Рецензия на книгу

• 

  Аноним11 ноября 2025 г.

  Дуэль с ангелом (рецензия-статья)

  Дуэль… как много в этом звуке, для сердца русского, слилось!
  Задумался над одной кошмарной мыслью: если бы в русской литературе увенчались «успехом» все дуэли, даже просто недовоплощённые, но свершившиеся в неком имманентном мире «оскорблённой чести и справедливости», в мире «человеческого» (простите, что выругался), то какой трагической, апокалиптической пустыней предстала бы русская литература! Словно выжженная земля в Конце Света… с робко растущей на ней — молитвенной травкой.
  Пушкин и Лермонтов погибли на дуэли, это понятно. Толстой вызывал Тургенева, на чисто русскую дуэль — на ружьях! В «идеале», могли быть изувечены и убиты оба гения.

  Волошин вызвал на дуэль Гумилёва (на Чёрной речке, где был убит Пушкин!). Достоевский хотел вызвать Тургенева. Муж Цветаевой, узнав, что Марина изменяет ему с поэтессой Софией Парнок, вызвал её на дуэль.
  Бунин хотел стреляться. Баратынский, Грибоедов был ранен в руку.
  Андрей Белый вызвал на дуэль Брюсова. Чуть позже, Блок, узнав, что его друг  — Белый, завёл роман с его женой, вызвал его на дуэль. Вру.. Белый, приревновав жену Блока, к нему, вызвал его на дуэль: произошла самая нежная дуэль в русской литературе, в стиле Гоголя: секундант Белого пришёл к Блоку, и жена… фактически состязалась с секундантом: стрелялась с ним, по женски: потчевала его чаем и сладостями, до тех пор.. пока секундант «не оттаял» и ссора была забыта. Вот это поженски! С одной стороны, револьвер, а с другой — чудесный малиновый чай в женской ручке.
  Мандельштам вызвал на дуэль поэта Хлебникова, когда тот прочитал на вечеринке антисемитский стих.
  Это одна из моих любимых дуэлей в нравственном её решении. Я даже не говорю, что чисто художественно, она прелестна в своём трагизме: два русских юродивых ангела, — на дуэли.

  Секундантом выбрали, и тот и другой, чудесного художника — Филонова (Платонов от живописи). А тот, сурово взяв их за плечи, сказал: так, послушайте теперь меня, дорогие мои. Сейчас я вас буду бить до тех пор, пока вы не помиритесь. Я не допущу, чтобы ещё один Пушкин погиб на дуэли.
  Ну прелесть же!! Жаль, что такого Филонова-ангела не было во времена Пушкина, который бы сказал Дантесу: послушай меня, дружок, если ты со своим папиком бароном Геккерном, к вечеру не уберёшься из Петербурга, вам не поздоровится и о вашей связи все узнают. Ты и он — подлецы. Что бы вас к вечеру не было в России.
  Пастернак вызвал на дуэль одного подлеца — Анисимова, который углядел в его поэзии ошибки в русском языке, связанные с его еврейскими корнями.

  Другая дуэль могла бы стать сюжетом для романа Сологуба: После смерти своей чудесной жены — Лидии Аннибал (чудесной писательницы, к слову), поэту Вячеславу Иванову приснился сон, в котором его умершая жена шёпотом сказала ему, что её душа переселилась.. в его падчерицу, очаровательную Верочку.
  Вскоре, Верочка забеременела. Но что бы скрыть скандал, Верочка попросила любовь своей юности, поэта Михаила Кузмина (гомосексуалиста, к слову), чтобы он фиктивно женился на ней.
  Тот отказался, и уехал в Италию (нежное эхо свадебного путешествия, с самим собой, видимо), и там стал распускать не очень хорошие слухи. За что брат Верочки, вызвал его на дуэль.

  Но моя любимая дуэль состоялась с моим любимым поэтом Владом Ходасевичем.
  Ему было всего 20 лет, когда в нему в дверь позвонила старушка, похожая на седого ангела, и вручила ему надушенное письмо.. с вызовом на дуэль.
  Слава богу, вызывала на дуэль, не старушка. Но вызывала — женщина: Мариетта Шагинян. Она писала, что до неё дошли слухи, что он — подлец, что он мучает свою жену, в которую она.. влюблена (она заваливала её восторженными и трепетными письмами).

  Она, восемнадцатилетняя начинающая поэтесса и литературовед, предлагала драться… на рапирах!
  Ходасевич с улыбкой сказал старушке, что с женщинами не дерётся и добавил ещё что-то улыбчиво-нежное, не помню уже.
  Через некоторое время, вновь пришло письмо. Надушенное. Словно письмо от смуглого ангела. Вместе с письмом был букетик фиалок и слова примирения.
  Вскоре, Мариетта и Ходасевич стали очень близкими друзьями.
  Вот бы так все дуэли заканчивались!

  Рассказ Набокова — об экзистенциальном измерении дуэли. Но рассказ с двойным и тройным дном. Быть может, это самый смешной рассказ Набокова, и одновременно — один из самых неординарных и лучших образчиков в русской литературе, темы «маленького человека», но у Набокова эта тема доведена до солипсического максимума, до инфракрасного качества, когда наше привычное жалостливое умиление несчастным маленьким человечком, норовит кошмарно оступиться.. в чувство лёгкой брезгливости, смешанной с жалостью и презрением и… щепоткой улыбчивого милосердия.

  С похожим чувством мы порой смотрим на жучка на дорожке, полураздавленного, норовящего превратиться из кошмарно-нелепого жучка, пусть и милого, когда он был жив и здоров, в нечто иное, в некий сочный плод с райской веточки: и помочь хочется ему, милому, и понимаешь, что уже нельзя, и дотронуться противно, а душа по инерция добра, всё ещё тянется, гладит несчастного жучка, оглядываясь на нас, ущербных двуногих, с презрением.

  Маленький Володя Набоков, в детстве пережил экзистенциальный кошмар: у отца Набокова была дуэль с одним подлецом.
  Володя узнал об этом утром, перед школой, и во время уроков, его сердечко было более чем далеко от занятий, витая где-то за окнами, в пасмурном лесу, где его отец мог быть убит.. в любой миг.
  Ожидание убийства любимого человека, не менее жутко и страшно, нежели ожидание приговорённого к казни, стоящего у стенки.
  Если учесть, что это пережил ребёнок, очень впечатлительный, то в некоторой мере можно сопоставить этот экзистенциальный ад ожидания смерти, у Набокова, и такой же ад у Достоевского, когда он на Сенатской площади ожидал казни.

  И всё же, в 1922 г., другой подлец, с фамилией, подозрительно похожей на фамилию героя рассказа, — Пётр Борк, (в рассказе — Берг. Впрочем, у Набокова тут спиральные орбиты символики: Берг — это по немецки — Гора. А герой рассказа читает перед сном Волшебную гору Томаса Манна. К слову, весьма нелюбимого писателя для Набокова, что почти равнозначно для него с банальностью. Но тут Берг выступает и как образ горнего мира, эдакая дуэль с ангелом, и как дуэль с банальностью и пошлостью своей жизни) застрелил отца Набокова, в театре.

  К слову сказать, отец Набокова был решительным противником дуэлей, и даже написал статью об этом (что не помешало ему два разу вызвать подлецов на дуэль).
  У самого Набокова тоже были дуэлянтские мотивы. Но мне по нраву дуэль Набокова, нежели Пушкина.
  В 1927 г, один подлец нагло пристал к жене Набокова на улице. По правилам, Набоков мог дать ему визитку и бросить вызов.

  Но он сделал лучше: просто дал подлецу — в лоб: Набоков занимался боксом.
  В другой раз, — мне особенно нравится этот эпизод, многое говорящий о духовных качествах Набокова, в которых некоторые читатели, сомневаются (тут следует пару весёлых слов и цензура), — весь Берлин (русский), был возмущён одним происшествием.
  Некий подлец, обесчестил девушку, она забеременела и он её нагло унизил при всех и бросил. А сам весело гулял со своей «бандой» по кабакам.
  Все не решались его поставить на место. Все — кроме Набокова.

  Он один решил не шептаться по углам, какой подлец — «подлец», а пошёл в кабак, и.. сказав ему пару ласковых, передал ему привет от девушки и… отправил в долгий, как чукотская ласковая ночь — нокаут.
  Но ещё больше мне нравится отношение к дуэли — Перси Шелли.
  Однажды, врач Байрона — Полидори, тот самый, прелестно–нелепый, личный врач, написавший на вилле Диодатти — Вампира (к слову, он был гомосексуалистом, так что у повести, и у романа Брэма Стокера - Дракула, вдохновлённого Вампиром, — гомосексуальные, трагедийные корни), вызвал Шелли на дуэль, по всем правилам, при Байроне, гордо и неуверенно смотря на него свысока, по-английски.

  Перси Шелли смотрел на него с грустной улыбкой из далёкого будущего, откуда-то из 165-го века. Он рассмеялся как ребёнок на этот вызов. Рассмеялся и Байрон, понявший в чём дело: несчастный Полидори ничего не понимал.
  Проясню ситуацию: вы бы как отреагировали, если бы вас вызвала на дуэль — синичка, или веточка сирени, случайно ударившая вас по лицу, или милая собачка, которой прищемили хвост и она теперь лает на вас и на синичку и на поезд и на своё отражение в луже?

  Набоков написал свой рассказ в тот же год, когда он дал в лоб подлецу, оскорбившего его жену.
  Думается, Набоков хотел развенчать всю романтику дуэлей, весь этот идиотизм мускулинности и азарта, где так часто торжествует пошлость, а распинается и убивается — красота и правда.

  Это так же абсурдно, как если бы, решая некую трагедию истины, или чести, мы пошли бы в Лувр, сняли бы картину Рафаля, отдали бы её первому встречному, завернувшему в переулочек, и сказали бы: делай с ней всё что хочешь. От тебя зависит судьба этой картины, мы должны решить, права ли Наташа или Пётр.
  Абсурд усугубляется тем, что мы не знаем, кто появился бы из-за угла переулка: одинокий маньяк? Ребёнок? Дворняжка? Очаровательная незнакомка… с перепуганными глазами и окровавленным топором?

  Уже в этом, есть запредельный абсурд: как может смерть кого-либо, решить некую истину, кому то быть приятной? Это же чистое неандертальство. Такое же, как во дворах моей юности, когда самочки и самцы, петушились, видимо ревнуя, что их не показывают по Animal Planet.
  Девушки, сладострастно стравливали парней, те радовались. Все радовались. Я ощущал себя Миклухо Маклаем на далёком острове среди дикарей, тщетно пытаясь их помирить.
  Но однажды все ощутили себя дикарями, подлецами, когда «заигрались», когда один хороший паренёк, упав затылком на асфальт, проломил себе череп и умер.

  Тут сразу произошла мистическая эволюция: из неандертальцев, и самочки и самцы, вдруг превратились в людей, которые читали Достоевского и не только.
  Спрашивается. Что не так с людьми? Может вся их беда в том, что у них мало фантазии? Они не знали, что так может быть?
  Но иногда фантазии слишком много, как.. у героя рассказа. И тогда реальность как бы мучительно раскалывается на некое двоемирие, искривляется. Потому что фантазия, это лимбический зародыш недовоплощённого мира.

  Не просто так Набоков дал своему «маленькому человечку», инициалы Антона Чехова — Антон Петрович.
  Вместо пенсне — монокль. И внешность у него, словно бы раненая судьбой: маленький, одутловатый, ножки коротенькие, шрамик на лице, глазки маленькие и грустные..
  В общем, хороший человек. Маленький человек. Но хороший человек, это ведь не статус и не медаль?
  Хороших людей много. Но тихий и добрый, не значит — хороший. Есть очень много тихих и хороших людей, и они с виду и правда, хорошие. Но стоит неким грозовым событиям жизни вмешаться и развеять их «норку уюта», и мы увидим преображение, похлеще Джекилла и Мистера Хайда: вроде бы чудесный и милый муж, которым все восхищались, отрубает топором пальцы у жены, в лесу, за её измену.

  Другой чудесный мужчина, восточный, разливавшийся рахат лукумом и фазаном, (видимо, перед зеркалом своего эго), не осилив сложностей любви и жизни, перемалывает свою любимую, с грацией нравственного маньяка и отнимает у неё ребёнка.
  А так.. хорошие люди. Для их родных и друзей, особенно. Но по сути — это спящие подлецы. Хорьки, живущие в своих уютных норках судеб. До времени.

  Наш герой, в один прекрасный вечер, вернувшись домой пораньше, застал у себя в спальне… своего приятеля — Берга. Перед зеркалом, одевающегося. Жена была в ванной и о чём-то пела. Голос был счастливый.
  Тут следует заметить, как грациозно Набоков разыгрывает шахматную партию: игрок играет с самим собой, переворачивая доску, с детским увлечением, высунув язычок на бок.
  Да тема шахмат и мелькнёт пару раз в рассказе: мат в три хода.. шахматный красный платочек, которым вытирает лицо, гг.

  Начинается рассказ с ненавязчивой темы галстуков. Наш маленький человечек — АП., очень пристрастен к очаровательным и модненьким вещам. Он не пропускает ни одной такой вещи в магазине.
  Увидит в витрине модную новинку — прелестный галстучек, цвета закатного облака: тут важно — сквозь весь рассказ, красной ариадновой нитью, проходят апокалиптические отблески этого «закатного облака» — и купит его, и радуется, когда на следующий день, встретить на улице у двух-трёх модников,такие же галстуки.

  Так ненавязчиво — ибо 87 % читателей пройдёт мимо этого важнейшего вступления и ноты, задающей весь тайный смысл  рассказу — начинается повествование, которое, суть  — инверсия гофмонско-достоевской парадигмы двойничества, но поданной не в буквализме нарочитой метафизики, почти сказочной, но в мистериуме нравственного зазеркалья: оттого наш маленький человечек, увидит перед Зеркалом своего приятеля и по совместительству, любовника жены — Берга: огромного бравого… почти гусара, на фронтах гражданской войны, уложившего массу людей: в его книжечке есть список, как у Пушкина, дуэльный список: 500 крестиков.

  Тут тема двойничества двоится уже в самом начале, нравственно. Потому как наш хороший маленький человечек, не обезображенный красотой, как говорится, и искренне любящий свою жену, старается как бы компенсировать недостаток своей природной красоты — внешней, модной: бытом.
  А это актуально во все времена: подмена бытия — бытом и моралью.
  В этому глупом и безбожном мире, просто быть хорошеньким человеком — мало, и даже — преступно. Это как в сказке Льюиса Кэролла: стоять на месте, в то время как Мир, безумный и подлый, несётся за твоей бессмертной душой или любовью, дружбой.. не важно, и, догнав тебя, изнасилует, развеяв твою «хорошесть», сделав тебя соучастником насилия, как это ни парадоксально.

  Да, АП, искренне любил жену, у которой, к слову, онегинское имя — Таня (Набоков, в своих пространных и огромных, как Миссисипи по весне, Комментариях к Онегину, писал, что Таня — несчастна с генералом, и этого не хотят видеть, ни её знакомые, ни читатели, и что Таня, фактически прообраз Анны Карениной).
  Но мало просто любить, в этом безумном мире. Нужно ухаживать за этой любовью, что бы она не оподлилась.
  Почему он не перенёс свою любовь, к «галстучкам» и сверканию быта, которым он хотел прикрыть уродство своей судьбы, телесности, на свою любимую?

  Почему он.. довольствовался малым, живя с ней в ущербной гостинице на окраине Берлина, почему он довольствовался такими же ущербненькими и мещанскими, но.. ах, такими милыми и искренними чувствами любви?
  Может именно поэтому..  душа его жены — озябла и искала выхода из этого тихого и уютного ада?
  Так с кем же он встретился в своём доме? Кто соблазнил его жену? Может.. инфернальный призрак его новой судьбы? Его же тайная и подпольная душа? Судьба, подпольная? Чёрный человек… Тень его судьбы, недовоплощённой, героической.

  Более чем комично, и не по «Онегински» романтично, читается то, как наш милый АП, бросает в своего противника — перчатку, и… промахивается: плюхается в кувшин с водой (не герой, разумеется — перчатка).
  Как напивается у своих недотёп секундантов, больше похожих не то на арлекинскую свиту Воланда, не то на эпизод с чаепитием у Безумного шляпника в сказке Кэролла, а потом у себя дома, сойдя с «вертолёта», выташнивает свою душу и грусть — мимо пепельницы.

  Всё это реально смешно читать, как предзнаменования улыбчивого рока: Антоша, всё мимо, мимо.. ты умрёшь, успокойся.
  По нелепой случайности, тот, за кем вроде бы правда и попранная честь, оказывается как бы зеркально отражённым и «перевёрнутым», как в кафкианском сне, особенно это хорошо видно, когда любовник жены, просит его проводить по лестнице, вниз, ибо у него нет ключа, и сам идёт первый и идёт быстро, а наш милый АП, со своими короткими и пухлыми ножками, не поспевает за ним, кажется смешным, словно его ведут… на убой, а не он — ведёт.

  Вспоминается чудесный итальянский фильм, в котором один хороший, но непутёвый человек, со своей семьёй, поехал в Рим, наниматься на хорошую работу, которую ему обещали, но что-то пошло не так, и он стал — палачом: он сам в ужасе от этого. Но поскольку казней давно нет, но может быть в любую минуту, он как в раю, в достатке и славе.
  И тут… происходит жуткое убийство и нужен палач. И наш милый и непутёвый герой, Палач всесильный, идёт на казнь, так нерешительно, бледны весь.. словно это его будут казнить.

  Любопытно, что дома у секундантов-арлекинов (по сути, это демоны его судьбы, ибо текст в какой-то миг соскальзывает с быта, в четырёхмерное и пьяно кривляющееся, хтоническое бытие), на диване лежит, спиной к героям и читателям, пьяная и спящая женщина, в красном платье (вспоминаем то самое апокалиптическое закатное, малиновое облако в начале рассказа).

  Разумеется, это судьба нашего героя. Не в прямом смысле, конечно. В метафизическом. Её — в смрадной и грязной квартирке, «насилуют» двое арлекинов пьяных. А ей всё равно.. словно мир всё равно летит ко всем чертям. Главное… тепло, не холодно. Кормят. Целуют даже.
  Мне кажется, что большинство людей, оказавшись в аду, даже не поймут, что это ад, привыкнув к пошлости на земле, привыкнув пошло понимать и красоту и любовь, счастье.

  Но это на уровне Бытия. На уровне быта — эта женщина — жена другого маленького человечка, что тоже зеркально дополняет рассказ: этот человечек, некий Леоньтьев (нежное и пьяное эхо Льва Толстого, и его Анны Карениной, так дивно переиначенной в рассказе, ибо не женщина изменившая, прыгает под поезд в муке судьбы, но.. несчастный и добрый «Каренин», прыгает на...поезд, спасаясь от… позора. И жизни), подойдёт в конце рассказа к нашему АП, просить у него совета, у него, который, как все думают, высокой и доблестной души человек, храбрец, раз вызвал на дуэль, за честь жены — белогвардейца и вояку.
  Ах,знал бы он, у кого он просит совета…

  Это и правда, очень смешной рассказ. Но и безумно трагический.
  Разве не смешны мысли нашего милого АП, когда он едет в поезде на дуэль и представляет себе со страха, что колёса выстукивают: на убой.. на убой.. на убой…
  АП так ярко представляет себе дуэль, что в какой-то миг выходит из парадигмы привычной пушкинской романтики, и проваливается в экзистенциальный космос нравственного перерождения героев Толстого.

  Вот только.. ему не хватает храбрости мысли, что бы додумать трагедию и бессмысленный ужас, во всей полноте, а не только в отношении себя любимого.
  Впрочем, это тоже трагедия, когда у человека толком нет мыслей и чувств, но есть просто жизнь, миленькая и убогенькая. Разумеется АП будет пытаться мыслить — ею.
  Ну правда, это смешно, это немного о всех нас, когда АП, перед сном, говорит: почитаю книгу хоть.. и добавляет: в последний раз.
  И сам пугается своих слов. Он словно и правда идёт на убой.

  Давайте честно. Дуэль и всякое соревнование, и даже — жизнь, лишь тогда хоть как то адекватны, когда у нас есть хоть малейший шанс на борьбу, на сопротивление, хоть один из миллиона, но шанс (вспоминается фильм Тупой и ещё тупее: — милая.. у меня есть хоть один шанс, что мы будем вместе? — Шансов нет.  — И всё же? — Один из миллиона.
  И радостный до ушей, Джим Керри: значит, ты намекаешь, что шанс всё-таки есть?
  О мой смуглый ангел, прости, что только сейчас вспоминаю тебя, неземную.

  Просто рассказ совсем не о нас, даже близко, и вот вспомнив эту смешную сценку из фильма.. и этот стойкий как оловянный солдатик, процент, один из миллиона, я вспомнил тебя, чудо всей моей жизни: ведь это бесконечно грустно сознавать, что шанс, что я и ты будем вместе, равен шансу, если утром во дворе моего дома приземлится НЛО, или над осенней Москвой случится Второе пришествие, или сборная России по футболу выиграет чемпионат мира.
  Теперь ты понимаешь, почему я с таким детским, молитвенным трепетом, смотрю в вечернее Московское небо, а по утрам, с детским воодушевлением протирая глаза, смотрю на свой милый, зашуганный осенними листьями и грачами, дворик, где вместо инопланетян, — кошка Анфиса, и борющийся с гравитацией, пьяный сосед Николай. Хотя.. может я не всё знаю о Николае?).

  Если бы мы точно знали, что проснувшись утром, мы будем жестоко и с позором убиты..
  Мы бы что делали? Только честно? Попытались бы убежать из такой жизни? От своей судьбы? Махнув рукой и крылом.. на многих, кто рядом, особенно если мы точно знаем, что им ничего не будет?

  Как выходить на дуэль — с динозавром, держа в трясущейся руке - вилку, или с луком с детской лиловой присоской, нацелив стрелу на несущийся по трассе, грузовик?
  В этом смысле, конечно, нашего героя можно понять: он в муке предчувствия смерти, дорылся до подполья и дна своей судьбы и жизни: он нравственно пережил смерть. Свою.
  А это иногда более страшно, чем умереть. Это более чем героически, к слову. Так что наш милый АП, по сути  — герой и храбрец, каких мало: с экзистенциальным знанием о своей смерти — покорно и храбро идти на смерть.. как гладиатор… с моноклем.

  Опять же, тут дело в фантазии. У кого внутренняя жизнь души более яркая, чем разум-лакей, который просто переносит факты этой глупой реальности нам в мозг, стараясь ничего не пролить, для того этот мир — кошмар, ибо жизн его души — много богаче и многомерней этого фатального мира.
  Перси Шелли был прав: душа милосердия, это воображение, а не мораль, которая глупа, как пробка.

  Если бы человек явно представил, во всей полноте многомерной, как может быть больно другому человеку, как страдают его родные, он бы никогда не причинил ему боль и войны бы не происходили.
  Беда людей в том, что они свысока смотрят на воображение, и поклоняются глупым чудовищам морали.
  И Набоков чудесно показал, правда, арлекински, что мир, сотканный нашей моралью, заботами о чести, самой нашей жизнью — это ложный и убогий мир нелепых декораций, которые мы боимся разрушить и выйти на свет. Нам стыдно: а что скажут другие? А что скажет мир, его истины?

  Так что мир фантазий главного героя, это как забивший родник второй, подпольной реальности, пусть и ужасной и тёмной как нефть. Она напрочь вытеснила убогую и хлипкую реальность внешнюю.
  Помню свой экзистенциальный ужас, над которым смеялись мои друзья, когда мы отправились в путешествие по горному Кавказу.
  Решили переночевать не в гостинице, но —  свернув на машинах в сказочные дебри, устроить пикничок на ночь, в палатке.
  Я думал, они шутят. Для меня это было так же нелепо, как подойти к мосту, улыбнуться, оглянувшись на друзей и.. спрыгнуть, чтобы устроить пикничок с Достоевским, Набоковым и Цветаевой.

  Невыносимо и обжигающе ярко, я представил себе, как в палатку, где я сплю, робко, как я, в юности, пришедший поздно домой, в лёгком подпитии и пытающийся, прильнув спиной к дружественной стенке, тихо снять эти чёртовы, в стельку пьяные и взапуски смеющиеся ботинки, чтобы не услышала спящая мама…
  Так вот, в палатку проникает робкая мордаха.. здоровенного медведя.
  Неужели у друзей нет чувства дополнительной реальности, фантазии, эмпатии смерти, что они просто не могли этого представить?
  Это ведь ещё более страшно, чем бродить по минному полю, на котором выросли чудесные подснежники.
  Мне легче было бы доблестно встретить медведя возле дерева, прислонившись к которому, спиной, как на дуэли, порой, графы, вальяжно ожидали противника, изящно подогнув ножку, оперевшись на ствол, так и я.. с письмом моего смуглого ангела, и с баночной малинового варенья, ждал бы медведя, у дерева, словно дуэлянт-идиот.

  Рецензия подходит к концу. Так что позволю себе спойлер.
  Основное уже сказано. Так что, кто будет читать рассказ, может тут перестать читать мою рецензию.
  Хотя и так можно догадаться, что наш милый АП, струсит, и убежит с дуэли, буераками и оврагами, к себе домой, в панике, желая сохранить свою жизнь. Но убежит — тайно. Почти. Он захочет покинуть Берлин..
  Он считает себя подлецом и трусом..
  И вот тут происходит самое интересное: читателю слишком соблазнительно, сидя на своём уютном диванчике, свысока заклеймить нашего милого АП — трусом и нетворческой души, человеком.

  На самом деле, Набоков тут делает эстетическое сальто-мортале, ибо бытие гг крылато раскалывается: да, на уровне быта, это более чем трусливый поступок. Но как мы знаем, быть может главный подлец  — это не человек, а мир.
  На уровне бытия, наш АП, совершает нравственный и героический подвиг, убегая как из тюрьмы, из этого кошмарного мира-тюрьмы.
  И каково же его удивление, когда он, вернувшись вечером домой.. обнаруживает в спальне, жену Танечку, которую до этого выгнал из дома, и своих пьяных-арлекинов секундантов, которые.. его поздравляют, как героя?
  Почему? Потому что другой дуэлянт, бравый «гусар» — струсил тоже, но все узнали только о его трусости.
  Так не бывает даже в ласковом сне.

  Тут тоже очень любопытный момент, в метафизическом плане: закольцованность ада, точнее, Кэролловская парадигма квантовой неопределённости, когда человек бежит изо всех сил, спасаясь от чудовищ, но на самом деле, словно в кошмарном сне — остаётся на месте.
  Суть в том, что другой дуэлянт, любовник и бравый гусар, по совместительству, на самом деле — подпольная душа нашего героя, тот самый есенинский Чёрный человек. Нет, он вовсе не оказывается трусом, как могут подумать многие читатели, в эстетическом преступлении чтения, переведя всё в фарс.

  На самом деле, мы становимся свидетелями эстетического чуда, как в опыте с котом Шрёдингера: некая нравственная и трагическая правда, героическая правда, чеширски исчезает из рассказа, две тени, как бы сливаясь в одно, подобно двум разно-заряженным частицам, сблизившись максимально, из-за недостатка кинетической инерции, разлетаются с усиленной силой, искривляя пространство и время.
  В идеале, этот «трусливый» бравый гусар, должен был вобрать в себя свою неуверенную и хлипкую тень: АП. Убить его, или же насладиться его позором и завладеть Танечкой, женой, словно его душой.
  Но в итоге, мы видим злое чудо: наш бравый герой, сдувается, как инфернальный шарик. Сдуваются оба героя, сама жизнь, её декорации  — сдуваются.

  Тут какая-то мрачная и чеширская девиация пространства самой реальности.
  Кто знает? Быть может наш милый АП, от муки ожидания смерти.. умер, и сам не понял этого и оказался снова — в уютном аду своей захолустной гостиницы, с той.. кто его уже не любит?
  У него был шанс — порвать с этой глупой жизнью, её безумной моралью и идиотическими кодексами дуэли: был шанс не стать трусом.. но вырваться из этой жизни, убежать из Берлина и своей судьбы. Начав жизнь заново, так, как быть может он мечтал в детстве.. играя с травкой (кстати, призрак своего детства гг и видит в конце, но ни он, ни читатель, не замечают этого. Я, разумеется заметил, но мне можно: я давно уже не живу.
  Без моего смуглого ангела, я словно бы умер. Моя жизнь умерла, и потому мне можно видеть искусстве и жизни, чуточку больше, чем другим.

  Интересно, если кто-то из друзей дочитал мою рецензию, заметил ли он, что кинетическая инерция и арлекинская грация данного текста, сравнима не столько с очень хороший литературоведческой статьёй, на которую ушло довольно много сил, что впору приложить револьвер к виску и нежно уснуть, словно бы вызвав себя на дуэль, но данный текст во многом, по грации, похож на те лекции Набокова по литературе в Корнеллском университете, на которые с таким энтузиазмом ходили девушки и не только.

  В данной рецензии, я попытался не просто разложить литературоведческий и сухой-академический пасьянс, как делают многие, вгоняя читателя в зевоту, но попытался как бы внедриться в душу Набокова и выявить механизм творческих шестерёнок-крыльев музы Набокова, норовящих соскользнуть в 4-е измерение.
  Просто грустно, когда читатели, и особенно, друзья, не воспринимают тебя серьёзно и проходят мимо, к другим, с восторгом и чуткостью прислушиваясь к их текстам, которые часто, глупы и банальны до зевоты. А это ведь тоже, в некотором смысле, измена, если это — друг, не так ли?).

  Концовка рассказа, это как возвращённый ад: тени Чехова навещают нашего героя — АП, словно демоны.. забирающие душу, в ад.
  Наш милый АП, изголодавшийся и продрогший, заказывает себе большой бутерброд с беконом и салом (последний, хтонический отблеск закатного облака из начала рассказа!), и жадно пожирает его, довольно некрасиво и плотоядно. Так некоторые и живут, и свою душу — пожирают.
  Так в конце чеховской Дамы с собачкой, Гуров равнодушно ест арбуз, а его возлюбленная, с сердцем, разбитым на тысячи алых осколков, смотрит в окно, на облака, окрашенные в малиновые цвета...

  45

  846