту я заборол у Сорокина еще «Очередь», «День опричника», «Метель», какие-то повести и сальные рассказики, и вместе с тем пришло понимание, что Сорокин не так-то прост и что никакой он не упырь и не андроид, а всего лишь любитель холодной экзотики и сторонник неординарных решений. Однако общее впечатление по-прежнему оставалось крайне противоречивым и кособоким. Окончательно чашу весов перевесил роман «Норма», после которого, собственно, все и началось. Ну, а что было дальше, вы лучше меня знаете. Дела идут, контора пишет. Такая вот ботва. На той же квартире я оказался совершенно случайно – меня туда Зинка заарканила. Больше, гражданин начальник, я ничего не знаю и ведать не ведаю. Вот вам крест и верительная грамота».

  Глава, в которой мы узнаем, что роман Владимира Сорокина «Норма» - это вереница галлюцинаций о жизни в великом и ужасном Советском Союзе; знакомимся с главными героями, имена которых можно не запоминать; начинаем подозревать, что норма не то, чем кажется, и теряемся в догадках о том, чем же закончится весь этот бред в летнюю ночь.

  Чернуха, или если угодно трэш, или если настаиваете философия оптимизма на воскресный обед, является не только неотъемлемой частью культурно-исторического паноптикума, но и может быть использована в качестве гуталина для кирзовых сапог, а также в качестве удобрения для взращивания сельскохозяйственных роз. Как правило, под чернухой подразумевается мрачные и негативные стороны быта или некие сомнительные идеи, возведенные в степень жестокости и извращенности. Как следствие, реакция на такую экспозицию – это чувства отвращения и омерзения и мысли о безысходности существования. Но тут возникает закономерный вопрос: почему одни явления - табуированы и вызывают ужас, а другие считаются приемлемыми и даже полезными? Вряд ли сей парадокс можно объяснить банальной дихотомией мира на добро и зло. Скорее уж я поверю в золотое сечение ненависти фашистов-гермафродитов, чем в халву хваленым небесам. На мой взгляд, все гораздо проще интеграла от иррациональной функции - собака вместе с остальными героями сказки «Репка» зарыта в обыкновенном гносеологическом барьере, на который рано или поздно натыкаются абсолютно все. Или вы хотите сказать, что вас никогда и ни за что не посещали чистые кальсоны, грязные мыслишки? Чтобы преодолеть этот барьер, достаточно выпить коктейль «Содом и Гоморра», замешанный из отчаяния солдата-дезертира и радости сбежавшей невесты в пропорции один к одному. А далее просто следуйте за темным попутчиком и получайте удовольствие. Остальное сделает круговорот. И больше не будет никаких координат, иерархий и систем, не будет ничего святого и постыдного. Один раз живем, два раза не умираем. Истины нет, дозволено все. Ну, а если вы по-прежнему не уверены и колеблетесь, произведите элементарный мысленный эксперимент. Ковырните волшебной палочкой мои свежие раны. Включите на полную граммофон, призывающий всадников апокалипсиса. Вскипятите белесый гной – я запью им ваши унылые мечты. Затем подойдите поближе, ближе, еще ближе, еще, а теперь смело и густо насрите мне на лицо. Не стесняйтесь – я сегодня побрился. Потом обменяйте веру в завтрашний день на гнилые овощи и фрукты. Станцуйте на паперти буги-вуги. Пригласите врагов на пикник. Набейте любимого кролика опилками и тряпками. Продайте родину! Сожгите дом! Будьте самими собой!
  (Отрывок из блога Маркиза Де Сада, найденный в жопе у одетого в костюм единорога Калигулы)

  КАРУСЕЛЬ СТИЛИСТИКИ В ФРОНТАЛЬНОМ РАЗРЕЗЕ:
  Постмодернизм / концептуализм / сюрреализм / дадаизм / гротеск / коллаж / турбореальность / гипертекст / метод автоматического письма / поток сознания / понос сознания / рвота сознания / Джеймс Джойс отдыхает / Станиславский утратил веру в «не верю» / русская классика в вольере / эпистолярные вензеля / сатанинский юмор / пасторальное ничегонеделание / наркоманская риторика / глухонемое многоточие / монолог самовара / диалог громогласных гласных / тетралог шизофрении / to beer, or not to beer? (Shakesbeer) / о времена, о канавы / психотерапевтический метод забить большой ржавый гвоздь / амфитеатр советского бессознательного / декоративно-прикладное искусство из жженой резины / пластмассовый конструктивизм / инфразвуковая порнография / безработный минимализм / лошадиный символизм / просто изм / изм наоборот / изм измов / мзи / зим / миз / зззззззззззззззз

  Седьмые сутки без сна и роздыха русский офицер Краснов В.И. настырно продвигался по бескрайним просторам земли-матушки родной. Вчера он отмахал дюжину верст по заросшим бурьяном полям и лугам, а сегодня вместе c утренней зорькой – вступил в полосу мелколесья. Картуз набекрень, шинель в репейнике, глаза навыкате, оглобли вкривь да вкось. Молодой березняк и аляповатые кустарники встретили его безмолвным покачиванием. Дозорные вороны, кружившие в пасмурном небе, напротив, подозрительно закаркали. Под ногами среди пожухлой трын-травы алыми каплями крови мелькала поспевшая земляника. Мысли Краснова были сбивчивы и капризны, но цель задания, ради которого пришлось забрести к черту на рога, он помнил, как отче наш. За подлеском разлеглась дубрава из осинника и ельника. Тонкий аромат смолы и хвои бил в нос и воскрешал детские воспоминания. «Природа есть природа, и неважно, какого ты рода», - подумал русский офицер и разродился невинной улыбкой. И тотчас за проплывающими кораблями облаков подмигнуло солнце, мол, верно думати человеческий отрок. Долго ли, коротко ли, усладами, потугами, Краснов не заметил, как миновал просеку из крапивного семени с иван-чаем по грудь и очутился на прогалине в сосновом бору. Тамошняя лепота буквально давила на плечи, которые и без того уже налились свинцовой усталостью. Душе хотелось петь и плясать хороводную. Про глухомань заповедную, про лесные чащи непролазные, про Русь русскую. Но долг звал топтать землю вперед. Если не выполнить задание, то пиши пропало, поминай как звали. Худо ли, бедно ли, дальше, больше, Краснов заступил в зону смешанных лесов. Кроны да кущи покрыли тропинку чернявой тенью, бурелом да чащоба же участились донельзя. Где-то приходилось корячиться вприсядку, а где и ползком ничком. Силы у русского офицера были на исходе. Стенания и поползновения дней минувших давали о себе знать. Еще ему постоянно чудилось, что за ним кто-то наблюдает – не ровен час одноглазое лихо. Однако чем больше Краснова снедало отчаяние, тем пуще прежнего он пыжился, ерепенился, фанфаронился и напористо продолжал ход. Изо всех сил, через силу, напролом, наобум, всем ветрам назло. Забыв обо всем и вся, отрешенно и смиренно, шаг за шагом, монотонно повторяя про себя букву задания, которое в официальном приказе звучало как: найти, осознать и доставить русскую идею.

  Альтернативная история 20-го века, том 4: мутации
  Как-то раз Гитлер со Сталиным поспорили о том, у кого из них страшней и инфернальней усы. На следующий день вооруженные силы Германии произвели нападение на Польшу, ознаменовавшее начало Второй мировой войны.

  Экстерьер: поля, луга, река, плотина, на заднем фоне лес. Камера движется по панораме слева направо до тех пор, пока в кадре не появляется Владимир Сорокин, идущий в сторону плотины. С. одет в джинсы и пиджак, за плечами небольшой рюкзак. Камера устремляется за ним. Смена плана: С. у плотины. С. снимает рюкзак и достает из него бомбу. Бомба представляет собой стопку книг, перевязанных проводками разного цвета, ведущих к пульту управления. С. выставляет таймер. Крупный план лица С. Установив бомбу, С. уходит в неизвестном направлении. Камера поднимается от горизонта к небу. Звук громкого затяжного взрыва.

  Тра-та-та … бах-бах-бах … пиу-пиу-пиу … СССР … ВЛКСМ … ЦК … ВСНХ … КГБ … ВКПБ … ГОЭЛРО … ГКЧП … НКВД … ХЗ … РСДРП … XXVIII съезд КПСС … великая октябрьская социалистическая революция … ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету … ИТАР-ТАСС уполномочен заявить … спят усталые игрушки, книжки спят … ты записался добровольцем? … рок-н-ролл мертв, а я еще нет … эта очередь за сапогами? ... я помню чудное мгновение: передо мной явилась ты … семь раз отмерь, один раз отрежь … 12 апреля - субботник, явка обязательна … а теперь горбатый! я сказал: горбатый! ... даешь пятилетку в четыре года! ... через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир … материалистическая диалектика … один день Ивана Денисовича … капитал … экономика должна быть экономной … путевка в Крым … сигареты «Пегас» … холодильник «Зил» … мандарины … санки … салат «Оливье» … журнал «Моделист-конструктор» … велосипед «Урал» … моя фамилия слишком известна, чтобы ее называть … ученье – свет, а не ученье – тьма … Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить! ... на дальней станции сойду, трава по пояс … мир, труд, май … счастливые трамвайные билетики … Юрий Алексеевич Гагарин … Спартак – чемпион … металлургическая промышленность … республика ШКИД … орден «за заслуги перед отечеством» … бородатый анекдот … доброе разумное вечное…

  Стоя на пожухлом пустыре постсоветского пространства неподалеку от мертвого дерева, увенчанного осколком от сорокинской бомбы, я безмятежно вкушал свежий воздух уходящей осени. Над головой простиралось грозное серое небо, не терпящее возражений, а панорама бескрайних лесов и полей напоминала о чем-то давно забытом, безвозвратно растерянном в веренице кочующих дней. Во мне назревало дотоле неведомое чувство перемен. Я был уверен, что скоро должно произойти нечто грандиозное, нечто, выходящее за рамки известного. Все старое неизбежно обернется пеплом, канет в лету, и в дверь постучится новая жизнь, новая любовь и новая литература, разящая и удивительная.

  18

  443