Собрание сочинений

Не знаю чего ожидала от книги, видимо, чудо.
Хотя, если говорить честно, была уверена что не понравится.

С первых минут прослушивания, мои глаза закатывались всё больше и больше.
Восхваление себя на каждом шагу..
Хорошо что слушаю аудио версию, хорошо что всего лишь шесть часов.

Начнем с того, как автор описывает жену главного героя.
Глупая, посредственная, не красавица.
У меня вопрос?
При чем он уже задавался Моэму, теперь видимо очередь Набокова.
Почему у них все пары такие однотипные?
Почему всегда женщина глупая, страшненькая, наивная, меркантильная, а мужчина гений?
И тут даже дело не в поле гг, если было бы наоборот, у меня был бы тот же вопрос.

Весь сюжет не о чем, ну серьезно, книга, которую слушаешь и она сразу же забывается.
Настолько всё посредственно, что было даже как то неловко.
А ведь эту историю называют одной из лучших у автора.

И снова за стиль Набокова, меня лично выворачивает от этих словесных выкрутасов, ничего красивого не вижу.
Понимаю, что многие любят автора и со мной не согласны, надеюсь что ничьи чувства не были затронуты, все мы знаем, сколько людей столько мнений, каждый имеет право любить или не любить кого то.
По всей вероятности, к Набокову больше не вернусь, нужно признать что автор не мой и перестать пытаться найти у него "свою" книгу.

Внешность героев - не единственный символ в романе. Франц, центральный персонаж, страдает от сильной близорукости. Стоит ему оказаться без очков, как люди и предметы вокруг превращаются в размытые силуэты. Увы, для души очков не купишь. Нравственная слепота Франца неизлечима, он из тех, кого можно с полным правом назвать моральным уродом. Нет в нем ни благодарности помогшему ему дяде, нет искренней любви к Марте, нет каких-то основ, которые бы помогли ему отличить добро от зла, хорошее от дурного. Не зря черепаховые очки, купленные им в первый день в столице, чаще всего оказываются подделкой. Франц и сам подделка. Не зря на работе Драйер ввязывается в авантюру с заводными манекенами, вокруг него и так нет живых людей, настоящих людей.

Читать такую литературу для меня - всегда удовольствие, и пусть я не прониклась симпатией к героям, пусть сопереживать в романе некому, пусть справедливость восторжествовала не в полной мере, Набоков все равно не обманул моих ожиданий.

Что-то меня потянуло на детские произведения. Конечно «Алису …» читала в детстве, смотрела фильм, но времени прошло много. Захотелось сравнить восприятие. Прочиталась книга легко, но вот сказать, что я поражена – не могу. Сказка, с замысловатым сюжетом, с кучей неординарных героев.
Девочка Алиса засыпает с книгой и попадает в страну, где выпив эликсир можно стать маленькой, а съев пирожок, вырасти до такого размера, что даже не видеть своих ног. Это не все чудеса!!! Страну возглавляет королева. Карточная королева!!! Обычная карточная королева!!!
Но у меня всегда в голове была мысль, что это произведение стоит наряду с великими творениями. Наверно я не увидела все красоты замысла. Спросила у своих детей, им понравилось. А вот мне порой не нравились мысли и поведение Алисы. Я читала статьи, насколько это произведение приглянулось неврологам.

Я обычный читатель и оцениваю только то, что прочитала, представила, увидела. Поэтому, шедевра в книге я не нашла, но для общего кругозора прочитать стоит.

Мне очень трудно выразить все свое восхищение Набоковым, потому что после его Слога особенно ясно понимаешь всю корявость собственной речи. Он прекрасен. Его страстная любовь к русскому языку, который он называл своим единственным богатством, сквозит в каждой строчке.

Маленький Лужин был особым ребенком. Он не проявлял какой либо сердечной привязанности ни к родителям, ни к друзьям, которых у него не было совсем. Какой-то полный эмоциональный паралич. Общение было для него мучительным, а учеба в школе стала тяжким испытание и являлась в кошмарах даже во взрослой жизни. Жил он в своем космическом одиночестве, полном душевном вакууме, пока в его жизни не появились шахматы и не заполнили ее собой до краев. Вирус игры проник в его кровь, постепенно вытесняя реальность из сознания.
Единственный проблеск каких-то человеческих чувств у него был при знакомстве с его будущей женой, самоотверженной девушкой, для которой любовь - это в первую очередь сострадание, жалость и забота.

Набокову удается почти что литературный фокус: поддерживать напряжение, не давать ни на минуту ослабеть читательскому вниманию, несмотря на то, что говорит он чуть ли не все время о шахматах. Именно в этом его мастерство проявляется. Шахматы у него вырастают в нечто большое, более широкое, и лишь самого немногого, какого-то последнего штриха недостает, чтобы показалось, что он говорит о жизни.
Г. В. Адамович

Я человек далекий от мира шахмат, ни разу в жизни не играла в эту игру, но тем неменее книга полностью меня захватила. И это еще один поклон благодарности Набокову за его тактичность к такому читателю, как я, за его талант написать понятно о не понятном.

Первая для меня книга у Набокова, и точно не последняя! Поразительная книга! Слышала разные мнения о ней, и, прочитав ее, не понимаю как ее можно назвать скучной, нудной и вялой..Книга настолько обволакивает языком, настолько все эти точные, подробные описания погружают тебя в атмосферу, что ты буквально дышишь книгой..Она тебя не отпускает..Это одна из немногих книг для меня, которую хочется сесть и прочитать сразу..Слова плетутся как кружево, тонкое и красивое, теперь я поняла, что такой слог и стиль Набокова!!!
Книга о великом шахматисте, о жизни необыкновенного человека в обыкновенном мире. Человек жил в своем мире, мире шахмат, он не только великолепно играл, просчитывал любые комбинации и ходы, но и в жизни применял только эту тактику. Он по другому не умел, вся его жизнь это квадраты. Все для него было непонятно и чуждо кроме этого, он жил внутри себя..И даже молодая интересная жена, делающая все для того, чтобы расшевелить его, показать что мир это не только шахматная доска, терпит фиаско, она бессильна..И Лужин делает последний ход...

Прежде чем отпустить, он глянул вниз. Там шло какое-то торопливое подготовление: собирались, выравнивались отражения окон, вся бездна распадалась на бледные и темные квадраты, и в тот миг, что Лужин разжал руки, в тот миг, что хлынул в рот стремительный ледяной воздух, он увидел, какая именно вечность угодливо и неумолимо раскинулась перед ним.

Тема вечности и потусторонней силы пронизывает всю книгу..Складывается такое ощущение, что Лужин чему то подчиняется, плывет по течению..Вечное дите:) Наверно все гениальные люди, в душе просто дети, малоприспособленные к реальности..

Книгу к прочтению советую тем кто любит окунаться в атмосферу красивого языка и тонкого психологизма! :)

Прочитали с детьми эту книгу. До этого сюжет им был известен по аудиосказке (с В.Высоцким), по многим вариантам мультфильмов.
Читали и слушали с невероятным удовольствием. Все трое (я и дети). Хохотали. Переживали. Ворчали на некоторых персонажей (типа Королевы).
Практически все каламбуры были или поняты сразу, или поняты после моих комментариев (а куда без них для 7-8-летних детей).
В общем, я довольна прочтением, довольна восприятием, а главное - очень довольна именно этим изданием!
Во-первых, перевод Заходера - это лучшее, на мой взгляд, для первого знакомства детей с этим многогранным полотном. Акцент делается на образе девочке Алисы - вполне понятной, симпатичной, доброй, любопытной. Лингвистическая составляющая уходит пока на более дальний план - и это неплохо для данного возраста.
Во-вторых, очень яркие, симпатичные сюжетные иллюстрации. Одно удовольствие - читать и рассматривать картинки.

Под таким неказистым, словно бы заколдованным названием рассказа Набокова, скрыта пронзительнейшая история любви, достойная стать Евангелием любви, с её вечной трагедией в этом безумном мире.
Быть может, этот рассказ — одна из лучших вариаций мифа об Орфее и Эвридике.
Почему лучшая? Потому что Эвридика — находится в сумерках памяти сердца Орфея и лишь от него самого, от их общей любви, в которой они оба обнялись, (словно любовь — это высшая память и мысль о любимой, себе и мире) зависит, выйдут ли Орфей и Эвридика, из ада — на свободу, не оглянутся ли на прежние обиды, страхи, сомнения?
И.. что самое сложное: не оглянутся ли на мир, с его безумными и увечными законами истин, морали, норм, вечно распинающих любовь?

Но если сама жизнь — это ад, то куда можно выйти? На что оглянуться? Где может отдохнуть взгляд?
Закрыть глаза и довериться любви, ощущая тёплую ладошку милой, смуглой Эвридики, в своей руке.. и не важно, это будет живая ладошка, тень ладошки, письмо, милая заколочка для волос, в виде бабочки, или каштановый локон: главное, не смотреть ни на что, кроме любви, ибо сама жизнь и этот безумный мир — враги любви: обернёшься хоть раз на них — потеряешь любимого человека — навсегда.
Быть может, это самая выстраданная истина любви, к которой приходят не все, или многие.. но слишком поздно.

Вчера я навещал папу на кладбище.
Дождик только прошёл, и на траве и на улыбчивой листве какого-то милого куста (не знаю названия и не хочу знать: как в Эдеме, я дал ему имя — Витравия) словно проступила роса солнца: погладишь её и невольно улыбнёшься и рукой и губами, словно в Эдеме погладил неведомого солнечного зверька.
На кладбище всё кажется необычайным и таинственным, даже милые мелочи, такие как роса, или охота за мотыльками, или пение синички, у которой ты спрашиваешь с грустной улыбкой: сколько мне осталось прожить, милая?

И синичка словно бы нежно сходит с ума, раскачиваясь на своих скрипучих, как из детства, качельках синего голоска, и словно бы пророчествует внахлёст, о твоих жизнях через 100, 200 лет где-то в Японии, на острове Якусима, или в Индии, где я буду непоседливой травкой возле храма таинственной и древней богини, с удивительными глазами, чуточку разного цвета, цвета крыла ласточки.

Мне нравится ходить между могилок и смотреть.. на даты смерти влюблённых. И какой-то грустный катарсис всегда приобнимает меня, тихо, за плечи, и даже нежно целует меня в правое плечо, если я вижу, как в могилке, где похоронены влюблённые, и возраст их не важен, один из влюблённых умирает почти сразу же после смерти своей половинки: они словно одно целое уже, и если умер один, то и второй.. словно Орфей (или Эвридика?), отправляется за ним.

Джон Спенсер - Орфей и Эвридика на берегу Стикса

О мой смуглый ангел… в настоящей любви, расставание с любимым, по чувствам, неотличимо от смерти его.
Причём мучительно непонятно, обоюдоостро непонятно — кто умер: я, или ты. И этот ад неизвестности и боль утраты, сильнее и таинственней в несколько раз, чем обычная, и по сути, банальная смерть, в которой нет ничего таинственного.
Если бы религия осознала эту истину, она быть может была бы иной… более таинственной, быть может, ещё более близкой людям, а не туманной.
Ну что мне знание того, что ты — жива? Что ты счастлива и любишь другого?

Нас, как нас, как единого и блаженного существа, уже больше нет. Или его ощущение есть лишь в моём сердце.. и, иногда, в твоих снах.
Если бы ты умерла и мне некие бородатые толкователи, доказывали с идиотической улыбкой, чтобы я не печалился, ибо ты на небесах и тебе хорошо и ангелы с тобой..
И каким-то чудом, бородатые и жутковатые толкователи смогли бы мне вызвать твой голос с того света или твои небесный лик, самый прекрасный лик на земле.. что мне с того? Это было бы ещё больнее.
Это как содрать заживо крылья, с человека, и потом с улыбкой говорить ему, что бы он не истекал кровью и радовался, что его крылья порхают радостно в другом воплощении, над травкой, где то в Индии, в образе чудесной карей бабочки.
Но плечи то мои, не перестанут плакать кровью от этого глупого знания!!

На кладбище я думал о рассказе Набокова и об опере Вагнера — Парсифаль.
Эта опера — важнейший ключ к пониманию рассказа. Как мы знаем, Набоков, любил оперу так же трепетно, как… Достоевского.
Я подзабыл сюжет, и смутно вспомнил его у могилки одной пары, родившейся ещё при жизни Чехова: Набокову было тогда 3 годика.

Смутно помню сюжет, да он толком и не важен. Важно то, что в опере говорится о простом рыцаре-страннике, у которого умерла мать и он набрёл на раненого короля-рыцаря (если не путаю), хранителя Чаши Грааля и копья, которым был пронзён Христос.
Простодушный рыцарь не понял таинства Чаши Грааля и страданий короля и был изгнан, и как в русской сказке, он встретит и заколдованную красавицу и сердце своё и пройдёт триликий путь от страдания, к состраданию и к любви,  — высшему знанию, и исцелит и короля и расколдует смуглую красавицу, с удивительными глазами, чуточку разного цвета.

Рассказ начинается с Вагнера. Точнее, с пожилых супругов Келлер, которые выходят из оперы.
На улице уже вечер. На реке, лунная рябь, как отмечает рассказчик — восемь веков уже гладит отражения старинных замков и облаков.
С одной стороны, это отсылка к месту и времени, когда происходили события с рыцарем Парсифалем.
С другой — тонкий намёк на стих Блока: ночь, улица, фонарь, аптека..
У Набокова — опера. Тоже, своего рода, аптека, где врачуются людские души.
Число 8 — символично для рассказа. Гг, именно в 8 часов пребывает на вокзал..
Как там у Блока? Умрёшь, начнёшь опять сначала..

8 — зацикленность движения души. Почти как полёт мотылька под фонарём: пьяные и заикающиеся, словно бы перепуганные восьмёрки: иной раз в ссорах влюблённых, тебя вдруг озаряет, словно ты на миг покидаешь тело своё: этот ад будет повторяться снова и снова, одни и те же слова будут слетать с уст, одни и те же слёзы будут литься.. пока вы следуете «человеческому», с его роковыми и запрограммированными тропинками обид, морали, страхов, сомнений, эгоизмов и т.д.
Нужно просто ступить в сторону от идиотизма «человеческого», и стать на миг — сплошной душой и любовью.

Как понятно из намёков о Блоке, в рассказе кто-то умрёт.
Чем сильнее любовь, тем ближе бьётся небо в груди, грудь разрывают исполинские крылья… а значит, близка и смерть: потому что Небесная любовь не может продолжаться в убожестве человеческих, сытненьких и подленьких норм.
Как там у Пушкина? Жил на свете рыцарь бедный..
У Набокова, это эмигрант и литератор. В символе, копьё священное, которым был пронзён бок Христа — это перо поэта, пронзающее Слово.

Оно может даровать жизнь и воскресение погибающей душе и.. гибель.
Поэт — счастлив с любимой своей, дочкой тех самых Келлеров, которые выходят из вечерней оперы. (Келлер, переводится с немецкого, как «хранители» в неком винном погребе, т.е. тёмный перевёртыш отсылки к Чаше Грааля: их дочке: чаще любви и света, как бы держащих её в заключении: так мораль иногда держит любовь в темноте подвала).
Набоков намеренно очерчивает мещанский ад их жизни: уютненько, сытненько..  однообразненько. Кошмарненько, в общем.

Внешность немца Келлера, Набоков рисует как портрет обезьяны, чего то бесчеловечного, т.е. потерявшего лик человечности в царстве сытой пошлости (хотя для многих это «демократический» идеал, когда душа зарастает жирком).
Правда, у невесты нашего поэта, мама — русская. В этом смысле проводится мысль о двойственной природе невесты и её заколдованности, а так же — о спиритуалистическом единстве мамы невесты и сказочного рыцаря Парсифаля, у которого умерла мама: так что название романа — Возвращение, отсылает читателя и к рембрандтовскому Возвращению блудного сына, но вместо сына — любовь и душа истомлённая, а вместо отца — мать природа: дочь её, невеста, вернулась к ней, и одновременно — изувеченная и грешная душа Орфея, вернулась к Матери.
А как расколдовывают принцесс, все рыцари? Побегом с ней на край света. Куда угодно.. лишь бы быть возле милых колен возлюбленной, в которых начало и конец мира. Правда, мой смуглый ангел?

Для новобрачных, уже приготовили всё: и исполинскую перину в их уютной спальне, и апельсиновые цветочки, (наверно, вершина бюргерского счастья), две пары ночных туфель и надпись на коврике: вместе до гроба.
Набоков так по чеховски ёмко очертил этот уютный ад, что влюблённым остаётся только лечь в эту перину, видимо, мягкую, как облака и умереть: духовно: может, тот кто присягает истинам и нормам этого безумного мира, уже — чуточку мёртв, душой? Заколдован?
Поразительно, но единственным живым лучиком и.. почти существом, кажется — коврик: он, словно грустный ворон, почти пророчествует: вместе до гроба..
Невермор..

Разумеется, влюблённые не могли остаться в этом уютном аду, в этом живом склепе для души и любви: после венчания, в разгар праздника в доме, они.. как дети, как душа и тело, взявшиеся за руки, убежали через чёрный ход, в скромную гостиницу неподалёку: с милым рай и в шалаше..
Символично, что в первую брачную ночь, поэт, лишь нежно поцеловал любимую — в душку (это та милая ямочка, чуть ниже шеи. Помнишь, мой смуглый ангел?).

У невесты, зелёные глаза, цвета осколочков стекла, омытых волнами.
Диванчик, на котором спали влюблённые — тоже был зелёного цвета: важнейшая тема «оптики», в рассказе — тема взора сердца и слепоты «человеческого».
Брачная ночь, нежно потонувшая в глазах любимой женщины: брачная ночь.. словно на берегу моря.

А потом была осень и свадебное путешествие: по сути, снова — побег. Побег из ада «пошлости».
Мы как-то упускаем главную мысль в мифе об Орфее и Эвридике: само пребывание Эвридики в аду — уже есть огляд на нечто тёмное и мучительное в их отношениях. Сошествие Орфея в ад за любимой — уже есть огляд памяти, на неё.
Так где был первый огляд? Может из ада нужно бежать, когда ты ещё не вошёл в него? Может любовь — это вечный побег из этого безумного мира, с его глупыми и сытыми истинами, страхами, сомнениями?

Набоков чудесно и так мимолётно, с нежностью прерафаэлитов, описывает счастье влюблённых: он сравнивает невесту с блеклым листком. Она как девочка играет с листком, порхающем в воздухе. Словно.. играет со своей душой, ибо и сама, словно в стихе Лермонтова, вот-вот отлетит от веточки…
Ну как можно читать без слёз о том, что такое райское счастье обрывается вдруг.. трагической нелепостью?

Девушка просто дотронулась до оголённого провода на улице. Видимо был дождь и провода оборвало..
Заметьте, как ненавязчиво и прозрачно, Набоков словно бы намекает, что пока любовь и небо бушевали в душах влюблённых, в небесах бушевала — гроза и.. любовь.
Небесная любовь встретилась с земной. Нужно было заземление…

И вот тут начинается сошествие Орфея — в ад.
У Набокова, это ад воспоминаний, который одновременно есть и — рай: влюблённые знают эту квантовую дихотомию воспоминаний.
Внимательный читатель подметит, как в этом аду, предметность мира запестрит чёрным цветом, словно «ледяная рябь канала», фактически — Стикса, в стихе Блока: чёрная ель, чёрная гостиница, чёрная кора дерева, чёрный камушек, с милым белым пояском, который подняла когда то на пляже, любимая.
Примечательно, что последний раз, чёрный цвет появится в описании чёрного плеча на статуе Орфея, возле гостиницы.
А может.. сама фамилия гг — Чорб, уже является инфернальной растушёвкой чёрного, чорта и гроба? — сама себе пещера и Орфей и Эвридика: в сердце!

Наш Орфей, проходит свой путь Парсифаля.. но словно бы в фотографическом негативе: он путешествует по тем местам, где он был счастлив с любимой, по тем паркам, пляжам, красота явлений которых, словно бы ещё хранит нежный отсвет её милой души и улыбок.
Это религиозное паломничество, знакомое тем, кто Любил на этой безумной земле: вспомните, как наша ладошка-лунатик в бессонную ночь, путешествует по письмам любимого, по его стихам.. или просто мы целиком превращаемся в лунатика, идём на кухню и пьём с его милого бокала, простую воду.. которая нас пьянит счастьем и сладкой болью: почти вино причастия..

Может, если собрать все признаки и отсветы любимой, то изувеченное сердце выйдет из ада и любимая воскреснет? Хотя бы в сердце..
Это своего рода экзистенциальный ад стихотворения Эдгара По — Ворон: встречусь ли я с любимой хоть в раю?
Каркнул ворон: никогда..
У Набокова, вместо таинственного ворона — муза поэта. Его бессонное сердце.

О мой смуглый ангел.. знаешь ли ты, что я по ночам, говорю с твоими нежными письмами, с фотографиями твоих смуглых ножек и с музой, как герой Ворона Эдгара По?
Я даже… по русски — пью, с вороном, ножками и с письмами твоими. Я.. сплю с вороном, с милыми ножками и с письмами твоими. И тогда ворон жалеет меня и отвечает мне что-то нежное, не столь категоричное, как невермор.
Что-то вроде: дурачок ты мой милый..
Непоседа..

И какой же Набоков без мистики? Набоков, больший мистик, чем Гоголь.
Читать Набокова, не учитывая трансцендентальную и мистическую природу его творчества, так же безбожно и греховно, как читать Чехова — лишь как юмориста.
Наш Орфей возвращается в город, откуда он и невеста - бежали. В ту самую гостиницу возвращается «в географических облуплинах узоров».
У Платонова, в его прекрасном рассказе о войне — Девушка Роза, есть этот образ: на стене концлагеря.

Термин меткий и жуткий: это гостиница-ад, почти как у Сартра, в его чудесной пьесе — За закрытыми дверями, где на том свете встретились любовники и не только.
Гостиница-глобус, как та самая капля в чашечке цветка, в стихе Блейка, в которой отразился весь мир.
Отныне, во вселенской боли Орфея — отразится целый мир: целый мир равен его чувству утраты любимой, которая была для него — вселенной: для него уже нет разницы, между гостиницей и миром, чувством утраты любимой и смертью: мир — как адекватное и божье творение — рухнул, оборвался, как тот самый провод.

Мир стал не божеским, а — бесовским, ибо связь этого мира с богом  — разорвана навсегда.
И чудесный символ этого — чёрный пудель, (как мы помним по Фаусту — символ Мефистофеля), который на вечерней улице, подняв заднюю лапку, мочится на афишу к опере Парсифаль.
Это — суд над сказочной пошлостью, над этой почти диснеевской и мерзкой сказкой морали… человеческих истин, не важно, с их приторными чудесами и счастьем, которые тотально несовместимы с тотальным, агрессивным безумием мира, распинающем любовь и счастье.
Что бы сделал Орфей, у другого писателя? Покончил с собой? Предался бы муке творчества, для воскресения возлюбленной? Запил?
Но это же Набоков..

Сначала мы видим камерный ад, диалога с памятью, когда гг заселяется в тот же номер в гостинице.
Горит одинокая и голая лампочка..
В неё бьётся одинокий мотылёк. Мышонок шуршит под обоями.
Но так и кажется, что это свет души любимой, пытается пробиться к Орфею, сквозь рябь листвы задремавшей предметности.
В одном из своих поздних романов, Набоков писал, что душа после смерти — становится светом, и, быть может, вот в этой ночной лампе, освещающей письмо от любимой, светит душа Перси Шелли..

А разве свет любви — не сильнее всех ламп в мире? Разве свет любви не пробивается к нам в загробных сумерках ссор и молчаний, так похожих на океана космического безмолвия, или после смерти любимого человека?
Поразительно, что у Набокова, сумерки предметности мира, становятся как бы туринской плащаницей, сквозь которую таинственно проступает лик возлюбленной, словно лик — Христа.
О влюблённые.. помните ли вы это чудо? Смотрите ли вы на тихий дождь под фонарём, или на качнувшуюся веточку клёна у окна, или на строчку в стихе… везде, везде вам чудится нежный силуэт любимого человека, утраченного вами навсегда.
О мой смуглый ангел.. ты как луна, заслонила для меня солнце этого мира. Словно.. ты больше и лучше и прекрасней этого мира: ты можешь дать больше… чем этот мир.

Так что бы сделал другой писатель на месте Набокова?
Что угодно: милое, грустное, безумное..
Набоков идёт по другой тропинке: нашему Орфею невыносимо остаться ночью в комнате, полной чеширских звуков былого счастья.
И потому он выходит в ночь и.. снимает проститутку.
Фактически — ночную бабочку.

Если вы думаете, что снимает он её для услаждения своей страсти или горя — вы ошибаетесь.
Хотя и это бывает. Я не раз видел, как люди, убитые горем разлуки или даже смертью близкого человека — инстинктивно ищут спасения или забвения в угаре витальности страсти или даже голого порока.
Это не плохо и не хорошо. Это чёртов ад жизни.
Но у нашего Орфея, всё иначе.
Как и у нас с тобой, правда, мой смуглый ангел?
Что мне все женщины мира, если тебя, неземной, больше нет рядом? Они не больше, чем серое мельтешение мотыльков под фонарём где-то в Калькутте: со стороны это похоже на снег, который сошёл с ума от тоски по тебе, о мой смуглый ангел.. моя московская Эвридика.

А Набоков и дальше продолжает меня удивлять и раскрываться с разных сторон. 

 Главный герой Мартын Эдельвейс - он русский эмигрант, который эмигрировал в европейские страны в период революции Российской империи. 

Выпал этот период как раз на самый расцвет юношества молодого человека, поэтому мы  отправились с ним учиться в Англию, повстречали его первую любовь и поиски себя на чужбине. 

 По началу книга пошла не легко, я уж подумала её забросить, но так как она у меня уже была вписана в головой марафон, я просто обязана была закрыть этот гельштат. 

И как же я этому рада, потому что начиная с путешествия на корабле нас начинает катать на волнах: 

♡ Первое половое влечение с интересной милфой, которая по сути охмуряет юного парня под носом своего мужа. 

 ♡ Расставания героя с матерью и отъезд в другую страну на учебу. Тут-то и начинается взросление, первые разочарования в окружающих или наоборот, приобретение лучших друзей на всю жизнь. 

 ♡ Конечно же, первая, тут стоит подчеркнуть, невзаимная любовь! Мартын влюбляется в юную и прекрасную Соню. 

А она воспринимает его как друга и вообще любит флиртовать с парнями, подавать надежду на романтические отношения, но в итоге высмеивать их влюбленность и надежды. 

 Ну и самое главное — это скитания Мартына по Европе, то, как он не мог усидеть на месте и найти себя на чужбине, и как рвалось его сердце обратно на родину. 

Поговаривают, что Набоков списал желание вернуться в Россию с себя, так как всю жизнь очень хотел приехать домой, но дом был для него под запретом, и он вынужден был приживаться в чужой Европе. 

 Мне очень понравился Мартын, я даже больше скажу, это первый набоковский герой, с которым я с удовольствием прошла из точки А в точку Б и с удовольствием продолжила бы этот путь, потому что открытый финал меня пугает. 

 Во-первых, я не люблю в книгах открытые финалы, пусть лучше будет пару строк «всё хорошо» или «всё плохо», но только не «придумайте сами» 

 Во-вторых, ох не сулит он долгую и счастливую жизнь для Мартына. И если бы герой меня бесил и не сильно понравился, то и ладно, хрен с ним, но мне же он нравится. Я хочу для него хорошей жизни, а не вот это вот всё. 

 И самое обидное, что он потратил свою юность на любовь к Соне, которая мало того что не оценила этого, так еще и недостойна! А была бы там хорошая девушка, то и, возможно, финал был бы другим…. 

Ну что уж об этом, если бы кабы, как говорится, и книги бы не было. 

Мне очень роман понравился, это 100000 из 10 

Если вы любите классическую прозу, то не пройдите мимо этой книги. Она достойна внимания! 

После прочтения нескольких рецензий мне казалось, что "Камера обскура" это такая предтеча "Лолиты". В каком-то смысле это, конечно, так - Магда со временем скинет четыре года и станет Долорес-Лолитой. Но если самый известный роман Набокова о болезненной любви взрослого мужчины к малолеткам, то его же "Камера" о бесконечной человеческой жестокости. Это роман о трагедии мотылька, сгорающего на огоньке свечи и даже не имеющего сил не лететь на него.

Вкратце про сюжет. Преуспевающий искусствовед Бруно Кречнер сталкивается в темном кинотеатре с Магдой Петерс, девицей миловидной и настолько же порочной. Он весь такой трепетный, сорокалетний и с наскучившей ему женой - просто держащееся на волоске яблоко, готовое свалиться от взгляда красивого миндалевидного глаза к ногам его обладательницы. Собственно, герр Кречнер и падает, громко и со свистом, теряя при этом жену и дочь, уважение друзей и определенное количество денег. Потому как Магда любит жить "покрасивше", ну ее к бесу, антикварную мебель, набьем съемную квартиру ширпотребом, да накупим одежек поярче. И все бы ничего, в конце концов страсть Кречнера еще как-то можно оправдать кризисом среднего возраста и буйной гормональной системой, столько лет бывшей в загоне из-за малых сексуальных аппетитов жены. Но вот оправдать его слепоту в отношении Магды и ее давнего любовника Горна я не могу. Он же ведь их уже даже застал обнимающимися с самом недвусмысленном положении, но и тут предпочел закрыть глаза на очевидное. Так и повелось: Магда тянет деньги с Кречнера, чтобы обеспечить себя и Горна, тот оказывает различные мелкие услуги Бруно, и при этом мелко гадит у него за спиной, а сам искусствовед совсем ошалевший от быстрых перемен в жизни ничего не видит, кроме смеющегося лица Магды. А уж когда эта троица отправится путешествовать на юг Франции, начнется полный шабаш. Последняя часть романа, в которой преступная парочка везет ослепшего Кречнера в Швейцарию просто жуткая. Она о том, что могут два пачкуна сделать с в общем-то неплохим человеком, если только дать им волю. Концовка немного надумана -смерть как высшее выражение трагичности ситуации, но тут уж решение автора.

Бруно Кречнер персонаж неоднозначный. С одной стороны, он явно определен писателем быть грушей для битья. Обретая доступ к телу Магды и обманывая сам себя по поводу ее любви, он теряет все, что было ему дорого. Семью, спокойную жизнь, частично репутацию. Даже смерть дочери для него проходит на периферии. Как-будто малолетняя обольстительница надела ему на глаза повязку и с каждым днем все туже ее затягивает. С другой стороны, сложившаяся ситуация - это результат его выбора. Он превосходно понимал, чем закончится связь с малолеткой, что жена не простит, что малолетке нужны его деньги, и так далее. Прояви Кречнер хоть чуть-чуть воли в любой из двусмысленных ситуаций, которых в книге достаточно, и Магда как минимум бы опасалась так открыто зарываться.

Лучше всех из этой троицы выписан, как ни странно, Роберт Горн. Если вдуматься, главный отрицательный персонаж именно он. Магда его орудие, сама она могла бы додуматься только ободрать Кречнера как липку и изменять у него за спиной. Она бы со временем заматерела, но дальше телефонных хулиганств и позвонить в дверь и убежать не пошла бы. Она - красивое одноклеточное, способное выжить при любых обстоятельствах, но выдумки и масштаба у нее нет и быть не может. А вот Горн дело другое. Он - насмешник, художник-карикатурист, глядящий на жизнь через злой прищур. Нет зла? Не беда, сейчас создадим. Есть такая порода людей, которые делают пакости из чистого любопытства поглядеть, как вокруг все забегают. Горе тому, кого он выберет следующим объектом своей шутки. К тому же он трус, и умеет ловко уворачиваться от опасности, оставляя других расхлебывать последствия.

Книга откровенно страшная. Она безусловно производит сильное впечатление. Потому что в ее главных антагонистах так легко узнать кого-то из своих знакомых и на секунду представить, что они могут сделать при благоприятных обстоятельствах. Потому что тяжело жить среди мелких пакостников и жадных дур.

И есть ведь свято верящие, что раз – и потушил, и какая разница, что у этого пожара была своя жизнь, которую никто не вправе забирать... Подобная история могла разгореться где и когда угодно, но ныне карты были розданы в Берлине. Король, помешанный лишь на собственном мнимом превосходстве. Дама, испытывающая к супругу испепеляющее отвращение. Валет, чья пустота была наполнена одной лишь похотью. То были обычные люди с обычными характерами, и могло бы это тянуться и тянуться, но, «яростно свернув замку шею», уставшая от ожогов ненавистного огня женщина вдруг подумала, что, в общем-то, шею свернуть можно не только замку... Притягательная мысль, страшная, и пути назад уже не было, ибо, «навылет раненная мыслью», она сделала свой выбор, взяв на себя обязанность лишить другого человека жизни, ведь он этого заслуживает, он ей мешает, без него станет так просто и легко! О, эти люди, возомнившие себя богами... Да, это была обычная история.

Хотя расклад и был изначально ясен, если кто и казался королевой, так это Марта. Ненависть этой алчной женщины к супругу прям-таки чувствовалась, страницы буквально вопили: «Ей казалось иногда, что сердце у неё лопнет, не выдержав чувства ненависти, которое ей внушало каждое движение, каждый его звук». Драйер как герой был прописан лучше всех прочих, и вроде бы он казался весьма положительным с этой его любовью к книгам и бабочкам (здравствуйте, уважаемый), но стоило только представить эти жёлтые усы, оглушительный храп и дурацкие шутки, как самой становилось дурно; а ведь ей приходилось его терпеть. И дело даже не в том, что он был значительно старше, дело в нём самом (и я сейчас не про храп). Вот есть такие люди, хорошие парни, как их называют, с этими их улыбочками и шуточками, а на деле-то они такие слепые и равнодушные, что связываться с ними опасно: если перед таким упадёшь замертво, он пожмёт плечами и перешагнет через остывающее тело, ведь во-о-он там такая прекрасная бабочка сидит, нужно посмотреть! А вдруг это голубянка... «Чувствительность эгоиста. Ты можешь не заметить, что мне грустно, ты можешь обидеть, унизить, а вот тебя трогают пустяки», – разговор с бывшей любовницей характеризует его просто замечательно, да и прочие незначительные эпизоды тоже, та же прогулка, он шёл и наслаждался солнцем, не замечая, что сопровождающему худо. И вот холодная и потому верная жена (гениальное суждение, я считаю), решила избавиться от того, кто её не видел (смешило это его желание увидеть её улыбку, ох, как романтично, и забудем про остальное, да), и внезапно возникший на пылающем горизонте Франц, страдающий от равнодушия матери (без психоанализа не обошлось), был весьма кстати, но надо понимать, что на его месте мог быть кто угодно, то был лишь предлог, который ждал своего судного часа целых семь лет. И началась игра... В итоге у безжалостного – это мы одобряем – автора все остались в проигрыше, что вроде и радует, а вроде и печалит, ибо люди – и этим всё сказано. Зато фокусник Мене'текел'фарес остался доволен своим очередным раскладом, и то хорошо, я считаю. Такая она, эта игра под названием Жизнь...

Всё это действо и правда смахивало на фокус, настолько эта книга была пропитана едкой пародией на многие другие истории, чего только стоили комичные способы убийства, которые перебирали горе-убийцы (пистолет-зажигалка и валетовское “я умею стрелять, я в детстве играл с пульками!” умилило до слёз), а уж то, как горе-любовников едва не заставали на месте преступление, и вовсе восхищало, это было смешно (собака была умнее всех, кстати). Сопереживать таким персонажам совсем не хочется, но кроется в этом некое очарование, будто наблюдаешь со стороны за какими-то манекенами; гадко, но поди ж ты... Ну и слог, конечно, набоковский слог. «...стеклянным крылом блеснул пролетевший воробей», – отдельными фразами упиваешься, особенно если за окном и правда идёт дождь и ты видишь нахохлившихся на ветвях черёмухи горихвосток, чьи огненные хвостики неожиданно вспыхивают от лучей выглянувшего солнца; поэтично, весьма. Да, это и впрямь обычная история, но в этом и суть.