Избранные сочинения в 3 томах. Том 2. Дар. Весна в Фиальте. Пушкин, или Правда и правдоподобие

Небольшой рассказ, написанный автором в 1938 году в Париже. Действие рассказа происходит в вымышленном курортном городе Фиальта, название которого — гибрид названий Фиуме и Ялта (это я позднее узнала, сама бы ни за что не догадалась). И в этом курортном городе весной происходит все событие в рассказе. Грустный рассказ о поздней любви. Если кратко: встретились, он признался что любит , она умерла. Это рассказ об ускользающей возможности. Рассказ о том, что внезапная встреча оказывается особенной, последней. Очень сильная психологичность рассказа, несмотря на его маленький размер. Хотя рассказ не произвел на меня сильного эмоционального впечатления. Не хватило мне души. Видимо, когда продираешлся сквозь витиеватый и вычурный слог, в какой то момент оказывается, не до души и не до героев и приходится перечитывать. Хотя, не спорю, описания героев потрясающие, описания природв великолепные. Я не Набоков, у меня столько слов в запасе нет.
Но, не зря я не люблю Набокова- беспросветный унылый мрак и грусть во всех рассказах. Хотя в вычурностью слов и литературных оборотов он прямо мастер. Ну кто еще может написать на страницу одно предложение так, чтобы в середине страницы уже забыли, что было в начале? Читать рассказ невероятно сложно. И смысл этого рассказа от меня ускользнул. Зачем и почему он был написан? Что хотел сказать автор? Так много вопросов и так мало ответов.
Может в рассказе есть какой то подтекст, но я его не увидела, скорее всего потому, что плохо знакома с биографией автора. Подозреваю, что любители Набокова, меня раскритикуют в пух и прах.

Мимолетные встречи, ласковые взгляды, нежные воспоминания... Герой встречет весну в Фиальте, пасторальном (и выдуманном) итальянском городишке. И тут же он встречает Нину, девушку из прошлого.

Только это какое-то странное совместное прошлое - его и много, и мало одновременно. Много с точки зрения эмоций и мало с точки зрения времени. Герои параллельно друг другу женятся, эммигрируют, устраивают свою жизнь, но периодически сталкиваются друг с другом вопреки всем поворотам судьбы. И увлажняются глаза, и умиляется душа...

Трогательный рассказ Набокова можно понять и впрямую - вот перед нами текст про любовь. Красивый язык, неповторимые метафоры, любование филологией. А можно прочесть критику и увидеть второй слой, про Пушкина, войну, Анну Каренину, разбросанные тут и там намеки. И удивиться, и броситься перечитывать.

Критика говорит, что Набоков ставил перед собой цель воспитать идеального читателя. Что ж, похоже, мой путь будет долгим. Но отнюдь не лишенным удовольствия.

Я люблю Набокова, но читала далеко не все. Этот сборник рассказов для меня нов. Я не слишком люблю рассказы в принципе, но ради текстов этого писателя готова была и к ним. Разумеется, не прогадала, особенно после чтения нескольких современных книг, которые бросила, не дочитав. Имена авторов сообщать не буду.
Изысканная и роскошная неспешная проза Набокова успокаивает и врачует мой нервный организм даже тогда, когда речь идет о людях или событиях, весьма далеких от идеальных. Витиеватые и сгущенные синтаксические конструкции, неожиданные и в то же время точные сравнения, уникальные яркие метафоры и общая красота слога доставляют мне несказанное наслаждение. Последний в книге рассказ под названием «ULTIMA THULE» мне дочитывать не хотелось, поскольку детективная завязка была такого свойства, что я не сомневалась: разгадки дать невозможно, а философические размышления на предложенную тему мне не очень интересны, но бросить читать не могла. Прекрасный русский язык искупал все.
Этот писатель умеет останавливать мгновение, любоваться им и всеми его проявлениями, отмечать самые мелкие и на первый взгляд кажущиеся несущественными детали, которые, соединенные воедино, дают образную и почти живую картину сиюминутного. Миг прошел, растворился в вечности, но вот уже из текста выступает другой, обрисованный не менее виртуозно, тщательно и выпукло.
Намеренно не пишу о сюжетах. Скажу только, что у каждого рассказа концовка если и не совсем неожиданная, то все же довольно оригинальная.
Сам Владимир Набоков очень хорошо сказал о том, как как надо читать хорошую литературу. Его – именно так! Поскольку именно она и есть настоящая!
«Литературу, настоящую литературу, не стоит глотать залпом, как снадобье, полезное для сердца и ума, этого "желудка" души. Литературу надо принимать мелкими дозами, раздробив, раскрошив, размолов, — тогда вы почувствуете её сладостное благоухание в глубине ладоней; её нужно разгрызать, с наслаждением перекатывая языком во рту, — тогда, и только тогда вы оцените по достоинству её редкостный аромат и раздробленные, размельчённые частицы вновь соединятся воедино в вашем сознании и обретут красоту целого, к которому вы подмешали чуточку собственной крови.» В. Набоков
P.S. Найденная здесь обложка оказалась к аудиакниге, но я читала бумажный вариант. Уж переделывать не буду.

Теперь я, прочитав Дар Набокова, чувствую себя как скаут, которому осталось только прилепить значок об этом себе на грудь, чтобы издали улыбаться понимающе тем, кто в теме. Я с благодарностью перебрасывала на пальцах задумчивые кошачьи колыбели с первых страниц, воодушевлялась, представляя образ Зины, в котором хотелось себе польстить, узнавая себя — почему-то не таким распространенным кажется образ девушки, не совсем ботана, которая с такой страстью готова вдумываться в прекрасную науку «многопланового мышления», уж не говоря о том, чтобы прочитать главу про Чернышевского (в чем я, кстати, не преуспела, оценив только одну треть). Но мне показалось, что идея романа в том, что он написан не автором, не об авторе и далек от автобиографии — об этом говорилось в первых страницах, но в только в конце я поняла, что в этом случае тут больше смысла, чем обычно вкладывается в такое вступление. Я все еще верю, что Набоковский язык — его личный — гораздо утонченнее, а здесь же он изобразил образ и язык человека, в чем-то ему близкому, но совершенно противоположному. Федор не умеет шутить совсем, а Набоков — умеет, и весь роман — это очень замысловатая шутка над Федором, как над образом «русского интеллигента в иммиграции», который занудно тоскует, витьевато пишет и мало что из себя представляет, но не лишен Дара. И хотя его самолюбие, начисто лишенное иронии над собой, гораздо масштабное проявляется, чем этот Дар — он проявляется часто совершенно не тогда, когда сам Федор говорит, пишет или даже думает — а тогда, когда вступает голос автора — и Федор становится свидетелем и проявляется как читатель, или как собеседник в вымышленной беседе.
Я могу себе представить Набокова в иммиграции, окруженного такими занимательными людьми, как Федор — вечно молодыми и вечно ищущими, неизбежно находящими его как путеводный маяк — или как бабочка тот же маяк. Обычно и бывает так — те, кто понимает и разделяет набоковский путь по-настоящему, вряд ли когда-то до него самого доберутся — так же, как Федор никогда не поговорит с по-настоящему любимым автором.
Но этих вечно молодых Федоров так много и портрет их жизни так ясен, что вижу эту книгу как детальный фото, книгоснимок на память уходящей эпохе. И отождествлять автора и персонажа я бы не стала — а когда читала витьеватые уже чересчур выражения, наслаждалась, но с ироничной улыбкой.
Мне так кажется еще потому, что я очень помню Другие берега — тоже автобиографичные, но по-другому, в них было все намного искусней и живее, хотя тогда, когда я их читала, концентрация была такова, что я не смогла дочитать до конца, захлебываясь от насыщенности текста таким знакомым и близким кинестетическим ощущением от текста, на кончиках пальцев.
В Даре встречаются еще стихи Набоковские, которые я уже давно люблю, и вообще, противопоставляю для себя Набокова и Пастернака в этом отношении. У Пастернака проза мне нравится еще больше, чем у Набокова — Пастернак в прозе писал Такие смыслы, как бывает только после прозрения от чтения философского трактата — в нем вся вселенная и ее изначальная запутанность и связность, и при этом, волшебным бонусом — иллюстрации к этой философии, яркие, молниеносные, красочные и тоже осязаемые. Но в поэзии все гораздо скучнее — она выверена, как чертеж, и картинки там в четко обусловленной дозе, так, чтобы уместится в линеечки ритмов. Набоков наоборот, насколько запутан в прозе, поставив рекорд, однако, в том, что, как бы он не балансировал на грани, графоманом его назвать нельзя — в стихах афористичен. Его ритмы такие же стройные, но концентрация смыслов и многосмысленностей даже больше! Даром оканчивается одно из самых любимых моих стихотворений, которые я даже не могла поверить, что кто-то понимает так же, как я — столько пространства в них и мудрости одновременно!

«Прощай же, книга! Для видений – отсрочки смертной тоже нет. С колен поднимется Евгений, – но удаляется поэт. И все же слух не может сразу расстаться с музыкой, рассказу дать замереть… судьба сама еще звенит, – и для ума внимательного нет границы – там, где поставил точку я: продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, – и не кончается строка»

Давно мне не читалось так сложно и мучительно. Ожидаемого погружения на глубину не произошло – я просто запуталась в сетях из ажурных слов Набокова. Больших усилий стоило не бросить и дочитать. Многое мною было не понято, не принято, не прочувствовано. Поэтому трудно писать отзыв, но я попробую передать некоторые ощущения.

С самого начала книги мне нелегко давался язык Набокова. Я пробиралась сквозь тернии его изложения и ждала, когда же наступит ожидаемое удовольствие от чтения, когда же проснутся мои эмоции. Но очень длинные предложения с множеством знаков пунктуации и придуманные им новые слова приводили к напряженному чтению, потере мысли и перечитыванию. Складывалось впечатление, что Набоков просто наслаждался своим языком, совсем не заботясь о читателе, это больше походило на самолюбование.
Не понятны были красочно-негативные высказывания автора о писателях, особенно расстарался он на Чернышевском, и прочих людях. При этом чувствовались его надменность и превосходство. Однако местами мое чтение с препятствиями переходило в плавный поток красивых и оживляющих воображение описаний природы, таких теплых детских воспоминаний об отце и семье, такой болезненной и щемящей ностальгии по родине. Ностальгией книга просто пропитана насквозь. Но в итоге и это утомляло, слишком уж этого было много.

А вот что меня действительно взбудоражило – описания творческого процесса писателя. Я даже ощутила ту лихорадку автора, когда творческая мысль просится наружу –

– и вырывается связью между его

и его

Так выливался на бумагу дар Набокова, и мне было позволено почувствовать это.

Так же трудно как язык, мне давался и сюжет набоковского романа, хотя четко выраженного сюжета в романе нет. Автор не описывает грандиозных событий, трагедий или великой любви, он передает размеренное течение жизни героя, что конечно тоже может быть интересным, но здесь этого слишком много. К тому же, сюжет выглядел скачкообразным потоком сознания автора: описания, мысли, видения, действительность, сны. Все резко переходило одно в другое, от первого лица к третьему и наоборот, от реальности к сну, не отделяя границ, все настолько смешивалось, что добавляло спутанности роману и мешало мне попасть в ритм Набокова. У меня сложилось впечатление, что для автора форма романа стала его содержанием, и потому выражалась такими яркими языковыми эффектами, которые так сложно мне давались и мешали проникнуть глубже.

Однако к концу книги я начала понимать, как нужно читать Набокова. Это случилось, когда я взяла книгу на озеро. Только отгородившись от сумасшедшего ритма жизни и слившись с природой, я смогла лучше вслушаться в слова Набокова и уловить ритм его текста. Читалось быстрее, легче, вдумчивее, ведь там на это было время.

Несмотря на то, что мой первый опыт чтения Набокова не удался, и я не скоро возьмусь за его произведения, я не пожалела, что решилась прочитать «Дар». А может решусь и перечитать. К тому же, наполненная аллюзиями, загадками и шарадами, книга так и осталась для меня ребусом, который я надеюсь когда-нибудь разгадать. Так что, мы еще встретимся, господин Набоков!

На втором курсе один лектор сказал нам "Если вы не можете прочесть книгу, это не причина расстраиваться. Просто вы ещё не готовы. Прочтите сотню других и вернитесь к этой". Я вспомнила об этом, когда начала читать "Дар". Отступать было некуда, поскольку читала её в рамках игры "Долгая прогулка", и я не пожалела об этом, но опыт был удивительный.

Я люблю Набокова. Головокружительно - как писателя и немножко - как мужчину. Он всегда пишет то, что я хочу прочесть. И обычно я могу охарактеризовать это как "Удовольствие". А "Дар" - нет. "Дар" - это "Труд".

Трудно было всё время. Сначала - читать. Такое впечатление, что я сижу в маленькой лодке, сюжет - это маяк, а вокруг - море слов. И не просто слов, а эпитетов, метафор, сравнений, ироний, сатир, аллегорий. И я стараюсь плыть, но волны слов откидывают меня всё дальше от берега. Анализ небольшого отрывка показал, что на 1000 слов приходится 80 тропов, а средняя длина предложения - 34. Это стало моим личным маленьким испытанием. Следующей трудностью стал сюжет. Стараясь угнаться за формой, я всё больше теряла содержание. Вот он на литературном вечере, ага, о, уже история о любовном треугольнике, так, а тут уже про мать, нет - уже про отца! Все эти попутчики захватывали меня и настойчиво уводили от основного сюжета. Кстати, было приятно заметить, как грубоватый, обозлённый Владимир Владимирович с бесконечной нежностью описывает бабочек. Над людьми в романе он насмехается, иронизирует, испытывает жалость к их слабостям и недостаткам. Зато полеты чешуекрылых описывает легко и ярко. Как будто в эти моменты он сам освобождается от груза жизни Фёдора Константиновича, своей собственной жизни в эмиграции, и просто наблюдает полёт бабочек.

Фёдор Константинович - фигура наивная и неудачливая, но увлечённая. Всё это общество русских в Берлине - как плохая декорация его итак нестройного положения. Сначала он вызвал во мне подозрение в фальши, но потом развеял их начисто внутренним диалогом с Кончеевым по дороге домой и пропущенным маскарадом с пером в руке. Не только настоящий Годунов-Чердынцев, но и настоящая любовь. Момент у двери, когда по глазам всё стало ясно, вынужденные рамки, невинные прогулки и приоткрытые души. У Набокова если любовь, то особенная.

Не хочется показаться мелочной или попросту слепой, но то как написан "Дар" меня поразило в большей степени, чем о чём. Насколько же великолепно Владимир Набоков чувствовал русский язык, видел каждое слово, с точностью хирурга выбирал тот или иной вариант. Действительно, дар.