
Ваша оценкаРецензии
Аноним23 июля 2015 г.Читать далееЭта книга в основном состоит из воспоминаний жителей блокадного Ленинграда. Но это очень острая и больная тема для тех, кто был там тогда, и надо было проявить огромную тактичность при сборке и обработке подобных материалов. И эта работа замечательно удалась авторам. Они проделали колоссальную работу, но, самое главное, они смогли бережно обработать информацию на такую тяжелую и болезненную тему. Ведь со стороны-то судить очень просто как поступать хорошо, и как плохо, а когда сам дошел до такого состояния, что психика изменяется под воздействием гнетущего, сосущего и постоянного чувства голода? И как всегда возникает один и тот же вопрос:
Опять война,
Опять блокада...
А может, нам о них забыть?Я слышу иногда:
"Не надо, не надо раны бередить.Вновь и вновь книга должна убеждать всех, что надо, что не знают, что забывают, что не осознают даже при том, сколько раз об этих днях вспоминают. Что за этим словом "блокада" должны вставать реальные картины:
«…— Моя знакомая преподает в техникуме, — рассказал Нил Николаевич Беляев. — У них в семьдесят пятом году состоялась встреча какого-то старого блокадника ленинградца с рассказом для студентов о положении дел в сорок втором — сорок третьем году. И когда он, значит, рассказывал все эти тяжелые истории, что людям приходилось испытывать во время голода, то многие студенты слушали весьма и весьма, так сказать, невнимательно. А после его рассказа вышла девушка и сказала, что она не понимает, что же здесь такого: подумаешь, человек в день не съел эти сто двадцать пять или сто пятьдесят граммов хлеба, да она сейчас может неделю не есть хлеба и отлично себя чувствовать.Эта книга и сделана для того, чтобы напомнить нам о подвиге ленинградцев, о страданиях детей и стариков.
у нее такое состояние было, что она сидела и стригла бумагу. У нее мозоли на руках были от этого. Это, конечно, такое психическое состояние было у ребенка. Маленькая, четыре годика. Ей есть все время хотелось, понимаете? Когда ребенок есть хочет, он просит. А она не просила, потому что понимала, что взять неоткуда. Она сидела и стригла и рвала бумажки, то есть даже могла сойти с ума.Ученые, оставшиеся в Ленинграде, старались выделить питательные вещества и витамины из всего, что только было под рукой: изготавливали хвойную настойку против авитаминоза,
Для борьбы с обморожением они искали способы получения каротина.
В начале января 1942 года в городе начались заболевания пеллагрой. Надо было раздобыть никотиновую кислоту — витамин РР. На .чердаках и в вентиляционных трубах табачных фабрик собирали табачную пыль. Из нее извлекали никотиновую кислоту.
Его отдел изучал, сколько каротина и витаминов содержат одуванчики, крапива, лебеда, что из них можно приготовлять…Простые люди тоже искали съестное повсюду:
Потом у меня оказался клей рыбный для грунтовки и несколько бутылочек масла льняного на окне. Квадратный дециметр шкуры животного, с коровы или с лошади (из нее можно было сварить студень), плитки столярного клея — эти вещи на рынке покупались.
когда разбомбили Бадаевские склады, мы бегали туда, или, вернее, добредали. И вот земля. У меня остался вкус земли, то есть до сих пор впечатление, что я ела жирный творог. Это черная земля.Дети рано взрослели, малыши превращались в старичков, школьники не умели смеяться, не умели плакать, никогда не хулиганили, просто не было на это сил. На плечи подростков ложился груз взрослых забот.
Я помню, мы стояли в очереди с вечера, стояли сутками, напяливали на себя абсолютно все. А мама не могла, в общем-то, двигаться, она скорей как-то ослабла. Она все время грела мне кирпичи, у нас на „буржуечке“ всегда лежали кирпичики, два или три. Я устраивала себе на грудь теплый кирпич, чтобы согреваться. Помню — замерзну, приползу домой, мне дадут другой кирпич, и я опять, у меня сил было больше, уползаю вместе с кирпичом. Помню, что мама меня просто обогревала этими кирпичами. Ну, в конце концов я получала своим по сто двадцать пять граммов хлеба и возвращалась домой.В этих варварских условиях очень сложно было сохранить человечность. И все же очень многие рассказывали о таких случаях, когда чужие голодные люди протягивали руку помощи. Помочь встать на улице, проводить немного до дома, помочь везти санки, зачерпнуть воды из Невы, а то и поделиться кусочком чего-то съестного. И в этих адских условиях люди не только стремились выжить, они еще и работали на заводах, вытачивали детали, делали оружие и снаряды для фронта.
Надо понять слово «работала» в его тогдашнем значении. Каждое движение происходило замедленно. Медленно поднимались руки, медленно шевелились пальцы. Никто не бегал, ходили медленно, с трудом поднимали ногу. Сегодня здоровому, сытому молодому организму невозможно представить такое бессилие, такую походку.
Подсчитано, что за неполных шесть военных месяцев 1941 года рабочий Ленинград сдал Красной Армии и Флоту 713 танков, 480 бронемашин, 58 бронепоездов, 2405 полковых и 648 противотанковых пушек, около 10 тысяч минометов, изготовил свыше 3 миллионов снарядов и мин, более 80 тысяч реактивных снарядов, авиабомб. Кроме того, на Кировском заводе, на заводе «Металлист» и других было отремонтировано около 500 танков и более 300 орудий. Адмиралтейский, Балтийский и другие заводы перевооружили, отремонтировали 186 кораблей.Продолжали в городе работать театры, старались сохранить бесценные произведения культуры и искусства. Работник Эрмитажа рассказывает, как после вывезенных картин в музее висели пустые рамы, и как он по этим пустым рамам проводил экскурсию для курсантов.
Это книга памяти и книга страшных страниц в истории города. Не все поместилось в эту книгу, многое не было в ней отражено. Избегали здесь рассказов о каннибализме, о пирожных у партийных чиновников, о страшных кражах детей и о мародерстве. Было ли это решение авторов, или в то время было бы просто невозможно такое издать, не знаю. Но не смотря ни на что город выстоял, и какой ценой он это сделал нельзя забывать.14357
Аноним9 июня 2015 г.В семьдесят пятом году, в техникуме, состоялась встреча блокадника-ленинградца со студентами. И когда он рассказывал все эти тяжелые истории о том, что людям приходилось испытывать во время голода, то многие студенты слушали весьма невнимательно. А после этого рассказа вышла девушка и сказала, что не понимает, что же здесь такого: подумаешь, человек в день не съел эти 125 или 150 граммов хлеба, да она и сейчас может неделю не есть хлеба и отлично себя чувствовать...Читать далееНет, нам не представить этого!
Не представить, что это - голод! Не наше обычное "ой, мам, я сегодня не обедала, умираю с голода!" - а настоящая тихая смерть от того, что не обедал уже Бог знает сколько дней. Да и не ужинал - пил кипяточек. Когда котлеты из свекольной ботвы, суп из дрожжей, биточки из лебеды - не шутка, а ежедневный рацион! Когда потеря карточки, по которой выдают 125 граммов хлеба в день, за неделю до начала нового месяца - это смерть. Шел человек, присел на ступеньки и сделал последний вздох, испытав всю меру отведенных ему страданий: тяжелая работа, зверский холод, недоедание, бессилие. Когда визит в Ботанический сад оборачивается величайшим счастьем - потихоньку разрешают нарвать листиков сорной травы, чтобы можно было заглушить чувство голода. Хлеб...хлеб...хлеб...через всю книгу, от воспоминания к воспоминанию... одна мать, обезумев от голода, прогоняет сына, чтобы не кормить лишний рот; другая мать режет свои вены и прикладывает к ране ротик дочери, не имея другой пищи, вообще никакой пищи, чтобы накормить ребенка!Очереди, лютые морозы, "как хорошо, что ваша старшая умерла, вы получали ее хлеб и выжили", "как хорошо, что он умер именно здесь - недалеко везти до кладбища" - не только тело усыхает и умирает, но и чувства атрофируются, смерть повсюду. Смерть в квартирах, где грудной ребенок пытается сости обледеневшую грудь умершей матери; смерть на улице, где собирают трупы на телеги и свозят закапывать в братские могилы; смерть на "дороге жизни" - Ладоге, на которой проваливается лед и тонут, тонут грузовики с продовольствием, грузовики с эвакуировавшимися детьми...смерть везде и кажется, что никогда это не кончится.
И дневники. Очень страшно. Живой человек, живые мысли и ощущения, ты как будто слушаешь рассказ и не можешь не жить рядом с тем человеком. А потом "хочу есть...хочу есть...хочу жить...хочу есть" - и все, его дыхание оборвалось. А ты сидишь и не веришь - так не должно быть! Ему же 16! И вся жизнь впереди. И только несколько недель потерпеть осталось. Но как терпеть, если ты один в ледяной комнате, не ел уже несколько суток вообще, а досыта - казалось, досыта не ел никогда, а мать забрала младшую дочь и отправилась в эвакуацию. Выбирать из двоих детей, кого спасти, каково это?!
Страшно. Все так страшно! Город, в котором не осталось кошек, собак и птиц; рынок, на котором продавали "сладкую землю"; работа на заводе в минус 25, когда привязывались к станкам, чтобы в работающий механизм не попасть от измождения; бани, в которых мылись все вместе - люди бесполы, никому ни до кого дела нет; экскурсия перед пустыми рамами в Эрмитаже...
Но
…люди выжили,хотя по всем объективным данным должны были умереть.В этой книге меня смущают и раздражают авторы. Во-первых, они словно намеренно замалчивают человеческие пороки - страшные человеческие поступки - воровство на высших уровнях, воровство обыкновенное; плохую организацию и руководство, упоминая о них вскользь, не намеком даже, а словно просто оговорившись. И опять-таки вскользь - о расстрелах за разговоры и ответы на вопросы "как пройти...?" (а вдруг шпион?!) Во-вторых, это постоянное обрывание рассказов и воспоминаний с целью прокомментировать ("Конечно, он не мог иначе", "вы представляете, что это значило" и т.д., и т.п.) Я хочу быть наедине с этими людьми и их судьбами, хочу пережить их боль и сделать свои собственные выводы и зарубки в памяти. Они лишние в наших диалогах. Их слишком много!
14301
Аноним8 февраля 2015 г.Читать далееВот и прочитана эта книга. Бурю эмоций она оставила в душе. Я с самого начала знала, что будет тяжело, но это НАДО знать, это НАДО помнить! Это моя история, это история миллионов!
Вот, любители ужастиков, какие вам книги надо читать. Здесь практически нет никаких подробностей анатомических, весь ужас состоит в том, что все это было реальностью для тысяч и тысяч. Это не плод больной фантазии автора, это БЫЛО!
Читаешь воспоминания блокадников, вспоминаешь бабушкины рассказы, так и хочется увидеть их здесь, на страницах книги, но нет, их нет. И в голове стучит мысль: "Как не забыть, как успеть записать, пока помню?!" А память беспощадно стирает все больше и больше и нет уже ни бабушки ни ее сестер, спросит просто не у кого...И очень жаль, что в свое время так мало задавала вопросов, первую половину книги трудно было читать еще из-за того, что все время вспоминалась бабушкина семья в блокадное время...
Мне кажется, что в сердце каждого коренного ленинградца живет вечная печаль, ведь практически каждая семья в блокаду потеряла кого-то из близких, родных, и так же в сердце живет вечная гордость от того, что выстояли, страшной ценой, но не сдали город. Это впитано с молоком матери, и никуда от этого не деться...
Как часто я плакала, читая эту книгу - мне уже не сосчитать, иногда приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не расплакаться прямо в метро. И порой, читая за обедом, было даже как-то стыдно кушать, ведь люди в своих дневниках молили о еде, о хлебе...
Конечно же тяжело было читать дневник Юры Рябинкина, особенно зная что он обречен. Ужасно, он был одногодка моей бабушки, какая разная жизнь у них была...
И не дай Бог, чтобы на Земле матери когда-нибудь приходилось выбирать, кому из собственных детей отдать предпочтение, кому оставить жизнь! Душа рвется на части, когда представляешь себе картину - дети плачут, а ты не можешь их накормить, ты ничего не можешь! Ужас!!! Не дай Бог!!!14223
Аноним14 августа 2018 г.Читать далееДаже и не знаю, что тут можно сказать. Очень тяжелая книга. Но ее стоит прочитать. Эта книга очень важна в понимании Блокады и войны. Авторы постарались показать блокадный город изнутри. Это воспоминания самих жителей. Меня поразило то, что люди считают, это неинтересно никому, что рассказывают со стеснением и как бы извиняясь. Но то, что они пережили - это за гранью. По всем законам город не должен был выстоять, а они совершили невозможное. А мы, их потомки, как-то позабыли обо всем.
Люди задают вопросы: а для чего такие жертвы? почему не сдали город? - и это вот пугает.
"А ты зачем такие книги читаешь? они же грустные." - мы боимся, оберегаем себя и постепенно забываем обо всем. Я читаю, чтобы знать, не забывать, чтобы дети мои помнили, чтобы этого ужаса никогда больше не повторилось.134,1K
Аноним31 мая 2014 г.Читать далееВот не люблю такие ситуации. Не могу я ничего сказать про Блокадную книгу. Я о таких книгах вообще молчать больше люблю. Достаточно просто знать, что тебя на неё хватило.
Не тот я статус имею, чтобы оценивать поступки ленинградцев. Да и сами записи авторов я оценить не могу. Ибо это и есть записи и слова тех самых ленинградцев.
Я могу только бесконечно удивляться стойкости Адамовича и Гранина.
Я прочитала Блокадную книгу. Один раз. Конечно же, гнетуще.
А что же испытывали они, день за днем методично выслушивая новые и новые кошмарные истории? Как учащался их пульс при перелистывании исписанных корявым детским почерком дневников, в которых говорилось о том, как умирали мамы, папы, братья, и как болезненно ухало в груди, когда на очередной странице эти детские записи обрывались, не закончившись снятием блокады?
Не могу отделаться от серых картин разрушенного города. От замотанных в ватники людей. От холода и ощущения смерти.
Что же потом преследовало Адамовича?13247
Аноним13 марта 2013 г.Читать далееТяжелая книга. Несмотря на легкий язык, читать взахлеб ее не получалось. Слишком страшно углубляться - а стиль дневников и устных рассказов помогает погрузиться в атмосферу блокадного Ленинграда - в подробности той жизни. Страшно осознавать - хотя я так до конца и не могу поверить в реальность описанного.
Раньше я не слишком интересовалась блокадой - были какие-то фильмы по телевизору, учебник истории для 4 класса, мероприятия в честь Дня Победы... О многих фактах, упомянутых в книгах, я знала, но не вдумывалась в них. Не задумывалась, например, о 125-200 граммах хлеба в день и страшном голоде, о морозе и темноте, об отсутствии элементарных удобств - куда больше меня пугали бомбежки. А в книге - что поразило меня в первую очередь - на них практически не обращают внимания. Голод и холод оказываются куда страшнее вражеских обстрелов.
Сложно сформулировать эмоции, вызванные этой книгой. Ужас и вместе с тем восхищение. Восхищение героизмом блокадников, сумевших выжить и сохранить человеческий облик в тех условиях, вопреки всем расчетам и научным обоснованиям.
Не скажу, что все должны обязательно прочитать «Блокадную книгу», но лично для меня она стала открытием. Однако сама вряд ли соберусь ее перечитать, во всяком случае, в ближайшие несколько лет. Ибо слишком страшно.13193
Аноним28 апреля 2010 г.Меня поразила эта книга. Сильная, настоящая, жестокая в своей правдивости. История блокадного Ленинграда. Рассказы и дневники очевидцев. Каждодневная борьба с голодом, страхом, отчаянием, холодом, борьба за жизнь, за родной город, за 125 грамм хлеба, который, действительно, был на вес золота.Читать далее
Про ценность тех простых вещей, к которым мы привыкли, которые не научены ценить: хлеб, чистая вода, тепло, свет.
Что будет, если завтра нас этого лишить? Сможем ли мы выжить, выстоять?
Наши предки смогли.
Благодаря этой книги я по-новому посмотрела на собственных предков: деда-беженца из Сталинграда; бабушку, потерявшую на фронте отца; на второго дедушку, дошедшего до Праги, с которым никогда не была близка и которому уже никогда не смогу сказать «спасибо».
Дай Бог, чтобы нам и нашим детям не пришлось прочувствовать на себе даже толику того, что пережито нашими дедам и прадедами.13123
Аноним16 июля 2025 г.Хочется быть носителем нашей истории
Читать далееЧитать, конечно, очень непросто. Много про голод и холод 1941-1942. Про настойку из хвои, которая спасла от цинги. Приведу самый щадящий отрывок из мира искусства:
— А картины все увезены были?
— Вообще ведь Эрмитаж вывез миллион сто семнадцать тысяч предметов, но тут уже выступает статистика, а это скучно и неинтересно. В залах картин практически не было. Но нельзя было эвакуировать фреску Анджелико, нельзя было эвакуировать огромный картон Джулио Романо — даже на валу он бы рассыпался, нельзя было эвакуировать роспись лоджии Рафаэля. Осталось и то, что могло само по себе сохраниться, рамы например.
— Какой вид имели залы?
— Пустые рамы! Это было мудрое распоряжение Орбели: все рамы оставить на месте. Благодаря этому Эрмитаж восстановил свою экспозицию через восемнадцать дней после возвращения картин из эвакуации! А в войну они так и висели, пустые глазницы-рамы, по которым я провел несколько экскурсий.
— По пустым рамам?
— По пустым рамам.
— В каком году?
— Это было весной, где-то в конце апреля сорок второго года. В данном случае это были курсы младших лейтенантов. Курсанты помогли нам вытащить великолепную ценную мебель, которая оказалась под водой. Дело в том, что мы не смогли эвакуировать эту мебель. Она была вынесена в помещение конюшен (в первом этаже, под висячим садом).
В сорок втором году сверху прорвало воду, и мебель, великолепный набор: средневековье, французский классицизм — все оказалось под водой. Надо было спасать, перетащить, а как и кто? Эти сорок старушек, которые были в моем подчинении, из которых не менее трети было в больнице или стационаре? И остальные люди — это все инвалиды труда или те, кому семьдесят с лишним. А курсантов привезли из Сибири, они были еще более или менее сильные, их тут готовили на курсах младших лейтенантов. И они переволокли мебель в тот зал, где безопасно сравнительно, и тут до конца войны она стояла.
Нужно было поблагодарить их. Выстроили их в зале (вот между этими колоннами), сказали им какие-то слова, поблагодарили. А потом я взял этих ребят из Сибири и повел по Эрмитажу, по пустым рамам. Это была самая удивительная экскурсия в моей жизни. И пустые рамы, оказывается, впечатляют.
...Можно представить себе, как это было — промороженные за зиму стены Эрмитажа, которые покрылись инеем сверху донизу, шаги, гулко разносившиеся по пустым залам... Прямоугольники рам — золотых, дубовых, то маленьких, то огромных, то гладких, то с вычурной резьбой, украшенных орнаментом, рамы, которых раньше не замечали и которые теперь стали самостоятельными: одни — претендуя заполнить собой пустоту, другие—подчеркивая пустоту, которую они обнимали. Эти рамы — от Пуссена, Рембрандта, Кранаха, от голландцев, французов, итальянцев — были для Губчевского обозначением существующих картин.
Он неотделимо видел внутри рам полотна во всех подробностях, оттенках света, красок— фигуры, лица, складки одежды, отдельные мазки. Отсутствие картин для него сейчас делало их еще нагляднее. Сила воображения, острота памяти, внутреннего зрения возрастали, возмещая пустоту. Он искупал отсутствие картин словами, жестами, интонацией, всеми средствами своей фантазии, языка, знаний.
Сосредоточенно, пристально люди разглядывали пространство, заключенное в раму. Слово превращалось в линию, цвет, мазок, появлялась игра теней и воздуха. Считается, что словом нельзя передать живопись. Оно так, однако в той блокадной жизни слово воссоздавало картины, возвращало их, заставляло играть всеми красками, причем с такой яркостью, с такой изобразительной силою, что они навсегда врезались в память. Никогда после Павлу Филипповичу Губчевскому не удавалось проводить экскурсии, где люди столько бы увидели и почувствовали.12381
Аноним10 февраля 2025 г.Читать далееКнига-боль. Боль многих людей. Боль, в которую я лезу, хотя не факт, что могу вывезти.
С этой книгой у меня открылись глаза на блокадные нормы. Очень резко.
Со школьных лет у меня в голове засел стереотип о том, что блокада — это только про 250 и 125 грамм хлеба и ничего другого не было. А тут оказалось, что критические нормы были тяжелые 35 дней и не ограничивались только хлебом. И спустя несколько прочитанных книг, где тоже это фигурировало, меня как перещелкнуло.
Это ни в коем случае не умаляет подвига людей, даже на такие крохи прожить нереально, но от этого меняется понимание реалий того времени.Вопрос морали в этой книге представлен где-то с саморефлексией, где-то просто в виде рассказов, но без особого негатива, больше с пониманием причин. И это понятно, потому что требовать от людей, у которых не закрыты базовые потребности, исполнения социальных обязанностей — такое себе. Думаю, из-за этого же обходятся более страшные моменты блокады, да и авторы прямо пишут, что мало кто признается в том, что плохого сделал.
Однако при этом много примеров и того, как люди совершали самые настоящие подвиги, которые лично мной ценятся намного больше подвигов военных.12541
Аноним27 января 2024 г.Читать далееПодвигу Ленинграда, моим – кто защищал, кто выжил, кто остался на Смоленском братском – поклон.
«Это была история не девятисот дней подвига, а девятисот дней невыносимых мучений», – прочитала эту фразу с обложки книги на работе, и она нас, в большинстве коренных петербуржцев-ленинградцев, нехорошо резанула.
Меня злят фразы: это не подвиг, ведь ленинградцы не сделали выбор осознанно. О, выбор существует всегда! Но у нас его, действительно, не было – или выстоять, или умереть. Кто-то забыл директивы Гитлера, что Ленинград вместе с жителями необходимо сравнять с землёй? Город должен был погибнуть в любом случае, но мы выжили.
872 дня Блокады для меня несомненный подвиг – был, есть и будет. В том, что выстояли, не сломались, не опустились, не растеряли человечность, что в нечеловеческих условиях оставались людьми. Многие города находились в осаде, но не все выдержали достойно. Взаимовыручка, дисциплина, ответственность (умри, но встань к станку!), любовь к родным и своему городу (для многих теперь это пустой звук), вера в победу позволяла находить «не способы выжить, а способы жить». Настоящий герой никогда скажет, что он герой. И в книге рассказывается именно об этом.
Не понимаю желания узнать больше негативных подробностей, иначе «недостоверно». «Мало про каннибализм!» А я знаю, как беспощадно и на корню боролись с этим явлением, расстреливая семьями, поэтому людоедства в Ленинграде практически не было. «Всех кошек съели!» – произносят злорадно. Во-первых, кому-то домашняя кошка спасла жизнь, а во-вторых – для других спасти своего кота было частью самоуважения. Как для девушки, которая не смогла жить с мамой, съевшей домашнего кота, и отравилась.
Если бы я ничего не знала о Блокаде или слышала краем уха, возможно, эта книга стала бы для меня откровением. Но Петербург-Ленинград – мой родной город, и рассказы о тех днях я помню с детства. Но я «сломалась» на дневнике Юры Рябинкина, 16-летнего парня, который не выжил. Эти несколько десятков искренних и безжалостных страниц вывернули моё сердце наизнанку. Ничего страшнее в своей жизни я не читала.
В книге есть минусы. Например, она охватывает только первую самую жуткую зиму. Рассказы о том, как город оживал не стали бы лишними – в этом тоже подвиг. Ну и приложения нужно делить на десять, т.к. в них уже конъюнктурщина. Про пресловутые ромовые бабы из дневника, не вошедшего в «Блокадную книгу»:
Любовь Шапорина, 10 декабря 1941 г.: «В театре холодно, как на улице. Все в шубах, калошах, платках, но все же партер почти полон. Удивительно. Много молодежи, есть военные. В буфете продавались ромовые бабы по карточкам. За три бабы вырезали 200 гр. кондитерских изделий.»Прошу прощения за эмоции, но иначе написать не получилось.
121,3K