Рецензия на книгу
Дознание и другие пьесы
Петер Вайс
Аноним12 июня 2013 г.Преследование и убийство Жан-Поля Марата, представленное актёрской труппой госпиталя в Шарантоне под руководством господина де Сада
Как известно, госпиталь в Шарантоне - это сумасшедший дом. А любой сумасшедший дом - это образец статичности во все времена, во всяком хаосе. Для умалишенных не существует хода времени. По замыслу Вайса, Де Сад ставит свою пьесу о Марате и французской революции в 1808 г., в пору расцвета наполеоновской империи. В реальности идет год 1964. В ФРГ в это время ведется процесс над нацистскими преступниками из персонала Освенцима (героями следующей пьесы Вайса, к которым мы еще вернемся). Так вот в вайсовском Шарантоне происходит сочленение всех четырех эпох, обличающее неизменность методов и средств социальной и национальной борьбы, от буржуазной революции до холодной войны.Что мы видим на сцене? Генеральную репетицию пьесы де Сада, на которой присутствует руководство Шарантона - господа Кульмье. Они - единственные зрители и критики постановки - указывают де Саду, автору и по совместительству действующему лицу, на излишне злободневные высказывания, звучащие в пьесе, и оспаривают их. У ожидающего подобной цензуры де Сада есть специальный персонаж - Глашатай - который напоминает публике, что речь идет о делах давно минувших дней, решительно неактуальных ныне, чем, конечно же, только подчеркивает обратное на горе бессильным вывернуться из такой уловки цензорам. При всем это мы, современные зрители, слышим в словах Кульмье, оправдывающего наполеоновскую действительность, сатирическое оправдание нацистского прошлого, а в словах Глашатая, переводящего стрелки обвинения с наполеоновского настоящего на революционное прошлое, мы слышим осуждение нашего холодновоенного настоящего ("нашего" на момент 1964г. Впрочем, с тех пор ничего не изменилось, и отголоски настоящего звучат в пьесе злободневнее некуда). Эта игра со временем - самый смак пьесы. Ее сатирический аспект. Полемический же аспект - проблема неразрешимости спора индивидуалиста с коммунистом, гуманиста с радикалом по поводу социальных преобразований - проигрывает в исполнении не только потому, что сам зачастую сползает в сатиру, но и по причине своей, извините за тавтологию, неразрешенности. Де Сад с Маратом вроде жарко спорят, и вроде Вайс на стороне Марата... но все-таки автор помнит, чем как правило оборачивается неразборчивость в средствах достижения великой цели... и все-таки он не приемлет категорический отказ от радикальной борьбы за благо человечества (Вайс - социалист) из одного страха перед призраками прошлого... короче говоря, конфликт идей и интересов просто повисает в воздухе, как мыльный пузырь, на которые герои бережно дуют, боясь его лопнуть.
Что касается структуры "Преследования и убийства", то она довольно интересна: пьеса написана попеременно классическим и белым стихом. Последним - не стихом даже, а просто человеческой речью, разбитой на короткую строку - говорят действительно важные вещи, тогда как поэтическими средствами обыгрываются комические эпизоды. Работу Льва Гинзбурга, осуществившего перевод как этой пьесы, так и закрывающей сборник истории "О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился" (целиком комической и целиком стихотворной), стоит отметить отдельно: она превосходна под стать оригиналу. И не обладай пьеса одним существенным недостатком - затупленностью копий двух главных рыцарей противоборствующих идеологий - ее можно было бы назвать шедевром. Но даже не дотянувшая до совершенства, она великолепна и строго рекомендуется к прочтению.
О том, как господин Мокинпотт от своих злосчастий избавился
Раз уж я об этом творении упомянул, не стану откладывать весь отзыв напоследок. Откровенно говоря, пьеса не стоит того, чтобы подавать ее после "Дознания". Смешная история маленького человека, которого будут обманывать, обворовывать или попросту игнорировать решительно все на свете, пока он сам не начнет о себе заботится. Довольно неплохо для своего шинельного жанра (ладно-ладно, получше многого, включая саму "Шинель"), но читать ее после разрыва мозга, который устраивают сначала де Сад с Маратом, а потом персонал Освенцима можно только с одной мыслью: мозг благодарит составителей сборника за попытку его убаюкать такой оптимистичной и немудрящей закрывашкой и надеется на понимание того очевидного факта, что она была лишней и пропала втуне.Дознание
Нет, подсудимые освенцимского процесса не говорят стихами. Только короткой строкой. Они говорят почти слово в слово то, что говорили в действительности. Вайс, в течение полутора лет присутствовавший в зале суда, написал документальную пьесу огромной обличительной мощи, направленной не только и не столько против фашизма, сколько против... капитализма. Но не стоит сразу отмахиваться от пьесы как от большевистской агитки. Ничего подобного в ней нет. Я не скрою своего восторга перед писателем, который в пьесе об Освенциме не пошел по пути наименьшего сопротивления - не учинил суда над нацизмом как таковым, а стал судить сам суд, бросая в лицо зрителям далеко не самые удобные и привычные вопросы. Который написал об Освенциме пьесу, сочащуюся сарказмом. Не сарказмом отрицания холокоста, конечно, автор все-таки Петер Вайс, а не Юрген Граф - и тем примечательнее тот факт, что пресловутого еврейского вопроса Вайс не поднимает вовсе. Если он кого и выделяет из человеческих жертв вообще, то исключительно русских военнопленных - первых "испытуемых" циклоном Б. Но вернемся к сарказму. Как вам такой пассаж:Судья:
Сколько трупов
вмещала одна топка?
Седьмой свидетель:
От трех до пяти.
Правда, редко бывало так,
чтобы работали все печи сразу;
вследствие перенагрева
они часто портились.
Фирма "Топф и сыновья",
изготовлявшая эти печи,
впоследствии улучшила их конструкцию
"на основе приобретенного опыта",
как указывалось в послевоенной рекламе.Цинизму немецких промышленников можно аплодировать стоя. Но Дознание учиняется не только рабовладельцам ХХ века. Оно прохаживается по бюрократии, этому "богу обезбожевшегося мира" по выражению Кафки - и выразительными средствами Кафки. Прохаживается по самому судопроизводству, от адвокатов до свидетелей. И если с добровольными защитниками людей сродни Рудольфу Хессу все понятно, то со свидетелями дело обстоит интереснее. То и дело по ходу чтения задаешься вопросом: а почему, собственно, на скамье подсудимых только те 20 человек, которые там оказались? Почему спустя 20 лет после войны именно эту двадцатку выдернули из устоявшейся жизни? Почему такие же преступники выступают свидетелями?
Заключительные слова первого подсудимого
Теперь,
когда наша нация
своим трудом снова заняла
ведущее положение,
нам лучше бы заниматься другими делами,
а не упреками,
которые за давностью лет
давно пора забыть.
не звучат таким уж однозначным приговором его моральному облику, как хочется судить по двум последним строчкам. Конечно, у геноцида нет давности лет, но не пора ли завязывать с охотой на ведьм? Зачем устраивать показные процессы вроде этого? О каком назидательном или наказательном эффекте может идти речь, если в результате одной половине подсудимых выписывают тюремные сроки, а вторую опозоренной, но оправданной перед законом отпускают на волю? У освенцимского процесса именно таков расклад приговоров.
Вообще, полемический запал "Дознания" для такого по всеобщему соглашению однозначного материала поразителен. Остается недоумевать, как Вайс ухитрился зарядить холостыми ружья Марата и де Сада, прямо-таки созданными для идейного смертоубийства, и настоящей картечью ударить из зала франкфуртского суда - так, что осколками зацепило всех от мала до велика.Конечно, говоря о "Дознании", нельзя настолько растечься водой по дереву, чтобы обойти тему № 1. Пьеса Вайса здорово колотит по голове короткими, сухими формулами беспрецедентной жестокости. Обычные протоколы освенцимского процесса силой воздействия безоговорочно выиграют сравнение с любым художественным произведением. Что тут еще скажешь? Нет надобности заострять внимание на вещах, которые говорят сами за себя. Да, их в пьесе столько и они просто по природе таковы, что легко могут утопить под своей толщей все прочие аспекты "Дознания". И тем не менее
не пора ли прекратить
высокомерные разговоры
о "непонятном лагерном мире"?
Все мы хорошо знали общество,
создавшее режим,
который породил эти лагеря.
И порядок, царивший в них,
был знаком нам еще в зародыше,
потому мы и смогли приспособиться
к его конечной форме развития,
при которой произвол эксплуататора
достиг невиданных дотоле масштабов.
Защитник
Мы решительно отвергаем
подобные теории,
рисующие в искаженном виде
идеологические основы общества.10251