Посторонний. Чума. Падение. Миф о Сизифе. Пьесы. Из `Записных книжек`

Чума - отличнейший роман. В нем мало действующих лиц, он не перегружен обилием ненужных родственников главных героев.
У Камю даже лишних имен нет - мать Риэ так в течение всего произведения и называют "мать Риэ", старик-астматик, который появляется в книге три с половиной раза, так и остается стариком-астматиком.

В романе два слоя.
Первый - хроника эпидемии. От отрицания самого факта возникновения чумы до массовой апатии после введения невыездного режима, от апатии до осторожной надежды, когда люди получили возможность верить в то, что чума все-таки закончилась.

Второй слой - мысли самого Камю, вплетенные в канву романа. Он поднимает различные вопросы на тему религии - *зачем священнику с его верой может понадобиться врач.
Один из самых ярких эпизодов - Риэ и святой отец наблюдают медленную и мучительную смерть ребенка. Крайне сдержанный, хладнокровный доктор бросает в лицо отцу Панлю: "У этого-то, надеюсь, не было грехов!"
И тогда отец Панлю ему отвечает: "Я понял, что зовется благодатью. У меня ее нет, я знаю".
В этом эпизоде Камю вторит Ивану Карамазову, который отказывается принять божий мир и божий замысел, если для его возведения необходимо умертвить хотя бы одного невинного младенца.

Для себя отметила замечательный конец:
"И в самом деле, вслушиваясь в радостные клики, идущие из центра города, Риэ вспомнил, что любая радость находится под угрозой. Ибо он знал то, чего не ведала эта ликующая толпа и о чем можно прочесть в книжках, - что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в стопке белья, что он терпеливо ждет своего часа в спальне, в подвале, в чемодане, в носовых платках, в бумагах и что, возможно, придет на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города".

Роман «Посторонний» написан в жанре философской притчи. Это многоплановое произведение, как воссоздающее ситуацию социального отчуждения человека, так и пытающееся объяснить метафизический смысл бытия.

Сюжет «Постороннего» Камю видел в «недоверии к формальной нравственности». Столкновение простого человека с обществом, которое принудительно каталогизирует каждого, помещает в рамки правил, установленных норм, общепринятых взглядов, становится открытым и непримиримым во второй части романа. Мерсо вышел за эти рамки — его за это судят и осуждают.

Социальные институты выстроены из ложных посылок. Их олицетворяют следователь и священник с проповедью Бога, обвинитель – с проповедью этического императива.
Заурядная жизнь перелицовывается в «житие злодея». Сухие глаза перед гробом матери истолковываются как черствость нравственного урода, вечер следующего дня, проведенный с Мари, — как святотатство, знакомство с соседом-сутенером — как принадлежность к уголовному миру. Суд превращается в спектакль.

Все замечают его внутреннее несходство с окружающими. Простые люди видят несоответствие действительности с социальными нормами – они осуждают Мерсо.
Среди «причуд» главного героя находят одну совершенно непростительную — он правдив до того, что ничуть не заботится о собственной выгоде. Более развитые люди, стоящие у власти, видят в нем пассивного бунтарщика, а вместе с тем и скрытую угрозу – они тоже осуждают Мерсо.
А все потому, что обществу нужна репрессивная машина, чтобы обороняться от угрожающей истины. Выпав из идеологического постулата, Мерсо обречён к уничтожению.

Остается одно: он «чужой», «посторонний». Но посторонний по отношению к кому? К чему? На этот счет у Камю нет сомнений: невольный убийца осужден за то, что не играл по правилам окружающих. Его судят не за убийство, убил он человека бессознательно. Мерсо судят за то, что он пренебрег условными формами отношений между людьми, принятыми в обществе. Он отказывается лгать, говорит то, что есть на самом деле, он избегает маскировки, «и вот он уже ощущает себя под угрозой», потому что отвергает мир, сотканный из лицемерия. Мерсо выбирает свободу знать, что мир абсурден.

Читатели заметят сходство стиля повествования Камю с Кафкой и Хемингуэем. Каждая такая фраза отказывается использовать предыдущую как трамплин, каждая начинается как бы с нуля, каждая подобна мгновенной съемке жеста, предмета. Каждому новому жесту, каждому новому предмету соответствует новая фраза. И мы скачками движемся от фразы к фразе, от небытия к небытию.
Какой-нибудь писатель-натуралист XIX века написал бы: «Мост шагнул через реку». Господин Камю отвергает подобный антропоморфизм. Он скажет: «Над рекой был мост».

Дело в том, что эти писатели любят вещи как таковые и не хотят растворять их в потоке длительности. «Вот вода» — эта фраза есть кусочек вечности, пассивный, непроницаемый, замкнутый, лучистый; какое чувственное наслаждение испытываешь, когда можешь прикоснуться к нему! Для абсурдного человека это единственное в мире благо. Вот почему организованному повествованию наш романист предпочитает мерцание крохотных вспышек: хотя они и лишены будущего, каждая из них есть воплощенное вожделение.
Так вот, именно этот аналитический прием объясняет употребление в «Постороннем» монотонной повествовательной техники. Тот факт, что в конце жизненного пути нас ожидает смерть, рассеивает наше будущее в дым, в нашей жизни нет места для «завтра», это всего лишь чреда сиюминутных мгновений.

Читатель догадывается: за стилем должна скрываться концепция героя, концепция мира. И находит этому подтверждение, например, в важном эпизоде с “какой-то чудачкой” (часть 1, глава 5). Казалось бы, что в нём важного: посетительница кафе всего лишь заказывает обед, подсчитывает, сколько он будет стоить, выкладывает деньги, ест, отмечает птичками радиопередачи в программе на неделю, надевает жакет, выходит из кафе, идёт по тротуару – вот и всё. Читатель так и остаётся в недоумении, зачем ему об этом рассказали. Однако автору как раз и нужно недоумённое читательское “зачем?”, чтобы как отдельным эпизодом, так и всей книгой ответить ему: “Незачем. Все лишено какого-либо смысла”. Сюжетный абсурд, по Камю, есть отражение абсурда человеческой жизни. Невесть зачем явился на свет, невесть почему исчезнешь без следа, — вот и весь сказ о смысле, вернее, бессмыслице жизни. Мерсо не ополчается на мнимые святыни цивилизации — он просто уклоняется от них и хочет, чтобы его оставили в покое, позволив ему наслаждаться своими и без того немногочисленными радостями.

Хотел ли Камю изобразить идеального человека в своем произведении – большой вопрос. Мерсо не живет — он существует, без «плана», без идеи, от случая к случаю, от одного мгновения к другому. На протяжении всего романа мы не можем наблюдать ни единого изменения в его характере. Туманный горизонт озараяется ослепительным светом Солнца, но внеся за собой яркие лучи, оно ослепляет главного персонажа, делая его бесчувственным и неживым. Камю, скорее всего, хотел поведать нам историю о человеке, увидевшего истину нашей жизни, ее фатализм и заведомую обреченность, но в то же время, историю о просветленном человеке, которому не в силах сопротивляться систематизированному Хаосу, который его поглощает.

Но дело не только в этом: в абсурде заложена некая притягательная сила. Абсурдный человек не станет кончать жизнь самоубийством: он хочет жить, не отрекаясь от тех истин, в которых убежден, жить без будущего, без надежды, без иллюзий, но и не смиряясь. Абсурдный человек утверждает себя в бунте. Он всматривается в лицо смерти со страстным вниманием, и эта завороженность его освобождает: он познает то чувство «высшей вседозволенности», которое дано пережить приговоренному к смерти. Если бога нет, а человек обречен смерти — то, значит, все дозволено. Всякая форма нашего опыта стоит любой другой, а потому их нужно лишь умножать, пока это возможно. «Настоящий момент, вереница таких моментов, предстающих перед душой, наделенной всегда бодрствующим сознанием, — вот идеал абсурдного человека». Перед этой «этикой количества» рушатся любые ценности; абсурдный человек, выброшенный в мир, человек бунтующий, безответственный, не нуждается «ни в каких оправданиях». Он безгрешен. Безгрешен, как те дикари у С. Моэма, какими они были до прибытия священника, научившего их отличать Добро от Зла, дозволенное от недозволенного: для него все дозволено. Он безгрешен, как князь Мышкин, живущий «в вечном настоящем, оттененном улыбками и безразличием». Безгрешен во всех смыслах слова, ибо, если хотите, он тоже «Идиот». И вот тут-то мы начинаем вполне понимать смысл названия романа Камю. Посторонний, которого он стремится изобразить, — это как раз один из тех простодушных, которые вызывают ужас и возмущают общество, потому что не принимают правил его игры. Он живет в окружении посторонних, но и сам для них посторонний. Именно за это некоторые люди и любят его, подобно Мари, его любовнице, привязавшейся к нему, «потому что он странный»; другие по той же причине будут его ненавидеть, как та толпа присяжных, чью злобу он внезапно почувствовал. Да и мы сами, открыв книгу и еще не проникнувшись чувством абсурда, напрасно попытались бы судить Мерсо по нашим привычным нормам: для нас он тоже посторонний.

Во многом напомнило "Приглашение на казнь" Набокова. Сначала долгая рефлексия персонажа и гнетущая атмосфера неизбежности, потом параллели начинаешь видеть и в отношениях персонажей. Мерсо описывает похороны своей матери и свои ощущения - не лишённые логики, но, несмотря на это, непонятные господам присяжным, потому что в обществе принято оплакивать умерших, пусть даже и лицемеря. То же непонимание с окружающим его обществом возникает у Цинцинната, которого и взяли-то потому, что он не такой, как остальные, "непрозрачный". Непонятно, о чём и как думает. А это пугает людей, как и вообще всё непонятное. И конец, конец! Тогда, когда герой вдруг начинает понимать логику своей матери, пытавшейся "возобновить" жизнь, обзаведясь женихом в доме престарелых, когда он перешагивает порог неприятия смерти, казни, желая, чтобы в этот день собралось как можно больше ненавидящих его зрителей - это всё очень напоминает изменение в сознании героя Набокова почти что в момент казни - для него тоже открываются "новые горизонты", и становится понятно, что примирение между героем и остальными персонажами, которого не было при жизни, в принципе и не нужно.
Чем-то привлекают такие книги, в которых описывается изменение сознания человека с приближением поставленного ему часа смерти.

Достойное произведение и не даром оно отмечено миром. Единственное - это сожаление, сожаление того, что ранее я не читала и не интересовалась им. Слышать-то слышала и автора и произведение, но...Как всегда, то одно, то другое и руки не доходили. Самое важное - прочитать книги, без которых невозможно существование физическое, умственное и моральное. Это не те сенсационные горячие пирожки, к которым тянется народ, распихивая друг дружку, чтобы успеть купить. Такое- будет всегда и подобное- написано на века.

Даже и без критиков становится ясно, что автор не просто имеет в виду обычных крыс и чуму. Символ другой чумы, которая прошлась по многим народам, подкосила, принесла много боли. И даже сейчас - осколки прошлого тревожат, будоражат умы, зомбируют на недостойные "подвиги".
Методы по ликвидации чумы, изоляция подозреваемых в заражении - как нельзя лучше напоминают нам ту самую историю, которую ни раз слышали, читали...
Более всего поражает то, как долго, тщательно и со знанием, со старанием описывал автор все чувства, переполняемые людьми в преддверии беды (неверие, пренебрежение фактам), во время борьбы (осознание, страх за близких и за себя, депрессия) и финал (встреча разлученных близких и любимых, яркие эмоции всеобщего облегчения и счастья).

То, как люди восприняли появление крыс, их массовый мор - с каким пренебрежением, желанием не замечать - это все объясняется конечно страхом перед фактами, перед смертью, перед переменами в своей жизни. И так будет всегда, человеческая натура не сразу принимает беды и болезни. Может быть, глубоко в себе и понимает, что так есть и деваться некуда, но...В глубине души все верят не только в светлое будущее, в настоящее.

Врач Риэ - главный герой и ярый гуманист, без высоких идеалов, а "просто потому, что так надо". Он- врачеватель тел и, может , даже душ. Помогает людям, борется со страшной болезнью, не заботясь о своей безопасности.
Почему я сказала душ? Мне показалось, что доктор Риэ -это тот самый краеугольный камень, скрытый лидер, благодаря которому и может все свершиться к лучшему. Этот человек , словно Данко Горького - ведет людей сквозь тьму, дает веру в будущее. Но конечно, он не бог, делает все, что может, что в его силах. Потери неизбежны. Вспомним маленького мальчика, это одна из самых страшных сцен. Ведь даже просто читать о смерти ребенка, его муках тяжело.

Интересный персонаж - Тарру. Спасение людей во имя своего спасения. Против смертельных казней, но одновременно понимает, что сами жертвы могут стать палачами. Ставит чуму рядом с людьми, чума - в головах. Чума - зло, причиненное самими людьми, во все века.
А самая главная мысль Тарру - спасение в сочувствии.
Трагическим моментом для меня была картина закрытия города. Когда, словно стеной город отгородили от внешнего мира. И те близкие и родные, что оказались за стенами, были разлучены на неопределенный срок и кто знает, увидятся ли вновь? А безумные порывы увидеть любимого человека, мысли призвать его обратно в город, где бушует смерть?

Гуманизм. Но образ человека не обелен, не превознесен. Человек показан и с пороками и с достоинствами. И "каждый сам за себя" - разрушит мир. Поднимет его любовь к ближнему, сопереживание.

Как кажется логичным и привычным, если справедливость приводит к счастью и процветанию. И как это мелко и наивно по сути. Что бы с нами происходило, получай мы от жизни всё по справедливости? Если бы мы получали именно то, чего заслуживали?
Никто бы не стерпел бы тех ударов судьбы, которые ему бы причитались по справедливости. Каждый, будучи доволен собой и отказываясь меняться, уверен, что он вправе требовать всего лучшего, особенно, того, что лучше чем у других.
Главный герой на первый взгляд крайне неприятный тип, эгоистичный, равнодушный, невозможно ленивый на любое душевное движение. От осознания его личности, его мотивов и поступков нападает ужасная тоска и копится раздражение внутри. Но если всмотреться в окружающий его мир, у его нет возможности быть другим. Настолько всё вокруг ничтожно и никчёмно. Постепенно в нём исчезла возможность что-либо чувствовать, ему всё стало неважно и неинтересно. И поэтому вокруг него покой. Нет ни страха, ни желаний.
В его мир ворвалась Мари, и он был почти счастлив. Но слишком поздно он понял. что она ему дорога, понял тогда, когда её уже не было рядом и нельзя было вернуть. Это понимание даже нельзя назвать любовью. Возможно любовь для него так и осталась недоступной. Единственное, что в нём изменилось, это понимание ценности надежды. И то, это не была его надежда на лучшее разрешение событий, а было исключительно отвечённое наблюдение. Это единственное в чём поколебалась его представление о мире, единственное, что казалось ему существенным на пороге смерти. Что будь у приговорённого надежда, это уладило бы очень многое. ему так казалось.

Это ужасно неприлично и опасно – не хвалить тех, кто признан классиками. Даже те читатели, что ничего не поняли, все равно хвалят признанные произведения классиков и дружно кричат "Вау! Супер! Замечательно!" Дань уважения автору, ну и опять же страшно быть не как все. Скажут еще: «Дурак ты, да и все». Обыдно.

Но… Несмотря на это - не похвалю. Как в одной рецензии хорошо написала девочка: «нудно, многословно, хаотично». Как же я устала от этой книги. Но не от того душного мира болезни и борьбы, который пытался создать автор, а от тягучести, монотонности, менторского тона. Автор желал нас эпатировать и глубочайшей философией удивлять... Как-то не удалось.

И персонажи его не имеют характерных черт, мимики, движений, словечек – все, кроме ГГ, стали для меня безликими масками. У них разные судьбы и стремления – и только в этом их различие. Они говорят, думают, действуют с нулевыми индивидуальными характеристиками. Я, конечно, дочитала. Философия, которую так восхваляют в рецензиях, вся на поверхности, вся прозрачная и понятная. Может, я «балована слишком»? Или поздновато прочитала? В общем, лет в 17, даже может еще в 19 я бы прониклась. Ныне же я откровенно скучала, разглядывая как автор пытается обжечь, взволновать мою душу и приклеить пластырь из наставлений.

Впервые за много книг поглядывала на кол-во оставшихся до конца страниц. Плохой знак. Но может это просто "не мое", как частенько говорят старые грелочники)

С радостью залила мигрень от Чумы восхитительным рассказиком Андреева «Ангелочек». Вот ему не нужно триста страниц, чтобы сказать просто о сложном, тронуть сердце и залить душу коктейлем из боли, отчаяния, нежности, печали и веры. Ну вот как-то так. Попробую подойти к г-ну Камю с другой стороны. Но не сейчас.

Если бы я снимала фильм по книге, то Чума у меня была бы реальным персонажем. Она ходила бы по улицам, сидела за столом, думала, решала, действовала... Именно так она мне рисовалась от прочтения, хотя автор писал подчёркнуто логическим языком, старался передать события максимально объективно...
Это был ужас! Мне начало книги напомнило Цветаевского "Крысолова": тихий мирный город, и вдруг нашествие крыс! Вы себе можете представить, что на ваших глазах начинают мучительно умирать десятки крыс?? Вы можете ненавидеть крыс, но невозможно не пожалеть их, когда они страдают и в агонии бегут к врагу, надеясь на спасение.
Но крысы были лишь началом, о чём нетрудно догадаться.
А далее долгие месяцы бед, потерь и заточения.

Представьте, что вас заперли в вашем городе. Возможно, вы и не собирались никуда уезжать. Но сам факт, что вас заперли, толкает на сопротивление!
А что, если вы заперты чумой???
Во всём городе Чума. Ты не можешь видеть её, ты не можешь знать, где она, но знаешь, что она есть.
Столько утрат, столько боли от расставаний. Одни просто скучали по любимым, которых не могли обнять из-за закрытых ворот... А другие теряли навсегда, без надежды снова увидеться.
Как больно видеть страдания ребёнка! И священники могут называть Чуму "Бичом Божьим, посланным за грехи", но как теперь потом ВЕРИТЬ, если не можешь понять, какие же грехи должны быть у младенца, которому приходится терпеть такие муки????
Доктор Риэ просто лечил. Он первым поднял тревогу, он до последнего сражался с Чумой, теряя друзей.

Эта история про обыкновенный город Оран. И про напасть, которая с этим городом случилась.

По словам автора, борьба с Чумой символизирует борьбу с фашизмом (его и называли "коричневой чумой"). Камю сквозь строки проводит мысль, что чума, она может сидеть в голове у кого угодно, даже если внешне он не болен. И неизвестно, когда этот микроб проснётся. Так что остаётся лишь принимать меры и бороться с заразой.

О чем
О другом образе мысли, о пути к примирению с самим собой и миром, о шаблонности человеческого мышления и его последствиях.
Книга об одном убийстве.

Как читается
Очень легко. Стиль письма одновременно и сух и поэтичен. Странное сочетание манеры перечислять голые факты, перемежевывая их нежными и емкими описаниями природы. Именно оно формирует впечатление о характере главного героя и о его весьма специфичном восприятии мира. Да и в целом о Мерсо узнаешь только по отзывам других персонажей. Он одновременно и центр книги и будто небрежно забытый автором проходящий герой.
А в общем манера приятная и хорошо воспринимаемая, не лишенная зрелой литературной изысканности.

Картинка
Очень живая и насыщенная, что очень странно было бы ожидать от такой описательной манеры. Персонажи очень реалистичные, запоминающиеся, хоть и не всегда прияные. В целом, образность книги настолько сильная, что иногда кажется будто затрагивает и обоняние. Это же касается и передачи чувств, кои весьма специфично, хоть и немного вяло выражены у главного героя.
Короче, я в восторге.

Послевкусие
Как и после любой очень и очень хорошей книги - сожаление о том, что она так быстро закончилась. Знала бы раньше - смаковала бы дольше.
А еще легкий романтический флер и немного опустошенности. Но не в тягость, а как облегчение.

Кому советовать
Всем чуствительным и добрым людям. Злые пусть Донцову читают.

Падение - крушение жизни человека, который сумел заглянуть в глубь своей души. Этот человек спал в комфортном коконе комфортного существования, придуманного им самим и поддерживаемого всеми вокруг. Человек был правильным, красивым - таким, каким нужно быть, чтобы тебя любили, почитали, восхищались и даже воздвигали на пьедестал.
Падение произошло на мосту, где в пограничной ситуации жизни/смерти суть нашего героя проявила себя из глубин его души. И ему хватило смелости суть эту увидеть, услышать, познакомиться с ней.
Мотивы всех поступков прежней жизни были вскрыты: не "я хороший", а "я хочу казаться хорошим"; не "я делаю это для тебя", а "я делаю это для себя", "я возвышаюсь в тот момент, когда делаю тебе добро", "я презираю тебя, потому что помогаю тебе", "я - фальшивый", "я - лицемерный".
И земля ушла из-под ног, и сознание судорожно начало искать лекарство от болезни "совесть". Легче всего после собственного падения вновь возвыситься над другими, опустив их еще ниже себя. И лекарство было найдено: вывороченная наружу грязь своей жизни, поток сознания, обрушенный на случайного собеседника, как провокация на ответное признание. И если в ответ собеседник вытаскивал свои скелеты из шкафов, наш герой мог судить, порицать, вновь обретая утраченную высоту.

"С тех пор, как я нашел для себя выход, я пустился во все тяжкие, тут все: и женщины, и гордыня, и тоска, и злопамятство <...> Наконец-то пришло мое царство - и теперь уже навсегда. Я опять нашел вершину, на которую мне можно взобраться одному и с нее судить всех и вся".

Моральное падение как поиск собственного формата существования. Осознание своей сути, своей слабости, при этом признание себя и своей жизни.