Истинная жизнь Себастьяна Найта. Пнин. Просвечивающие предметы

Тимофей Пнин (что за фамилия такая, сразу спотыкаешься об это сочетание "пн", ладно бы там Панин или Лапнин). Всю книгу меня не покидало ощущение, что он сбежал от Тургенева. И все эти упоминания нансеновского паспорта, деникинской армии и Америки 50-х годов выглядят смешно - Тимофей Палович - типичный герой литературы 19го века, особенно органично он смотрится в "Соснах", рассуждая о "Карениной". И даже то, что с английским у него туго, в отличие от французского. Убежав от Советов, он все равно остается русским, причем более русским, чем оставшиеся в России люди, русским в классическом понимании - с чаем на летней террасе и нелепыми мечтами.

Крайне спокойный и неспешный роман (а не сборник ли рассказов с метасюжетом? но про это позже), с достаточно тягучим повествованием. Супер в сердечко не попало, даже рекомендовать не готов, но читал не без удовольствия.

Набоков очень хорошо владеет языком. Порой кажется, что он поставил себе задачу - никогда не использовать одни и те же слова для описания вещей, эффектов или явлений. Каждый раз новый синоним. Иногда даже удивляет - кажется, должен иссякнуть уже словарный запас, но нет и нет. От этого, правда, возникает ощущение, что автор несколько скучает и сам - и, чтобы усложнить себе жизнь, придумал вот такое дополнительное условие. Не могу правильно выразить, скука неточное и неверное определение. Но вот ощущение "челленджа" точно есть.

Что еще? Занимательный главный герой. Несколько странный, со своими "пунктиками". Возможно, не будь Шелдона Купера, многократно гиперболизировавшего "странности интеллигентного человека", смотрелся бы еще свежее (что и было в 57 году). Однако и без того читается не без интереса, ощущений вторичности нет.

Поступки Пнина они в целом не про комизм, вряд ли прям могут кого-то развеселить. Но ситуации очень подходят к персонажу. Выглядит все вполне жизненно, увлекают. Хотя, если нужно почитать именно про злоключения странноватого старика, - я бы лучше предложил "Непосредственного человека" Руссо, на крайний случай, "Хендрика Груна".

Последняя глава добавляет глубины всему произведению, подсвечивая ненадежность рассказчика (намеки на которую есть и ранее, но очень вскользь). Тоже неплохой ход для 57, наверное. Просто в наше время уже случился Паланик. Плюс тут эта ненадежность вертится вокруг фактов очень спорной значимости.

Например, был ли знаком Пнин с рассказчиком? Ах да, события романа описаны от имени некоего рассказчика, господина Владимира N, который является самостоятельным персонажем и участвует в последней главе - причем, не факт, что это и есть Владимир Набоков - тут как раз автор намеренно не дает нам прямых трактовок и все еще повествует о повествовании рассказчика, как бы через еще одно лицо. Так вот, был ли знаком Пнин и господин N? Загадка. Но отгадка настолько не важна, что ломать голову ради нее захочется разве что филологам и господину Барабтарло (об этом тоже позже). Ощущается это скорее как рассказ человека с плохой памятью - детали, может, и упустил, но картину-то мы поняли, что еще надо?

И, собственно, финальная часть. В моей книге помимо самого романа присутствует "Разрешённый диссонанс". Статья самого известного переводчика Набокова - Геннадия Барабтарло. И тут я ступаю на очень скользкую дорожку, потому что считаю это просто неуместной частью книги (скользкую, потому что буду критиковать филолога) в том формате, в котором оно в нее попало. Но раз это часть моей книги - более того, часть, которая повлияла на восприятие романа, - не могу оставить отзыв без нее.

Начнем с хорошего. Спасибо переводчику, что обратил мое внимание на нюансы, которые попали в отзыв выше. Нет, я что-то заметил сам. Но порой оно оставалось в фазе "неосознанного". А тут я смог и додумать, и сформулировать. И вот если бы кто-то написал более простой текст-пересказ подобной статьи - цены бы не было. А нам дали ее полностью...

Что ж, представьте, что вы снова в школе, а единственное, что волнует вашего учителя литературы - мнение Белинского по прочитанному вами произведению. Ваше плевать, вы все равно не выразите его так хорошо (и это факт, в этом возрасте почти безусловный). Так вот, "диссонанс" такой же. Более того, Барабтарло как специально строит очень сложные, перегруженные конструкции - чтобы к концу предложения ты уже смутно понимал, что за мысль хотели до тебя донести. Часто топчется на одном и том же месте. Идея закольцованности произведения возникает по ходу статьи неприличное количество раз, каждый раз с новыми сложными сравнениями, метафизическими свойствами и прочей откровенной чушью. Так и ждал, что появится Сэм Лейк и скажет, что это не петля, а спираль!

Ах, да, почему я вспомнил школьную литературу? Начинаем мы с объяснения, что набор самодостаточных глав (при том, что публиковалось это по главам в журнале, так еще и без последней, которая меняет правила игры) - это никак не роман. Да-да, воспоминание разблокировано. "Преступление и наказание" никак не детектив (как будто зазорно быть детективом). (Если что, с тезисом и там и тут согласен, но эта безальтернативность и страх не того названия все еще смущают.)

Далее, конечно же, известный филолог не может не ткнуть в то, какой он крутой, а те, кто читает произведение на один раз "непритязательные читатели". Да, допускаю, что Пнина для "полного понимания" стоит перечитать еще раз. Также как и тот факт, что обесценивание хорошо смотрится на съезде филологов, где они могут чувствовать себя элитой. А вот кидать подобное в случайного человека, кто решил прочитать произведение - как минимум, спорно. Хотя, наверное, я тоже не заслужил спорить с великим...

Ну, и последнее. Нельзя сомнительные теории прикрывать сложностью конструкции аргументации. Сначала накидывать много слов, чтобы создать ощущение "я больше разбираюсь". А потом через "следовательно" выводить сомнительный факт, который никак не следует, а требует отдельных подтверждения (тут, простите, оставлю без примеров - но переводчик грешит сложными околофилософскими переходами - и тут либо ты ощущаешь также, либо нет; видимо, я нет).

Как вы поняли, сгорел я знатно. И при этом все еще благодарен той части свежих идей, что были в статье. Просто на такую тонну текста (ее написали мелким шрифтом - кажется, иначе статья была бы больше, чем сам роман) оригинальных идей хотелось бы побольше, а самоповторов и топтания на месте поменьше.

Кто не принадлежит своему отечеству, тот не принадлежит и человечеству. Катерина, конечно, луч света в темном царстве. А для полного понимания Пнина его надо перечитать восемь раз, седьмой с конца. Я выдохнул.

Американский роман Набокова о комичном русском профессоре, который вот уже в который раз вынужден поменять родину, но с одной стороны не унывает в своей жизненной суете, а с другой — копни чуть глубже, и вскрываются страшные травмы, некоторые из которых преследует Пнина и по сей день, и принципиальные проблемы эмигранта (человека, вечно неприкаянного, живущего с ощущением, что у него в итоге ничего нет).

Но всё это лишь на поверхности. Набоков не был бы Набоковым, если бы не провернул тут очень интересный финт — он вводит в повествование самого себя (в лице рассказчика N., который сам явным образом появляется в романе), а ближе к концу нам несколько раз невзначай показывают, как яростно чудаковатый Пнин протестует против версии событий N.

Дело здесь однако не в том, что N. — ненадёжный рассказчик (как Гумберт в "Лолите"), а скорее в том, что будущего не существует, настоящего тоже (мы можем воспринимать и оценивать его лишь ретроспективно, через память), нам доступно одно лишь прошлое. Но и прошлого ведь тоже не существует! В лекциях о Пушкине Набоков говорит, что если поместить нас в золотой век — мы его не узнаем. Если Пушкину показать тот образ Пушкина, который есть у каждого из нас в голове — он тоже не узнает сам себя. Даже исследователь жизни великого поэта вроде Набокова понимает, что его Пушкин — это лишь третьесортный актёришка, изображающий в провинциальной пьесе Пушкина настоящего. Однако, если мы вкладываем в своего Пушкина (а другого у нас и нет) всю ту любовь и нежность, что мы питаем к Пушкину настоящему, то, может, и ладно?

Вот этому на мой взгляд и посвящён "Пнин" — отношениям автора со своими героями, основанными на настоящих людях, но неминуемо заживших своей собственной трогательной жизнью. И более того, сам автор здесь тоже становится одним из героев, и литературный лабиринт уходит на второй круг, приглашая к богатым размышлениям о природе творчества.

Из обширного послесловия переводчика, где тот пускается в совсем уж непроходимые дебри, мне понравилось ещё одно наблюдение. В одной из глав героиня идёт ответить на телефонный звонок, и тут вдруг автор даёт странноватое отступление о жизни на турецких улочках. Отгадка находится в самом конце главы, где мельком упоминается висящая в коридоре "акварель с минаретами". Читателю здесь следует догадаться, что отступление возникло вслед за блуждающим взглядом Джоаны на пути к телефону. По-моему, запрятано это было чересчур глубоко, но вообще приём довольно красивый.

Я, кстати, начал читать оригинал, но не осилил, во второй главе задавило ощущение, что описательная часть в основном проходит мимо. С другой стороны в переводе теряется львиная доля набоковского юмора, а также (в данном случае) множество каламбуров и шуток, связанных с корявым английским титульного героя, так что выбор тут непростой. Котируется в основном доработанный к 2006 году перевод Барабтарло (на него я и перешёл), а также перевод Ильина 1993-го. Роман, впрочем, как и обычно у Набокова, явно рассчитан на перечитывания, так что заодно можно и варьировать.