Том 2. Усмешка богов

«Ну всё, это последний христианский рассказ у Р. Акутагава, - сказала я себе, - не понравится, не читай». Несложно догадаться, что стоило мне так подумать, как мне попалось произведение по душе. И если на рассказы "Вечный жид" и "Житие святого Кирисутохоро" я писала отзывы исключительно ради очков в турнире (ну что греха таить), то в данном случае мне действительно хотелось бы поделиться этой новеллой.

Дальше...

Это история о 15-летней китайской проститутке, которая вынуждена заниматься своим ремеслом, чтобы прокормить себя и своего престарелого отца. Всё, что у неё осталось от покойной матери - это маленькое бронзовое распятие и католическая вера. Однажды девушка заболела сифилисом, но вместо того, чтобы по поверьям подруг «передать болезнь гостю», она заперлась у себя в комнате и никого к себе не подпускала, тем самым лишив и себя, и отца заработка.

И Господа она молила не о чудесном исцелении, но уберечь её от соблазна. Вот такая была она чудесная и немного наивная девушка с прекрасным именем Цзинь-Хуа (кит. 金花 - "Золотой цветок"), будто в насмешку данным этой юной представительнице древнейшей профессии. Денег у неё отродясь не водилось, но ремесла своего она не стыдилась:

И вот однажды поздней ночью её добровольное затворничество нарушил пьяный иностранец, «но, как ни странно, по его виду нельзя было определить, азиат он или европеец». И только взглянув на маленькое бронзовое распятие, девушка поняла, почему его лицо показалось ей таким знакомым…

Этот рассказ о «чуде Христа из Нанкина» заканчивается по-чеховски иронично. Кто-то скажет, что вся эта проституция и пьянство вперемешку с религиозными мотивами - это кощунство и святотатство. А я скажу - не откажите себе в удовольствии, почитайте :) Это удивительно глубокий рассказ, который несмотря на всю свою порочную внешнюю оболочку самым неожиданным для меня образом оказался таким трогательным и кристально чистым.

Необычная новелла-детектив. Рассказ от нескольких лиц о преступлении, совершенном ночью в роще, под горой.
Погиб человек и преступника надо привлекти к ответственности. Вот тут то и начинаются проблемы.
Трое непосредственных участников драмы (в том числе и дух убитого, вызванный прорицательницей) каждый по-своему описывает это событие.
Читатель в растерянности. Кому верить? Ведь у каждого из них своя правда и нет причины им не доверять.

Интересно, непредсказуемо, запутанно. Очень по-японски, можно сказать, но иного я и не ждала.
Кто знает, почему они по-разному излагали версию случившегося? И это при том, что никто не выгораживал себя.

"Все врут",- сказал бы доктор Хауз. И может даже оказался бы прав. Действительно, не знаю. Я ведь тоже никому не поверила. Но ведь правда где-то же есть?

Мне нравится…
Рука-лунатик, так и тянется партизаном (к партизанам?) написать цветаевское — «что вы больны не мной».
О мой смуглый ангел… в этой рецензии, ни слова о тебе. Почти. Палец к губам. Моим. Твоим — Нашим.
Просто мысленно обнимаю тебя в этот грустный октябрьский день, и особенно — завтра.

Мне нравится читать о том, как иностранные писатели пишут о русских писателях.
Так странно.. пишут писатели о писателях, а мы, читатели в России, словно бы чуточку больше узнаём самих себя.
Мне нравятся слова Хемингуэя о Толстом, как он с ним в боксе не продержался бы и раунда, или очерк Мопассана, написанный со слов Тургенева, как наш писатель встретил в лесу Снежного человека.

Хороший бы вышел рассказ и у самого Тургенева, к слову: русская охота: Тургенев охотится в лесу на вальдшнепа, и вдруг.. понимает, с ужасом, что за ним, в свою очередь, тоже кто-то охотится. Нежно.
Это очаровательная и пушистая самочка Снежного человека.
В реальной истории, разумеется, Тургенев не охотился, а купался и самочка снежного человека подплыла к нему и он выбежал в чём мать родила на берег и голым, с криком, побежал к селу, сквозь лес, видимо, пугать крестьянок: уверен, что в легендах того села, после этого случая, ходили слухи о прекрасном голом снежном человеке, матерящегося по-русски.

Акутагава описывает эпизод из жизни Тургенева и Толстого.
В комментарии к рассказу, есть маленькая заметка-пояснение (а я ещё думал, откуда в рецензиях все такие умные и подкованные), о том, как Тургенев, после многих лет ссоры с Толстым, приехал к нему на охоту.
Но на самом деле, всё куда более интересней. Предыстория ссоры и как тяжесть прошлого и сомнения прошлого, могут распинать и уродовать нас с настоящем, и само настоящее, даже спустя годы: так пространство и время искривляются возле поверхности массивных звёзд.
Так и возле сомнений и обиды, искривляются наши души и память, уродуя любовь и божественность чувств.

Взаимоотношения Тургенева и Толстого никогда не были ровными.
Помню, как меня грустно улыбнула первая ссора писателей, о которой я узнал из чудесных мемуаров Фета.
Молоденький Толстой, после Кавказа приехал к Тургеневу в гости. Толстой лежал на диване — ноги на спинку (дивана, а не Тургенева, разумеется).
А Тургенев ходил перед ним и что-то горячо говорил. Потом остановился, взялся за горло (себе, разумеется, не Толстому), и сказал хриплым и страдальческим тоном: я больше не могу спорить! У меня горло, у меня бронхит!
Толстой на диване зевнул и сказал: бронхит… выдуманная болезнь. Бронхит.. малахит..
Тургенев чуточку взвыл от бессилия и обиды.

А потом начались русские ссоры.
Но тут уже был виноват Тургенев. Он однажды приехал в гости к младшей и любимой сестрёнке Толстого — Маше.
Она была замужем и было у неё 4 ребёночка. Она вышла в 17 лет и муж был старше на 17 лет.
Муж был — мерзавец. Не стесняясь Маши, крутил романы с женщинами и даже жил с одной крестьяночкой, в её избе.
И тут, как говорится.. такая птица влетела к Машеньке — Тургенев. Чуткий, нежный, добрый.. Ну прямо-таки вальдшнеп!
Он был как глоток чистого воздуха в затхлой жизни Маши. И сердце женщины.. сделало шаг к Тургеневу.

А сердце Тургенева, как это часто бывает с мужчинами, которые не следят за словами, не понимая, какой огонь они могут разжечь в сердце женщины, сделало два шага назад, а потом ещё два. В общем.. Тургенев побежал. Охотник — от «птички». От раненого сердца женщины.
Маша развелась с мужем и думала, что у неё всё сложится с Тургеневым. Тургенев видимо подумал, что на охоте пошло что-то не так и охотятся за ним.

Кстати, чудесная тема для рассказа: вы охотитесь в лесу на милого и невинного зверя. И не подозреваете, что в кустах за вами наблюдает — Амур, и он с тихой улыбкой выцеливает вас. Точнее, он видит ваше сердце, словно прозрачный кленовый лес на осенней заре, ваши тихие мысли о каком-то человеке…
И в момент, когда вы вот-вот выстрелите в прекрасного зверя, Амур стреляет вам… в грудь, в плечо, в ягодицу — не важно.

Я не люблю охоту. Для меня это жестокое неандертальство. Хотя понимаю, что за нами Амуры охотятся, как на сафари: после того как я увидел удивительные глаза смуглого ангела, самой прекрасной женщины на земле, глаза, чуточку разного цвета, цвета крыла ласточки на заре, я был не то что бы ранен стрелой Амура, я был нежно расстрелян стрелами (взмахом ресниц?), и был похож на Святого Себастьяна на картине Гвидо Рени.

Но вернёмся к Толстому: он был возмущён поступком Тургенева, взбаламутившем сердечко Маши и… улетевшего, аки вальдшнеп.
К слову сказать, жизнь у Машеньки пошла под откос. Бросилась с отчаяния в объятия к французику, потом незаконный ребёнок, потом французик, как положено мужчине, превратился в вальдшнепа и упорхнул.
В итоге, Машенька приняла монашеский постриг. Это к ней в конце жизни, Толстой скрылся в монастырь, когда убежал из Ясной поляны (боже.. это ведь было 28 октября. В 5 часов… Ангелы уходят в это время).

Это была первая ссоры. Вторая случилась чуть позже, когда Тургенев за ужином рассказывал Толстому, в доме Фета, как его дочка Пелагея (как мы знаем, от горничной, долгое время жившей с матушкой Тургенева «крестьянкой", и лишь много позже он забрал её во Францию и.. отдал на попечение Полине Виардо. Своей платонической любовнице — мной только что изобретённый термин, вроде, новый, и более чем точный), берёт у французских нищенок (с наущения воспитательницы-англичанки), рваную одежду и штопает её.

Тургенев, почти никак не участвовавший в воспитании дочки, гордился этим фактом.
Толстой же.. выразил недоумение, и обвинил дочку и рикошетом — Тургенева, в позёрстве и ложной добродетели.
Видимо, брошенный камушек, Толстым, по странной нравственной гравитации на Земле, превратился в булыжник, ибо Тургенев чувствовал свою вину за дочку: вина и сомнение, и обида, тоже имеют эти гравитационные метаморфозы, какие не снились и Кафке: бросишь любимой цветок или нежное письмо.. а до неё долетает — камень. Или яблоко — в лоб.
Любимая бросит в тебя камень или дерзкое, тяжёлое слово.. а до тебя долетает весьма удивлённая синичка, или не менее удивлённый и сонный ёжик.

Тургенев, как обычно, встал из-за стола и с жаром заходил по комнате.
Тут моя память нежно заплутала и робко даже аукнулась (кстати, хороший глагол и образ: память аукнулась...) с Толстым, но откликнулся лишь Снежный человек. Нежный человек. Чудесно, но чуточку жутко.
Я к тому, что забыл, Толстой, или Тургенев, сказал другому: ещё одно твоё слово, и я дам тебе в рожу.
Видимо, Тургенев.

Ну вроде пустяк, да? С кем не бывает? Жена Фета их нежно помирила, налила чудесный малиновый чай.
А через пару дней.. Толстой вызвал Тургенева на дуэль. Да не просто на дуэль, а по-русски: чтобы наверняка, а не эти галантные французские игры с пистолетиками: дуэль в лесу.. на ружьях!
Господи, какой трагедии избежала русская и мировая литература!
Представляете? Достоевский только покидает свою сибирскую каторгу, и вместо него, грустно улыбаясь ему, идёт в кандалах — Толстой. Или Тургенев.
И лишь через 17 лет (заметьте символизм: 17 лет было и Маше и на 17, старше неё, муж-деспот), Толстой написал тёплое письмо Тургеневу и помирился с ним. И пригласил к себе.
Господи.. 17 лет!! Столько лететь до таинственной звезды Викрам-28 в созвездии Льва.

Вот такая любопытная предыстория у рассказа Акутагавы.
Итак, чудесным весенним вечером, на охоту на вальдшнепов, идут помирившееся Толстой и Тургенев, и жена Толстого с детьми.
Акутагава очень тонко, по-японски, описывает лёгкую тень напряжения между писателями: так с веточки сакуры порой слетает пара лепестков, хотя ветра нет, и птица рядом не пролетала.

Словно от грусти и томления упали лепестки..
Разумеется, этого образа нет у Акутагавы. Это моя грусть и томление, потревожили строку...
Жена Толстого, нежно пытается нивелировать малейшую тень напряжения между ними.
Тут тоже любопытный момент для гурманов: пока мужики меряются ружьями и охотятся на птичек (мужики!!), женщина охотится на.. нежность. А точнее — стреляет по вспорхнувшим из зарослей сердца писателей — бесятам.

И если Толстой, на охоте, нет-нет, но пытается нежно подранить Тургенева, пусть и с улыбкой, то Тургенев, которому Толстой отвёл лучшее место на охоте, на так называемой «тяге», как ребёнок, заворожён красотой природы и пением птиц.
Почти как я на охоте. Однажды я пошёл в лес, просто, что бы поохотиться на красоту: сердцем.
А у дедушки было в сарае старое ружьё. Без патронов, разумеется. А мне захотелось ощутить этот тургеневский «вайб».
Да и в лесу было опасно: лоси, волки, лисы, синички..

Я не шучу про синичек: они опасны тем, что могут нежно, как нимфы, увести далеко в лес, и там, там..
Бог их знает, этих синичек, что у них на уме.
В какой-то момент, я поймал себя на мысли, что похож на деревенского дурачка (хотя, деревенские, если бы увидели меня, подумали бы с улыбкой, что я — городской дурачок), с блаженной улыбкой крадущегося по лесу и из незаряженного ружья, целящегося то в сосну, то в синичку, то в облако, похожее на слона, то в удивлённого ёжика, а то и .. в себя. В шутку.

Так вот, Тургенев больше выцеливал красоту природы. Наслаждался пением птиц.
А Толстой к этому времени, уже подстрелил несколько вальдшнепов.
Как мы понимаем, тут уже не до красоты. На первый план выходит соперничество писателей.. как буквальное, так и символическое.
Тургеневу выпадает шанс: из кустов выпархивает вальдшнеп и он стреляет.
Птица падает  — камнем.
И вот тут уже начинается самое интересное.
Я бы хотел обратить внимание на лингвистические переулочки трагедии.

Тургенев не раз потом повторит это выражение, доказывая Толстому: я её подстрелил! Я не вру!! Она камнем упала!!
И в какой-то миг, Тургенев даже перейдёт на французский, снова повторив этот образ (одного языка мало для правды? Знакомо, да? Порой, чтобы доказать правду любимому человеку, хочется превратится в эскимоса, в эфиопа, нежно прошелестеть алым клёном или пропеть синичкой или нежным ежонком (понимаю, они не поют, но как любимая была бы потрясена этим поющим ежонком!!)  — любимая, я никогда не врал тебе, я люблю тебя больше жизни!!
Может ежонку поверят, а не человеку..).

Словно камень, всё это время, 17 лет лежал на душах писателей, камень их общей вины и непрощения и обиды, недоверия.
Боже.. как легко сбросить с души этот сизифов камень! И просто обняться и довериться друг другу, верить — не аутизму факта и истины события, этого глупого мира, а в нежность и свет души близкого, если даже его свет души противоречит глупому и грубому факту мира: «истине», как бы мы сказали.
Нет.. нам видимо нравится, годами играть в Сизифов, таская этот всё увеличивающийся камень, не только на гору лет, но и в наши надежды, любови, сны, письма, страхи.. а то и в кафе.

Толстой не верит, что Тургенев подстрелил вальдшнепа.
Он посылал свою собаку на поиски в заросли, но она ничего не принесла.
Так кто врёт? Собака Толстого никогда не ошибается. Это истина. Природная истина, так сказать.
Но и Тургенев ясно знает, что он не врёт и что он подстрелил птицу.
Как мы видим, простая охота перерастает в нечто экзистенциальное, в противостояние истины — факта, природной естественности, — истине души, любви.

Таким образом мы видим мучительное раздвоение истины, распятие истины, на две части.
Помните, что однажды написал Достоевский своему брату? И не важно, верите ли вы в бога, или нет, его слова — это эталон нравственного рыцарства, которого нам так часто не хватает.. в любви, дружбе, общении с красотой искусства и т.д.
Вот эти слова: если бы мне доказали, что истина находится вне Христа, я бы предпочёл быть с Христом, нежели с Такой истиной.

Следуя этой формуле, (словно тайно, вместе с охотниками, по вечернему лесу, ходила и крылатая душа Достоевского), Толстой, как рационалист, предпочёл остаться верным истине факта, разумной действительности, подначиваемой изуродованным прошлым, искривляющего настоящее: их прошлой ссорой, неверием в свет души Друга, сомнением в этот свет.

Так и не найдя таинственного вальдшнепа, словно его ангелы взяли на небеса, как мученика, писатели вернулись в поместье, но между ними, как грозный бог, стояла тишина, и даже милая жена Толстого не могла рассеять эту тишину, словно она была частью наступившего тёмного, дремучего вечера, просочившегося в дом.
Милая жена Толстого, прелестно охотясь на «бесов» молчания, заводит разговор то на одну тему, то на другую, грациозно заполняя тишину, словно разливая малиновый чай.
Говорит о чудесном новом писателе появившемся во Франции — Мопассане. О Гаршине..

И вот тут лунатик-читатель должен остановиться у карниза строки и нежно улыбнуться невидимым, малиновым облакам, и.. видимо, перепуганному дворнику.
Дело в том, что у Мопассана есть маленький рассказ — Вальдшнеп.
Думается, Акутагава не мог не знать об этом. Если не ошибаюсь, он любил Мопассана.
О чём этот рассказ? Старый граф, уже парализованный, но безумно влюблённый в охоту, приглашает к себе друзей охотников.

А пока он ждёт их, его слуга, возит его в кресле по саду, а другой слуга, спрятался за кустами и выпускает голубей перед ним, и граф стреляет в них из ружья.
Образ чуточку гротескный, и по своему забавный. Но суть в том, что сам граф — как бы сам является подстреленным вальдшнепом.
Что касается образа Гаршина.. то тут ещё проще. Как мы знаем, Гаршин покончил с собой, «камнем» бросившись вниз головой в пролёт лестницы. Как раненая птица.
Отчасти, наверно, Акутагава и это имел в виду, о том, как хрупка человеческая жизнь и что мы все, чуточку «вальдшнепы» на этой безумной охоте, под названием — жизнь.

Но мне почему то кажется, что Акутагава чуточку намекал и на известный рассказ Гаршина — Красный цветок.
Вы видели как выглядит вальдшнеп, после того как его изрешетила дробь?
Слава богу, я тоже не видел. Но наверно есть в нём что-то от красного цветка. Я к тому, что образ и обиды и недоверия и раненой птицы — это всё единый и кровоточащий образ раны: и не понятно, это гаршинский мировой образ зла, или же — добра, который герой рассказа хочет убить в психиатрической больнице?

Чем не психическая аномалия, в данном эпизоде с Толстым и Тургеневым на охоте?
Что им мешает просто поверить друг другу, забыв о прошлом, поверить в свет и добро друг друга и тихо обняться, внутренне, что они ещё не сделали, ибо внешние объятия — часто пусты и лживы, как маски.
Таким образом, Вальдшнеп, выступает в роли этого таинственного цветка. Он то ли бог, то ли дьявол: он может и помирить на века двух гениев, и рассорить их навсегда.
Так и кажется.. ещё чуть чуть, и мы дойдём до того, что в этом несчастном вальдшнепе, сосредоточена вся тайна мира, всё замирение человечества.

Потому что это лишь символ. Как у Чехова: мы просто пьём чай на кухне.. а отношения рушатся.
Просто подстрелена невинная птичка, а два гения, рассуждающие о боге, судьбе России, мира.. словно школьники, не могут понять друга друга и ссорятся.
А разве у влюблённых не такой же маразм? Кто виноват в том, что они поссорились? Вот этот упавший кленовый листик?
Или котёнок-непоседа возле подъезда? Или этот странный и косматых птах — обида и сомнение в любимом человеке?
Или другой птах, весьма откормленный, как вальдшнеп — наше эго?
Это же чистая клиника!! Просто нужно верить в свет любви и души близкого. И не охотится на животных. И не важно, внутренние это животные, или внешние: они одинаково ранимые.

И опять на первый план выступает женщина. Словно тайный ангел.
Жена Толстого говорит детям своим, перед сном, чтобы завтра утром, они получше поискали вальдшнепа.
И что же вы думаете? Пока утром, Толстой и Тургенев, словно два психа в смирительной рубашке молчания, снова мучают друг друга в одной комнате, и, кажется, ещё чуть-чуть, и кто-то из них закричит, опережая удивлённого читателя: я так больше не могу! Я сейчас сойду с ума от этого молчания!!
Дверь открывается и вбегают дети Толстого, с почти евангельским криком благой вести: нашёлся! Нашёлся!

И что символично, Таня, дочка Толстого, нежно опережая брата, выкрикивала, что это она первая заметила вальдшнепа на берёзе, на ветвистой развилке, где он и застрял (заметьте этот тонкий нюанс двоение берёзы, словно души человеческой, и — истины).
Т.е. и тут, женский, ангелический взгляд, первым увидел — Истину. То что мальчишка полез за истиной, как обезьянка, это понятно. Но увидела то истину на дереве — девочка!!
Так кто кого нашёл? Дети — истину? вальдшнепа? Толстой — нашёл себя, в этом детском благовесте голосков, и наконец то поверил другу, что он не врал?

Или Толстой поверил лучшему в себе, тому, что никогда не врёт, но кого мы не хотим слушать и.. раним этот внутренний свет в нас?
Так кто был тот таинственный вальдшнеп? Ангелом? музой? Богом? Любовью?
Каждый из нас, чуточку вальдшнеп..
Прекрасный символ: истина, как и вальдшнеп, на самом деле не принадлежат ни земле, ни небу: истина как бы распята между ними, она зависла меж небом и землёй.

Не хочется это глубокое литературное полотно называть избитым термином "рассказ", а потому я далее буду лишь употреблять слово "история". И начинать тут надо с истории самого Рюноскэ. Думаю, что это поможет лучше воспринять не только эту историю, но и всё его удивительное наследие.
СЕМЬЯ.
МАТЬ Акутагавы страдала психическим заболеванием и покончила жизнь самоубийством, когда мальчику было 10 месяцев. По японским национальным традициям того времени Рюноскэ был передан на воспитание брату своей покойной матери, Акутагаве Митиаки, не имевшему детей, после чего он и получил фамилию Акутагава.
ЖЕНА Фуми Цукамото, на которой он женился в 1918 году, пережила супруга на 41 год и более замуж не выходила.
У них родилось трое детей.
ХИРОСИ - (1920–1981) — актёр.
ТАКАШИ - (1922–1945) — погиб во время армейской службы в Мьянме в 1945 году.
ЯКУСИ - Якуси (1925–1989) — композитор.
Это семейное фото, увы плохого качества, но другого история нет.

А начал я с истории семьи писателя только лишь потому, что семейные узы в Японии очень крепки и история эта О-Рицу есть тому подтверждение.
Сюжет прост, как прост финал любого человека - НЕМИНУЕМАЯ СМЕРТЬ.
Да, постепенное и мучительное угасание матери становится тем толчком, который собирает в единое целое всех близких, стремящихся каким-либо образом помочь.
Возле больной находится её второй муж Кэндзо, младший сын Ёити, они и собирают вместе остальных: старшего сына Синтаро и дочь от покойного мужа в первом браке матери О-Кину. Именно взаимоотношения их, таких разных, и становится тем полем, где писатель очень выверенно высаживает побеги их характеров, чувств и действий, так прекрасно характеризующих каждого.

Дождливый день. Ёити, окончивший в этом году среднюю школу, сидит, низко склонившись над столом, в своей комнате на втором этаже и сочиняет стихотворение в стиле Китахары Хакусю. Вдруг до него доносится оклик отца. Ёити поспешно оборачивается, не забывая при этом спрятать стихотворение под лежащий рядом словарь. К счастью, отец, Кэндзо, как был, в летнем пальто, останавливается на темной лестнице, и Ёити видна лишь верхняя часть его тела.

— Состояние у О-Рицу довольно тяжелое, так что пошли телеграмму Синтаро.

— Неужели она так плоха? — Ёити произнес это неожиданно громко.

— Да нет, она еще достаточно крепка, и надеюсь, ничего непредвиденного не случится, но Синтаро — ему все же надо бы…

Ёити перебил отца:

— А что говорит Тодзава-сан?

— Язва двенадцатиперстноЙ кишки. Беспокоиться, говорит, особенно нечего, но все же…

Кэндзо старается не смотреть Ёити в глаза.

Кэндзо старается не смотреть Ёити в глаза, зная, что говорит неправду, и сын это знает...
А жизнь, тем не менее, идёт своим чередом. Магазин оптовой торговли тканями, которым и владеет семья, работает в своём обычном режиме. Но дела идут всё хуже и хуже. Кэндзо старается не показывать свои минорные предчувствия окружающим, но всё уже понятно.

Первая чисть отдана повествованию от лица Ёити.

Ёити опустился на колени у жаровни. За фусума лежала больная мать. При мысли об этом сидевшая напротив старомодная старуха вызвала в нем раздражение, большее, чем обычно. Помолчав, тетушка глянула на Ёити исподлобья, потом сказала:

— Скоро придет О-Кину-тян.

— Разве она уже выздоровела?

— Говорит, что чувствует себя хорошо. У нее ведь был просто насморк.

В словах тетушки, чуть презрительных, сквозила теплота.

И О-Кину, придя к постели больной, резка и критична, показывает лишь себя, не принимая к сердцу муки О-Рицу. Она даже обрызгивает постель больной духами, не вынося тлетворный запах приближающегося конца...

Лаконичность Рюноскэ порой роднит его с Чеховым. Одна лишь быстротечная сцена с упавшим пузырём люда способна стать тем смысловым акцентом, который неизменно и далее будет присутствовать в повествовании до самого конца.

...Произнеся это, О-Рицу попыталась повернуть голову.

В тот же миг пузырь со льдом упал. Ёити сам положил его на лоб матери, не дав сделать это сиделке. Неожиданно он почувствовал, что веки его стали горячими. «Плакать не следует», — подумал он. Но было поздно. У ноздрей уже застыли стекавшие ручейком слезы.

— Глупенький.

Прошептав это, мать устало прикрыла глаза.

Ёити покраснел и, стыдясь взгляда сиделки, с тяжелым сердцем вернулся в столовую. Тетушка Асакава обернулась и посмотрела ему в глаза.

— Ну, как мама? — спросила она.

— Лежит с закрытыми глазами.

— С закрытыми? Плохо.

Вторая часть уже видится читателю глазами приехавшего старшего сына Синтаро. Его внешняя холодность, некая отстранённость и сухость есть лишь видимость. И это проявится лишь в конце, тогда, когда уже всё будет позади.
Идёт всё время дождь, как символ слёз, как образ плача, и он, усиливаясь, превращается в настоящий ливень, перед которым всё бессильно. Как поэтично по-японски передал Акутагава Рюноскэ то, что только чувствам подвластно.

За окном слышался шум, будто на черепичную крышу низвергался водопад. Ливень... Думая об этом, Синтаро стал быстро одеваться. О-Кину, с распущенным оби, ехидно сказала ему:

— Син-тян, доброе утро.

— Доброе утро. Как мама?

— Ночь была очень тяжелой...
... Оставшись один, Синтаро положил грелку на колени и задумался. О чем — он и сам не знал. Шум ливня, низвергавшегося на невидимую крышу с невидимого неба,— единственное, что его сейчас заполняло.

Неожиданно вбежала сиделка.

— Идите кто-нибудь. Хоть кто-нибудь...

Увы, многоточие дальше, уходящее в неизведанное небытиё, которое непременно примет каждого из нас.

Рассказ.
Главные действующие лица:
Дровосек – потому что труп нашел, а еще веревку рядом с телом и гребень. Всего две вещи.
Тадземару – убийца, насильник и в принципе виновник всего произошедшего.
Масаго – молодая жена покойного.
Такэхиро – поруганный труп.

Дальше...

Труп лежал на спине,
С рваной раной в груди.
Его нашел дровосек,
На допросе он лгал.

Алчность губит людей
И сгубила Такэхиро.
Уж семью не построить,
С молодою женою.

Говорил на допросе
Слишком много Тадземару
В этом виделась ложь,
Как и в исповеди Масаго.

В данном рассказе, автор показывает гнилую природу человека, дает пищу для размышлений. Читайте.

Новелла, по объёму небольшая, вобрала в себя не только душераздирающую историю китайской девушки - содержанки, вывезенной в Японию после окончания войны в начале зимы 1895 года, не только сочленение реальности и внутреннего мистического мира, являющегося спасительным кругом для героини, но и пронзительную тему духовного одиночества, поданную нам, читателям, через призму психологического реализма с мистическим подтекстом.
Конечно, присутствует любовный треугольник, но... Но это не классический треугольник, где двое любят одну, нет. ЗДЕСЬ ЛЮБВИ КАК ТАКОВОЙ И ВОВСЕ НЕТ. Содержанка О-Рэн просто тихо ненавидит своего хозяина Макино, приходящего к ней пару раз в неделю только за одним. Он - бесчувственный, тупой болван, не более.

Примерно раз в три дня появлялась плотная фигура ее господина — Макино в интендантской форме, который заглядывал к ней еще засветло прямо со службы. Случалось, что он приходил и после захода солнца, уже из дому — он жил напротив моста Умаябаси. У Макино была семья — жена и двое детей, мальчик и девочка.
О-Рэн, которая с недавних пор стала причесываться как замужняя женщина, собирая волосы в пучок, вечерами сидела у жаровни напротив Макино, по-семейному, и пила с ним сакэ. На разделявшем их чайном столике стояли тарелочки и мисочки с закуской — сухой соленой икрой, солеными потрохами трепанга...

В такие минуты перед О-Рэн нередко проносилась в памяти вся ее прошлая жизнь. Вспоминая многочисленную семью, подруг, она еще острее ощущала свою полную беззащитность в этой чужой далекой стране. Иногда ее вдруг охватывала жгучая ненависть к разжиревшему Макино.

А Макино в это время с истинным удовольствием маленькими глотками, смакуя, пил сакэ. Он то и дело отпускал шутки, заглядывал при этом в лицо О-Рэн и громко хохотал — такая у него была привычка, когда выпьет.

— Ну, что ты за человек, О-Рэн, даже Токио тебе не по душе.

В ответ О-Рэн лишь улыбалась, следя за тем, чтобы все было в порядке, чтобы сакэ не остывало.

Ревностный служака, Макино редко оставался ночевать. Как только стрелки часов, лежавших у изголовья, подходили к двенадцати, он сразу же начинал совать свои толстые руки в рукава шерстяной рубахи. О-Рэн в неловкой позе, стоя на коленях, тоскливо наблюдала за судорожными сборами Макино.

Пожалуй, я далее лишь кратко намекну на то, что предстоит узнать самому читателю, не раскрывая сам сюжет, который совсем не прост.
Сердце О-Рен остаётся верным лишь прошлому, её возлюбленному Кин-сану, который появляется в её снах. И в этом главное, но жизнь идёт и содержанке надо перенести любовь на живое.
Собака становится очагом тепла, но и связью с её китайским прошлым, а оно такое, что не приведи Бог.
И воспитывала её нелюбимая тётушка.
И звали её совсем иначе.
И работала она в увеселительном заведении...
Но там была белая собака и в Японии пришла в ней белая собака, почти такая же.
Так правильно ль гадалка предсказала возвращение к нему? К КОМУ?
А вокруг не огромный город Токио, а огромный лес вырастет! Как его найти в лесу посреди людей, где нет тропинок и дорог?

Атмосфера иррационального, постепенно вытесняющая реальность в сознании О-Рэн, становится той ниточкой, которая открывает дверь в мир буддийского перерождения душ, где прошлое навсегда теряется в призрачном тумане.
И здесь ведь показателен разговор содержанки с женой Макино Таки, который видится совсем иначе, чем происходил в реальности.

О-Рэн, державшейся настороженно, казалось, что она догадывается, о чем пойдет речь. Но если догадки ее подтвердятся, отвечать придется долго и подробно. Когда же она услышала первые слова, тихо произнесенные все еще стоявшей потупившись женой Макино, стало ясно, что она ошиблась в своих предположениях.

— Ну что вы, хоть я и сказала «просьба», но имела в виду сущую безделицу... Мне кажется, что в скором времени Токио превратится в лес — разрешите же и мне поселиться в вашем доме, как это сделал Макино. Вот в чем, собственно, и состоит моя просьба.

Она говорила тихо и размеренно. По ее виду совсем не было заметно, что говорит душевнобольная. О-Рэн потрясли ее слова, и некоторое время она беспомощно смотрела на поникшую фигуру женщины, освещенную со спины.

Конечно, будет бритва. Бритва острая, смертельная... НО К ЧЬЕМУ ГОРЛУ ОНА СТРЕМИТЬСЯ? ЧЬЯ КРОВЬ ДОЛЖНА БРЫЗНУТЬ?
Новелла Рюноскэ как та бритва - острая и холодная, дающая ощущение отрешённого мистицизма экзистенциальной тревоги. Уж точно, душевной гармонии вам, читателям она не добавит. Так - то.

Сколь много религий в мире.
Сколь долго они соперничают друг с другом за души людские.
Сколь много сил и крови в борьбе многовековой.

Древнее японское верование синто, лежащее в основе культуры страны, столь просто и столь многогранно, что этот рассказ Рюноскэ, быть может, станет отправной точкой не только для более глубокого знакомства с национальным верованием, но и для личного размышления о месте и роли веры в контексте многообразия религий мира.

Падре Органтино, являющийся посланником иезуитского ордена в Японии, конечно, с рвением несёт веру, но сомневается в силе её, ведь что-то неведомое постоянно противится слову божьему.

Через полчаса он в главном приделе храма Намбандзи возносил молитвы дэусу (всемогущему божеству, так как в японском языке не было подходящего слова).

Он молит о силе.
Он молит о победе.
А где же враг, которого победить надо?
Неужели целый народ является врагом этой веры?

И тут происходят чудеса - ПРОПЕЛ ПЕТУХ, А ПОТОМ ЕЩЁ ОДИН, И ЕЩЁ...

Вдруг слова молитвы на его устах замерли. У самого алтаря раздалось громкое пение петуха. Органтино, недоумевая, огляделся вокруг. И что же – за его спиной на алтаре, свесив белый хвост и выпятив грудь, петух, словно настал рассвет, еще раз издал победный клич.

Органтино вскочил с колен и, поспешно распростерши рукава сутаны, старался прогнать птицу. Но, два-три раза топнув ногой и воскликнув «господи!», опять растерянно замер. Полутемный храм наполнили неведомо откуда взявшиеся бесчисленные петухи. Они то взлетали, то бегали туда-сюда, и везде, насколько хватал глаз, расстилалось море петушиных гребней.

...И ЛЮДИ, ЛЮДИ, ЛЮДИ...

Японская вакханалия развернулась перед глазами обомлевшего Органтино, словно мираж. [6] Он видел, как при свете костра японцы в старинных одеждах, усевшись в кружок, наливали друг другу чарки сакэ. В середине круга на большой опрокинутой бадье бешено плясала женщина, такая статная, какую он в Японии еще не встречал. Он видел, как за бадьей высоко держал на ветках, вероятно, вырванной с корнем эйрии [7] то ли драгоценный камень, то ли зеркало богатырского вида мужчина. Кругом, сталкиваясь друг с другом крыльями и гребнями, все время весело пели бесчисленные петухи. А еще дальше… Органтино не поверил собственным глазам – еще дальше, точно заслоняя вход в грот, возвышалась могучая скала.

Женщина на бадье не переставая плясала. Охватывавшая ее волосы виноградная лоза развевалась в воздухе. Яшмовое ожерелье на шее звякало, будто сыпался град. Веткой низкорослого бамбука в руке она размахивала, поднимая ветер. А ее обнаженная грудь! Выделявшиеся в красном свете факелов ее сверкающие груди казались Органтино не чем иным, как воплощением самой чувственности. Молясь дэусу, он страстно хотел отвернуться. Но тело его, словно скованное какой-то проклятой силой, не могло пошевелиться.

– Они радуются, потому что появился новый бог, сильнее тебя.

– Охирумэмути! Охирумэмути! Охирумэмути!

– Нового бога нет! Нового бога нет!

– Кто тебе противится, тот погибнет!

– Смотрите, как исчезает тьма!

– Всюду, куда ни посмотришь, – твои горы, твои леса, твои города, твои моря!

– Нет никаких новых богов! Все твои слуги.

– Охирумэмути! Охирумэмути! Охирумэмути!

Гимн богине Солнца Аматэрасу, которую также и зовут Охирумэмути! Вот, что это было!

На следующий же день, когда Падре Органтино, очнувшись, вспоминал произошедшее и молил о силе духа, пришёл ответ, неведомо откуда: – Ты потерпишь поражение!
И ПОРАЖЕНИЕ СЛУЧИЛОСЬ.
Но не было битв, не было крови, не было врага, которому бы падре смотрел в глаза. Был СТАРИК без имени...

– Кто я – не все ли равно? Один из духов этой страны, – улыбаясь, дружелюбно ответил старик. – Пройдемся вместе. Я хочу немного побеседовать с тобой.

Органтино перекрестился. Но старик не обнаружил при этом никакого страха.

– Я не злой дух. Посмотри на эту яшму, на этот меч. Будь он закален в адском огне, он не был бы таким светлым и чистым. Перестань произносить заклятия.

Органтино волей-неволей, скрестив руки, нехотя пошел рядом со стариком.

– Ты явился, чтобы распространять веру в небесного царя? – спокойно заговорил старик. – Может быть, это и не дурное дело. Но даже если дэусу придет в эту страну, в конце концов он будет побежден.

Увы, но здесь, на самом интересном месте, по закону жанра, я обязан поставить многоточие...
Простите этот историко-философский рассказ и поразмышляйте о нём и о себе в спокойной тишине.
Быть может, вы поймёте истину веры синтоизма.
Быть может, и нет.

Столь серьёзная тема истории, что даёт нам Акутагава, конечно, полифонична, конечно, неоднозначна, но уходит своими корнями в знаковый эпизод из новозаветной истории из жизни Христа. Не лишним будет её напомнить тем, кто считает себя безгрешным и привык к безоговорочному осуждению любого.

История болезни и божественного исцеления молодой девушки из китайского города Нанкин достойна не только вдумчивого чтения, не только проведения параллелей с историей, но и неспешного размышления о многих жизненных, религиозных и философских аспектах бытия нашего.
Сюжет писатель нам даёт довольно банальный, но выстраивает вокруг него лабиринт мыслей и поступков, которые могут быть истолкованы и как вариацией на библейский сюжет, и как способ оправдания греха, и как ироничный ракурс нашей веры в чудо.
Сун Цзинь-хуа, пятнадцатилетняя проститутка, католичка, очень добрая и любящая своего старого отца, сидя вечером одна под распятием, не принимает клиентов ввиду своей болезни. Да, это сифилис, болезнь не дающая ей больше зарабатывать. Все советы подруг "по цеху" не привели к выздоровлению и она не решается передать болезнь другому, дабы самой очиститься.

Она стойка в своём решении.
Она не идёт на уговоры посетителей, которых, конечно становится меньше и меньше.
Она, конечно, испытывает денежные затруднения (и это мягко сказано).
Каков же будет выход?
Кто её поможет?
Не случайно я начал рецензию с библейской истории про блудницу.
Конечно же, Христос не оставит в беде верующую.
Конечно, вера её сотворит чудо.

Вера её и есть чудо. Порой мы сомневаемся, а не надо. Надо верить так, как верила Сун Цзинь-хуа.
По вере вашей и вам будет дадено.

Сюрреалистическая новелла о странном острове Суссанрап (Parnassus наоборот), жители которого заняты либо выращиванием, либо торговлей овощами, а из непроданных товаров сложена огромная гора. Единого мнения о качестве овощей на острове нет - ведутся дебаты о вкусе и питательности, об исключительном признании овощей тёплых или холодных цветов. Для оценки качества здесь установлена предельно странная и неэффективная система, согласно которой качество овощей по идее определяют местные arbitem elegantiarum - калеки, в идеале лишенные всех органов чувств, но городские торговцы в итоге продают те овощи, которые предположительно будут пользоваться спросом, а по мнению самих овощеводов "всё, что похоже на овощи, которые выращивают они сами, хорошо, а что не похоже - плохо". На острове также существуют университеты, где изучается зарубежное овощеводство, а жители поклоняются культу Хамелеона с головой свиньи...

Согласно примечанию в конце книги вся эта фантасмагория писалась Р. Акутагавой, вдохновленным сатирико-фанастическим шедевром Джонатана Свифта "Путешествия Гулливера" , как "сатира на правые и псевдо-левые тенденции в японской литературе и искусстве, на поборников идеи чистого искусства и бездарных критиков-конъюнктурщиков". Однако для меня, как человека только начинающего своё знакомство с культурой Страны Восходящего Солнца аллегоричность рассказа оказалась несколько сложной для расшифровки, и в целом произведение меня не впечатлило.

Японских авторов я стараюсь обходить стороной, зачастую их произведения сложны для понимания. От многословных западных авторов японцев отличает прежде всего недосказанность. Этот рассказ тому пример.

В непроходимой чаще найден труп мужчины. Ведется следствие, выясняются мотивы преступления, опрашиваются свидетели. Рассказ как раз состоит из допроса семи разных людей, связанных с убийством и убитым. Из их показаний сложно составить истинную картину преступления. Где истина, где ложь понять сложно, поскольку все свидетели выдают информацию так, как выгодно им.

Рассказ скорее философский, чем детективный. В принципе в жизни всё так же, как в этом рассказе. У каждого человека своя правда, и она правдивее других, свои причины скрывать, недоговаривать, приукрашивать. А истина где-то посредине, но её так трудно найти.