Наш девятнадцатый век. В двух томах. Том 1

Сложный роман, в плане восприятия, большой обьем, многочисленные, детальные описания всего: персонажей, их жизнеустройства, характеров. Очень долго я его и читала, и слушала, очень помогло, что есть аудио формат, с хорошем чтецом; иначе даже не знаю, как долго бы читала. 

Один из Главных персонажей романа - Райский: Переменчивый , злопамятный , любит читать, фантазировать, обладает богатым воображением. С раннего детства полюбил искусство, но не может сконцентрироваться на чем то одном, не может выбрать, в чем именно развивать свой талант. Мечется от одного дела, к другому. В итоге, ни живопись, ни музыка, ни написание романа, не может захватить его с головой, т.к. у него не хватает главного достоинства, нужного для развития таланта и умения - терпения. Он хочет получить все и сразу, не прилагая усилий, не учась.

Зато бабушка, Татьяна Марковна, женщина, достойная уважения. Держит на себе все хозяйство, весь двор, и как может направляет по жизни внучек. Веру и Марфиньку. Во всем романе я симпатизировала только ей, Трушину, обладающему огромным талантом, быть просто Человеком! и Марфиньке, с ее детской непосредственностью, боязнью расстроить любимую бабушку. 

Марк Волохов - отвратительный персонаж, нигилист, его поступки, вызывают недоумение, и отторжение. 

В романе Гончаров поднимает тему конфликта старого и нового уклада жизни народа. К примеру: Бабушка, держит имение, дворовых людей, управляет по старинке, как привыкла и считает, что это правильно, да и люди привыкли так жить, и живется им хорошо. Райский же предлагает, заплатить и отпустить всех на свободу. Не видит себя во главе, не хочет быть ответственным за людей. 

Можно очень долго описывать героев, поступки, тут каждый достоин внимания. В целом, если забыть про обьем, мне понравился роман. Перечитывать его я уже не возьмусь, но рада, что благодаря марафону, все же с ним познакомилась.

«Детские года Багрова внука» является продолжением «Семейной хроники», но написано оно уже не со слов других людей, а из собственных детских воспоминаний и наблюдений. И, должна сказать, эта часть мне понравилась значительно меньше. Она выглядит как-то скучнее на фоне предыдущей. По сути, это очень подробный рассказ о ежедневной рутине. Жили в Уфе, потом съездили в одну деревню, потом в другую, пожили в Багрово, вернулись в Уфу, прочитал такую книжку, подружился с чьими-то там детьми. Понятно, что все события, описанные в книге, были важны и оставили глубокое впечатление на ребёнка. И, вполне возможно, читай я эту книгу в детстве, она бы понравилась мне значительно больше. Но я читала её не в детстве и моментами ловила себя на том, что пока глаза бегают по строчкам, а мысли унеслись куда-то далеко и приходилось возвращаться назад чтобы перечитать текст. Единственное, что оживляет это довольно монотонное повествование так это чудесные описания природы, которую Аксаков и знает, и любит, да ещё очень приятный язык изложения.
В общем и целом, я бы отнесла «Детские годы Багрова внука» к книгам, которые надо читать для общего развития, но никак не для удовольствия.

Всё, я зарекаюсь сравнивать гениальные русские романы друг с другом. Каждый из них бесконечен. «Обрыв» - первый, мной прочитанный, антинигилистический роман без трупов, снимаю шляпу перед автором. Это высший пилотаж.

«Обрыв» - роман характеров и мировоззрений. Есть два мира – мир Татьяны Марковны и Марка Волохова. Тихую старушку Бережкову защита своего мира превращает в львицу, которая порвёт всех, но львёнка защитит. Очень впечатляют рассуждения автора: философские, психологические, лирические, нравственные – многие страницы романа посвящены им и не утомляют нисколько. Меня поразило то, что читая общие рассуждения автора о даре «быть человеком», листов эдак на 7, мне даже в голову не пришло: «аффтар, меньше букаф – абзац и баста» - настолько гармонично это вписано в текст романа, вживлено искусно.

Бабушка и Вера. Жизненный опыт, дело, традиция, мудрость, острый ум, трагедия. Читая пятую часть романа, рыдал. Трагедия Веры и трагедия бабушки и трагедия в трагедии. Гончаров очень современно и психологично изображает разрушение внутреннего мира двух женских персонажей, тонким стеком вырезывает скульптуру русской женщины, о, это последнее увлечение Райского…

Райский, Тушин, Волохов. Ну, Волохов – типичный нигилист, его страдания и трагедия Веры и Татьяны Марковны естественным образом из этого нигилизма вытекающие. Впечатлило как зримо Иван Александрович изобразил как душа Веры изблёвывает нигилизм из себя, как он ей инороден. Волохов – типичный для антинигилистической прозы нигилист, за исключением любви-страсти к Вере и потому отношение к нему было однородным от начала и до конца романа. А вот отношение к Райскому и Тушину менялось от эпизода к эпизоду и преобразилось абсолютно в развязке романа. Эдакий «артист», как Райский называл себя, обратился человеком чутким, жертвенным, заботливым, благородным, нравственным именно в силу артистичности натуры. «Медведь» Тушин – безупречный положительный герой в своей простоте и ненарочитости раскрывается как-то уж совсем непредсказуемо – ещё более положительно…

Поразил юмор Гончарова и утроения. Книга о Кунигунде выстрелила в романе три раза, это потрясает – первое появление книги о Кунигунде вызвало улыбку, второе – смех, третье – гомерический хохот. Вообще в романе поражают всякие тонкости. Например, бабушка говорит Вере:

И буквально выполняет своё обещание – сносит беседку. Я пищал от восторга: это же формальная логика, Шопенгауэр и Льюис Кэрролл, как же это круто! Или эпизод, когда уставшие и раздражённые персонажи рассказывают свои поразительные сны – страшные, трагичные, тревожные, нелепые. А потом бабушка рассказывает.

• А дальше?
• На снегу – щепка…
• И всё?
• И всё».

  У меня свело мышцы живота от смеха.

«Антинигилистическая проза» №6

Пушкин Александр Сергеевич был в детстве моим любимым писателем. Я обожала его сказки. Читала, перечитывала, а до этого просила маму на ночь "любимые сказки"... Меня ещё впечатлил "Евгений Онегин", и были отдельные стихи, которые что-то задевали внутри. Но особо сильно я его поэзией не зачитывалась, прозу тоже довольно прохладно воспринимала. Поэтому, сейчас решила вернуться к нашему всему, и заполнить пробелы.
Точно помню, что "Пиковую даму" мы читали в школе, но этот момент стёрся из памяти напрочь. Так что начинала я повесть, будто впервые. Оставила она меня абсолютно равнодушной. Конечно же я наслаждалась прекрасным стилем Пушкина, а кроме него ничего и нет. Задумка, вроде, интересная, и минусов не нашла, история не скучная, не пресная. Как-то беспречинно никакая. Загадка. А ведь в момент выхода, повесть была очень популярна! Может потому что у людей прообраз графини *** был перед глазами, или тема была близкая аристократии - карточные игры, карточные долги, карточные смерти. Как бы то ни было и по сей день жажда лёгких денег толкает людей на отвратительные поступки. Вот и Германн, герой "Пиковой дамы", узнав от внука графини о неком карточном секрете, переданном ей самим графом Сен-Жермен, мучается и не находит себе места - так ему хочется узнать комбинацию карт, так ему хочется приумножить свой капитал. Он даже готов стать её любовником, но на такие жертвы идти не приходится, ведь у графини есть молодая воспитанница... Соблазнить наивную девушку оказывается легче лёгкого, достаточно умения красиво писать. Всё довольно репалистично и прозаично. И тут в сюжет вплетается мистика. Не нужно спорить от чего кукушкой поехал, казавшийся здравомыслящим, Германн: свела с ума его чертовщина или собственная алчность (уж явно не вина за старушку и обман). Гораздо интереснее, что наши пороки, наши низменные желания способны приобретать формы иррациональные и пугающие.
Думаю, надо почитать труды пушкиноведов. Меня зацепил момент, когда образы карт начали видеться Германну в людях и предметах; интересно, как интерпретируется это.

Совсем не “обыкновенную историю» рассказал нам Иван Александрович Гончаров.
В этом романе - море юмора , как и в «Обломове».Эпизоды, связанные с Аграфеной Ивановной и Евсеем – это и смех, и грех. Эпизодические персонажи получились у автора не менее колоритными, чем главные герои. Так мило мстила барыне Аграфена за отъезд милого ее сердцу Евсея : первый чай вылила ( не доставайся ж ты никому!), шкафчик не закрывала, а «громыхала» его дверцами. « Он обнял бы ее за талию, если бы нашел ее».
Досталось от автора и одному из главных героев. «Саша понял , что сегодня ему не удастся обнять любимого дядюшку и поцеловать его хоть куда-нибудь ». А когда читали Сашины стихи или повесть, я улыбалась от уха до уха : «Порыв души, излияния сердца, розы, грезы, мимозы…». Короче - апогей розового сопливого счастья.
На страницах мастера оживают две разные России : деревня, глубинка, однообразие жизни, патриархальный быт и город, с его убыстряющимся ритмом жизни, эгоизмом, блеском и мишурой.
За кого я? За восторженного милого дурочка Сашеньку или за умудренного жизнью , холодного Петра Александровича? За мечты или за реализм? Хотя молодости и влюбленности созвучна сама природа, а не суета городских улиц, а природа никогда не ошибается. Я скорее за последнего из двух. Я люблю работающих людей, приносящих пользу, которые живут и учатся хоть чему-нибудь.
Мне немного жаль младшего Адуева, когда один за другим рушатся его идеалы - любовь, дружба, вера в свои творческие силы…
.
Конечно, нам показаны две крайности :дядя Петр Иванович Адуев - холодность, бесчувственность, власть разума над чувствами, эгоизм и цинизм. И племянник Саша – бездумная чувствительность, экзальтированная восторженность, пылкая мечтательность.
Идет негласный спор двух главных персонажей. Как же правильно жить? Разумом или чувствами? У обоих героев итог - духовная скудность, нищета, отсутствие любого, даже легкого движения души, а не только тела. Но в итоге жизненный итог и того , и другого неутешителен – бездушная жизнь, карьерный рост и … боли в спине. Дослужились! Оба!!
То, какой увидели мы тётю Елизавету в конце этого романа, не может не вызвать острой жалости к ней, но именно она объединяет этих героев. В споре дяди и племянника Адуевых – точку поставила именно тетушка Елизавета Александровна.
Очень хороший язык романа, льётся , как речка, очень легко читается. Сочные персонажи. Обязательно прочитаю два других его романа.

Из всего читанного мною незаконченного это - было лучшее. Очень жаль, что нет окончания. Мог вы выйти отличный роман. Написано в лучших традициях классики. Неспешная деревенская жизнь, нравы и обычаи помещиков, незатейливое сватовство, прекрасная завязка сюжета, отлично раскрытые характеры героев: на свой манер железная леди - тетушка Василиса Кашпоровна, робкий и невнятный Иван Федорович, хитрый и предприимчивый Григорий Григорьевич. Гоголь своеобразно пишет, его тонкая ирония хорошо известна читающим и вызывает приятную улыбку. И только я вошла во вкус... Жаль, очень жаль, что нет продолжения. Буду ходить додумывать теперь, что бы там могло быть дальше по сюжету. Можно даже конкурс было бы организовать на самое интересное продолжение.

казалось бы – все хорошо известно, вплоть до концепции почему всадник – медный (ведь памятник-то изготовлен из бронзы)? но что такое «прочитать книгу»?

Дальше...

это надо понять, это надо почувствовать, это особо-вдохновенное состояние так сложно передать словами. зачастую, много зависит и от самой книги, точнее – от того, как она издана, есть ли сопроводительный аппарат (предисловие, комментарии), иллюстрации – в общем, насколько интеллектуальная и эстетическая составляющая, дополняют текст произведения:)

рассмотрим на примере нашего «медного всадника». книга предназначена для иностранцев, изучающих русский язык, так что текст поэмы сопровождается маргиналиями* и дополнительно – пространным комментарием. правда комментарий на немецком языке (сама поэма на русском), так что мимо меня, я жаль. но….

больше всего меня привлекло в этой книге именно обилие иллюстраций – и рукопись поэмы (см. первую картинку), и оригинальный цикл работ александра бенуа, и исторический экскурс в эпоху постройки памятника, и многочисленные ракурсы, показывающие сам монумент:

дополнительно к основному блоку – стихи русских и советских поэтов на тему памятника и творчества пушкина (блок, ахматова, цветаева, светлов, брюсов и многие другие), тоже привносят свой «градус вдохновения» и заинтересованностью общей темой. вот, например, борис пастернак:

прочитав эту книгу (пусть и не полностью, из-за незнания немецкого языка, но и русскоязычной части там достаточно, а иллюстрации суть интернациональны:), смотришь на «медного всадника» совершенно иначе – не просто как на поэму пушкина, а как на целый пласт в истории и культуре россии, и вдохновения и одухотворения – куда больше:)

конечно, набраться этого «вдохновения и одухотворения» вполне можно было по разным другим источникам – но вот в том-то и дело, что по разным. отдельно картины бенуа, отдельно – история создания памятника, отдельно – еще что-то. мотивация для поиска должна быть куда выше, чем для того, чтобы открыть и прочитать книгу, где все это уже готово:))

ps. «из искры возгориться пламя», - сказал поэт. поэтому ничего удивительного, что себе на будущее знакомство я наметил несколько книг:

• аналогичное издание на английском языке (узнаю, наконец, что там пишут в комментариях:),
• репринтное издание с картинами бенуа,
• «медного всадника» из серии «литературные памятники» – подозреваю, что там должно быть много дополнителього материала:))
  

=====
аллюзии и примечания:

«почему всадник – медный (ведь памятник-то изготовлен из бронзы)» – по версии натана эйдельмана, таким образом поэт противопоставлял благородную бронзу памятника и куда менее благородную медь самого всадника, таким изысканным поэтическим способом показывая свое отношение к личности петра первого. «кумир на бронзовом коне», - называет его поэт, и в его время слово «кумир» куда более явственнее, чем сегодня означало «языческий идол». ну и завершая металлургическую тему добавлю, что метафора пушкина, если она имела место быть, начисто стирается в английском переводе, где поэма названа «the bronze cavalier / rider / horseman» :))))

«кто куда пошел, кого убил, с кем шуры-муры крутил» – цитата из романа «кысь» татьяны толстой:

часто вспоминаю этот пассаж, когда кто-то говорит, что «все понял» в очень сложном произведении. ну так и хочется сказать: дак расскажи сужет, кто куда пошел, да кого увидел....

«…сопровождались маргиналиям» – примечаниями на полях. учитывая то, что такие заметки написаны прямо возле комментируемого текста, то пользы и удовольствия от них – очччень много:))

Только совместное изучение радиоактивности
говорит об общности жизненных интересов (с)

Ужаснее книги в жизни не читала! Нет, конечно, приходилось мне и детективный ширпотреб в поездах мусолить, но это же мы не будем считать книгами, правда? Гончаров писал всё-таки литературу, а не чтиво, слова в предложения связывать умел, не буду отнимать у него несомненный писательский, стилистический талант. Но, тем не менее, из всех встреченных мною на жизненном пути книг в полном смысле этого слова «Обрыв» - самая гадкая, поскольку представляет собой непревзойдённый образчик мракобесия.
Не понравилось практически всё. Во вторую очередь обычная для Гончарова утрированность образов, которая от «Обыкновенной истории» до «Обрыва» только прогрессировала. Он берёт какую-то одну черту характера и доводит её до маразма, в результате получается не художественный образ, а функция. На мой взгляд, в романе реалистическом, несатирическом, описывающем объективную реальность, а не конструирующем идеальный вариант этой реальности, подобное недопустимо. Герои Гончарова водевильны. Марфенька и Викентьев получились не наивными детьми, а просто идиотами, Марина и Ульяна вышли не страстно-легкомысленными кокетками, а, простите, кошками в течке, Крицкая полностью потеряла связь с реальностью на почве кокетства, в умственной полноценности Леонтия, проносящего ложку мимо рта, тоже как-то сомневаешься, Беловодовой можно вешать на шею табличку «родовая и светская спесь 80 уровня». Да, я понимаю, Гончаров устами Райского сам говорит, что живые люди под пером писателя превращаются в типы. Всё верно, но сравните глубину и многогранность типов Толстого, Достоевского или Тургенева с одномерными абстракциями из «Обрыва». Это уже не типы, это маски комедии дель арте.
Можно возразить, что Вера-то хороша и многогранна, но именно Вера из героев лично для меня наиболее отвратительна. Во-первых, это типичный пример общей болезни всех писателей 19 века выводить в качестве главной героини свой идеал женщины, притом абсолютно фантастический идеал. Ну а как иначе? Мужчины – вот они, простые и понятные, друзья или враги, соседи, коллеги, существа, живущие активной полноценной и разнообразной жизнью. А женщины – непонятные зверушки, сидящие под строгим присмотром маменек и нянюшек по гостиным и девичьим, втиснутые в роль жён и матерей, живущие в искусственном, неполноценном мире, с которыми писатели встречались только в любви или в семье. Странно было бы ожидать в массе своей правдоподобных женских образов. Вот и получались одни одухотворённые красавицы. Но у Гончарова и идеал вышел какой-то малоприятный. Никаких нормальных милых живых человеческих слабостей в Вере нет: она не смеётся, а только дрожит подбородком, питается святым духом. Воплощённая страсть, и больше ничего. Да и в страсти своей Вера вызывает только антипатию. Она просто бесящаяся с жиру и от безделья эгоистичная истеричка: сначала посылает Райского открытым текстом, а при малейшей неудаче устраивает припадки и клянчит помощи. Куда девались сила и гордость, или то был только гонор? Как сказал учитель Райского по поводу портрета Беловодовой: «Ваша красавица в сущности урод». А читатели добры, они соболезнуют Вере: «ах, она ослабела в борьбе со страстью!», забывая при этом, что сами тоже переживали личные драмы, только им в это же самое время приходилось сдавать годовые отчёты на работе, делать ремонт в квартире или ухаживать за престарелыми родственниками. А когда только страсть, без бытовых примесей, можно и пострадать с удовольствием. В общем, это именно у Веры ненатуральная, вертеровская страсть, хотя она и обвиняет в этом Райского. Страдания бабушки и Веры в пятой части тоже слишком патетичны. Переборщил Гончаров в своём стремлении создать чистые и сильные образы.
Напрягает непоследовательность автора, его противоречия самому себе. То он описывает разные виды любви: детское чувство Марфеньки с Викентьевым, голубиную нежность Наташи, угрюмую страсть Савелия, а потом вдруг отказывает им всем в праве на существование. Он властно утверждает, что есть только один достойный, да и чуть ли не единственно возможный вариант: страстная горячка, со временем переходящая в спокойную привязанность, базирующуюся на долге и памяти о прошедшем чувстве – идеал Веры. А если реальность, которую он сам только что описал, не вписывается в эти рамки – тем хуже для реальности. Поразительное нежелание признать, что люди разные, что они отличаются темпераментом, что любовь занимает разное место в иерархии ценностей у разных людей, и поэтому реальная любовь многогранна, и каждый случай её по-своему уникален.
А ведь Гончаров умён и наблюдателен, он сам замечает многие несообразности современной ему действительности, но, если правда неприятна, если для того, чтобы признать правду, надо выйти из зоны комфорта, он предпочтёт наврать, прежде всего, самому себе. Он идеально адаптирован к своей среде обитания, официальная европейская цивилизация и система ценностей 19 века для него образец для подражания, он даже не делает попыток разобраться с другими системами (как же это напрягало при чтении «Фрегата «Паллада»»: это бремя белого человека, этот неприкрытый расизм, мужской шовинизм и антропоцентризм – с точки зрения сегодняшней этики взгляды Гончарова пещерны до неприличия). Он признаёт предрассудками или единственно верной нормой жизни то, что официально признано за предрассудки или норму интеллигентным большинством, не давая себя труда критически проанализировать общепринятые нормы. А ведь это элементарнейшая экстраполяция: предрассудки 19 века тоже были естественной нормой века 18! Но нет, он наивно полагает, что старый век прошёл «не два века же ему длиться (!!!)», а его век продлится вечно. В качестве ответа на вопрос «как жить?» он выдаёт не способ мыслить и самому находить ответы, а набор готовых рецептов, пригодных и социально одобряемых в его среде обитания. Поэтому в самой сути своей «Обрыв» - лживая книга, и это то, что мне в ней и не нравится в первую очередь.
Так, например, опровергать доводы Гончарова за религию и против атеизма – неинтересно и банально. Это сделано много раз до меня. В самом деле, недорого же стоит ваша порядочность, если она основана только на боязни кнута и ожидании пряника после смерти. Гуманизм атеиста, основанный на признании ценности каждой человеческой жизни здесь и сейчас, поскольку потом ничего не будет, основанный на желании сделать как можно больше людей как можно более счастливыми, вызывает гораздо больше уважения. Но, повторюсь, антиатеистический лепет Гончарова многократно опровергали и до меня.
Точно так же, как и в случае с религией, Гончаров не захотел выйти из зоны комфорта при оценке нигилистов. Тургенев в «Отцах и детях» был честнее. Он не смог обмануть ни себя, ни читателей и изобразить Базарова таким, каким ему хотелось бы видеть своего идейного противника. Гончаров же стремился изобразить чудовище, хотя это ему плохо удалось. В самом деле, чем плох Марк (кроме того, что книги рвёт – в угол на горох за это, и кошек собаками травит – за это расстрелять на месте, но о каких правах животных можно было говорить в те времена?), и в чём он не прав в своих взглядах? В ситуации с Верой его ни в чём нельзя обвинить: не было это изнасилованием, в котором всегда однозначно виноват насильник. Человек искренне решил, что его правда победила (что и случилось в исторической перспективе), точно так же, как и Вера подумала то же самое в свою очередь (а вот она как раз ошиблась). Все страдания Веры по поводу её «падения», переживания Марфеньки из-за «дерзости» Викентьева, споры Райского с бабушкой по поводу свободы любви сегодня просто невозможны. Нерушимые старинные браки закончились, как только официально разрешили разводы, и люди в результате стали счастливее. Да и сам Гончаров приводит несколько примеров «нерушимых» браков… И добро бы он предлагал свои принципы в качестве идеала на будущее, нет же, он устами Веры и её единомышленников говорит, что эта старая, проверенная, осуществлённая правда жизни. Да и идеал-то непривлекательный. Гончаров фетишизирует форму: есть правила, поэтому извольте сочетаться браком официально и хранить верность (притом он сам говорит, что для этого нужно волевое усилие). Содержание отношений (честно-нечестно, счастливо-несчастливо) его не волнует. Перепутаны материальные обязательства, допустим, по содержанию общих детей и эмоциональные привязанности. Гончаров фетишизирует семейный очаг, не учитывая, что «люди могут пить вместе, могут жить под одной крышей, могут заниматься любовью, но только совместные занятия идиотизмом могут указывать на настоящую духовную и душевную близость». А у Гончарова такой идиотизм не предусмотрен: люди под влиянием самого глупого нерва бесятся в горячке, а потом всю жизнь сожительствуют вместе, воркуя друг над другом только потому, что так положено (кем положено?). Нет уж, в том, что касается человеческих отношений как таковых, без денежно-квартирных вопросов, позиция Марка однозначно ближе к жизни, честнее и гуманнее.
Ещё один фетищ, излюбленный автором, – работа ради работы. Только в «Обломове» и «Обыкновенной истории» автор был честнее. Там Лизавета Александровна и Ольга понимают, что чего-то не хватает в их трудолюбивых мужьях, что работа должна быть осмысленной и необходимой, а сама по себе работа ради работы смысла не имеет. Здесь же Гончаров так сильно хотел нарисовать в лице Тушина положительную альтернативу Марку, что решил на такую мелочь глаза закрыть. Что хорошего в Тушине? Что он гребёт бабло с продажи невосполнимого богатства – леса? Воруя его, кстати сказать, у своих потомков, у нас с вами. Увольте от таких положительных героев.
Везде в книге Гончаров начинает за здравие, а заканчивает за упокой. Начинает с требований прав для женщин – заканчивает светлыми бисмарковскими идеалами детей кухни и церкви. Его гимн женщине – иллюстрация принципа «поставить женщину на пьедестал, чтобы не путалась под ногами». Рассказывает Софье про нищих мужиков в её деревне – а потом восхищается идеальным хозяином Тушиным. Воюет с бабушкой, с её отмирающими предрассудками – а в конце прячется снова под её крыло, к родным православию, самодержавию и народности. Он как бабушка, прогнавшая Тычкова и сама испугавшаяся своей радикальности и готовая пойти на попятную, перетрусил, не довёл до логического завершения весь хороший задел первых частей романа, вернулся к старым родным бабушкиным идеалам – и в результате получилось высокохудожественное враньё.

Плюнув на опыты (если не сказать — потуги) современной европейской прозы прельстить меня своим безусловным очарованием, я вернулся к подруге (сестре? матери?), не подводившей меня никогда — к классической, я бы даже сказал — великодержавной отечественной литературе. Конечно, не ошибся с выбором. Тут стоит, наверное, сказать спасибо и Адзопарди и Брюкнеру — не услади они мой взор своими писульками… но не будем о грустном, итак, — Гончаров.
Помнится, где-то я писал о том, что каждая книга должна приходить в своё время. Несомненно, «Обрыв» — тот самый случай. Читал я его в школе, лет этак в четырнадцать, впечатления он на меня не произвёл никакого, был забыт и незаслуженно (как я теперь понимаю) был отодвинут разного рода эльфами, драконами, маханием мечом, булавой и я не побоюсь слова — квотерстаффом на так называемой «Поляне» и хоровым пением на синдарине. О чём, в принципе, Гончаров, если помните, в начале романа и говорит, заменяя эльфийских воителей… да тем же самым, по сути. Что там? — «Освобождённый Иерусалим»? Нет, вот читал, друзья мои, самого себя ведь узнавал, дурака. Потому, не удивляйтесь, на картинку к рецензии прилагаемую глядючи, в том и величие классики нашей, что каждый в ней своё находит. Я нашёл былого себя в том числе. Впрочем, что-то романтическое во мне, смею надеяться, осталось. Стишата там, какие-никакие, впереди маячит роман, вот жаль с малеванием я завязал.

Нет, ведь это просто прекрасно — по прошествии стольких лет взять и открыть книгу фактически о себе! Всплакнуть у меня, наверное, не получится, вовремя не обучился — извините, а вот светлой грусти хоть отбавляй — делюсь. К тому же специфический, интеллигентный и относительно мягкий, я бы даже сказал — (почти) беззлобный юмор, столь характерный для Гончарова (и так понравившийся мне в «Обыкновенной истории» и, конечно же, — совершенно великолепном «Обломове») в пору златую мною был просто не понят, зато теперь, господа и дамы, с каким же наслаждением я упиваюсь этими строками!

Впрочем, не чуждается авторское перо и едкой иронии:

— Да, это mauvais genre! Ведь при вас да же неловко сказать «мужик» или «баба», да еще беременная… Ведь «хороший тон» не велит человеку быть самим собой… Надо стереть с себя все свое и походить на всех!

«Меланхолихой» звали какую-то бабу в городской слободе, которая простыми средствами лечила «людей» и снимала недуги как рукой. Бывало, после ее лечения, иного скоробит на весь век в три погибели, или другой перестанет говорить своим голосом, а только кряхтит потом всю жизнь; кто-нибудь воротится от нее без глаза или без челюсти — а все же боль проходила, и мужик или баба работали опять. Этого было довольно и больным и лекарке, а помещику и подавно. Так как Меланхолиха практиковала только над крепостными людьми и мещанами, то врачебное управление не обращало на нее внимания.

Итак, браво, Иван Александрович! Ваши глубокие размышления о судьбах народа, острейшая полемика о месте интеллигенции в этом мире актуальная даже сейчас, многослойность сюжета, воздушный язык и впечатляющая эрудиция просто заставляют меня поставить вашу книгу на одну полку с бесконечно дорогими моиму сердцу Достоевским и Прустом!