Посторонний. Миф о Сизифе. Калигула. Падение.

Усталость Гамлета... Усталость уст, слов и ветра, жаркой плоти Земли, распростёртой на звёздном, пляжном песке, под незакатным и уставшим солнцем.
Чем душу заслонить от солнца? - Чёрной, раненой, четырёхпалой перчаткой распростёртой плоти ? Луч пальца во тьме, словно душа руки...
Посторонний - новый виток спирали трагедии героя нашего времени и маленького человека. Вот только это приниженность и придавленность не перед людьми, а перед огромным и бесчеловечным ( или слишком человечным ? ) миром.
Весь фокус трагедии сюжета и героя смещён в начало романа : " Сегодня умерла мама".
Но сын ещё не может этого осознать, почувствовать : она уже давно жила в доме призрения. Как не может он почувствовать и себя в механической людской суете, словно бы и его душа находится где-то далеко : в ярком воздухе, в запахе моря, запахе волос его девушки на одинокой подушке...
Почти кафкианский процесс бюрократизма жизни, когда осуждению подвергается человек, не плачущий на похоронах матери, не соблюдающий декоративных жестов жизни, которыми люди закрываются от смерти и тьмы. Как это по-человечески : всю бездну души, с её криками и слезами, низвести до телесных жестов и слёз ! Урвать с болью кусочек души, которую не можешь всем показать и обнять, и тешиться этой карманной душой, как некой "прелестью"...
Но и "тот" мир тоже не замечает "маленького человека". Лучистые ангелы и враноподобные глашатаи "рая", стремясь из одного мира в другой, задевают его крыльями, равно толкая на безумие, любовь и убийство...

Перед героем стоит задача : принимать ли этот мир до конца, вместе с его абсурдом и иллюзиями, положив душу и слова на ветер : пусть ветер жизни прихотливо играет чувствами, словно травой, пусть пульс обдаёт голубою, солнечной пеной жаркий берег тела... Или же противостоять абсурду ?
Не всё ли равно, в этом латентном коммунизме самой природы, где смерть звезды, человека и муравья почти равны, убить себя или другого ?
В природе есть нечто постороннее, что равно принимает и отрицает человека и бога, стремясь обнять, растворить человека в себе, толкнув его по ту сторону добра и зла, а человек будет мучиться этим, словно бы и это солнце и море и сверкнувший пистолет : часть его существа, и просто он как-то неловко пошевелился этим новым, вновь осознанным телом, бытием... Или же посторонний покорится и этому, как покорилась его посюсторонняя возлюбленная ? Вот её было жалко. А его ? Жалко мир, и его в этом мире, этим миром, в котором он, словно беспечные боги Лукреция, с их вечным "мне всё равно", словно неприкаянная душа реющая над плотью мира, со своим вечным " это было славно" : карикатура на слова бога после окончания каждого дня творения.( В последней главе, как и в романе Бовари, в душе героя проявляется нечто подлинно-человечное : трагедия и крик не маленького человека, общечеловека, но крик человека.)

Море, знакомые, жаркий пляж, кричащее солнце, обморок сердца... Некое половодье и цветение света, цепная реакция света, пульсирующего в глазах людей, море, ноже.... Кричащий шёпот света от ламп у гроба матери, безумное солнце на кладбище... Всё это складывается световым веером в нечто единое.
И как от взмаха крыла мотылька на другом конце мира происходит цунами, так и тут, от малейшей пульсации света обрывается жизнь человека. Человек - всем существом своим отразил солнце. Солнце пронзило человека. Солнце в романе - образ древнегреческого хора, рока... С той же лёгкостью он мог убить и себя. Ведь порой для самоубийства, убийства, безумия и любви, достаточно и капли света, ревнивого солнца, поцеловавшего голое, бледное, свободное от часов запястье...

Всем хочется покоя и солнечной плоти... но одни становятся посторонними, не замечая любви на земле. Другие , наоборот, теряют себя в жаркой суете вещей и поступков.
В романе есть грустный образ старика со своею обрюзгшей собакой, который вечно на неё кричал, и она отвечала ему тем же, но когда она пропала, главный герой слышал, как он ночью плакал на кровати.
Вот так и герой лишился свободы, женщины и мира... и лишь голубое окошко цвело на стене...
Вот так и мы порою смотрим на бесконечно милые нам глаза друзей, стихи, облака... и понимаем, припоминаем, что когда-то обнимали всё это, всё это было частью нас, а потом мы стали посторонними для мира и себя, и эти глаза и стихи, тоже стали для нас окошками в какую-то вечность, свободу...
И касаемся мы их, но дотянуться душою не можем. И любимые приникают к нашей груди, но пленное сердце грустно упирается в тюремные решётки рёбер, и не может обнять, поцеловать другое сердце...
Все мы посторонние друг для друга. Все мы осуждены, и нас, как и героя, искушают мирами иными, моралью, крестом : от кричащего солнца герой сокрылся в тюрьме, но священник приходит к нему в её мрак со словами о другом солнце : солнце жизни.

Тому ль пускаться в бесконечность,
Кого измучил краткий путь?
Меня раздавит эта вечность,
И страшно мне не отдохнуть!

Лермонтов

p.s. из жизни

Моя привычка читать произведения в том контексте, который в них описывается, чуть не аукнулась мне.
Я на пляже, солнце, и книга с солнцем и пляжем у меня в руках.
Пошёл с другом вдоль пляжа в магазинчик. В тени деревца сидели два кавказца, в руках у одного из них был нож : резали арбуз. Смотря на них вскользь, я прошептал, улыбнувшись : почти как арабы в книге...
Один из "арабов" окликнул меня : "что ты сказал " ?
Слово за слово ( когда-нибудь мой язык доведёт меня до беды)... вышла почти забавная перепалка, в которой я вполне мог пройти все стадии от постороннего, до потустороннего.
Подключились друзья ( слава богу, наши), и всё было улажено. Но осадочек остался.
Ну почему со мной сбываются романы Кафки и Камю, а не какие-нибудь о̶т̶т̶е̶н̶к̶и̶ ̶с̶е̶р̶о̶г̶о̶ Тёмные аллеи и Пути небесные?

p.p.s. Учитывая, что в лс была высказана мысль, что в p.s. проскользнуло нечто "национальное" и т.д., хочется сказать, что с этим у меня всё нормально, и эта история вообще не имела национальных предубеждений.

Произведение из числа тех, которые не могут трактоваться однозначно.
Будьте готовы к тому, что при прочтении неизбежно придется думать. Если вы ищете готовых рецептов жизни, не читайте "Постороннего" - их тут нет. Автор не задает системы координат, не навязывает морали, не показывает своего отношения к происходящему. Камю здесь выступает в роли такого же постороннего, как и главный герой.

Лично для меня "Посторонний" - это гимн жизни. Жизнь - то, что важно. Ваши мысли, ваши чувства, ваши философские изыскания и духовные метания не имеют никакого значения. Не заморачивайтесь. Рядом с обществом или без него - живите. Что было, что будет - какая разница? Живите настоящим. Судьба все равно настигнет вас. И тут Камю - фаталист. Не пытайтесь избежать неизбежного, отнеситесь к нему, как к части жизни. А смысл? Смысл жизни в смерти. Живи, помня о неизбежности конца. Возможно только физического, а возможно и окончательного. Не так важно, что там за занавесом, важно то, что здесь и сейчас.

Главный герой не славный малый, не подлец, он просто посторонний. Однако он не вне социума, его поступки могут быть поняты и истолкованы человечеством. Мерсо правдив, адекватен и вполне реалистичен. Вот только ему кажется, что другие оценивают его поступки также безэмоционально и логично, как и он сам, не понимая, что в мире существуют ещё и чувства. В его мире их нет. Есть только жизнь, судьба и череда мелких поступков. Сейчас бы Мерсо назвали социопатом. А он им бы и оказался, если бы не был вымышленным литературным персонажем.

"Посторонний" - книга, которую лучше прочитать, чем не прочитать. Глубоко проникнетесь вы происходящим, или останетесь равнодушным, во время прочтения шестеренки в вашей голове будут стремительно вращаться. А это всяко лучше, чем застой, ржавчина и тлен.

«Падение» - это семьдесят страниц исповеди бывшего парижского адвоката, которого занесло в далекую Голландию. Странного типа, который ночи напролет бродит по городу мечтая или без конца разговаривая с собой. А еще он боится ходить по мостам, потому что кто-то с них может броситься в воду и либо придется нырять за ним и неизбежно в это холодное время года утонуть, либо мучаться воспоминаниями о его попытках выплыть, но все-таки неизбежном конце.
Помножьте все это на «высокий штиль» - прекрасный язык и образность речи.

Но я хотел бы обратить внимание на другую сторону этой небольшой повести. Перед нами раскрывается сокровищница мыслей и идей впоследствии столько раз цитированных и пересказанных, что первоисточника, кажется, уже и не существовало.
В моем цитатнике приведены два десятка выписок-афоризмов, но сразу хочу предупредить, что даны они по переводу, опубликованному в журнале «Новый мир», № 5 за 1969 г., автором которого является Леонид Григорьян.
Общераспространенный перевод Н. Немчиновой, на мой взгляд, гораздо слабее.

Отдельной книгой перевод Леонида Григорьяна выходил в 1998 году: Альбер Камю «Избранное».

Спойлеры!
Это рассказ о равнодушии, которым, к сожалению, полон окружающий мир и которого стало ещё больше в последнее время. Герой - типичный равнодушный человек, которому нет дела ни до чего и ни до кого: он отправляет мать в дом престарелых, а после её похорон он веселится и распутничает; его девушка представляет для него только сексуальный объект и не более того; он не раскаивается в случайном убийстве человека, ему всё равно, что его осудили на казнь, и смертный приговор не приводит его в отчаяние. Холодная, чёрствая душа. Пожалуй, соглашусь, что этот типаж - "герой" нашего времени, какие встречаются всё чаще, как бы прискорбно это ни было. Неприятное произведение, эмоционально "тяжёлое", тёмное, вгоняющее в депрессию, но, безусловно, заслуживающее внимания.

Многие рецензии на роман начинаются с цитирования первых строк книги. Но это лишь одна из смертей. Всего их три на ста с небольшим страницах. Текст сравнивают с «Преступлением и наказанием» Ф. Достоевского. О чём на самом деле книга?

Сюжет прост: жизнеописание человека и его суд. Герой Мерсо хоронит свою мать и продолжает «жить жизнь», но в один из очередных выходных он становится преступником. Так, его жизнь, как и повествование, делится на две части: «до» — первая часть и «после» — вторая часть.

Мерсо гораздо больше интересуют физические аспекты мира, чем его социальные или эмоциональные аспекты. Например, жара во время похоронной процессии причиняет ему гораздо больше боли, чем мысль о похоронах матери. Солнце на пляже мучает Мерсо, и во время суда он даже называет свои страдания под солнцем причиной убийства араба.

Мироздание иррационально. Хотя понятие абсурда в романе не упоминается, оно в нём подразумевается. Что лучше всего описывается как конфликт между человеческой тенденцией искать внутреннюю ценность и смысл в жизни и человеческой неспособностью найти что-либо в бесцельной, бессмысленной и иррациональной вселенной, в ответ на которую вселенная отвечает «неразумным молчанием».

Однако этот мир сам по себе логичен, абсурдны наши иррациональные отношения со вселенной. Абсурд зависит как от человека, так и от мира. Он — всё, что их связывает. Таким образом, вселенная и наш разум не являются по отдельности причиной абсурда, но абсурд возникает из-за противоречивой природы их одновременного существования.

Камю описывает это как конфликт между поиском смысла и невозможностью найти его в безразличной вселенной.

Вселенная равнодушна ко всем: это лишь матрица, которая исполняет любые твои желания, стоит тебе лишь помыслить их. Но далеко не все принимают эту идею, поэтому большинство из нас ищут всему рациональное объяснение и смысл, в том числе своей жизни. Но что, если его нет?

Общество пытается объяснить, прежде всего, себе, иррациональные действия героя, поскольку идея, что происходящее вокруг не имеет причины и события не имеют смысла, разрушительна и угрожает обществу.

Зал суда — попытка общества создать рациональный порядок, логически обосновать действия и поведение героя. Из-за этого весь судебный процесс представляет собой пример абсурда: тщетной попытки человечества навязать рациональность иррациональной вселенной.

Камю писал в 1955 году:

В абсурдизме единственной несомненной вещью в жизни является неизбежность смерти, и поскольку все люди в итоге уйдут в иной мир, все жизни одинаково бессмысленны. Герой осознаёт это к концу романа. Как он безразличен ко многому во вселенной, так и вселенная безразлична к нему. Мы рождаемся в мире, который существовал до нас и останется там после нашего ухода.

Однако, несмотря на это, казалось бы, мрачное осознание, мы способны обрести счастье. Полностью смирившись с неизбежностью смерти, герой понимает: неважно, умрёт ли он казнённым или доживёт до естественной смерти в старости.

Мерсо начинает искренне верить в то, что человеческое существование не имеет высшего смысла. Он оставляет всякую надежду на будущее и принимает «кроткое безразличие мира». Это принятие делает его счастливым.

Мерсо осознает благотворное безразличие вселенной. Он переживает метафизический бунт. В острый момент жизни Мерсо выбирает смерть настоящую, а не смерть в жизни (существование). Он приходит к выводу, что жизнь не имеет ни значения, ни смысла, и что каждый человек умрёт, будь он хорошим или плохим, религиозным или нет. В его глазах священник и все, кто, «как он, называют себя моими братьями», тоже осуждены. В конце концов, Мерсо отказывается пожертвовать своей жизнью (исповедаться) ради воображаемой концепции, навязанной обществу, без какого-либо истинного смысла или причины.

Он человек, который выбрал жизнь ради жизни. Он не лжёт, строго придерживаясь своего объективного взгляда на истину, и отказывается облегчить дискомфорт, который это причиняет другим, присоединяясь к мелкой лжи, скрепляющей общество. Эта догматическая честность рождается не из твёрдой моральной позиции, а из его безразличия; как он постоянно напоминает читателю, ему «всё равно». Более того, это безразличие — вторая определяющая характеристика Мерсо: он не испытывает скорби по умершей матери, не имеет романтических или карьерных устремлений и не выносит моральных суждений другим. Он просто есть и доволен этим.

Как уже упоминалось, Мерсо осуждён не за своё преступление, а за нежелание участвовать в абсурдных условностях общества. Однако, хотя процесс является сюрреалистической проекцией внутреннего абсурда общества, также верно сказать, что герой неопровержимо совершил убийство, в котором его обвиняют. Его судят по бо́льшей части за своё поведение на похоронах мамы.

На протяжении всего романа солнце выступает символом жизни и смерти: оно, а не Бог, охраняет жизнь, но одновременно и разрушает её. Со временем оно заберёт и жизнь героя: он убивает из-за солнца. Как и светлая комната на похоронах матери Мерсо, солнце освещает окончательную истину: смерть.

Солнце появляется в ключевых сценах романа. Во время убийства солнечные лучи падают на голову араба, словно готовая упасть гильотина, и герой осознаёт, что солнце — это то же тепло, которое он испытывал на похоронах матери. Размышляя над этой сценой, Мерсо осознаёт, что араб стоит между ним и тенью, символическую границу, которую герой пересекает, когда яркий свет солнца ударяет ему в глаза, и курок пистолета не выдерживает, солнце символизирует его пробуждение к абсурдности жизни.

Жестокость света, сигнализирующего о сознании, предполагает ментальный шок от осознания абсурда, но нам остаётся только гадать, светит ли солнце подлинности избирательно на отдельных личностей, осознающих истину.

Так о чём книга? Про важность физического мира, иррациональность вселенной и бессмысленность человеческой жизни. О непонимании и разных взглядах на жизнь и её проявления. Про эпикурейский образ жизни: текучий и физический, без поднятия на уровень духа.

Для меня он скорее схож с абсурдным «Процессом» Ф. Кафки, нежели с Достоевским: последний одобряет приговор герою, а Камю против суда. Герой живёт как предписано, как он умеет и чувствует. Он не идёт против общества, ему просто чужды некоторые истины. Преступник ли он — вопрос открытый, если вспомнить себя и свои попытки пойти догматов. У него хотя бы они удачные.

Можно говорить про проживание горя таким образом. Можно говорить про его умственную несостоятельность (хотя по сюжету этого не скажешь). Можно рассуждать про «роковое стечение обстоятельств» и карму. Можно всё. Для меня факт один: возможно, герой понял смысл жизни, и он идёт в разрез с традиционными взглядами.

По всему книга должна была мне понравиться, я ведь люблю такое психологическое, с откровенными рассуждениям о сущности человека, о его слабостях, о том, что нам видится и чем оно на самом деле является. Должно было понравиться, но как-то сразу не задалось.
Сначала описание героя очень мне напомнило одного человека из близких, он тоже очень любит помогать другим, чтобы купаться в овациях, а не из любви к людям, т.е. близким помогает срипя зубами, а не близким сам помогать бежит, не остановишь. В общем, ни одному слепому не позволит самостоятельно перейти через улицу. Вот только этот мой близкий далеко не такой блестящий и успешный, как наш герой, т.е. он еще хуже? Но мне-то он всё же дорог. И как-то от этого чисто личного чувства узнавания и досады уже стало неприятно книгу читать.
А потом еще и стало очень скучно. Вот вроде бы и мысли, с которыми согласна, и даже интересные, иногда неожиданно сформулированные, но скучно, нудно, как из пустого в порожнее, всё одно и тоже перемалывается.
По большому счету, ничего принципиально нового о людях я из книги не вынесла, а манера изложения скорее отталкивает. Книга построена как откровение перед случайным знакомым из бара, причем эти люди встречаются еще и на следующие дни, уже специально договорившись о встречах, и откровение продолжается. Не могу понять, что притягивало этого приезжего из Парижа в нашем герое, я бы ни за что не пошла слушать продолжение его истории. Этот многословный философ совершенно не вызвал эмпатии, а любопытство быстро улетучилось.
Единственное, что меня слегка задело в герое, это его переживания о двух случаях на мосту: неизвестная девушка и странный смех. Девушка. Что же остановило героя броситься на помощь к очередному "слепому"? Трусость? Усталость? Отсутствие зрителей? И что именно мучило его потом? Отсутствие подвига?Чего-то особенно высокого в своих делах? Ведь девушка и ее жизнь были ему в сущности безразличны. Или же он именно тогда осознал всё о своей натуре, а до этого пребывал в счастливом неведении? И когда он услышал смех? До или после случая с девушкой? Отчего такого человека вообще что-то мучит и заставляет приставать к другим, чтобы они это слушали? Хотя про других относительно понятно. Снова и снова нужны доказательства (только осознания недостаточно), что все люди с такими глубокими грехами, чтобы снова и снова иметь возможность возвыситься, ощутить "невиновность". Возможно, я излишне категорична к герою, и он куда лучше (читай "обычный человек"), чем попытался себя обрисовать, но мне он и его такой откровенный и высокоинтеллектуальный рассказ неприятны. А сам Камю заинтересовал, надо будет попробовать что-нибудь менее "зрелое" у него для сравнения.

Доброй ночи, Альбер. Знаете, в прошлый раз, познакомившись с Вами, я подвела этому итог в диалоге с самой собой. Сейчас мне почему-то захотелось поговорить с Вами. Что, по сути, то же самое, ведь Вы меня не слышите и уж точно не читаете, но... А вдруг?

Признание первое.
Мне жутко не нравится Ваш стиль, господин Камю. Возможно, кого-то в Вашем творчестве и привлекает эта сухость и отстраненность, но у меня на такое аллергия. Стопроцентная.

Признание второе.
Альбер, но ведь это всё уже было! И не раз было. Не знаю, где я это видела. Может, у Сартра, пусть он и позже написал то самое, где могла видеть. Но ведь написал совсем иначе, ближе мне, лучше, и... Хотя, пожалуй, не стоит вообще это сравнивать.
Может, видела во снах, после которых просыпалась ещё более уставшей, чем ложилась.
Может, в обрывках каких-то произведений. Или у Достоевского...
Не суть, Альбер, это всё уже было.
Ах, да, ещё в Вас до неприличия громко кричит плохо спрятанный Кафка.

Признание третье.
Но было не так, господин Камю, тут Вы правильно неодобрительно покачали головой.
Знаете, мне не нравилось на протяжении всей повести. И только монолог слепого сердца главного героя все расставил по своим местам. И нет, он не перестал казаться мне картонкой, серой массой с капелькой света внутри. Знаете, Камю, когда он плавал, я все время боялась, что соленая морская вода растворит беднягу, что, уйдя бороздить морские просторы, он попросту никогда не вернется. Почему он такой? Безжизненный, чёрт возьми. Зачем Вы сделали его именно таким? В нём ведь что-то есть, что-то неуловимое. Как он таким стал? Почему ему настолько все равно? Вопросы риторические, господин Альбер, не нужно так загадочно улыбаться.

Признание четвёртое.
В Вас тоже есть что-то, мне пока что неподдающееся, Камю. Ощущение, словно я очень хочу кушать, передо мной стоит накрытый всякими вкусностями стол, но как только я беру в руку, например, яблоко, оно превращается в пустоту, а где-то за стеной слышится злорадный смех.

Риторические вопросы.
Почему именно "Посторонний"? Кому он "Посторонний"? Себе? Всем? Жизни? Миру?
Зачем были те дополнительные четыре выстрела? И почему именно четыре?
Зачем "ласковому равнодушию мира" чувство ненависти со стороны неравнодушных?
Разве же человек, не плачущий на похоронах матери, обязательно бездушен? И, кстати. Господин Альбер, он же это все из-за неё, да?
До встречи.

Помню, в студенческие годы творчество таких авторов, как Альбер Камю и Юкио Мисима, стало для меня таким же поразительным открытием, как книги Достоевского и Акутагавы, которыми я когда-то зачитывалась в школе, а позже что-то похожее испытала, познакомившись с текстами Стейнбека, Дадзая и некоторых других... Долгое время я не могла объяснить даже близким друзьям, что именно меня так привлекало в этих далеко не самых очаровательных, увлекательных или жизнеутверждающих произведениях. Разве что через них я всегда ощущала удивительно созвучное моему собственному авторское мировосприятие. А это само по себе такая сложная и абстрактная вещь, которая, в отличие от конкретных фактов или всем понятных эмоций вроде радости или грусти, очень плохо облекается в словесную форму. Лишь много лет спустя мне открылась простая истина: все перечисленные личности принадлежали к типу INFJ — и это разом объяснило и мой восторг, и непонимание со стороны окружающих, которое распространялось и на меня, и героев этих книг, и на сами произведения в целом.

К этому времени, правда, возникла другая проблема: далеко не все идеалы и воззрения когда-то горячо любимых писателей оказались приемлемы для меня нынешней. Так, например, стало сложно закрывать глаза на националистические взгляды Мисимы или крайне радикальные высказывания того же Достоевского. Теперь я боялась разочароваться и в Камю, и не в последнюю очередь по этой причине не бралась его перечитывать. И совершенно зря!

Оказалось, Камю со своей дебютной повестью «Посторонний» всё так же прекрасен (в той специфичной манере, что свойственна всем авторам-INFJ). Более того, в этот раз меня удивило ещё больше совпадений в самых мелких деталях, о которых я даже не подозревала при первом прочтении (в своё время что-то похожее случилось с «Исповедью маски»). Так, например, на похоронах собственной матери в глазах окружающих я наверняка выглядела не менее отстранённой, чем герой повести Мерсо. Я точно так же испытывала неловкость в присутствии незнакомцев, а раз «излить душу» всё равно не было возможности, то и подходить к гробу желания не возникло. Да, между главным героем Мерсо и его матерью, очевидно, и вовсе не было никакой эмоциональной связи (возможно, это автобиографическая деталь: известно о чёрствости, которую мать самого Камю проявляла по отношению к сыну), в то время как я просто хотела оставить в памяти образ вечно прекрасной и живой женщины, а не жалкого иссушенного тела… но посторонним этого не объяснишь, и сотрудница крематория, три раза пытавшаяся вручить мне свечку и в конце концов получившая гневную отповедь — совсем в духе того отпора, что на последних страницах Мерсо даёт зашедшему в камеру священнику, — до конца церемонии зыркала на меня как на материализовавшееся исчадие Ада. Уверена, доведись ей выступать свидетелем на моём суде, она точно так же обвиняла бы меня во всех смертных грехах, включая полную бесчувственность, безнравственность и вот-это-вот-всё... В то время как большинство из тех, кто знаком со мной лучше, наверняка не преминули бы упомянуть мою искренность и доброту , не говоря уже о редкой скромности ;))), — совсем в духе того, как про Мерсо отзывался его сосед старик Саламано.

Кстати, образ чудаковатого Саламано — постоянно ругающего свою собаку последними словами, но на деле искренне к ней привязанного, — прекрасно иллюстрирует тот факт, что зачастую окружающие замечают в человеке лишь «внешние углы», а не то, что на самом деле скрыто за фасадом. Что ж, мир вообще полон абсурда, и ситуации, подобно описанной в книге, когда героя судят вовсе не за само преступление (убийство араба), но за внешнее несоответствие общественным ожиданиям, — не только не редкость, но чуть ли не «норма жизни».

Вообще одна из центральных для Камю тема абсурда гораздо лучше раскрылась для меня именно сейчас, при перечитывании, когда перед глазами у меня стояли не отдельные фрагменты творческой биографии писателя, но панорама целой эпохи. Разумеется, ещё в университете я читала программный «Миф о Сизифе», где Камю выдвигает три возможных решения проблемы абсурдности жизни, так или иначе заканчивающейся смертью («Решить, стоит ли жизнь труда быть прожитой или она того не стоит, — это значит ответить на основополагающий вопрос философии»): отказаться играть по таким правилам и просто «самовыпилиться»; убежать в «иллюзию повседневности» или придумать себе какое-нибудь другое утешение (вроде религии); наконец, найти в себе мужество принять сей факт как данность и жить с этим осознанием («Лишиться надежды ещё не значит отчаяться»).

Но лишь теперь, взглянув на творчество Камю в контексте событий того времени, я поняла, что так тревожило автора и против чего на самом деле он так взбунтовался: катастрофа Первой Мировой и её последствия, чудовищно несправедливое отношение французского государства к арабам и берберам на аннексированных территориях, не говоря уже о законе об «интернировании граждан еврейской национальности», принятом во Франции режимом Виши в 1940 году… и прочее, и прочее. Все эти противоречия между идеалами государства и гражданской позицией самого Камю не могли не найти отражения в творчестве писателя. Именно из этого абсолютно логично вытекает яростное неприятие автором института смертной казни, о чём оставшийся наедине со своими мыслями герой много рассуждает в «Постороннем».

Пожалуй, можно было бы вспомнить и другие затронутые автором темы, но я не вижу большого смысла делать это в формате глубоко личного отзыва: «Посторонний» не то произведение, которое стоит совать под нос всем и каждому, к тому же читатель, как мне представляется, либо уже «на одной волне» с автором (как было в моем случае), либо нет — и тогда этого уже не исправить, да и не стоит. Я и сама, несмотря на то что финальный монолог Мерсо-Камю дочитывала чуть ли не со слезами восторга (и это не метафора), ту же «Чуму», например, пока перечитывать не возьмусь.

Всё произведение главный герой мне казался каким-то инфантильным и везде, как говорится, ни к месту. Он, вроде, был и со всеми, но при этом везде был сам по себе. Посторонний, безэмоциональный и безучастный даже в своей жизни:
- девушка признается в своих чувствах и хочет замуж? Скажу, что не люблю, но жениться можно, раз ей хочется;
- умерла мама? Ну случается. Очередной эпизод жизни, просто прожитый день, зато +1 выходной в копилку!;
- сосед избивает свою любовницу? С кем не бывает? Хочет написать ей письмо с угрозами? Ну окей;
- убил человека? Погода такая, так случайно вышло. Не верю, что за такое может грозить смертная казнь, ничего ведь колоссального не произошло...

Всё это равнодушие главного героя заставляет задуматься о своей жизни и поступках. Жизнь идет, но не следует сильно драматизировать происходящие событие, но и оставаться безучастным, равнодушным к людям и миру, что тебя окружает, тоже не стоит. Жизнь идёт и нужно наслаждаться её моментами, проживать дни, а не просто быть.