
Ваша оценкаРецензии
Аноним14 февраля 2021 г.Совершенно безумный стиль написания, от которого с самого начала, складывается впечатление, что у автора серьёзные проблемы с головой.
Не смотря на, вроде бы, тяжеловесные характеристики основных персонажей - они кажутся неестественными, чересчур надуманными, порой, смешными до невыносимости.
Со всей книги только две главы из полного содержания достойны внимания, к сожалению, до этих глав приходится прогрызаться через грузный слой пары сотен страниц безумной мозговой игры автора.101,2K
Аноним16 января 2021 г.Читать далееЕщё ранние рецензенты "Петербурга", например Николай Бердяев, сравнивали роман с кубистической живописью: персонажи в нём — стереоскопические фигуры, суммы различных своих состояний.
Сюжет в "Петербурге" нелинеен, он проступает через множество лирических отступлений и незначащих диалогов, в которых Белый работает с ритмикой и звучанием. Персонажи романа представляют самые разные регистры речи, чрезвычайно важна игра слов и звуков, которые в конечном итоге претворяются в действительность. Например, мысль о бомбе выражена повторением звука [п], отсюда же Пепп Пеппович Пепп - персонификация детских страхов облеухова младшего. В целом "Петербург" написан ритмической прозой, которая задействует многие приёмы поэзии и постоянно напоминает о поэтических ритмах, в особенности об анапесте, который лежит в основе большей части первой редакции романа. Во второй редакции анапест сменяется амфибрахием — трёхсложным размером с ударением на втором слоге. Белый связывал перемену ритма "с изменением отношения автора к сюжету романа". Современникам всё это казалось вычурным: Замятин писал, что Белый страдает "хроническим анапеститом".
Что же такое "Петербург"? "Петербург - это сон", а точнее кошмар, кошмар явившийся Андрею Белому. Петербург может быть только столицей империи, если он не столица, то нет ни его самого ни империи. Умозрительный город, "мозговая игра", акт воли Петра Великого. Собственно образ Петра I в романе и есть олицетворение воли, как государственной, так и просто человеческой. Воли проливающейся в кровь Дудкина и побуждающей к действию, пусть страшному и ужасному, но решительному. Памятник Петру работы Фальконе — символ, глубоко волновавший Белого. Петербург по Белому — это умозрительный город, состоящий из прямых линий проспектов, перпендикулярных и параллельных улиц, кубов и параллелепипедов зданий. Он утес Европы в море скифской, азиатской России, которая постепенно его поглощает. Он врезается своими прямыми проспектами в аморфные и туманные острова, а они заполняют его своими мглой и иррациональностью.
Важной чертой романа является его отсылки к множеству произведений русской литературы от "Медного всадника" Пушкина до "Анны Карениной" Толстого.
Другой аспект романа - революционный. У революционеров Белого есть прототипы: например, "в Дудкине комментаторы обнаруживают некоторые черты биографий эсеров-террористов Гершуни и Савинкова, а Липпанченко — портрет известного провокатора Азефа". У Азефа даже был псевдоним Липченко, но Белый утверждал, что не знал об этом: "когда много лет спустя я это узнал, изумлению моему не было пределов; а если принять во внимание, что восприятие Липпанченко, как бреда, построено на звуках л-п-п, то совпадение выглядит поистине поразительным". Азеф любил назначать конспиративные свидания на балах и маскарадах — именно на маскараде Аблеухов-младший получает записку от Липпанченко с приказом убить отца. Кроме того, сцена убийства Липпанченко — отголосок расправы над Георгием Гапоном, которому тоже приписывали провокаторство. Белый вполне достоверно изображает террор как средство революционной борьбы: в последние десятилетия Российской империи громкие покушения совершались едва ли не каждый год, начиная с убийства Александра II и заканчивая убийством Столыпина, случившимся, когда Белый как раз приступал к "Петербургу". Взорван был и Плеве — в романе единственный друг Аблеухова.
Одно из центральных понятий во вселенной "Петербурга" - "мозговая игра". Оно примыкает к целому ряду изменённых состояний сознания в романе: сюда можно отнести сны, галлюцинации, бред, "астральные путешествия". "Мозговой игре" предаются почти все герои, она захватывает их как пассивных участников, которые смутно осознают эту иллюзорную стихию, мозг для них есть невротический образ. Для Белого "мозговая игра" — одновременно стихия и инструмент, например, псевдогаллюцинации (термин психиатра Виктора Кандинского, с работами которого Белый был знаком) и бредовые состояния. Герои могут, например, физически ощущать пребывание сознания в пространстве вне тела. Нарушения пространства — собственного и окружающего, несовпадение с самим собой — лейтмотив этих псевдогаллюцинаций. Стоит также отметить, что хоть Петербург геометричен по своей сути, в романе его топография недостоверна и места действия располагаются так, как угодно "мозговой игре" автора.
Любопытно, что в перспективе Белый не оставляет возможности существования этому умозрительному городу, который поглотят туманы, "острова", скифская суть России; да и после катастрофы в доме Аблеуховых с Николаем Аполлоновичем случается духовное перерождение, он перестает увлекаться Канта и начинает читать Сковороду.
Содержит спойлеры101,2K
Аноним31 мая 2015 г.Читать далееОб авторе романа, Андрее Белом, я много слышала, но читать до сих пор не приходилось. Почему-то в школе знакомство с его творчеством не было предусмотрено программой. Но вот я добралась и до него.
Сразу скажу: его слог меня просто завораживает. Иногда настолько, что перестаешь понимать, о чем, собственно, идет речь, а просто "слушаешь" мелодию, которую пишет Белый. Это как раз один из немногих случаев, когда форма оказывается даже важнее содержания.
Собственно сюжет оставил меня, в общем-то, равнодушной. Но вот тот Петербург, который показан в романе, оказался мне чрезвычайно близок, уж не знаю, почему. Возможно, потому, что за все мои приезды (за исключением одного-единственного раза) Питер показывался мне именно таким - мрачноватым, серым, дождливым и туманным.10476
Аноним11 октября 2022 г.А над городом жёлтый дым, городу две тысячи лет (с)
...вот засяду, знаете, дома, буду пить бром и читать АпокалипсисЧитать далее
...в лакированном доме житейские грозы протекали бесшумно, тем не менее грозы житейские протекали здесь гибельно.
Петербург имеет не три измеренья - четыре; четвёртое - подчинено неизвестности и на картах не отмечено вовсе.И нашла вдруг такое вот у Андрея Белого: "Будь у меня время, деньги, бумага, чернила, перо - я бы создал творение редкое в истории литературы... Я - мастер огромных полотен, огромные плоскости нужны для кисти моей; многоэтажные стены дворцов мне могли бы отдать для моих титанических сюжетов. Не "Петербург" иль "Москва" - не "Россия" - а мир передо мною стоит... Как "Микель Анджель" я стою, говоря вам, читатели: Верьте, огромности тем, над которыми свесился я, превышают все смелости ваших фантазий о них. Дайте мне 5-6 лет только - вы будете мне благодарны впоследствии..."
Были у Вас, Борис Николаевич, и пять и шесть лет после первой публикации романа. Что же Вы сделали с ним через десять лет? Упростили, смягчили, ужали, урезали. То есть, десять лет Вам понадобилось на то, чтобы не меняя фабулы и сюжета, не меняя стилистики и ритмики романа, сократить его на треть? Ну, хозяин - барин, как известно. А по мне так первая версия самодостаточна вполне. Но вообще же я Вам не верю, при всём моём уважении. Мне кажется, что роман этот так и остался для Вас черновиком, из которого Вы так и не успели создать шедевра. Нет, Борис Николаевич, дорогой. Успели. С первого раза всё получилось. Это я Вам не как литературный критик, писатель или филолог говорю. Это я Вам говорю как читатель, а читатель никогда не ошибается, даже когда меняет мнение на диаметрально противоположное. Вот неправы Вы и неправы. А я права))
Что я нашла в Вашем романе? Помимо фабулы, сюжета и композиции (используем суконный язык ха-ха), всё то, чем приросло моё сердце к русской литературе, всех тек, кто эту литературу создал и прославил в веках, и Ваш стиль, Вашу подачу, Ваш метод, Ваше новаторство, и город, который у лучших писателей всегда - не фон, а персонаж. Знаете, Борис Николаевич, а и после Вас писатели не оставляют Петербург без внимания, и сейчас он живёт и дышит на их страницах, всё также кружит "мозговой игрой" своих обитателей))
Все, все, все озарилось теперь, когда через десять десятилетий Медный Гость пожаловал сам и сказал ему гулко:
– «Здравствуй, сынок!»
Только три шага: три треска рассевшихся бревен под ногами огромного гостя; металлическим задом своим гулко треснул по стулу из меди литой император; зеленеющий локоть его всею тяжестью меди повалился на дешевенький стол из-под складки плаща, колокольными, гудящими звуками; и рассеянно медленно снял с головы император свои медные лавры; и меднолавровый венок, грохоча, оборвался с чела.
И бряцая, и дзанкая, докрасна раскаленную трубочку повынимала из складок камзола многосотпудовая рука, и указывая глазами на трубочку, подмигнула на трубочку:
– «Petro Primo Catharina Secunda...»
Всунула в крепкие губы, и зеленый дымок распаявшейся меди закурился под месяцем.
Александр Иваныч, Евгений, впервые тут понял, что столетие он бежал понапрасну, что за ним громыхали удары без всякого гнева – по деревням, городам, по подъездам, по лестницам; он – прощенный извечно, а все бывшее совокупно с навстречу идущим – только призрачные прохожденья мытарств до архангеловой трубы.
Над Невой бежало огромное и багровое солнце за фабричные трубы: петербургские здания подернулись тончайшею дымкой и будто затаяли, обращаясь в легчайшие, аметистово-дымные кружева; а от стекол оконных прорезался всюду златопламенный отблеск; и от шпицев высоких зарубинился блеск. Все обычные тяжести – и уступы, и выступы – убежали в горящую пламенность: и подъезды с кариатидами, и карнизы кирпичных балконов.
Яростно закровавился рыже-красный Дворец; этот старый Дворец еще строил Растрелли; нежною голубою стеной встал тогда этот старый Дворец в белой стае колонн; бывало, с любованием оттуда открывала окошко на невские дали покойная императрица Елизавета Петровна. При императоре Александре Павловиче этот старый Дворец перекрашен был в бледно-желтую краску; при императоре Александре Николаевиче был Дворец перекрашен вторично: с той поры он стал рыжим, кровянея к закату.
В этот памятный вечер все пламенело, пламенел и Дворец; все же прочее, не вошедшее в пламень, отемнялось медлительно; отемнялась медлительно вереница линий и стен в то время, как там, на сиреневом погасающем небе, в облачках-перламутринках, разгорались томительно все какие-то искрометные светочи; разгорались медлительно какие-то легчайшие пламена.
Ты сказал бы, что зарело там прошлое.
Хмурился Летний сад.
Летние статуи поукрывались под досками; серые доски являли в длину свою поставленный гроб; и обстали гробы дорожки; в этих гробах приютились легкие нимфы и сатиры, чтобы снегом, дождем и морозом не изгрызал их зуб времени, потому что время точит на все железный свой зуб; а железный зуб равномерно изгложет и тело, и душу, даже самые камни.
Со времен стародавних этот сад опустел, посерел, поуменьшился; развалился грот, перестали брызгать фонтаны, летняя галерея рухнула и иссяк водопад; поуменьшился сад и присел за решеткой, за той самой решеткой, любоваться которой сюда собирались заморские гости из аглицких стран, в париках, зеленых кафтанах; и дымили они прокопченными трубками.
Сам Петр насадил этот сад, поливая из собственной лейки редкие древеса, медоносные калуферы, мяты; из Соликамска царь выписал сюда кедры, из Данцига – барбарис, а из Швеции – яблони; понастроил фонтанов, и разбитые брызги зеркал, будто легкая паутина, просквозили надолго здесь красным камзолом высочайших персон, завитыми их буклями, черными арапскими рожами и робронами дам; опираясь на граненую ручку черной с золотом трости, здесь седой кавалер подводил свою даму к бассейну; а в зеленых, кипучих водах от самого дна, фыркая, выставлялась черная морда тюленя; дама ахала, а седой кавалер улыбался шутливо и черному монстру протягивал свою трость.
Летний сад тогда простирался далече, отнимая простор у Марсова Поля для любезных царскому сердцу аллей, обсаженных и зеленицей, и таволгой (и его, видно, грыз беспощадный зуб времени); поднимали свои розоватые трубы огромные раковины индийских морей с ноздреватых камней сурового грота; и персона, сняв плюмажную шапку, любопытно прикладывалась к отверстию розоватой трубы: и оттуда слышался хаотический шум; в это время иные персоны распивали фруктовые воды пред таинственным гротом сим.
И в позднейшие времена, под фигурною позой Иреллевской статуи, простиравшей персты в вечереющий день, раздавались смехи, шёпоты, вздохи и блистали бурмитские зерна государыниных фрейлин. То бывало весной, в Духов день; вечерняя атмосфера густела; вдруг она сотрясалась от мощного, органного гласа, полетевшего из-под купы сладко дремлющих ильм: и оттуда вдруг ширился свет – потешный, зеленый; там, в зеленых огнях, ярко-красные егеря-музыканты, протянувши рога, мелодически оглашали окрестность, сотрясая зефир и жестоко волнуя душу, уязвленную глубоко: томный плач этих вверх воздетых рогов – ты не слышал?
Все то было, и теперь того нет; теперь хмуро так побежали дорожки Летнего сада; черная оголтелая стая кружила над крышею Петровского домика; непереносен был ее гвалт и тяжелое хлопанье растрепавшихся крыльев; черная, оголтелая стая вдруг низверглась на сучья.
Ты, Россия, как конь! В темноту, в пустоту занеслись два передних копыта; и крепко внедрились в гранитную почву – два задних.
Хочешь ли и ты отделиться от тебя держащего камня, как отделились от почвы иные из твоих безумных сынов, – хочешь ли и ты отделиться от тебя держащего камня и повиснуть в воздухе без узды, чтобы низринуться после в водные хаосы? Или, может быть, хочешь ты броситься, разрывая туманы, чрез воздух, чтобы вместе с твоими сынами пропасть в облаках? Или, встав на дыбы, ты на долгие годы, Россия, задумалась перед грозной судьбою, сюда тебя бросившей, – среди этого мрачного севера, где и самый закат многочасен, где самое время попеременно кидается то в морозную ночь, то – в денное сияние? Или ты, испугавшись прыжка, вновь опустишь копыта, чтобы, фыркая, понести великого Всадника в глубину равнинных пространств из обманчивых стран?
...что-то такое неладное завелось у них в душах; тут ни - полиция, ни - произвол, ни - опасность, а какая-то душевная гнилость; можно ли, не очистившись, приступать к великому народному делу? Вспомнилось: "Со страхом Божиим и верою приступите". А они приступали без всякого страха. И - с верой ли? И так приступая, преступали какой-то душевный закон: становились преступниками, не в том смысле конечно... а - иначе. Всё же они преступали.P.S.: Прошу прощения за то, что ничего не сказала ни о романе. Не сочла нужным. Хотелось с автором пообщаться ;) Вообще, что толку, что заинтересую вас сюжетом, а продраться сквозь стиль вы не сможете? А коли будете готовы включиться в мозговые игры, использовать умище, получать удовольствие от сложности (многоречивости, повторов и рондо - ага, и такое есть, не всегда красит роман, но слов-то уже не выкинешь), то советую найти версию без ссылок и комментариев для ещё большего усложнения процесса, а заодно проверить себя на знание истории, литературы и топографии Петербурга.
9725
Аноним1 декабря 2025 г.Читать далееСложный и в то же время простой символистский роман и, пожалуй, лучший русский роман начала XX века. Когда читаешь "Петербург" иногда складывается такое ощущение, что текст намеренно усложняется автором в каких-то ключевых для понимания сюжета местах, в то время как на страницах менее значимых автор как будто намеренно усыпляет внимание читателя более легким, более легко схватываемым текстом. Тем не менее читать этот роман и пытаться постигнуть его многочисленные тайны и загадки – одно сплошное удовольствие.
8106
Аноним28 сентября 2025 г.Живой и поэтичный роман «Петербург» Андрея Белого.
Читать далееРоман Андрея Белого «Петербург» считается венцом Серебряного века русской литературы. Это произведение нового для начала ХХ века типа письма, с чётким потоком сознания и символистским стилем.
Название романа подкупило меня для выбора его в поездку в одноимённый город. Замечу, что если бы начала читать его до отъезда, то не взяла бы. Первые страницы показались тяжёлыми из-за стиля написания. Было ощущение, что читаю стихи в прозе. Красиво, конечно, и поэтично, но вязко для восприятия, тем более в отпускном настроении. Хотелось погрузиться в более понятную историю. Но не вышло. И это к лучшему.
Мало того, что роман поэтичен, но он и закручен не хило. В нём всё переплетается — и явь, и иррациональное: сначала на грани реальности, а потом и вовсе целые абзацы абракадабры. Но текст романа живой и, как склизкая каракатица, не отпускал меня из своих множественных лапок.
Петербург Белого, как и у Достоевского, описан весь в мороке, тумане, вечной серости и сырости. Петербург в романе живой не как самостоятельный архитектурный объект, а как населяющее его обилие людей, живых душ. Именно они, своими взглядами и движениями, оживляют этот мистический город. Люд разный встречается на этих страницах-улицах прямых и бесконечных, погрязших в тумане. В романе даже острова множатся. И становится Петербург не только отдельным городом, но и зеркалом с отражением народного настроения.
Несмотря на сложность стиля, бросить чтение у меня не было желания. Наоборот, я ждала развязки этой истории. Роман мне зашёл. Книгу рекомендую к прочтению тем, кто, как и я, посматривает в сторону «Улисса» Джойса.8287
Аноним28 января 2025 г.Петербургские улицы обладают несомненнейшим свойством: превращают в тени прохожих; тени же петербургские улицы превращают в людей.
Читать далее1905 год. Николай Аполлонович Аблеухов получает от товарищей-революционеров некий предмет, который он должен будет использовать в определённый момент против определённой персоны.
Я была настроена скептически, поскольку много читала о Белом и не думала, что такой «болтун» может мне понравиться. Но уже с первых страниц я поняла, как сильно ошибалась.
В «Петербурге» восхитительный текст: многословный, витиеватый и поэтический. При чтении создаётся впечатление, что перед тобой Гомер, который по какой-то причине решил перенести действие своих произведений в Питер. Это один из самых красивых текстов, что я читала за последнее время.
Белый мастерски нагнетает атмосферу. В течение двух последних частей книги я безумно нервничала. Признаюсь, впервые за долгое время (честно говоря, не помню, когда такое было в последний раз), я заглянула в конец книги, чтобы успокоиться и не кричать в стену.
В книге очень красиво описан Петербург: сам город - зыбкий, почти не существующий, и люди в нём - всего лишь тени. Но любая тень, если о ней долго думать, может стать реальностью. Так появился сам город из мыслей Петра, так в 1905 году дало о себе знать революционное движение.
Тема противостояния Запада и Востока, хотя и была важна для автора, не произвела на меня сильного впечатления. Гораздо интереснее оказалась тема отцов и детей: родители слишком чопорны и не пытаются понять детей, а дети полностью погружены в новое время и не хотят слушать родителей.
Забавной изюминкой для меня, фаната рок-музыки, стал «граммофонный» перевёртыш «Енфраншиш — Шишнарфнэ».
8449
Аноним11 ноября 2022 г.Сумасшедший Петербург
Читать далееЗная, что это модернизм, я ожидала чего-то сложного, тягучего и, признаться, скучного. но это было просто шикарно!
Главная тема - отношения отца с сыном, развертывающиеся на фоне предреволюционной России, октябрь 1905 года, в течение буквально пары дней.
До самого конца Петербург нп отпускал меня и держал в напряжении.
Необычный, прекрасный язык автора: постоянные повторения усиливают впечатление от этого мрачного, ирреального города и персонажей.
Ну и конечно же здесь множество отсылок к Пушкину, Гоголю и пр.
Обязательно буду перечитывать с будущем.8699
Аноним1 февраля 2017 г.Читать далееБез малого месяц (немыслимо долго по моим меркам) ушел у меня на знакомство с романом «Петербург», к которому подбиралась давно. Конечно, что-то прочитывалась (прослушивалась) еще кроме этого, но вот январь у меня был посвящен Андрею Белому. Читала неспешно, возвращалась, перечитывала, параллельно слушала эту же аудиокнигу, читала критику… Считается, что Белый уподоблял свои книги бомбам, которые он мечет в читателей. Бомба в меня попала – роман буквально разорвал мое сознание! Поразила и цветопись, и геометрия, и музыкальность, и ритм… Этот речитатив фраз, лейтмотив «блистательности»…
В лакированном доме житейские грозы протекали бесшумно; тем не менее грозы житейские протекали здесь гибельно: событьями не гремели они; не блистали в сердца очистительно стрелами молний…
Какая музыка слова! Неподражаемо! И тут же восхищаешься импрессионистскими мазками. Как!? Как можно было словами нарисовать эту картину!?
Выше – легчайшие пламена опепелялись на тучах; пепел сеялся щедро: все небесные просветы засыпались пеплом; все коварно потом обернулось одноцветною легкостью; и мгновенье казалось, будто серая вереница из линий, шпицев и стен с чуть слетающей теневой темнотою, упадающей на громады каменных стен, - будто эта серая вереница есть тончайшее кружево.
Недаром этот роман был любимым у моего любимого (простите за тавтологию) Набокова, и набоковский «Дар», написанный под влиянием Андрея Белого становится понятнее.
Пожелаю (порекомендую) чтобы в читательской жизни каждого зрелого читателя был «Петербург»! Мировосприятие изменится, украсится, расширится…81,1K
Аноним15 января 2016 г.В очередной раз убедился, что модернизм - не моё. Нудное повествование, блеклые герои, диалоги в стиле Эллочки Людоедки и эта, задолбавшая уже всех за 100 лет, тема: "Сознание вне меня". Встречаются редкие вкрапления истинно питерского понимания Петербурга, но читать ради этого всю книгу - сомнительное удовольствие. Где-то на сотой странице бросил...
8453