Отчаяние. Романы, повесть, рассказы

Круто! Круто! Круто! Меня пару раз подкинуло и перевернуло.
И ещё, я раз 10 проверила автора и название, с сомнением «Это реально тот самый Набоков?! Это точно написал он?!»
Надо признать, я его, мягко говоря, не любила и до недавнего времени считала совершенным занудой.
Но это определенно он, одно то, что с первых страниц на главную роль стала претендовать нимфетка 16 лет, говорит само за себя. И тут я приуныла, ожидая Гумберта, хотела захлопнуть историю.
Хорошо, что я этого не сделала, и ошибку признаю.
Роман улетел в любимые, а это определенный успех, и отлично мотивирует читать Набокова дальше, вдруг есть что-то такое же зажигательное. А если нет, значит, буду любить только этот и регулярно перечитывать.

По сюжету основой проходит крах семьи, личная драма и всевозможные вариации на тему любви. Любовь верная и терпящая, губящее вожделение, полное порабощение. В любом случае это страшное чувство. Но главное здесь безусловно герои.
Просто урод на уроде, уродом погоняет, это я в прямом смысле.
Всё как я люблю - мерзкие людишки, гнусные, шкуру содрать надо и хочется, аж руки чешутся.
Есть, конечно, хорошие, приятные, нормальные.
Вот Аннелиза, например, или Макс или те, кто остался за кадром.
Но главное Искусствовед Кречмарррр.
Самый главный и самый гадкий, мразь и урод, душу…душуууу… душу в ад.
Это такой совершенно слепой художник, скажете - не бывает. Бывает, он вполне хорошо видит глазами… и на этом всё.
С любовью и восхищением к предметам искусству, с равнодушием к содержанию.
Вопрос, как он стал успешен, но это еще не синоним талантливым. Может так…
Имея рядом божественную женщину, предпочитает предаться плотским утехам, за что и наказан сам собой.

Я рада финалу, другого не хочу.
Что касается Магды, не могу назвать ее хорошим человеком, но и винить во всех тяжких грехах не смогла. Она такая девочка с игрушками, ранняя, но не созревшая. Девочка, которую заставили выживать. И она как та лягушка, бьет лапами как попало, выживает, играется, но уже во взрослые игры.
Горн… еще один художник-ценитель прекрасного. Любитель использовать, манипулировать, зарабатывать, воспользоваться, а потом выкинуть.
Для него что человек, что морская свинка лишь для корыстных целей созданы, выгодно использовать, а потом просто избавиться от отработанного материала.
И все равно, это коварная парочка змеи с ее факиром не так страшны как Кречмар.
Потому что у них ответственности за пострадавших в этой истории быть не могло, а у него была.
Как бы не складывалась ситуация семейная, человек должен понимать и осознавать груз ответственности, а оправданий для трусости быть не может, трусости, с которой Кречмар всякий раз уходил от принятия важных решений.
Этот человек никого, кроме себя, не любил, он не сделал счастливым ни одного человека, разве только Горна, он не смог достойно прийти и достойно уйти.
Совершенный слепец, так ничего и не осмысливший, так и не прозревший.
Бездарно втоптавший в грязь свою семью и самого себя.

Очень сильный роман. За 200 страниц переживаешь бурь страстей.
Притом, что это классика, роман на удивление динамичен.
Аплодирую стоя!!

Грустная история о шахматисте. Я надеялась, что человек вырастет, добьется всего, о чем мечтал. Но жизнь совсем другая. Этот мир для грустных.

Лужин сильный и интересный персонаж. И все мы, как Лужин. Он гений, но совершенно не понимает, как жить. Даже не смог понять, что в него кто-то влюбился. И вот есть у него шахматы - его личный способ укрыться от этого непонятного мира. Место, где есть четкие правила, и достаточно следовать им и считать ходы.

И мне очень жаль жену Лужина. Я не поняла, каково ей было жить с таким человеком, и как она справилась с финалом этой книге. Хотелось бы больше узнать о ее судьбе, таких женщин очень много.

В общем, я начала с этой книги и дальше потихоньку двигаюсь по Набокову, очень понравился язык.

Две жизни: спокойная, размеренная и скучная с женой и дочерью или фейерверк эмоций, активность, страсть с молодой любовницей. Главному герою почти 50 лет, обольстительнице - 16, но он богат и потому для нее он билет в лучшую жизнь, как впрочем и она для него. Драма жизни разворачивается перед читателем на страницах книги. Камера обскура - устройство, позволяющее получать оптическое изображение в перевернутом виде. Удачное название для романа. Жизнь главного героя изменилась полностью с изменой жене, при этом он остался таким же, но как бы "перевернутым". Он мечется в своем выборе, вспоминает свою спокойную жизнь, наблюдает за изменениями в ней. Вот его жена Аннелиза, он помнит в ней все: оттенки, запахи, изгибы тела, дыхание, голос, движения ощущения рядом с ней. Вот теперь рядом с ним юная Магда и он пристально наблюдает за иной реальностью. Это тоже женщина, но запахи, голос, повадки, изгибы, все иное. Раньше он находил свое счастье в тихих семейных вечерах за чашкой чая, в беседах с шурином и женой, сейчас же ему хочется... секса. Нельзя сказать, что ему хотелось принимать гостей, быть известным, все это были желания Магды, но она держала его на коротком поводке физического влечения и очарования юности. Он готов был ради нее на все, даже на позор, переступить через свои принципы, стать героем сплетен. Магда этим всем успешно пользовалась, пока не появился ее первый возлюбленный, который бросил ее когда-то одну, а вот теперь встретив вновь, решил воспользоваться положением. Пользуются положением все трое. Один пользуется юным телом, другой возможностью безбедно и весело жить, а третья - разрывается между жаждой денег и мнимой любовью. Ни один из них не вызывает симпатии или хотя бы желания им посочувствовать. Кречмар - жалкий и слабовольный, Горн - отвратительно противный, а Магда - глупая в своей рассчетливости. Она хотела выбраться из той среды, в которой обитала с рождения, и вроде как ее желание понятно, но потом она вдруг решила усидеть на двух стульях и получилось то, что получилось.
Мне очень понравилась книга. Сюжет не оставляет равнодушным, и даже если читатель не увидит в героях себя или отражение своей жизни, то в небольших заметках, мимолетных фразах, случайных словах найдется созвучие, которое даст почву для размышления. Повествование неспешное в описаниях, но в то же время динамичное в событиях. Язык просто прекрасен, роман написанный таким языком оживает, кажется реальным, герои хоть и не симпатичные, и зачастую отталкивающие, при этом описаны красиво, изящно. Читать легко, но морально тяжело. Есть внутри возмущение теми или иными поступками героев, но стоит задуматься о мотивах их поведения или о том, как можно было бы повести себя иначе, и вроде как получается оправдать все их действия.
Замечательно обыграна автором фраза "любовь слепа". Но вот любил ли Бруно Магду?
Чему может научить подобная книга? Любить жизнь, ценить то, что есть? Не знаю, просто очень красиво написано.

«Вот ведь с*чка!» - вот какая мысль постоянно крутилась у меня в голове, пока я читала эту книгу.

И ведь такие существуют. До чего же неприятные ощущения нагоняет эта мысль.

Книги приносили мне разные эмоции, но такое отвращение и бешенство по отношению к героям я испытываю впервые. А точнее по отношению к Магде, Горну, Кречмару. Даже комментировать не хотелось бы, почему у меня ТАКОЕ к ним.

Никто из них не заслуживает оправдания. Это не Магда окрутила беднягу Кречмара, нет, он по жизни мерзкий тюфяк, за спиной жены грезящий о других женщинах и другой «яркой» жизни. И это не Горн сделал Магду шлюшкой и тварью. Это уже было в ней. И что-то мне подсказывает, что Горна не судьба потрепала, а он всю жизнь был таким мерзким человеком. Эта троица явно друг друга стоит.

Лучик света в этом темном царстве - семья Кречмара: его жена Аннелиза, дочка Ирма, брат Аннелизы – Макс. Они сильные духом и благородные люди. И мне жаль, что судьба оказалась к ним так жестока.

Тема измены, поднятая Набоковым, неприятна сама по себе. То, как обыгрывает эту историю Набоков, заставляло меня сжимать зубы от неприязни к поступкам героев. После нескольких страниц мне требовался передых, чтобы попялиться в одну точку и перевести дух. Книжка знатно потрепала нервишки.

И как-то горько от того, что всё, описанное Набоковым, имеет место в реальной жизни.

Я не очень люблю Набокова-эмигранта. Прежде всего за выражения "Проклятая Россия", иногда встречающиеся в его произведениях — как по мне, так допустимо писать "проклятый режим", "проклятые коммуняки" и прочие конкретные и адресные проклятия, только ведь вся страна обычно не причём.
Правда в своё время и Эренбург проклинал всех немцев и всю Германию (задумался...).

В общем, неважно, в любом случае я немного недолюбливаю Набокова-эмигранта. Однако как же мне нравится Набоков-писатель! Уж не знаю, где он его заполучил и на каком пальце носит, это своё Кольцо литературного всевластия, но только чтение набоковских строчек сродни долгожданному и полузабытому, и потому пьянящему и одуряющему свободному дыханию где-то далеко за городом после всей этой суетни и толкотни мегаполисов, метрополитенных часов пик и автострадно-кольцевых пробок. Два часа чтения = два часа чистого удовольствия!

А. да, про саму книгу-то чуть не позабыл. В общем, никогда не возвращайтесь туда, где вы однажды были счастливы — вы себя там не встретите (выражение не кавычу, ибо это не подлинная цитата).

Вот и состоялась моя первая встреча с Набоковым. Впечатления? Очень красиво и очень грустно.

Красиво от воспоминаний о прекрасном лете, когда тебе шестнадцать лет и весь мир у твоих ног. Красиво от слога, которым автор рисует самые обыденные картины. Красиво от каждой строчки, что подобно кисти художника не пишет слова, а рисует яркие чудесные картины. (Кинематограф никогда не сможет мне заменить книги)

А грустно, даже тоскливо от того, что именно рисует нам Набоков. Берлин, русский пансион на шесть квартир, эмигранты, навсегда оторванные от родной земли, от своих корней, от своей жизни. У них теперь не жизнь, выживание, а жизнь осталась там, в далекой, уже какой-то сказочной России, той России, которая жива только в их воспоминаниях. У них нет будущего, нет настоящего, есть только прошлое и с этим уже ничего не поделаешь. И даже счастье, в которое погружается главный герой Лев Глебович Ганин, счастье от того, что волею случая он может снова встретиться со своей первой любовью, со своей Машенькой, даже это не может перебить общую атмосферу повести. Сразу понятно, что хэппи энда не будет не для кого из них, не сможет Ганин быть счастливым «здесь и сейчас», это было возможно только «там и тогда». Правда финал все равно стал для меня неожиданностью, я ожидала несколько другого. И это тоже радует, меня всегда радует, когда у писателя получается меня удивить.

Любовь Владимира и Веры, была похожа на Эдем. Даже их инициалы В. и В., были похожи на нежное отражение бабочки в доверчивой синеве окна.
Как известно, Эдем можно утратить, впрочем, он для того и создан: быть может, Христос, никогда не был бы Христом в полном смысле, если бы человек не утратил рай и востосковал по богу, всем своим израненным и обездоленным существом.
В этом отношении, измена Набокова, своей жене Вере, была трансцендентальным и творческим актом самопознания, смертью и воскресением: обретением совершенной и вечной любви.

На заре любви к Вере, Набоков писал ей: Ты пришла в мою жизнь — не как приходят в гости (знаешь, не снимая шляпы), а как приходят в царство, где все реки ждали твоего отражения, все дороги — твоих шагов.

Но словно в злой сказке, реки вдруг, завечерели посреди дня, заросли звёздами, и дороги зашумели голубой травой чьи-то чеширских, незримых шагов.
В Эдеме семейных отношений, словно бы вдруг наступила осень.
На столик Веры, алым листком, упало анонимное письмо об измене мужа.
Иногда, лодка не разбивается о семейный быт, как у Маяковского в предсмертном письме: иногда, ты просто спишь в своей постели, и вдруг понимаешь, что постель становится лодкой, плывущей по реке Стикс: твоей головы медленно и тихо касаются камыши.
Почерк был андрогинный, мимикрирующий, написанный на французском, но русской рукой.

С той стороны ночи, окно листка словно бы вздохнуло мотыльковым крылом чьей-то женской руки.. и уже утром, по ту сторону ночи письма, зажжённое окошко отозвалось симметричным отражением Вериной руки: крыло разбило пейзаж за окном, деревья и город разбились; прежний мир рухнул.

Всё началось в Париже 1936 г, где Набоков познакомился с очаровательной блондиночкой, Ириной Гуаданини, русской эмигранткой, в чьём имени, было нежное и пьянящее эхо псевдонима Набокова — Сирин, а в её фамилии, была эхо ада и Ады: любимейшего женского персонажа из позднего романа Набокова: Ада, или радости страсти.
В некотором смысле, это был метафизический роман с музой, со своим грядущим..
Это была худощавая женщина с печальными глазами Лилит, разведённая и... поэтесса: она была младше Набокова на 5 лет: про неё ходили слухи, как о разбивательнице сердец.

Но Набокова поразил в ней не лунный и бледный огонь красоты, но некий художественный узор судьбы, который он всегда чутко подмечал в жизни.
Отчимом Ирины, был Владимир Кокошкин; «Володей», мама Ирины, называла её последнего мужа — Всеволода.
Брат её отчима, был знакомым отца Набокова: он был заколот матросскими штыками на больничной койке в 1918 г.
Юный Набоков посвятил этой трагедии, стих.
Кроме того, Ирина, удивительным образом, была похожа на Веру, некой «августовской прохладой» выражения глаз, как сказал бы Есенин.
Вера рано поседела, а Ирина была солнечной блондинкой: это был словно другой климат волос, улыбки, взгляда, страсти..

Ирина, как многие, до болезненного чувствительные натуры (чем-то она напоминала Клер Клермонт, инфернальную сестрёнку Мэри Шелли и любовницу Байрона) была очень неуверенная, почти прозрачная в своей робкой страсти, могущей в любой миг вспыхнуть безумием любви, и ноготки страсти, закипели бы лиловой сиренью возле лица и на груди мужчины: в сердце Ирины, словно бы царил нежный, солнечный климат стихов Набокова, в отличие от Веры, в сердце которой царил эзотерический, лунный климат нежной прозы Набокова.

Но Набоков всегда мечтал быть именно поэтом, и болезненно переносил, что его недооценивают в этом плане.
И вот.. на одном поэтическом вечере, к нему подошёл.. словно бы сомнамбулический призрак его жены — Веры: мама Ирины.
Её звали, как и жену Набокова — Верой. Она рассказала ему о своей очаровательной дочери, которая восторгается его стихами, и пригласила его на чашечку чая.
Примечательно, в смысле чеширской улыбки рока: письмо Набокова, Вере, от 24 февраля 1936 г: У Кокошкиных, я встретил замечательных читательниц. Вот для кого стоит писать!
Набоков читал на том вечере своей роман об измене — Камера обскура.

Это было похоже на наваждение: Вера и Ирина.. две мучительно похожие друг на друга женщины, как два крыла мотылька: одно крыло, было солнечным, а другое — солнцем бессонных: лунным.
Если слить их имена, то получится таинственное существо из стиха Бунина - Вирь.
Так у некоторых редких и удивительных женщин, бывают неземные глаза, чуточку разного цвета.
На этом сходство не заканчивалось: Вера познакомилась с Набоковым на маскараде, подойдя к нему в маске волка, и прочитала ему его стих.
Ирина — зарабатывала стрижкой собак: волчья стать..
Почти чеховская дама.. с собачками.

Набоков не мог не вспомнить свой рассказ 1926 г. — Сказка, когда встретил Ирину.
Одинокий человечек, каждый день ездил на трамвае и глядел в окно на женщин, и мысленно набирал себе гарем.
Однажды, к нему подсела женщина средних лет, оказавшаяся.. обыкновенным дьяволом, и с улыбкой предложила ему сделку: до наступления ночи, выбрать чёртову дюжину девушек, с которыми он проведёт ночь.
ГГ — выбрал… но среди всех женщин, роскошно-разных, как цветы по весне в раю, его очаровала одна кроткая девушка в парке, с собачкой, которую он как раз и пропустил. Лишь потом он понял, что она была — та самая, и что, если бы он выбрал её, то трагедии бы не случилось.

И вот, спустя года, Набоков словно бы встречает Ирину, странно совмещавшую в себе, и очаровательного дьяволёнка, и ту самую девушку с собачкой, из рассказа.
Было в этой дьяволиаде с трамваем в рассказе Набокова и во встрече с Ириной, что-то булгаковское: Набоков, словно Берлиоз… потерял голову.
Невероятно, но тема музыки, так же сыграла свою роль во всём этом.
Гуаданини — известнейший мастер по скрипкам. Одна из анаграмм Набокова в Лолите — Виола Миранда.
К слову, спустя года, Ирина, прочитавшая 1 часть Лолиты, сказала: это обо мне!
Можно только догадываться, какой мотылёк нежности порхал по «голубому потолку» в комнате Ирины и Набокова, и как он ласково её называл, быть может: моя девочка.
Это к слову, о тех, кто ругает роман, быть может не видя в его тайной символике, самого главного: любая женщина, какой бы взрослой она не была, в глубине души, или точнее, нежным краешком души, хочет быть для своего любимого — невинной и ранимой девочкой.

Это был не просто роман и головокружение сердца: это был трансцендентный роман с музой, с одним из персонажей своих книг, роман почти с совершенной женщиной снов, чья красота и сердце, как нежнейшая кисточка художника, были обмокнуты в лунные пейзажи его лирики, в его сны.
Набоков, однажды сказал о своём романе «Приглашение на казнь» — голос скрипки в пустоте
Почти — на луне (необычайно живописный образ, к слову).
Это же можно сказать и о коротком романе Ирины и Набокова.
Фактически, мы видим здесь нечто трансцендентное, а не банальную измену: Набоков соблазнился стать.. персонажем своих книг, стерев ту самую границу между искусством и жизнью, которая не менее таинственна, чем граница между жизнью и смертью.
Понятно, что так могут ляпнуть и многие мужчины:

• Милый.. ты мне изменил?
• Что ты, любимая.. это была транс.. транц… трансцендентность, вот!

  В некотором смысле, это был роман — с Машенькой, из одноимённого романа, незавершённый роман с Россией, таинственной и страстной, разбивающей сердца, другим и себе, роман с прошлым и с искусством.

Все знают о любви Набокова к бабочкам, но мало кто знает, о нежной любви Набокова к — змеям, этим инфернальным и вечным гусеничкам, тоже, по своему претерпевающих превращение, при смене кожи.
А теперь самое главное: 1936-37 годы, были для Набокова очень мучительными: он страдал.. псориазом.
В это время он часто писал Вере о своих страданиях, о том, как лишается сна, ворочаясь в ночи в окровавленных простынях, как его кожа становится похожа на чешую.
А в одном из писем к жене, он прямо заявил: был близок к суициду.

Судите сами: мужчина, в дали от любимой, с переизбытком нежности и любви к ней, мучающийся по ночам на кровавых простынях… словно после секса в аду, где любовный акт похож на смерть и убийство: можно умереть несколько раз, за ночь.
Какие сны он видел в это время?
Набоков, бессознательно хотел вырваться из этой кровоточащей кожи своей, из влажно-алой, пульсирующей куколки простыни.. судьбы.

Ирина приняла своего любовника, не как в романтических книгах, чистеньким и красивым, но  — словно чудовище из русской сказки, меняющее кожу на кровавых простынях.
Хотя.. разве это не есть, русский романтизм? Полюбить — чудовище, не переставая видеть в нём прекрасного принца?
Ирина приняла Набокова — целиком, с его второй кожей и мятущейся жаждой его души, которая по ночам словно выскальзывала из своего тела, и нежно проникала в райскую плоть женского естества, как бы обретая на миг новое воплощение.
Из стиха Набокова — Лилит:

Змея в змее, сосуд в сосуде,
К ней пригнанный, я в ней скользил..

Нежная инфернальница, не брезгуя чешуёй кожи поэта и кровью на простынях, удовлетворяла зуд его сердца и плоти, судьбы, вбирая его в себя целиком… спасая от суицида.
Искренне влюбившись в Ирину, пугаясь своего чувства к ней, взошедшего исполинской луной над его жизнью и жизнью Веры, Набоков пишет в феврале 37 г. странное письмо своему солнышку — Вере, из парижского вечернего кафе, где он был вместе с Ириной.
Он потерял в кафе подаренный ему бабушкой, колпачок ручки, и полез под столик его искать.
В самый разгар своего чувства к Ирине, Набоков, словно бы тенью голоса — почерком, вины, души… пытается намекнуть Вере об этом новом чувстве, ждёт с её стороны — знака.
Скажем прямо: это было письмо не столько Вере, сколько — судьбе.

Всё дело в том, что Вера в это время переводила на немецкий язык недавно опубликованный роман — Приглашение на казнь, в котором есть примечательная в отношении письма, подробность: к заключённому Ц., в тюрьму приходит жена. Они обедают на солнышке, вместе с надзирателем. Ц. случайно роняет салфетку, лезет под стол: я опустился в ад, за оброненной салфеткой..
Иначе говоря, Ц. увидел под столом — измену: его жену под столом, откровенно ласкал надзиратель, а она ласкала его.
Но чуткая к текстам Набокова, Вера, не увидела этот знак, фактически, мольбу Набокова: мы часто не хотим замечать ад, срывая зябнущие цветы в раю..
Вполне вероятно, если бы это случилось, то Набоков обуздал бы своё чувство: так преступники в романах Достоевского, мучаясь своей душой, судьбой, намеренно подбрасывают следователю, свои улики.

С точки зрения так нелюбимого Набоковым, Фрейдизма, этот оброненный колпачок, выглядит забавным, эротическим символом вины.
В итоге, Набоков нашёл-таки колпачок, но заигрывания с Фрейдом продолжились в конце письма: он пишет о том, как гостил у одной знакомой, у которой был очаровательный щеночек, (тема Ирины и собак и героини из рассказа — Сказка), который приласкался к нему и его.. щеночка, забавно и мило стошнило голубым молочком в его кармашек.
Важно отметить, что в записной книжке Ирины, незадолго до этих событий, был прелестный рисунок — казни.
Судьба смущённо отвернулась. Промолчала.
Для Веры это стало Приглашением на казнь, для Ирины — Приглашением к путешествию: стихом Бодлера, название которого Набоков и обыгрывает в названии.

Для Набокова, чуткого к знакам судьбы, её молчание (судьбы), её улыбка покровительственная, была своего рода — знаком: у Набокова были развязаны руки. И крылья.
В это весеннее буйство любви, Набоков пишет из Парижа, Вере, искренне просит её приехать: он не может жить без неё, он называет её единственной (боится, что когда он приедет, сынок не узнает его).

Многие не очень умные и чуткие люди, ссылаясь на эти письма, целиком их не читая, как обычно бывает у «пошлой толпы», обвиняют Набокова в мерзости и наглой лжи: мол, как не стыдно! Обнимал одну, а другой пишет, что она единственная!
Ну что тут сказать? Такие «мещане во дворянстве», часто судят о людях, по себе, точнее, по тем краскам, которые есть в их душах или оглядываясь на подлых и пошлых мужчин, около них, не понимая, что есть большая разница, между людьми, полыхающей бездной в из душах, и тем, что в любви порой, душа человека мучительно и крылато раздваивается, словно дерево, в которое ударила гроза, и человек может искренне любить двух человек и называть каждого — единственным.

У меня совершенно иная природа, но достаточная, чтобы перевоплотиться в боль другого и понять его душу изнутри.
По сути, это сущность поэзии: стать на миг — ласточкой, улыбкой любимого человека, его болью… стихом.
Набоков, видимо увлёкся и стал... любовью Ирины. Он стал - её лучшим стихом.

Интересно, какие в это время снились Набокову сны?
Две женщины лежат в его постели. Вот, он обнимает одну, затем целует другую, и.. с нежной улыбкой, прижимает их друг к дружке, чтобы они обнялись, поцеловались, слились.. в одну совершенную женщину!
Вероятно, если бы мы подсмотрели такой сон Набокова, то увидели бы.. как одна из женщин, от боли превращается в постели — в бабочку, грустно летающую под потолком, пока другая занимается любовью.
А потом другая становится бабочкой. А потом.. все, становятся бабочками, и Набоков просыпается в холодном поту. С тёмной бабочкой на лбу.
Так мог начинаться изумительный и ненаписанный рассказ Набокова, в духе Превращения Кафки: этим солнечным утром мы проснулись… бабочками, на потолке.

Вера не хотела ехать в Париж. А кто из нас хотел бы съездить в Ад?
Она предпочитала Италию, хотела съездить в Прагу, к матери Набокова, показать внука.
Вера была загружена работой. У неё надорвалось здоровье..
Да и в гитлеровской Германии, одинокой женщине еврейке с сыном, оставаться было опасно.
В это время в России, шли чистки, люди пропадали посреди вечерних улиц: к стенке ставились чьи-то мужья, любовники, дети..
Вера ещё не знала, что скоро, её сердце тоже будет приставлено к стенке листка: её рука, медленно сползёт по «стене», в голубые цветы её платья.

В это время, Набоков пишет Вере чудесные письма:

Томление по тебе, по твоей милой, мягкой белизне и всему остальному… обнимаю тебя, и всю твою нежную длину! Единственная моя!

Единственная… Обычно, женщина замечает ростки измены, по обострившейся нежности любимого.
Но Набоков всегда был нежен с Верой: как среди цветов, разглядеть, другой цветок?
Есть в измене что-то художественное, эксгибиционистическое, в плане души судьбы, и даже лунатическое.
Есть солнечная измена и лунная, как у Цветаевой, для которой измена любимому, не есть измена, ибо ты его любишь и даришь ему всю себя, но настоящая измена — когда ты изменяешь себе и своей любви, в широком смысле слова.
Но есть и другая измена. По сути, есть в этом тайный и спириатуалистический оттенок суицида, когда ты покидаешь кожу своей судьбы и как мотылёк, словно бы реешь над собой, живя как бы внахлёст своей судьбы и даже — смерти, словно бы срывая запретные цветы грядущего, которые расцветут через 200, 1000 лет, в Японии, Индии сказочной.. не важно.

Набоков пишет Вере о том, что загорел, как индус и сменил кожу, как прелестны Кокошкины (мать Ирины и она сама).
И грациозно подчёркивает: заметь — обе!
Набоков, играя с судьбой, очаровательно пишет об обыкновенной кошке у себя в квартире, что кошка любит смотреть, как он принимает ванну (только ли «кошка» это любила?), пишет о том, как ходил в гости и его очаровала одна кошечка: они ужинали за столом, а он, ножкой, нежно флиртовал с проказницей, лежащей под столом: и снова тема стола и того ада, что скрыт под ним.

А в мае 1937 г. и вовсе прелестное письмо Вере: "Каштаны цветут.. целая иллюминация каштанов!
Ем бесконечное количество разных Пасок: у Ильюши, Татариновых, Кокошкиных.."
Как и многие преступники, скрывающие свою тайну, Набоков в уютной безопасности разместил имя Кокошкиных — на третьем месте: 1 — слишком грубо и в лоб. 2 — подозрительно..
До Веры, от «добрых» людей, начинают доходить прохладные сквознячки слухов: в аду любви медленно колыхаются занавески прозрачных писем, хотя ветерка нет: полтергейст..
Появляются первые подозрения, но Набоков оправдывается, как ребёнок, как обычный мужчина, а не гений: "что за идиотские слухи? Тут многие это же говорят про мой роман с Ниной Берберовой."

Так хитрец, стреляет себе в протез левой ноги, желая доказать, что он не боится боли или что он готов себя наказать: Берберова — чудесный и безопасный громоотвод: бывшая жена лучшего друга Набокова — Ходасевича.
Или вот ещё, из письма Набокова той поры: Знаешь.. а Ирина подурнела.
Святая простота! Неужели он не понимал, что женщины, как телепаты, чувствительны именно к такой лжи?
В конце апреля 37 г. Вера вырвалась из фашистской Германии и поселилась в Праге.
Набоков был счастлив: жена в безопасности.

Их встречи в Праге, были нежны как никогда, но… Набоков тосковал по Ирине, в Париже.
Получившая в том же Апреле, подробнейшее, как в аду, анонимное письмо на 4 страницы, Вера, не желая верить в измену, стала пристальней присматриваться к Ирине: "ты вышучиваешь всех, кроме Ирины!" — не выдержала однажды, Вера, в сердцах высказав кошмары сердца.

Набоков стал осторожнее.
Словно вор-лунатик, он украдкой писал Ирине нежнейшие письма в вечернем парке, на лавочке, в кафе, на пляже.. и потом, с дрожью в сердце, относил их в почтовый ящик, в железный улей, полный шелеста и чуда: боже мой, каким мёдом сердечным он манил его на углу вечерней аллеи!
Беременный письмами нежности — ящик! Приложишь ухо к нему, и темнота в нём сладко покачнётся, тепло отозвавшись в груди биением сердца, словно это пришло ответное письмо.

Ирина тоже стала осторожней.
С лёгкой руки Набокова, она стала писать в Прагу под именем… бабушки Набокова! — Нины Фон Корф (предлагаю подметить лунный абрис чисто литературной аллитерацию имени Ирины Кокошкиной, и вспомнить, как он нежно отводил подозрения на Нину Берберову.  Набоковские узоры… пьяного мотылька), к слову, той самой чудной бабушки, которая умудрилась выдать свою дочь, замуж.. за своего любовника, дабы продолжать с ним роман.
Как мы видим, чудесные романы, писались в семье Набокова помимо его воли: сами собой. Как постукивания влюблённых барабашек в квартире молодожёнов.

Это удивительно, но повесть Набокова 1939 г, — Волшебник, во многом похожая на Лолиту — маньяк женится на матери своей юной жертвы — обыгрывает.. как это ни забавно, тему матери Ирины Гуаданини, чуточку влюблённой в Набокова.
В этом смысле, шифр Ирины в письмах — Нина фон Корф (бабушка Набокова), высвечивается теперь в ином смысле.
Набоков долгое время говорил, что эта повесть — утрачена.
Думается, что именно в этой повести было спрятано чувство к Ирине, главный герой которой, зеркально отражая трагический финал другого рассказа — Весна в Фиальте, гибнет как раз под колёсами автомобиля: Набоков словно бы наказывает себя за связь с Ириной.

Дожидаясь однажды вечером Ирину у неё дома, он записал в её дневнике: "я люблю тебя больше всего на свете.."
Забавно, но в это же время, Набоков ведёт переговоры по изданию во Франции, романа — «Отчаяние» и «Король, дама, валет».
В первом романе, речь идёт о двойнике гг и убийстве, как в романе Дафны дю Морье: Козёл отпущения.
Набоков вёл двойную жизнь, — полную тихого отчаяния и любви.
Быть может ему снилось, как он просыпается в своей постели… и видит рядом — своего двойника!

Это решило бы все проблемы!
Один Набоков, нежный, верный, жил бы с Верой в Праге.
Другой — страстный и взбалмошный, чуточку сошедший с ума от любви — жил бы с Ириной.
А если бы они встретились вчетвером? С чисто художественной стороны, Набоков именно этого и ждал, более того, сидя в кафе, он сам бы указал Вере на целующуюся парочку в стороне.. так похожую на него и Ирину.
А он… он не виноват! Он восхитительно не виноват!

Сюжет другого романа (КДВ) — измена. По иронии судьбы, Набоков вывел себя и Веру, в конце романа, на пляже, как эталон верности.
Мужчина в измене — воин, идущий на подвиг: древняя жажда риска, возможность быть раненым и даже убитым, в любой миг.
Как дымовую завесу, Набоков использует маму Ирины и издательство «Галлимар», где публиковались эти два романа: Набоков шёл на смерть.. как древний рыцарь: и разве так важно, что он умирал по ночам в цветах жарких поцелуев, в объятиях Ирины?

По ночам, «умирая в цветах», Набоков делился с Ириной странными историями, могущими пошатнуть представление многих любителей Набокова, как образца верного мужа, со случайным эпизодом измены.
Набоков поверил Ирине о своих любовных приключениях… уже во время жизни с Верой: мимолётная связь с одной кареглазой немочкой в Таухервальдском лесу, потом, с подругой француженкой, (прелестное белое тело и чудные ножки), и даже с одной томной дурой-немкой, которой он давал на дому, уроки.
Лукаво улыбнувшись тогда, Ирина спросила Набокова про Альтраграсси де Джаннелли, литературном агенте: прелестной рыжеволосой девице, с которой Набоков долгое время вёл переписку, искренне думая, что она… мужчина!

Ещё долгое время после того, как он узнал, что она — женщина, он называл её — мистер, словно бы играя со своей музой и.. снами.
Очаровательная мистер-хайдовая перчинка адюльтера, учитывая пристрастие Набокова к перевоплощениям, мимикрии и.. к рыженьким Лилит.
И алиби иде

• Любимая, ну что ты говоришь такое? У меня с ней ничего нет! Она вообще.. мужчина!