Дознание и другие пьесы

Форма самого литературного произведения удивительным образом совпала и срезонировала с его содержанием. Это пьеса, в которой, как известно, реплики сразу указываются после лица, их произносящего. Что это напоминает? Протокол – такой привычный вид информационного-справочного документа, с его традиционными СЛУШАЛИ, ВЫСТУПИЛИ, ПОСТАНОВИЛИ и дальше по пунктам…(И хотя прием не новый, достаточно вспомнить пьесу "Одноклассники" Слободзянека, тем не менее впечатляющий)

Так кратко все перечисляется в этом протоколе (допрос подсудимых и свидетелей, речи защитников и обвинителей), а ведь в этом, в этих строчках вся жизнь, боль, ужасы, унижения и страдания несчастных людей…Так кратко, так сухо освещаются события прошлого, но слезы наворачиваются на глаза, когда читаешь о том, например, как начальник концлагеря ударяет младенца головой о бетонную стену и затем спокойно говорит своему помощнику, показывая на стену: «Уберите тут»…И из таких описаний состоит вся пьеса, которая читается от этого невероятно тяжело. Страшно и жутко от того, что во время чтения понимаешь: это все было. В голове не укладывается весь этот ужас: постоянные избиения, издевательства, опыты над людьми и…
Допрос превращается в фарс. Судя по нему, никто ведь так и не признал свою вину. На скамье подсудимых охранники лагеря, начальник, подчиненные. И все оправдываются с усмешкой и ехидством: «Я? Да что вы? Я и оружия в руках не держал…Как я мог ударить кого-то?»

О б в и н и т е л ь
Господин свидетель,
считаете ли вы возможным,
чтобы адъютант коменданта лагеря
не был осведомлен о том,
что делалось в крематориях?

Се д ь м о й с в и д е т е л ь
Нет, я считаю это невозможным.
Каждому из шести тысяч сотрудников
лагерной администрации
было все известно,
и каждый на своем посту
делал все от него зависящее для того,
чтобы система работала.
Каждый начальник эшелона,
каждый стрелочник,
каждый служащий станции,
которые имели дело с транспортами людей,
знали,
что происходит в лагере.
Каждая телеграфистка и машинистка,
передававшая или печатавшая
приказы о депортации,
знали об этом.
Каждый отдельный чиновник
в сотнях и тысячах учреждений,
связанных с лагерем,
знал,
что там творится.

Знали все и молчали. Никто не притронулся, чтобы убить, никто не пришел, чтобы спасти…

Так кто же все-таки убил этих людей, пытал их зверскими способами – сами , получается…

Грустный финал пьесы, потому что нет здесь пресловутого пункта ПОСТАНОВИЛИ…

Для тех, кто убивал, - жизнь продолжается; для тех, кто убит, - уже прошла, окончилась в страшных муках. Понес ли кто-то за это реальное наказание – судя по пьесе, нет…

Очень тягостное впечатление производит эта пьеса, написанная на основе Франкфуртского процесса 1963-1965 г.г. над сотрудниками концлагеря Аушвиц. Автор, присутствующий на заседаниях, создал документальное произведение, весьма скупое и безэмоциональное, но тот ужас, который происходил с заключенными, не требует дополнительной стилизации. Признаюсь, я прочла эту пьесу не целиком, моментами пропускала, мечтая скорее добраться до финала. Просто не было сил читать об убийствах и пытках в лагере смерти, хотя я достаточно подготовленный читатель – изучены документальные и художественные книги о Холокосте и уничтожении советских военнопленных, в школе нас водили на фильм "Обыкновенный фашизм", да и в немецком концлагере я была на экскурсии.

Данная книга расскажет об устройстве лагеря, о том, в каких условиях содержались люди, как прибывали поезда с заключёнными и как происходила селекция. Различные свидетели дадут показания об устройстве газовых камер и о том, как сжигали трупы, как пытали «провинившихся», причем попасть в «пыточный механизм» можно было за любую провинность, в том числе и по доносу (ящик для них стоял в лагере). Жутко читать о различных способах убийств: инъекции фенола в сердечную мышцу, расстрелы, повешения, смерти из-за побоев или опытов в лабораториях.

Но еще страшнее видеть комментарии автора о смехе среди подсудимых, ведь ни один из них не признал себя виновным, а защита делала все возможное, чтобы опорочить свидетелей, так как во многом обвинение строилось именно на их воспоминаниях.

Отдельно хочется отметить то, как объясняли свои действия соучастники преступлений

Подводя итог, я не знаю, кому можно рекомендовать столь тяжелое произведение, но в тоже время это то прошлое, которое стоит помнить, чтобы не испытывать иллюзий, а также его необходимо анализировать для понимания механизмов, лежащих в основе государственных преступлений и трансформации человеческой психики.

Одновременно и ничего внятного сказать не могу, и молчать про такую пьесу - тоже. Поэтому я выпускаю следующие слои:

• злободневность сейчас (марши под портретом Наполеона, Шарантон-Наполеон-Искупление-Совокупление);
• злободневность во время написания пьесы;
• злободневность принаполеонную;
• злободневность, получается, вневременную;
• одноплановость Глашатая;
• надтекстовость Вейса;
• надтекстовость Кульмье;
• надтекстовость де Сада;
• внутритекстовость де Сада;
• внутритекстовость Марата, Корде, Жака Ру;
• внетекстовость Марата, Корде, Жака Ру;
• декорации Террора, 1793;
• декорации Империи,1808;
• декорации прошедших потом веков.

  И оставляю на донышке детектив в средневековом антураже, то есть, простите, экспрессивное - хвала артистам - в своих сумасшествии и горечи воссоздание сцены убийства Марата Шарлоттой Корде, поставленное де Садом в лечебнице Шарантон в 1808 году. Кульмье отцензуривает, Глашатай суфлирует, де Сад стряхивает аполитичную апатичность, только когда Корде хлещет его хлыстом, сама Корде засыпает стоя под пасторальную музыку, руки Дюпре шалят, Марат встает в ванне, прикрытый или нет, Жак Ру, гигант-проповедник в смирительной рубашке, только честный, а не Дантон, поднимает толпу и поднимает себя, привязанного к скамейке, на ноги вместе со скамейкой, и, да, над всем этим пристойно выставлена парадная фотография Наполеона.

Всегда непросто писать рецензии на сборник пьес, а в этом конкретном случае это тем более сложно, поскольку последняя пьеса заметно проигрывает первым двум. О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился
Не то, чтобы она была совсем уж плоха, просто и тематика в ней менее глубокая, и сам жанр - такой трагифарс, на фоне тяжелых раздумий о Великой Французской революции или жутких подробностей будней концентрационного лагеря - смотрится довольно бледно. И в итоге - злосчастья господина Мокинпотта задевают мало, хотя драматургически пьеса построена интересно. Думаю, было бы намного правильнее, если бы сборник ею открывался - по стилю она близка истории о спектакле в Шаратоне, так что и тон бы могла для читателя задать, и под впечатлением от "Дознания" не потеряться.
Словом, я своими впечатлениями делюсь не в соответствии с порядком прочитанного, а исходя из глубины впечатлений.
Пьеса Преследование и убийство Жан-Поля Марата, представленное актёрской труппой госпиталя в Шарантоне под руководством господина де Сада - это очень печальное и глубокое размышление о революции, о её идеалах и итогах, о судьбах вождей и обмане надежд. Пьеса написана в стихах, но стихи очень живые и легкие - придают дополнительную условность всему происходящему, и дополнительно не грузят. Вообще, эта пьеса очень театральная, даже нарочито театральная - не просто театр в театре, а еще и театр сумасшедших... Условные зрители, которые пытаются вмешаться в действие, только подчеркивают общее безумие, и порядка внести в события не способны. Пожалуй, также, как любой сторонний наблюдатель, который попытается аргументированно спорить с революционными идеями и массами - будет просто не замечен. Полусон Шарлотты Корде превращает её практически в героиню древних трагедий, которая не в состоянии решать сама, которая действует по воле рока, и противиться ему бессильна. И конечно, мысль о том, как Революция пожирает своих детей, а знамя её оказывается в нечистых руках - вечна. К несчастью, такова судьба всех революций. Даже самых восторженных и справедливых в своей идее...

И все же наиболее сильное впечатлений оставила пьеса Дознание. В общем, мной немало прочитано о войне и концлагерях, я видела "Обыкновенный фашизм", пожалуй, меня мало чем можно удивить, но тут - потрясающе - война и преступления против человека проходят перед нами в свидетельских показаниях. Самое удивительное - Вайс ничего не придумал, и практически не сгущал краски, его пьеса основана на судебных протоколах, фиксирующих подлинные показания лиц, которых заслушивали в качестве обвиняемых и свидетелей на одном из послевоенных процессов над нацистами, а именно - на Франкфуртском процессе над палачами Освенцима.
И тут под каждой сценой, каждым допросом свидетеля или обвиняемого, каждой рассказанной историей - гигантские пласты литературы о войне, фильмов, как страшный такой концентрат ужаса, опасный для неподготовленного читателя. А это ведь всего лишь небольшая пьеса - часа три времени, не больше. И по эмоциям бьет сильнее, чем семисотстраничный "Выбор Софи", и о повседневности концлагеря рассказывает намного подробнее, чем почти шестисотстраничный "Список Шиндлера". При этом особое впечатление достигается тем, что искренности тут много, а пафос - практически отсутствует. Меня всегда восхищал этот феномен драматургии, когда в нескольких словах - столь о многом, и так глубоко, а в этой пьесе - все те же привычные ингредиенты, да еще и в концентрированном виде. В общем, я рада чрезвычайно, что познакомилась с этим автором - с такой страстью рассказывавшим своим читателям и зрителям о злосчастьях, революции и войне. А вот удастся ли поставить такой спектакль - не знаю. В театре это сыграть сложно, именно актерам сложно - поскольку не получится вполноги, только за счет профессионализма. Тут надо реально вживаться, пропускать всё через себя, а это больно. И зрителям будет тяжко - не просто представить мысленно, а еще и визуализацию своих образов и эмоций увидеть. Такое просто невыносимо. Так что пока будем читать.

Всегда сложно оценивать сборник произведений, тем более сборник пьес, при этом пьес абсолютно разноплановых - не комедий и не житейских историй, а глубоких злободневных политических произведений, каждая из которых достойна отдельного внимания и анализа.
Первая пьеса носит длинное и несуразное название: Преследование и убийство Жан-Поля Марата, представленное артистической труппой психиатрической лечебницы в Шарантоне под руководством господина де Сада. В основу положен действительный исторический случай: знаменитый маркиз де Сад, окончивший, как известно, свои дни в доме для душевнобольных в Шарантоне, писал пьесы и ставил силами умалишенных спектакли, пользовавшиеся успехом у парижской публики. Тут надо иметь в виду, что при Наполеоне (и увы, не только при Наполеоне) в сумасшедший дом отправляли не только и столько душевнобольных, сколько политических преступников, но в пьесе Вайса таковые выполняют роли зрителей, а актеры действительно страдают психическими заболеваниями. Такой забористый сюжет вкупе с задорным ломаным стихом, которым написана пьеса, обманчиво обещает зрителю веселье, но смеяться почему-то совсем не хочется.
Миновало пятнадцать лет после печально знаменитого девяносто третьего года. Марата уже давно нет в живых, но он воскрешен безумной волей маркиза де Сада и сидит в своей ванне в ожидании собственной смерти - скоро придет Шарлотта де Корде, чтобы заколоть его. А до этого он ведет спор с маркизом де Садом о сущности и необходимости революции. Директор сумасшедшего дома на страже и пресекает слишком смелые речи, но вывод напрашивается сам собой: на место титанов приходят тираны.
Самое сильное впечатление производит пьеса, занимающая в сборнике центральное место, с коротким названием "Дознание". Это страшно. И самое страшное - то, что это не выдумка. Пьеса построена на документальном материале и
представляет собой описание судебного заседания над фашистскими палачами (я долго искала эвфемизм, а потом решила, что буду называть вещи своими именами).
Я читала книги и смотрела фильмы, рассматривала фотографии, я подготовленный читатель. Но эта пьеса в 150 страниц, что называется, "томов премногих тяжелей". Даже не знаю, что бьет сильнее: описание чудовищных зверств и издевательств над людьми в неназванном концлагере, в котором угадывается Освенцим, обыденность происходящего, утрата заключенными человеческого достоинства или... усмешки подсудимых, которые, между прочим, названы подлинными именами. Вайс ничего не придумал: практически все, в том числе оправдания, которыми пользуются подсудимые ("я ничего не знал", "я просто делал свою работу", "я никогда не заходил в лагерь", "у меня аллергия на газ", "я просто наблюдал за подчиненными"), взято из настоящих протоколов франкфуртского процесса.
Перед страшной правдой этой пьесы бледнеют любые антиутопии. Я редко пишу такое, но это должны прочитать абсолютно все.
Третья пьеса "О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился", немного теряется на фоне двух предшествующих. Это в меру веселая, в меру абсурдная притча, написанная немецким ломаным стихом - книттельферзом, характерным для раешной поэзии позднего средневековья и прекрасно переведенная Львом Гинзбургом. Господин Мокинпотт - достопочтенный гражданин, которого ни за что ни про что схватили и поместили в тюрьму, а потом, ободрав как липку, выпустили, но с этого его злосчастья только начались. И жена ему изменила, и с работы его уволили, и не могут ему помочь ни врач, ни правительство, ни сам господь бог... Очевидно, ответ на вопрос, что хотел сказать автор, кроется в сцене у врача, который вскрывает бедняге Мокинпотту черепушку и выясняет, что все его мозги забиты газетной трухой. Герой - жертва пропаганды? Поменяв наконец местами тюремные ботинки, он заново учится ходить и, будем надеяться, на этом его злосчастья действительно закончатся.
Надо сказать, что судьба Петера Вайса сама по себе достаточно драматична. Будучи представителем немецкой литературы, он никогда не был гражданином Германии, и почти всю жизнь провел в эмиграции - Англия, Чехословакия, Швейцария, Швеция... Он умер в 65 лет, спустя год после выхода этого сборника.

Жутчайшая вещь. В форме пьесы дана сухая, строго документальная - и оттого многократно умножающая ужас - картина жизни (хотя это слово совершенно неприменимо к фабрике смерти, тогда просто - функционирования) лагеря смерти, концлагеря. Какого? Неважно. Вероятно, за прототип был взят Освенцим, но он не называется в пьесе. Действующие лица - подсудимые, свидетели, судья, обвинитель, защитник. Никто из них не назван по имени. Только в ходе развертывания действия появляются одно за другим имена - настоящие имена подсудимых, ныне - почтенных бюргеров, тогда - страшнейших извергов, насильников, серийных убийц (реальные, исторически существовавшие люди, точнее - нелюди, оборотни какие-то). Свидетели выступают один за другим и буднично рассказывают вещи, от которых шкура живьём слезает с тела от ужаса. Некоторые приехали на процесс (за основу был взят реальный Франкфуртский процесс над эсэсовцами, который проходил в 1963-65 годах), чтобы изобличить катов, но... не могли говорить. Травмы, полученные на пытках в лагере от этих самых вот подсудимых, которые сидят на лавочке и нагло ухмыляются, потому что знают - им ничего не будет, присудят для вида несколько месяцев тюрьмы, а потом под каким-нибудь благовидным предлогом отпустят через пару недель, - и волнение мешают им говорить. Да и слишком уж страшно то, что они должны сказать, то, что они видели там и от чего им чудом удалось спастись. Но и без этого картина ясна. Она настолько омерзительна, что разум отказывается воспринимать это.

Самое страшное, что пытки, издевательства, мучения и убийства людей были просто-напросто служебной обязанностью. Конвейер смерти был всего-навсего бюрократической машиной. Хорошо отлаженной - кто-то и что-что, а уж немцы порядок любят! Так уж вышло: часть немцев стала надзирателями, часть - заключенными. Кому какое счастье выпало. Но все выполняли выпавшие им роли до предела добросовестно. Это ж немцы! У них добропорядочность, подчинение властям, уважение к закону в крови сидит. Ну, подменили человеческие законы бесчеловечными, разъяснили немцам, что законы теперь - вот такие, извольте подчиняться! - и они подчинялись. В общем, фашисты - никакие они не фашисты, а просто люди, они приказы начальства выполняли. А не выполнить не могли - самих бы на кол посадили, так что приходилось. Такие дела.

Что характерно - практически никогда не возникало никаких инцидентов со стороны заключенных. Они просто давали себя убить, не пытаясь дорого продать жизнь. То ли до последнего на что-то надеялись - на доброту?? палачей, что ли, или просто замордованные голодом, холодом, непосильной тупой работой умирали морально, духовно уже задолго до физической смерти и в печь шли пустые оболочки, без мыслей и понимания происходящего?

У этих рачительных хозяев всё было поставлено образцово-показательно. Территория лагеря - причесанные граблями дорожки, чистенькие бараки, вылизанные дворы, цветочные клумбы, бордюрчики. Крематории - вылизанные как операционные. Не знать - в жизни не догадаешься, что здесь ежедневно сжигают тысячи людей (некоторых - живьём: не очень качественно иногда проводились предварительные этапы, кому везло - добивали лопатами члены зондеркоманд прямо перед загрузкой в печь) - ни соринки, ни кровинки кругом, всё блестит. Одежду сжигаемых (те сами раздевались догола, добровольно - думали, на дезинфекцию идут, настолько сильна была дуриловка) отправляли в Германию, там раздавали пострадавшим от бомбежек. С трупов женщин срезали волосы, аккуратнейшим образом упаковывались и тоже шли в Германию, на нужды промышленности. Зубные врачи в Освенциме не пломбы ставили - коронки удаляли золотые. С тысячи трупов набирали примерно килограмм золота. Миллионы трупов - считайте сами, сколько тонн золота загребла Германия! Только на коронках. Всё было поставлено на поток. Драгоценности, деньги и ценные вещи собирались в специальные закрытые ящики. Изъятые часы шли в армию на премирование особо отличившихся.

Детям перед расстрелом могли дать мячик - поиграть. Хотя любимый способ обращения с детьми был - за ноги и об стенку головой хрясь! Новорожденными просто в футбол играли. Это, несомненно, тоже начальство приказывало. А они просто выполняли приказ...

Патронов было жалко на всех этих недочеловеков, поэтому шли неустанные поиски быстрых и дешевых способов уничтожения как можно большего количества людей - немецкой нации нужно было жизненное пространство, поэтому туземцев с этих пространств ускоренными путями отправляли на свидание с их предками. Очень радовались эти "гуманисты", когда ученые нашли такой способ умерщвления, как газ циклон-Б. "Наконец-то покончено с этими кровавыми бойнями" - сказал комендант лагеря. В герметизированную камеру размером 30х10 м отправляли "в душ" 1000-2000 человек за раз. Пускали газ. Ждали 20 минут. Потом открывали вентиляцию и ждали еще полчаса, потом выносили трупы, складывали штабелями для дальнейшей обработки (см. выше). При таком способе смерть наступала от паралича дыхания в течение 5 минут, люди умирали в страшных муках, их наизнанку выворачивало со всех концов. Прежде чем выволакивать трупы, их мыли из брандспойтов, иначе очень уж загрязненный рвотой, калом, кровью материал получался.

В обязательном порядке заставлять читать "Дознание" всех поборников фашизма и его новых разновидностей! Чтобы знали, во что оно выливается в своём логическом завершении.

Площадная комедия, буффонада, от последователя Брехта, в стихах, где нескольких персонажей играют одни и те же актеры. (К примеру, адвокат, врач, господь Бог - один актер).
Мокинпотт, обычный человек, гражданин, семейный, работоспособный, послушный вдруг попадает в тюрьму, и начинает задаваться вопросом, почему, за что.. Но это только начало его страданий, за которыми наблюдают ангелы, и еще один бомжеватого вида, персонаж по имени Вурст (балаганный Мефистофель).

Пойми, безмозглая скотина:
мы не сажаем беспричинно.
В тюрьму, по правде говоря,
еще никто не сел зазря.
Нашелся б только матерьялец —
всегда найдется постоялец

Затем, его освобождают, попутно вытягивая из него деньги, на адвоката и тюремное содержание:

Он проходимец и в самом деле!
Попав незаслуженно под арест,
он здесь тем не менее пьет и ест!
Скажите, это ли не коварство —
бесплатно жрать за счет государства?!

После выхода из тюрьмы у Мокинпотта возникают проблемы с ботинками, каким надевать первым, к тому же надевает их наоборот, да еще завязывает их вместе. И отправляется к жене.. Сцена с женой должна быть самой уморительной в театре.. Из под одеяла видны чьи-то ноги и явно не жены..

Нет, поглядите, каков мерзавец!
Свою жену бросает в беде,
а сам шатается черт-те где!..
Наглец! Растранжирил мое приданое
и от меня же сочувствия ждет!
К чертовой матери!
Хватит! Развод!

Далее он идет к работодателю, и узнает что он уволен. Целая череда напастей, и попадает он к врачу, где ему разбирают мозг.

ВРАЧ (в восторге). Вот это, я доложу у вам, мозг! Не мозг, а целый газетный киоск! Вы, видно, газеты читали усиленно? Бумажной трухою забиты извилины.

После будет встреча с тремя толстяками, т.е. Правителями.. И в конце концов, он с Вурстом наносит визит Господу Богу.

Возможно, вам неясен вопрос.
Но я его задаю всерьез,
потому что в мире, созданном вами,
все перевернуто вверх ногами.

Разумеется и Бог не в помощь, но по дороге к нему, понял Мокинпотт устройство мира:

Религия, пресса, законодательство — все издевательство и надувательство!

И разобравшись с ботинками, из-за которых он постоянно падал, твердой походкой уходит. Он все понял про это общество, будь оно буржуазным, пролетарским, или вообще сном Веры Павловны..

АНГЕЛЫ: Аллилуйя! Аллилуйя! Веселись напропалую! Этот добрый человек, прострадавший весь свой век, без молитв и без причастий понял суть своих злосчастий! Так последуем за ним, ибо он — непобедим.

Преследование и убийство Жан-Поля Марата, представленное артистической труппой психиатрической лечебницы в Шарантоне под руководством господина де Сада

Еще одна пьеса, которую лучше читать, чем смотреть. По крайней мере, фильм, поставленный по ней, не произвел на меня должного впечатления.

В основе пьесы Вайса лежит действительный случай. Наполеон, в лучших традициях всех времен и народов, не только сажал своих политических противников или возмутителей общественного спокойствия в тюрьмы, но и отправлял «на лечение» в психиатрические больницы. Маркиз де Сад был заключен в дом умалишенных в Шарантоне, но не предался унынию, а решил ставить спектакли. Весь Париж в 1808 году съезжался в лечебницу поглядеть столь необычное зрелище – пьесу, в которой играют сумасшедшие.

А теперь немного фантазии.
Занавес раскрывается и мы видим главных героев. В ванне лежит страдающий болезнью кожи Марат. Шарлотта Корде, которая по сценарию должна убить его кинжалом, часто впадает в катамозное состояние и передвигается по сцене с помощью двух сестер милосердия. Жак Ру – ярый революционер (и бывший священник) предстает перед нами в смирительной рубашке с завязанными рукавами, поверх которой накинуто некое подобие рясы. Четверо певцов – «Медведь», «Козел», «Петух» и «Соловей», Глашатай в костюме Арлекина, надетого поверх больничного халата, и прочая публика.
Начинается лицедейство.

Дальше...

Шарлотта Корде все время пытается убить Марата, хотя по пьесе должна это сделать только в третьем акте. Маркиз де Сад ведет философские беседы с главным революционером, регулярно перебиваемые тирадами пациентов. В общем, шум и гам, как и полагается в сумасшедшем доме.

Д е С а д
Чтобы суметь отличить
истину от неправды,
нужно познать себя.
Я себя не познал,
и если порой мне кажется,
что я обнаружил истину,
я тотчас в ней сомневаюсь
и разрушаю собственное построенье.
Все, что мы делаем в жизни,
каждое наше действие –
есть лишь галлюцинация,
зыбкая тень того,
что нам хотелось бы делать.
….
П а ц и е н т
(быстро выпрыгивает вперед)
Человек –
это самый безумный,
самый жестокий,
самый опасный,
самый безжалостный зверь!
Я прожил на белом свете
несколько тысяч лет
и принимал участье,
наверно, в миллионах убийств!
Разбухла,
разбухла земля
от потрохов человеческих,
от гнойной, зловонной жижи.
Мы – те немногие,
Те очень немногие,
Кто остались в живых,
ходим по зыбкой трясине,
в которой завязли
бесчисленные покойники.
Повсюду, на каждом шагу
у нас под ногами — трупы,
пепел, истлевшие кости,
свалявшиеся волосы,
выбитые зубы,
проломленные черепа.
Человек обезумел!
Обезумевший зверь — человек!
Я – обезумевший зверь!...

М а р а т
О, этот зуд! Этот проклятый зуд...
Пламенем жжет
кожу мою
лихорадка!
Горит голова!
Ты слышишь, Симона?
Обмакни повязку в раствор!
Остуди мою голову!

***
Складывается впечатление, что все говорят что-то умное, но никто не слышит друг друга. И только благодаря усилиям Глашатая и Хора, постоянно комментирующих действие, не теряется связующая нить повествования.
В общем, увлекательнейшее чтение с большим количеством современных параллелей.
Два иносказания – перемещение действия в прошлое и сумасшествие главных героев, позволили Вайсу, особо не стесняясь в выражениях, высказать все, что он думает. И публика это оценила, обеспечив пьесе оглушительный успех.
Если исходить из теории больших циклов, то мы как раз сейчас находимся в преддверии времен, когда «Марат/Сад» вновь будет актуален и востребован.
Но лучше, все-таки, прочитать заранее. :)

P.S. Другие пьесы, которые стоит прочитать – здесь и здесь.

Преследование и убийство Жан-Поля Марата, представленное актёрской труппой госпиталя в Шарантоне под руководством господина де Сада
Как известно, госпиталь в Шарантоне - это сумасшедший дом. А любой сумасшедший дом - это образец статичности во все времена, во всяком хаосе. Для умалишенных не существует хода времени. По замыслу Вайса, Де Сад ставит свою пьесу о Марате и французской революции в 1808 г., в пору расцвета наполеоновской империи. В реальности идет год 1964. В ФРГ в это время ведется процесс над нацистскими преступниками из персонала Освенцима (героями следующей пьесы Вайса, к которым мы еще вернемся). Так вот в вайсовском Шарантоне происходит сочленение всех четырех эпох, обличающее неизменность методов и средств социальной и национальной борьбы, от буржуазной революции до холодной войны.

Что мы видим на сцене? Генеральную репетицию пьесы де Сада, на которой присутствует руководство Шарантона - господа Кульмье. Они - единственные зрители и критики постановки - указывают де Саду, автору и по совместительству действующему лицу, на излишне злободневные высказывания, звучащие в пьесе, и оспаривают их. У ожидающего подобной цензуры де Сада есть специальный персонаж - Глашатай - который напоминает публике, что речь идет о делах давно минувших дней, решительно неактуальных ныне, чем, конечно же, только подчеркивает обратное на горе бессильным вывернуться из такой уловки цензорам. При всем это мы, современные зрители, слышим в словах Кульмье, оправдывающего наполеоновскую действительность, сатирическое оправдание нацистского прошлого, а в словах Глашатая, переводящего стрелки обвинения с наполеоновского настоящего на революционное прошлое, мы слышим осуждение нашего холодновоенного настоящего ("нашего" на момент 1964г. Впрочем, с тех пор ничего не изменилось, и отголоски настоящего звучат в пьесе злободневнее некуда). Эта игра со временем - самый смак пьесы. Ее сатирический аспект. Полемический же аспект - проблема неразрешимости спора индивидуалиста с коммунистом, гуманиста с радикалом по поводу социальных преобразований - проигрывает в исполнении не только потому, что сам зачастую сползает в сатиру, но и по причине своей, извините за тавтологию, неразрешенности. Де Сад с Маратом вроде жарко спорят, и вроде Вайс на стороне Марата... но все-таки автор помнит, чем как правило оборачивается неразборчивость в средствах достижения великой цели... и все-таки он не приемлет категорический отказ от радикальной борьбы за благо человечества (Вайс - социалист) из одного страха перед призраками прошлого... короче говоря, конфликт идей и интересов просто повисает в воздухе, как мыльный пузырь, на которые герои бережно дуют, боясь его лопнуть.

Что касается структуры "Преследования и убийства", то она довольно интересна: пьеса написана попеременно классическим и белым стихом. Последним - не стихом даже, а просто человеческой речью, разбитой на короткую строку - говорят действительно важные вещи, тогда как поэтическими средствами обыгрываются комические эпизоды. Работу Льва Гинзбурга, осуществившего перевод как этой пьесы, так и закрывающей сборник истории "О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился" (целиком комической и целиком стихотворной), стоит отметить отдельно: она превосходна под стать оригиналу. И не обладай пьеса одним существенным недостатком - затупленностью копий двух главных рыцарей противоборствующих идеологий - ее можно было бы назвать шедевром. Но даже не дотянувшая до совершенства, она великолепна и строго рекомендуется к прочтению.

О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился
Раз уж я об этом творении упомянул, не стану откладывать весь отзыв напоследок. Откровенно говоря, пьеса не стоит того, чтобы подавать ее после "Дознания". Смешная история маленького человека, которого будут обманывать, обворовывать или попросту игнорировать решительно все на свете, пока он сам не начнет о себе заботится. Довольно неплохо для своего шинельного жанра (ладно-ладно, получше многого, включая саму "Шинель"), но читать ее после разрыва мозга, который устраивают сначала де Сад с Маратом, а потом персонал Освенцима можно только с одной мыслью: мозг благодарит составителей сборника за попытку его убаюкать такой оптимистичной и немудрящей закрывашкой и надеется на понимание того очевидного факта, что она была лишней и пропала втуне.

Дознание
Нет, подсудимые освенцимского процесса не говорят стихами. Только короткой строкой. Они говорят почти слово в слово то, что говорили в действительности. Вайс, в течение полутора лет присутствовавший в зале суда, написал документальную пьесу огромной обличительной мощи, направленной не только и не столько против фашизма, сколько против... капитализма. Но не стоит сразу отмахиваться от пьесы как от большевистской агитки. Ничего подобного в ней нет. Я не скрою своего восторга перед писателем, который в пьесе об Освенциме не пошел по пути наименьшего сопротивления - не учинил суда над нацизмом как таковым, а стал судить сам суд, бросая в лицо зрителям далеко не самые удобные и привычные вопросы. Который написал об Освенциме пьесу, сочащуюся сарказмом. Не сарказмом отрицания холокоста, конечно, автор все-таки Петер Вайс, а не Юрген Граф - и тем примечательнее тот факт, что пресловутого еврейского вопроса Вайс не поднимает вовсе. Если он кого и выделяет из человеческих жертв вообще, то исключительно русских военнопленных - первых "испытуемых" циклоном Б. Но вернемся к сарказму. Как вам такой пассаж:

Судья:
Сколько трупов
вмещала одна топка?

Седьмой свидетель:
От трех до пяти.
Правда, редко бывало так,
чтобы работали все печи сразу;
вследствие перенагрева
они часто портились.
Фирма "Топф и сыновья",
изготовлявшая эти печи,
впоследствии улучшила их конструкцию
"на основе приобретенного опыта",
как указывалось в послевоенной рекламе.

Цинизму немецких промышленников можно аплодировать стоя. Но Дознание учиняется не только рабовладельцам ХХ века. Оно прохаживается по бюрократии, этому "богу обезбожевшегося мира" по выражению Кафки - и выразительными средствами Кафки. Прохаживается по самому судопроизводству, от адвокатов до свидетелей. И если с добровольными защитниками людей сродни Рудольфу Хессу все понятно, то со свидетелями дело обстоит интереснее. То и дело по ходу чтения задаешься вопросом: а почему, собственно, на скамье подсудимых только те 20 человек, которые там оказались? Почему спустя 20 лет после войны именно эту двадцатку выдернули из устоявшейся жизни? Почему такие же преступники выступают свидетелями?
Заключительные слова первого подсудимого

не звучат таким уж однозначным приговором его моральному облику, как хочется судить по двум последним строчкам. Конечно, у геноцида нет давности лет, но не пора ли завязывать с охотой на ведьм? Зачем устраивать показные процессы вроде этого? О каком назидательном или наказательном эффекте может идти речь, если в результате одной половине подсудимых выписывают тюремные сроки, а вторую опозоренной, но оправданной перед законом отпускают на волю? У освенцимского процесса именно таков расклад приговоров.
Вообще, полемический запал "Дознания" для такого по всеобщему соглашению однозначного материала поразителен. Остается недоумевать, как Вайс ухитрился зарядить холостыми ружья Марата и де Сада, прямо-таки созданными для идейного смертоубийства, и настоящей картечью ударить из зала франкфуртского суда - так, что осколками зацепило всех от мала до велика.

Конечно, говоря о "Дознании", нельзя настолько растечься водой по дереву, чтобы обойти тему № 1. Пьеса Вайса здорово колотит по голове короткими, сухими формулами беспрецедентной жестокости. Обычные протоколы освенцимского процесса силой воздействия безоговорочно выиграют сравнение с любым художественным произведением. Что тут еще скажешь? Нет надобности заострять внимание на вещах, которые говорят сами за себя. Да, их в пьесе столько и они просто по природе таковы, что легко могут утопить под своей толщей все прочие аспекты "Дознания". И тем не менее

не пора ли прекратить
высокомерные разговоры
о "непонятном лагерном мире"?
Все мы хорошо знали общество,
создавшее режим,
который породил эти лагеря.
И порядок, царивший в них,
был знаком нам еще в зародыше,
потому мы и смогли приспособиться
к его конечной форме развития,
при которой произвол эксплуататора
достиг невиданных дотоле масштабов.

Защитник
Мы решительно отвергаем
подобные теории,
рисующие в искаженном виде
идеологические основы общества.

Три совершенно разные пьесы. Три оригинальные, запоминающиеся, смешные, грустные, страшные пьесы.

Преследование и убийство Жан-Поля Марата, представленное актёрской труппой госпиталя в Шарантоне под руководством господина де Сада
_____

На первый взгляд – история Марата и его убийства, столкновение взглядов Марата и маркиза де Сада, пространно высказываемых обоими.
На второй – спектакль о Марате и его убийстве, поставленный в сумасшедшем доме (понятно, что проходит спектакль не без накладок и беспорядков).
На третий – спектакль смотрим мы, современные люди, представители современного благополучного мира; не забывать об этом нас призывает Глашатай.
На четвертый – пафос всех участников представления сводят на нет пациенты – «актеры», «хор» и массовка.
В столкновении всех этих пластов открывается иронический взгляд автора на современное общество. Именно автор смеется последним – и смех его почти невыносимо горек.

Дознание
___

Почти документальный рассказ о концентрационном лагере, где смерть – далеко не самое страшное. Судебный процесс, на котором обвинитель задает вопросы, а свидетели и обвиняемые отвечают. Две версии событий страшно расходятся: «он убил по крайней мере тысячу» – «я не пойму о чем речь, я всего два раза стоял в стороне и наблюдал за порядком, исключительно по долгу службы».
Один из самых страшных эпизодов – мелькнувшее замечание одного из свидетелей, который говорит, что выжить в таком лагере можно, только если ты сумел устроиться – помогал врачам, был секретарем и заполнял документы (находился – хотя бы время от времени – по другую сторону).
В финале один из обвиняемых скажет так: «Мы все — я хочу это еще раз подчеркнуть — только исполняли свой долг, даже если нам приходилось очень трудно и мы были близки к отчаянию. И теперь, когда наша нация своим трудом снова заняла ведущее положение, нам лучше бы заниматься другими делами, а не упреками, которые за давностью лет давно пора забыть». И пьеса закончится «одобрительным смехом обвиняемых».

О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился
_____

Пьеса, созданная в традиции ярмарочных представлений – о маленьком человеке, которому нет в этом мире никакого счастья, а одни только обиды. Смешно, в стихах нам расскажут о том, что спасение утопающего – дело рук самого утопающего. Главному герою сопутствует некий Вурст (нечто среднее между Мефистофилем и Вергилием),последовательно водя Мокинпотта по всем инстанциям, пока тот не убедится, что помочь простому обывателю в его несчастьях не могут (таков уж наш злосчастный мир) ни родная жена, ни врач, ни правительство, ни даже высшие силы. Но только он сам.