Собрание сочинений

Моё третье знакомство с Набоковым. Самое первое было очень давно с "Лолитой" и у меня нет пока желания перечитывать. Второе было с Адой - и это было адом. Набоков любит по ходу разнообразных маргиналов. Собственно и здесь речь идёт о маргинале. Написана книга в период Берлинской релокации.

В центре повествования релокант Герман из бывшей Российской империи, заделавшийся бизнесменом средней руки в Германии. У него есть жена Лида.  Бизнес у него идёт не так успешно, судя по тому как он решил привести к процветанию своё малое предприятие. Однажды он встречает сигма-бомжа по имени Феликс, который наслаждается свободой, иногда работает. Он ещё и похож на главного героя, хотя и не точно. Поэтому главный герой придумывает "идеальную" схему страхового мошенничества.

Персонаж. конечно, очень мерзкий, мечтающий стать успешным писателем, в его исповеди сквозит потоком сознания, свойственным модернизму того времени, а позже и постмодернизму. Он выражает отчаяние в своей жизни в своем литературном описании своих грехов. Язык произведения уже близок к современному: отличается от языка Достоевского, Толстого.

Детективом это назвать нельзя, скорее, это некоторый оммаж к Достоевскому и его "Преступлению и наказанию", про то как идея может привести не туда. В отличие от Родиона Романовича у него не такая чёткая потребность к совершению того, но тут и совершенно другое поведение: Раскольников Новейшего времени. Есть тут и свой Разумихин в виде художника, который способен заметить детали, а то и заглянуть в душу тех, кого он пишет.

Концовка вроде бы и ясная, а всё равно вопросики остаются на "подумать". Роман по объёму не очень большой. Такой Набоков мне понравился.

Один - бедный эмигрант в Берлине, который когда-то с опозданием доучился в пражском университете, написал диссертацию о славянофильских течениях в русской литературе. От него недавно ушла жена, он наскрёб денег на маленькую подержанную ёлочку, пять свечек, фунт сухарей, полфунта конфет и поджидал своих таких же друзей эмигрантов для того, чтобы встретить русское Рождество в Германии. И зовут его Лев.

А другой, по имени Серафим, сделал карьеру в России, стал спецом-хозяйственником, и теперь ездил за границу, занимаясь закупками. И оказавшись в Берлине по делам, он желает встретиться со Львом. А кто они друг другу и зачем им встречаться? Родные братья, которые не видели друг друга уже десять лет. Слишком большая разница между ними и их жизнями, и слишком много времени с последней встречи, чтобы эта встреча прошла в тёплой дружеской обстановке.

Нет, враждебной эту короткую беседу между ними назвать тоже нельзя. Разве что - неловкой, наполненной желанием поскорее её завершить, потому что разные миры, бывшие когда-то родными, отлетели друг от друга в разные галактики. Хотелось сначала написать, что со мной такого бы не случилось, потому что я всегда неплохо выхожу из подобных ситуаций, когда говорить не о чем, но нужно. Потому что обладаю способностью подстраиваться под собеседника, иногда, конечно, в ущерб себе, но зато вот такое кратковременное общение со мной не будет с оттенком неловкости. Но это, наверное, не тот случай, ибо здесь мешает личное - стыд, стеснение, родство, превратившееся в отчуждённость...

Набоков, как всегда на высоте. И тонко передаёт все эти филигранные движения души человеческой. Когда не знаешь о чём говорить, то помимо пресловутой погоды можно вспомнить, например, как звали собачку общих знакомых. Правильно и как же просто, господи - Шутик!

Это было нечто, третий роман Набокова прочитанный мною и он один из самых сильных по сюжету. После “ Приглашение на казнь ” и множества игр с читателем, я уже был подготовлен. И не зря)
“Отчаяние” - представляет собой дневник, который пишет некий Герман Карлович, рассказывая что-то о себе, окружающем его людях и о своей интересной затее. До этого романа никак не воспринимал и не любил эпистолярный жанр, даже скорее ненавидел. Постоянно умирал от уныния и скуки. А тут... Набоков создаёт и пишет увлекательный поток сознания, по нему хочется плыть и нырять в него, для понимания ситуации и мотивов персонажа. Максимально комфортно и интересно. Но то и не удивительно – Набоков подходит с режиссерской педантичностью к написаю сюжета, каждой строчки и пряча ключи от читателя.
Многие в рецензиях говорят, что Вова сам себя восхваляет через персонажа, что в книге много нарциссизма, пафоса и снобизма. И много других моментов. Но здесь всё не то, чем кажется! Надо смотреть глубже и оборачиваться при каждой реплике персонажа. Пока что из всех трёх книг “Отчаяние” полностью показывает, что такое “ненадёжный рассказчик” и как смотреть на его поведение под интересным углом.
Пока пролазил через двухголосные предложения и смыслы, заметил, что наш персонаж боится зеркал. И говоря об этом, само зеркало должно давать прямое и чёткое отражение человека, без размытости и искажений. В этом романе всё двоится, всё имеет двухголосый оттенок. Один из самых главных вопросов – почему наш антигерой боится зеркал? Очень интересно искать ключи и ответы спрятанные в тексте. По факту говоря Герман – это антигерой и антихудожник, он не видит своей уникальности во внешности, не замечает разницы и с прохожими, путает памятники медному всаднику в Питере с памятником в Берлине. А лакей из русского ресторанчика для идентичный официант из ресторана в Праге. Но самое фатальное, что для него левый человек без места жительства сидящий под деревом – это его точная копия, будто когда-то разделённые близнецы. Ему поменять наряд и прихорошиться и вуаля, вылитый Герман.
Забавно наблюдать за этим, понимания, что вот эта “слепота” есть у всех главных персонажей. Измены, любовницы и странное поведение. Даже в лицо этого не видно, как раз из-за этого свойства.
Возвращаясь к теме о снобизме и самовосхвалении. Это не автобиографический персонаж Набокова, а как он сам говорил:

Я уже когда-то пробовала читать этот роман, помнила его фабулу. Читая "Процесс" Кафки, часто его вспоминала. И хотя сам Набоков яростно отрицал какую-либо связь с романами знаменитого чеха, я, пожалуй, воспользуюсь роскошью простого обывателя и буду мысленно объединять эти истории. Простите, ВВ, но что-то тогда было разлито в европейском воздухе. Что-то, что вдохновило и Вас, и Кафку на ваши антиутопические фантасмагории. Однако же, и это удивительно, "Приглашение на казнь" не оставило после себя того гнетущего впечатления безысходности, с которым покинул меня "Процесс". Нет, язык не повернётся назвать его лёгким. Но тот абсурд, что делал макабр Кафки до страшного реальным, под пером Набокова превращает происходящее на страницах в нелепый фарс.

Смертный приговор, который судья объявляет шёпотом. Адвокат и прокурор, загримированные под братьев, как того требует закон. Раздумье, в которое погружаются по плечи. Тур вальса с тюремщиком. Нищенский паёк неба. Бессмысленный мир, окружающий Цинцинната, сколочен кое-как, наспех, и насквозь фальшив. От вязкого благодушия его обитателей разве что тошно, а бутафория достигла таких масштабов, что даже уже не особенно старается скрыть свою лживую природу. "Мнимая природа мнимых вещей, из которых сбит этот мнимый мир." Впрочем, не стоит забывать, что весь этот дурно поставленный и дурно отыгрываемый спектакль направлен на более чем реальную цель – реализацию смертного приговора, вынесенного Цинциннату. Роли расписаны, итог известен. Но гротеск романа и тут берёт верх: картонность декораций и неопределённость искажённого мира держатся на одном единственном условии, и в этом их ахиллесова пята. Но что если бессмертная викторианская классика, которую годами ранее так упоённо переводил Набоков, и в этом случае окажется права?

Первое столкновение с долгожданным Набоковым оказалось трудным, но и интересным. Взявшись сразу за вершину его творчества, по мнению самого автора – “Приглашение на казнь”, единственная поэма в прозе. Естественно, когда ты покоряешь Вершину, она будет тебе сопротивляться, не абы как, а готовя для тебя множество опасностей и загадок. Это было непросто, но я считаю, что эту поэму нужно читать минимум 2 раза, но лучше больше, конечно.
Одного прочтения хватит на то, чтобы погрузиться и прочувствовать те множества вариаций конца и причин почему так происходит. А самое главное, что происходит с Цинцинатиком и вокруг него.
Текст построен Набоковым очень красиво и лаконично, чувствуется, как он крутит и делает с ним, что хочет. Но в этой красоте можно спокойно потеряться и запутаться. Володька не так прост и оставляет множество загадок в тексте, они будут направлять нас на осознание происходящего. Внимательность – главный помощник при чтении Володи.
Хочется ещё заметить очень огромный список отсылок на множество произведений. Начиная с русской классики и заканчивая Гёте. Это великолепно. Так что, при прочтении этой книги нужен определённый багаж литературного познания.
Есть такое, небольшое, наблюдение – в этом романе присутствует персонаж в виде маленькой девочки Эммочка. Набоков часто концентрирует на ней внимание. На её частях тела. Нимфетка? Не в Лолита ? Интересно и возможно. Это даёт иметь некие выводы, но я вернусь к этой теме, когда прочитаю побольше его книг, включая Лолиту.
Многие говорят, что это роман антиутопия, но это не так. В тексте очень много гротеска и абсурда. Но если взглянуть глубже, обходя все причуды, то наткнёшься на обширную тему смерти, послесмерти и бога. Самое главное, что меня до сих пор поражает – это огромное количество восприятия романа для каждого читателя. Много чего можно понять по-разному. Роман, как кусок породы, которую ты долбишь и долбишь. Это очень круто.

Кстати, небольшой факт для читателей, которые сравнивают роман с “ Процесс (сборник) ” Кафки. Набоков не был знаком с произведением во время написания, только после завершения он прочитал его. Так что, сравнивать оба этих текста, немного некорректно.

А я не могу в точности сказать, почему этот роман попал в любимые: ранний Набоков мне вообще-то не нравится, сюжет тривиальный. Лучше и не пересказывать или пересказать в одной фразе: юный провинциал приезжает в столицу к богатому дядюшке делать карьеру.

Но дело совсем не в сюжете! Если другое любимое, «Приглашение на казнь» — сюрреализм, «Дар» — постмодернизм, то «Король, дама, валет» — чистейший импрессионизм. Это роман-живопись, причем вместе с близоруким Францем, который раздавил свои очки, начинаешь видеть необыкновенный мир, из которого не хочется выныривать — где хочется оказаться снова — и абсолютно всё равно, как там сложится этот пасьянс, какая из карт вылетит.

«Он вышел на улицу и сразу с головой погрузился в струящееся сияние. Очертаний не было; как снятое с вешалки легкое женское платье, город сиял, переливался, падал чудесными складками, но не держался ни на чем, а повисал, ослабевший, словно бесплотный, в голубом сентябрьском воздухе. За ослепительной пустыней площади, по которой изредка с криком, новым, столичным, промахивал автомобиль, млели розоватые громады, и вдруг солнечный зайчик, блеск стекла, мучительно вонзался в зрачок».

«Ему казалось потом, что в то утро он попал в смутный и неповторимый мир, существовавший один короткий воскресный день, мир, где все было нежно и невесомо, лучисто и неустойчиво. В этом сне могло случиться все что угодно: так что и впрямь оказывается, что Франц в то утро, в отельной постели, не проснулся действительно, а только перешел в новую полосу сна. Марта в бесплотном сиянии его близорукости нисколько не была похожа на вчерашнюю даму, которая позевывала, как тигрица. Зато мадоннообразное в ее облике, примеченное им вчера в полудремоте и снова утраченное, – теперь проявилось вполне, как будто и было ее сущностью, ее душой, которая теперь расцвела перед ним без примеси, без оболочки».

«Быстрота, воздушность, запах осени, головокружительная зеркальность того, что плыло мимо, – все сливалось в ощущение бесплотности, которое было так необыкновенно, что Франц нарочно дергал шеей, чтобы чувствовать твердую головку запонки, казавшуюся ему единственным доказательством его бытия».

«Он видел нежную красочную муть, чувствовал прохладу, запах цветов, ощущал под ступней тающую мягкость ковра – и, таким образом, воспринимал именно то, чего не было в обстановке дома, что должно было в ней быть, по мнению Марты, то, за что было ею дорого заплачено, – какую-то воздушную роскошь, в которой, после первого бокала красного вина, он стал медленно растворяться».

Перечитала, подарила...

Я поражена тем, что роман пришелся мне по вкусу, потому что русская литература, особенно классика, опасный дикий зверь, с которым у нас довольно сложные отношения. Безумно рада, что контакт потихоньку удается наладить, пусть и через американского писателя, родившегося России. Сполна насладилась неимоверно прекрасным богатым слогом, рассказывающим об ужасных вещах так, что оторваться было крайне тяжело. Это ли не талант?

"Камера обскура" — вязкая зловонная трясина, которая самым безобразным образом засасывает читателей на самое дно. Куда не двинься каждый элемент этой книги пронзает твое тело и душу миллионами маленьких ядовитых игл, отравляя самое естество, а неимоверно прекрасный, тягучий и сладкий, как патока, слог манит все дальше, усыпляя бдительность, дабы сорвать последний вздох с губ. Парад восхитительных мразот поражает своим разнообразием. С каждой страницей, с каждой главой ты не устаешь удивляться тому, куда уж хуже завет дорожка-путаница, но очередной поворот-лазейка рвет сердце на части. Сама истории ассоциируется с аммонификацией сочного фрукта, идеального со всех сторон, готового превратиться в отвратительную черную кашу; осталось лишь нажать на спусковой крючок. Забавно, конечно, как вначале пытаешься зацепиться за хвост оправдания. Он решил сыграть в игру, она ищет лучшей жизни. Первые пятна гнили можно обрезать, вроде, все исправимо, однако дальнейший процесс разложения неизбежен, ибо они перешли черту и остается лишь наблюдать за громогласным падением вниз. В мгновение ока ты превращаешься в знаменитого огра, который любит свое болото, которому просто хочется искупаться в теплой мягкой грязи.

Не могу оценить данное произведение русского классика. Для меня оно оказалось слишком сложным. Понять всю глубину мне не удалось. Что-то по поверхности ощутила сама, что-то открывала с помощью анализа произведения в интернете, хотя, как оказалось, я многое отметила и из того, что нашла у критиков. Но не мое, не сложилось, как того хотелось.

Прекрасный язык. Как всегда атмосфера у писателя превосходна. Даже погружение в психическое расстройство героя передано реально и осязаемо. Его страхи, его чувства и ощущения, одиночество и потерянность, одержимость шахматными задачами. С раннего детства замкнутый, настороженный, превратившийся в еще одного Лужина без имени, маленький шахматный гений, но без внешности, без мечты, без необходимого запаса качеств для жизни среди людей. Кого он любил? Кто его любил? Были родители, но не оставили они в сыне своего тепла, чужие, далекие люди. Как яркий огонек, милая, добрая тетя, открывшая для мальчика шахматы и вселившая надежду, что может вот оно, что придаст смысл его серой жизни. Мальчик рос, но разве что-то сильно изменилось?

Если ребенка полюбить проще, то, как полюбить взрослого человека, который спрятался в свое раковине, ничего не видит вокруг. Я удивлена, что В.Набоков нашел для Лужина - её. Она прекрасна в своем терпении, в стремлении, в своей нежности к потерянному человеку, в борьбе против засасывающего шахматного мира. Ему повезло, что она была. Вот только мне жаль эту безымянную женщину. Я так и не поняла, была ли она счастлива рядом с Лужиным хоть недолгое время. Бесконечные партии с сильным противником, и ни одной победы, чтобы немного почувствовать ее вкус. Игры разума или самой жизни. И еще одна незавершенная партия... Сколько же их таких.

Долго можно размышлять над романом, задаваться вопросами, блуждать в лабиринтах психики героев, но точек я для себя не поставлю. Ощущения странные, как будто у меня всё переставили в голове и не туда, куда надо, теперь хочется заняться уборкой. И шахматы, надеюсь, не станут ассоциироваться у меня с безумием.

Не могу похвалиться своей особенной любовью к Набокову, но продолжаю читать его рассказы. Вопрос - почему тогда? Наверное, во мне говорит не самая светлая сторона моей души. А именно - любопытство. Да, любопытство - не самая прекрасная часть наших натур, хотя и полезная часто. Я всегда думаю, открывая очередной его рассказ - ну что на этот раз, кому вывернишь душу наизнанку? Почему я считаю, что интересуюсь им, не с самыми светлыми чувствами? Потому что я знаю, что в итоге он никогда не уврачует моей души, как, например Чехов или Достоевский, которые подчас тоже нелегко даются, но после них хочется у себя внутри сотворить "генеральную уборку" с выкорчёвыванием сорняков натуры. А Набоков при всей своей чуткости, тонком психологизме и филигранном языке, меня никогда не лечит, а наоборот часто открывает то, что я бы предпочла не знать вовсе. Я вместе с ним постоянно залажу под чужую кожу или наблюдаю чужое горе, или тоску, я уж молчу о пороках, которые он часто смакует до неприятной тошноты. Хорошо, я это всё вижу, словно чужое грязное бельё - и что дальше? Пойти и включить любимую мелодию, чтобы сменить внутренний фон или выпить бокал вина, чтобы полегчало?

Вот и в этом рассказе. Учитель и ученик. Расцвет и увядание. Стареющий и "тлеющий" Иванов:

"Он долговяз, смугл, не очень молод; чёрная борода, когда-то надолго отрощенная и затем (в сербской парикмахерской) сбритая, оставила на его лице вечную тень: малейшая поблажка, и уже тень оживала, щетинилась. Он верным пребыл крахмальным воротничкам и манжетам; у его рваных сорочек был спереди хвостик, пристёгивавшийся к кальсонам. Последнее время он принужден был бессменно носить старый, выходной чёрный костюм, обшитый тесьмой по отворотам (всё остальное истлело) и иногда, в пасмурный день, при нетребовательном освещении, ему казалось, что он одет хорошо, строго. В галстуке была какая-то фланелевая внутренность, которая прорывалась наружу, приходилось подрезывать, совсем вынуть было жалко."

И рядом с ним молодое и свежее "совершенство" Давид:

"Урок кончался, Давид спешил показать что-нибудь — автомобильный прейскурант, кодак, винтик, найденный на улице, — и тогда Иванов старался изо всех сил проявить смышлёное участие, — но, увы, он был не вхож в тайное содружество вещей, зовущееся техникой, и при ином неметком его замечании Давид направлял на него бледно-серые свои глаза с недоумением и затем быстро отбирал расплакавшийся в ивановских руках предмет. И всё же Давид был нежен."

Их совместное времяпрепровождение закончилось весьма трагично для одного из них, будто жизнь утилизовала то, что и так тлело... Но дело не в этом. Как почти всегда при чтении Набокова, я испытывала какое-то сжимающееся чувство внутри себя, вернее их было несколько. Это и жалость к такому тщедушному человечку, и какой-то невольный стыд за него, и понимание, что так сложилась жизнь и многие не виноваты в том, каковыми она их слепила. Это и чужая, быть может, даже неосознанная боль героя, созерцающего мир, но будто находящегося немного в стороне, а вернее, внутри своего ветхого панциря. Мне казалось, что я даже чувствую залежалый запах одежды этого человека, как и его постоянную закрепощённость. Одним словом, тяжело... Тяжело, будто на душу навалилась виртуальная плита безысходности и осознания теневой стороны нашей реальной жизни, в которой много всяких грустных миров, от которых мы часто отводим взгляд...