Америка. Письма к Фелиции

Это невозможно было читать.
Это - мощнейший поток, концентрат Кафки. Такой, что хочется вырваться из него, сбежать и спрятаться. В другом Кафке. Нет, читать другие его вещи намного легче. Там он больше щадит читателя, хоть и порядком издевается над ним.

К примеру - "Превращение". Просто передергивает от эмоций, которые вытаскивает из тебя этот манипулятор! Как могут одновременно умещаться удивление, брезгливость, жалость до слез, сочувствие на грани любви, желание прибить или хотя бы спрятать подальше от глаз людских (а оно посмотрит печальными глазками - и стыдно и больно за свою черствость) - да много ещё эмоций, и всё это не последовательно, играя, как, к примеру, Фаулз, а полным букетом. Сразу. Мощно и безжалостно. Такие Американские горки, когда не успеваешь опомниться и разложить по полочкам себя. Не Кафку. "Превращение"- осознание себя через Кафку. Немного потом. Уже вне текста.

"Процесс" - заставляет переселиться в героя в самом процессе чтения. Многословность оправдана, необходима, создается атмосфера полнейшего погружения в процесс...

"Замок" - ну, это чудо.

Это всё (и рассказы в том числе) - разложенный на составляющие роман "Америка"

От самой "Америки" задыхаешься. Вернее, она сдавливает обручем до невозможности дышать. Да, она вбивается в мозг, несмотря на отчаянное сопротивление и неприятие.
Роман становится легче, когда отрываешься от реальности происходящего. Когда видишь аллегории, а не события. Тогда он играет красотой образов и принятием ситуации.
Если же рассматривать именно реалистичность - ... я не буду об этом говорить.

Только одна деталь, которая не хочет отпускать - К. пропал без вести еще в самом начале романа. Когда не сошел на берег вместе с другими пассажирами.

P.S.

С самого начала книги было ощущение узнаваемости, ассоциации с другой книгой. Постоянно возвращалась зачем-то к ней. Похожие впечатления. Похожие эмоции - чувство жалости, злости, безысходности, сверхреальности и нежелания принимать эту другую для себя реальность, своей беспомощности и ощущения себя сволочью бесчувственной.
А когда в последней главе К. оказывается в цирке (театре) и называет себя Негро... тут уж и о мистике задумаешься.
Если принимать роман Кафки как реальность, то вот оно, продолжение. Велкам.

Тема театра, кстати, как аллегория - сильнейшая! Сюрреализм происходящего там, в других канцеляриях. О которых я только что упоминала в другой рецензии, еще не прочитав роман, вернее - убежав ненадолго от "Америки"

P.P.S.

Однажды Набоков прогуливался по вечернему Парижу и встретил надоедливого знакомого, от которого захотел отвязаться.
Он сказал, что идёт по делам, и направился в сторону, противоположную той, куда шёл знакомый.
Знакомый увязался за ним, угодливо улыбнувшись.
Набоков почти не обращал на него внимания, запрыгнул в проезжавший мимо заблудившийся трамвай: знакомый, безбилетной тенью, прошмыгнул вслед за ним.
Набоков вышел на ходу на повороте, подобно герою его рассказа "Подробности заката", и чуть не угодил под машину.
"Тень" тоже... чуть не угодила.
Набоков стал выходить из себя...
Забавное это слово: выходить из себя - есть в нём что-то спиритуалистическое, жуткое.
Так вот, Набоков вышел из себя и свернул в переулок, сказав почти грубо, что у него важная встреча.
Тень, идущую рядом, это ничуть не обеспокоило.
Набоков зашёл в первый попавшийся подъезд. Тень за ним...
Поднимаются на лифте... Набоков тихо улыбается от абсурдности ситуации: куда он едет? никуда...в небо.
Вот так вышел человек в весну и вечер, и... пропал без вести. Едет в незнакомом подъезде на лифте куда-то с почти незнакомым человеком.
Может, так и умирают? Умер, и идёшь туда, куда не хочешь... идёшь с тем, кого не хочешь видеть, в кого может и не верил толком: ангел это, или чёрт? Неизвестно...
Продолжаешь жить... а жить некуда.
А что, если лифт остановится, заблудившийся лифт, как из ненаписанного стиха Гумилёва, и в лицо светло наклонится странный пейзаж: прохладные облака, заходящее солнце... над небоскрёбами Америки.
Или вообще лифт откроется где-то в 16 веке, в каком-нибудь жутком переулочке с дракой на шпагах... или в адовой и затихшей комнатке в Москве в 1937 г., где на диване лежит умирающий Пушкин, обводящий печальными глазами полочки с книгами: прощайте, милый друзья!

Не планировал читать данный роман Кафки. Просто жил в осени, навстречу осени... перебирал на полочке книги: Пушкин, Платонов, Лорка, Набоков...
Уже было взял книгу Есенина, как вдруг, что-то грустное прильнуло к душе, увязалось за ней.
Душа - поспешила уйти, скрыться: тёмными, тонкими пальцами ресниц, как во сне, касался закрытых дверей незнакомых мне книг в тёмном переулочке полки: никто не открывал...
Одна жёлтая дверь была приоткрыта: вошёл.
Закрыл за собой дверь и замер, прижавшись к ней спиной: спасся!
За дверью послышались чьи-то ослепшие и торопливые шаги.
Остановились, покружились на месте, прошептали что-то невнятное, грубое, и скрылись.

Я вздохнул, улыбнулся... открыл глаза - до боли знакомый пейзаж подполья Кафки.
Но выходить не хотелось: вдруг "он", ещё там, за дверью?
Мысленно приготовился переночевать у Кафки... готовился к мрачной и душной беседе.
Но к моему удивлению, Кафка встал из-за столика, включил свет, и со стены мне улыбнулся портрет подростка Достоевского.
Вообще, удивительно уютной оказалась комната: обои зеленоватые, с сиренью.
Цветы у окна. За окном - спелой синевой волнуется море, корабль стоит у причала, чайки летают...

Это точно - Кафка? Кто здесь жил до него? Мопассан? Ренуар?
Похоже на свечеревшие, закатно-осенние краски Мунка, в которых... кто-то включил свет.
Правда, какой-то ангел-шалопай потом всё же подбил камушком лунный фонарь, но свет почему-то остался, и ангел недоумевающе почесал крылом затылок.
Какие набоковские страсти уже в самом начале у достоевского подростка... точнее, подростка Кафки!

Итак, совсем ещё мальчика соблазнила, совратила и, фактически изнасиловала 35-летняя "Гумбертша", служанка, забеременев от него, к ужасу родителей и потерпевшего.
Не ожидал встретить такое у Кафки... ожидал клаустрофобических, ослепших касаний несущегося по лабиринтам ночи, сердца... и вдруг - секс, трагедия поруганного детства, до боли знакомая, детства, замурованного заживо под живой и жаркой плотью, покрывшей сердце: нечем дышать... сердце, плоть, облитые чужой плотью, как оплывшая свеча, утопает в складках сиреневых материи, душного и пёстрого вещества постели.

Кажется, что тонут два существа, душа и тело; тонут в материи, жаркой тьме.
Вот, сердце, словно жаркие губы души, показалось на поверхности... алый глоточек тишины и ночи... и всё, тьма сомкнулась на устах, плоть сомкнула губы, затрепетавшие бессильно пленным мотыльком в тёплом янтаре чужой, оплывающей плоти по коре вечера ( почти рембрандтовое чувство и свечение оплывающей свечой плоти у Кафки! экзистенциальное обилие плоти!!)

Одна плоть, вбирает в себя другую, поглощает её... двое становятся одним целым на жаркий миг: это превращение, превращение мальчика... в кого? В мужчину? Нет. Кажется, что Кафка описывает вовсе не секс, а какой-то апокриф рождения существования, ангела, с размётанными за спиной заострёнными и смятыми крыльями белой простыни.
Жил себе ангел, порхал непосредственностью детских впечатлений по лугам, и добрым книгам... и вдруг, это размётанное, белое, чистое счастье, эту вьюгу крыльев за спиной - ловят в раскрытую и жадную, жаркую ловушку человеческого тела, женскую ладошку... и ангел рождается, утрачивает звёзды, луга цветущие...

Не совсем понятно, что Кафка описал: мытарства смерти, рождения, или секс?
В каком аду осеннем он взял эти универсальные краски, описывая это, равно подходящее ко всему, что он описал?
Тут какой-то абсурд, ошибка... ты тонешь, захлёбываешься чужой бледной плотью, как пеной закипающей в бурю на море. Твою плоть вбирают в себя, похищают тебя у себя... лёгкая боль и блаженство, и слёзы на глазах, на ладонях... словно и ладони почему-то плачут.
Ты вроде бы спасён... но тень тебя, что-то сокровенное и глубинное в тебе, почему-то продолжает падать в чужую и так мучительно похожую на тебя - плоть, словно в бездну, над которой ты наклонился: это жизнь.

Твоя плоть-ребёнок, продолжает падать в плоть и теплоту существования другого человека, без твоего согласия, и ты чувствуешь ослепший, тёмный шум этого густого падения, похищающего у тебя, твою плоть, существование: ребёнок в чреве женщины, как капля тёплого янтаря с заключённым в нём ангелом мотылька.
Эта капля прозрачно дрожит на кончике веточки, отражая матово мир, тебя и облачное небо, смятое, как лист простыни: капля вот-вот сорвётся, сорвёшься и ты...

Нет, не просто так ангел подбил фонарь луны.
Не просто так родители разгневались на мальчика, жертву насилия... не столько даже женщины, сколько, жизни, этой кроткой и вечной служанки, томящейся по чистой и юной любви, отправив его в наказание в Америку на корабле - в новый свет.
Почему-то, Кафка умолчал о самом главном: на самом деле, несчастный мальчик, не выдержав насилия и стыда, укоров родителей... просто покончил с собой, повесившись у стены с зелёными обоями с тополями и кроткой сиренью, прильнув к ней щекою в слезах, как в детстве.

В его свечеревшем сознании, текли обрывки странных мыслей из прочитанных им книг, переживаний, надежд.
Мысли о крылатом корабле, воздушном, синем океане неба, Америке, Дэвиде Копперфильде Диккенса...
А где-то наверху, над комнатой мальчика, лежала в постели, в позе эмбриона, грустно поджав колени к груди, служанка, и плакала, плакала, кротко касаясь своего живота, в котором, в невесомости, как бы на весу, замер ребёночек, играя пальчиками с пуповиной, похожей на верёвку, на которой повесился мальчик.
Разумеется, всего этого в романе нет... об этом по секрету мне рассказал Кафка, когда я у него ночевал.

Всё дальнейшее в романе - мытарство предсуществования в утробе жизни.
Словно космонавт, держась за спасительный трос, ребёночек держится за пуповину: алая луна сердца взошла на горизонте голубом... месяц сердца... ребёнку снится сон.
У Набокова где-то написано о самоубийстве в жизнь: что видят души на небесах, что бросаются с небес, рождаясь в наш мир?
Тайну бога? Человека? Точнее, тайну их отсутствия и вечного блуждания души даже Там?

Только представьте: человек умирает, и просыпается в прекрасном, цветущем мире: белые здания, лунными куполами восходят из-за деревьев прекрасных...
Кажется, что это рай. Душа заслужила рай! Вот, душа идёт по цветам.. входит в город, и замечает что-то неладное: в городе - ни души.
Даже пения птиц не слышно.
Ни один листочек не шевелится от ветра...
От этого ведь можно сойти с ума! закричишь, а воздух - умер, и крика не слышно.
Захочется умереть - и не сможешь: некуда умирать.
Только если... попятиться существованием, родиться вновь, хоть где-то, но родиться среди людей, птиц и ветра! Может, в Америке?
Она так похожа на... грустные небеса, принимающие у себя нелегальные, исстрадавшиеся души: души эмигранты со всех стран.

Как вы уже знаете, я целую ночь провёл в комнате Кафки с грустным портретом подростка на стене.
Казалось, что я был в одном чреве с ребёнком, душой бесприютной, говоря с ней о Достоевском, Набокове, звёздах..
Я так сжился со всем этим, что следовал за приключениями подростка в Америке, как тень безбилетная... ну, или как там у Ивана Карамазова, с его билетом, возвращённого богу?
Ребёнок родился, а я - нет. Такое бывает... и в жизни мы порой ощущаем этот смазанный, смутный шрифт добавочного существования, с которым мы были слиты в утробе, являясь в нём каким-то важным словом, словами... но слова стёрлись, и в мир родилось что-то обрывочное, сиротливо-безумное, как печальные слова разорванного письма: люблю... зачем?... больно... тебя... осенний лист... помнишь?

И вот как с этим жить? Чем заполнить эти пробелы, ставшие холодными, белыми стенами, по которым мечется обнажённая душа; а за стенами - полыхают звёзды, счастье и мир... любовь, наверное.
И почему эти слова трагически разлучены? Осень и любовь, боль и ты... та, кого любишь. Без неё, мир - болен?
А ведь порою рождаются и с совсем другим набором слов, ещё более печальным, скудным.
С каким набором слов существования родился подросток Кафки? Не знаю... зато вспомнил свои печальные "слова", каждый вспомнит свои слова, читая Кафку...

Я стоял на палубе корабля и дожидался кого-то.
Зонтик в моих руках рвался тёмной птицей в затянутое тучами небо.
К своему удивлению, на палубе я встретил - Кафку.
Он грустно сидел на жёлтом чемоданчике, скучающе подперев ладонью лицо: так старушки в деревнях порою смотрят в вечернее окошко.
Разговорился с Кафкой... оказалось, что когда корабль прибыл в Америку, подросток спешил к выходу со своим чемоданом, но, вспомнив о том, что забыл в трюме свой зонтик, попросил его присмотреть за чемоданом.
Я заметил Кафке с улыбкой, что дождь всё же ещё может начаться, и, сказал что-то о забытом мальчишкой зонтике, упомянув зачем-то Фрейда, видимо, желая заполнить паузу в нашем робком разговоре.

Какфка грустно улыбнулся, посмотрев на мой зонтик.
Хотелось оправдаться зачем-то... стал сбивчиво объяснять, что Фрейд вообще тот ещё венский шарлатан, что зонтик - простой символ защиты от неба... и бога... рождения...
Кафка усмехнулся и посмотрел на часы.
Я сказал, что сейчас сбегаю и разыщу мальчишку.
Сошёл в трюм... после дневного света, сразу к глазам и сердцу, участливо прильнула темнота, как дворовая собачонка; лизнула ладонь...
Нащупав поручень, стал спускаться дальше, глубже...
До странности знакомым всё это казалось. Ну да... похоже на чрево.
Пробежал какой-то забавный матросик в женском переднике... как и положено в чреве, ещё толком не ясно, какого он пола.
Пол вообще - страшен своей определённостью, размежеванием с чем-то, что дОлжно любить..
Это как если бы цветок ночью осознал, что вещество, из которого он сделан - было когда-то частью звезды, текло по небу в вечной ночи среди планет... и вот теперь, он разлучён навеки со звёздами, мирами.
Может, в любви к женщине - фантомные, звёздные боли какого-то подлинного, сокровенного гомосексуализма?
Был человек, звезда, цветок... и потерялись без вести; в себе ли самих потерялись, в других ли...

Наконец я увидел подростка: заблудившись в коридорах и лестницах, перевивших запутанной пуповиной тело корабля, он стучался в закрытые двери.
Я знал, что за этими дверями были раньше испанцы, немцы, русские... но теперь мне почему-то представилось, что за дверями - разные времена: Испания 16 века, Россия 21 века...
Подросток всё же вошёл в одну из дверей.
Тихо подойдя к нему, я увидел из-за его плечей пустой стол, отодвинутый стул и смятый в ведёрке исчерченный лист.
Жуткой, почти прохладной тишиной веяло от этой комнаты... казалось, что мы вошли в комнату бога, творца... и не застали его: он тоже пропал без вести.
Вспомнив о Кафке, ждущего нас на верху, я хотел было сказать подростку об этом, но он, услышав шум за соседней дверью, переметнулся туда.

Это был отсек кочегара, с различной нежно-раненой рухлядью ( прелестная аллитерация пыли..).
Подросток сразу вошёл. Я зачем-то встал возле двери, слушая их разговор.
Лицо у кочегара было темно от копоти и угля.
Вытирая сверкнувший мрачно пот на лбу, он стал рассказывать мальчику свои несчастья, как все здесь издеваются над ним... говорят на незнакомом языке: он попросту не понимает что они хотят... чёртова жизнь ( выругался он. казалось - выругалась темнота).
Мальчик что-то ему отвечал. Слёзы мелькнули на его глазах... а мне почему-то стало безумно грустно и плохо.
Глаза заволокло туманом... пол подо мной стал прозрачным. Голубая глубина качнулась на меня листвой тополиной маленьких рыб.
Я глянул в зеркало на том конце комнаты, и увидел прислонившегося к двери - чёрного человека, негра: это был я. Я потерял сознание...
Зонтик выпал из рук.

Послесловие.

Всё дальнейшее в романе, помню как сон.
Простите за сумбур ощущений: я как-то... пропал без вести в романе Кафки.
Знаете, есть расстройство личности, с нагромождением чувств, как бы хлынувших со всех сторон, как синева воздуха из-за обнажённых ветвей.
А тут.. тут какое-то расстройство личности текста: самые разные, нечаянные пространства, события и приключения, нахлынули синевой прохладной неба на ГГ и... на меня.
Кафка воссоздал художественный лимб существования, в котором сознание размётано робкими красками на свечеревших холстах отцветших холстах душных пространств.

Читателя не отпускает мысль, что он испытывает кислородное голодание, блуждая по иррациональным вершинам гостиниц мрачных, вместе с подростком, работающего лифтёром, словно ангел на полставки, перенося грустные души на небо... блуждая по бесконечным лестницам, ведущих в комнату почти Раблезианской и эротической госпожи... со странным именем, смутно напоминающей ту самую женщину, что изнасиловала подростка в самом начале.
Кто это? Та самая София, вечно-женственное мира? Но почему оно такое... поруганное, искажённое?
Стоп. Что-то я опять потерялся в тексте...

В памяти вспыхивает уж совсем что-то фантастическое: Фёдор Достоевский служит у бога швейцаром, почти Апостолом Петром, треплет за ухо Кафку... заплаканный Кафка бежит от него по лестнице...
Вот, баснословная "БабУшка" из "Игрока"... её несут на руках... или нет... это женщина. госпожа, и возле неё - её несчастные, безвольные слуги.
Но что это!? Не верю памяти своей!!
С этой женщиной происходят кафкианские превращения! Она превращается, превращается... в груду яблок, картофеля, Мефистофеля ( жуткий нос картошкой, как у начальника, принимающего на работу... а что это за работа? Жизнь? Чёрт принимает на эту работу?), и, как итог - бабУшка Достоевского, госпожа эротическая, превращается... в ту самую семипудовую купчиху из Братьев Карамазовых, в которую мечтал превратиться чёрт.

Память качнулась, оступилась в потёмках... вот, я уже с подростком на мрачном балкончике; за шторкой, за окном... кто-то занимается сексом.
Странным образом, выпуклый балкончик на теле дома, принимает очертания живота беременной женщины... постойте... я, в утробе балкона, вместе с подростком, наблюдаю своё зачатие?
Трудно дышать... кафкианская клаустрофобичность пространств ещё никогда не была столь безусловной... как в утробе. Алый сумрак качнулся, оступился... подростка, или меня ( не знаю уже), насилует женщина, нечем дышать... она вбирает меня в себя: сначала, часть меня... потом, целиком.
Я в ней целиком. Я в её чреве... меня нет больше в мире.

Из упругой, жаркой темноты - алые звуки... плеск воды... воды отходят.
Моя госпожа моется в ванной, я помогаю ей, губкой проходя по её белому телу... и я же, в ней, внутри... теряю сознание, себя...
Неужели и после смерти - жизнь, и тайна ада заключается в том, что из неё нельзя выбраться, убежать?
Повсюду насилие и жизнь, неволя перевоплощений, превращений... всё я, все проявления... довольно проявлений!( кажется, это в бреду шептал умирающий Толстой ).
Роды идут... я принимаю роды, и я же, рождаюсь... но не могу родиться.
Госпожа просит властно - духов. Я ищу их покорно. Пробежал руками по всем ступенькам открывающихся ящичков на полках - нигде нет духов... или - души?
Я искал душу свою, чтобы родиться?

И вновь темнота... в ней - мой дядя - Якоб.
Он улыбается, поднимает голову наверх и... превращается в библейскую лестницу Якова!
Ангелы сходят по ней... а поднимаются - черти.
Вот, я везу по своему протянувшемуся в небо, лестничному дяде, коляску со своей госпожой.
Оборачиваюсь на крик... вспыхнул пейзаж Достоевского, Неточки Незвановой ( её нет, её не звали в этот мир... она тоже пропала без вести..).
Рядом с девочкой - её несчастная и бедная мама в лохмотьях ( похожа на измождённую лошадь... Достоевский). Её тоже за что-то наказала жизнь... она поднимается сквозь тихо падающий снег на строящееся здание, подходит к краю, которого не видит... пронзительный крик девочки снизу...

Перевожу взгляд на коляску с госпожой моей... в ней сидит младенец. Это - я? Я - прощён? Я вроде сделал что-то доброе... я любил. а это ведь не мало на этой безумной земле, правда?
Стоп, а где Карл.. Клара... странное зеркало имени ( может, мне предстоит родиться девочкой? или будет двойня?
Всё вновь смешалось, поплыло куда-то... театр, жизнь... Шекспир и слова безумного в пустоте... из пустоты - самое важное: ребёнок с мамой пробирается сквозь тёмный и душный поток людей на ипподроме. Накрапывает дождь сквозь закат.
Поезд мчится куда-то; я мчусь куда-то... тоннель, как на картине Иеронима Босха... мост и тёмная река, увлекающая в своём течении безвольные и грустные отражения и тени мира.
Въезжаю в тоннель... мир пропал - без вести.

Густав Климт - Мать и дитя

Не буду многословен, лишь отмечу, что это незаконченная работа, и иной человек мог бы сказать, что она не представляет никакой ценности, кроме той, что это первая работа Франца Кафки. Сильные моменты в книге есть, но этого недостаточно.

"Процесс", "Превращение", "В исправительной колонии" – это, вероятно, лучшие работы Франца, творчество которого я безмерно люблю и уважаю. Здесь же как-то не задалось, да и роман оборван на полу-слове. Впрочем, вполне ясно, что дописать его было бы тяжело, потому что сюжет загнан в какой-то тупик и для достойного завершения потребовалось бы ещё как минимум страниц 200.

Я долго откладывала эту книгу, так как знала что она не завершена. Помню, как я разочаровалась, когда, пробираясь через дебри "Замка" я так и не узнала финала, книга просто оборвалась. "Америку" же я прочла с интересом. Да, мне было интересно, что же ещё будет ждать Карла на его пути к американской мечте и встретится ли он с этими Котом Базилио и Лисой Алисой - Робинсоном и Деламаршем.
Очень понравились описания Америки:

Ещё мне нравится слог в этой книге, читается легче чем "Замок" и "Процесс", хотя первые две я бы перечитала, а вот Америку вряд ли буду.
Жаль, что того, как закончится история Карла, мы никогда не узнаем, лишь судя по второму названию, можно предположить, что домой он не вернётся и далёкая Америка навсегда поглотит его и заблудится он среди её неписанных законов и порядков.....

Да, это настоящий фантасмагорический Кафка. Многие персонажи ведут себя абсолютно по-идиотски -- по-кафкиански. Карл Росман -- натуральный баран. Идёт -- куда ведут, собственного достоинства -- ноль. И не он один такой убогий.
Вообще-то такова жизнь. На каждого Карла найдётся свой Деламарш и его прихлебатель Робинсон. А когда надо, негодяи прикинутся друзьями...

Где-то вдали маячит идея свободы, но её, как обычно, Кафка тщательно маскирует всеобщим абсурдом. На почве свободы как-то незаметно произрастает рабство -- и вроде как добровольное.

Со стилистической точки зрения я Кафку не люблю. Уж очень много подробностей приходится у него на единицу смысла. Впрочем, бог с ним, я к тому был готов заранее.

Совершенно очевидно, что Кафка задумывал большой текст, вероятно, длиннее "Процесса" или "Замка". К сожалению, закончить не смог или не захотел. Осталось только длинное начало и два коротких фрагмента из середины. Вот они оба заинтриговали не на шутку. Главный герой предстаёт совершенно другим человеком. Из неуклюжего пражского немца Карл превратился в стопроцентного американца. Было бы интересно проследить становление его характера. Он продолжает проходить положенные ему огонь и воду.
Полагаю, медных труб от Кафки не дождёшься. Впрочем, как знать? Очень может быть, что именно в этот раз героя таки ждало лучезарное будущее. Увы, нам не суждено узнать финал.

Последние намеченные фрагменты автор ещё не успел расцветить бесконечными подробностями и синтаксическими изысками, поэтому (да простит меня автор) читать их сплошное удовольствие.

Как всё-таки жаль, что Кафка страдает вредной привычкой не заканчивать произведения!

"Америка"... То ли я не с того начала, то ли вообще не стоило начинать, не знаю, но факт остается фактом - не зацепило, впечатления никакого. В одном уверена точно, проблема оказалась не в том, что книга не закончена, т.к. этой самой незаконченности и обрывистости я даже очень обрадовалась, поскольку вряд ли бы ее выдержала в полном объеме. Нет, не подумайте, что книга тяжелая, как это принято, насколько я понимаю, у Кафки. Наоборот, читается быстро и легко, что меня не могло не радовать - тем скорее она кончится. Просто... мне было скучно. Я не понимаю, почему автор написал эту книгу. Что он хотел ею сказать? Возможно, именно это он и не успел написать? Конечно, какие-то идеи у меня появлялись. Молодого человека почти 16 лет в наказание за то, что сделал ребенка служанке, отправляют в Америку - и пусть живет как может, как хочет. Герою предстояло, наверное, по задумке автора пройти весь путь - от самого высшего общества до его низов. Причем, если спуск вначале был медлительным, то завершился он моментально именно из-за недописанности произведения. Я могла бы сама себе придумать этот смысл, но не буду, а задумка автора, если она и была, вырисоваться не успела. Прибавьте к этому, то, что герой меня дико раздражал своей глупостью и доверчивостью - понимаю, нужно было для создания образа, но все равно таких людей не терплю ни рядом с собой, ни в литературе, и получим мою радость по поводу того, что книга недописана.

"Письма к Фелиции"
Но моя радость была бы не полной без Писем к Фелиции. Вообще, это второй мой опыт чтения эпистолярного жанра и первый - Опасные связи Лакло был в разы удачней. Во-первых, нам представляются только письма самого Кафки без ответа. Такая односторонность изначально слишком угнетает, не получая ответов, корреспонденция становится пустой и плоской. Это не способствует более глубокому пониманию ни автора писем, ни его любви. Но о нем я поняла более, чем достаточно. Мне такие письма в 15 лет слали - такая корреспонденция может быть интересна только самому получателю, максимум - большим любителям Кафки, которым интересно совершить полное погружение в его бытовую жизнь и его совершенно ерундовые, пустячковые любовные переживания. Нет, таким нудным и таким неуверенным в себе занудой может быть только 15-20 летний парень, который до этого и за ручку с девушкой не держался (это из опыта), а автору то на момент написания 30 как-никак стукнул. То он просит свою возлюбленную ему не писать, т.к. (о боже!) он этого не достоин, то ноет и ноет по поводу того, что (какой кошмар!) прошел всего один день, а он не получил ни строчки! Хочется ему сказать - да определись ты уже, блин, чего хочешь! Нет, такие письма я могла выдержать только в 15 лет и до сих пор себе удивляюсь, как мне это тогда удавалось. Если бы мне такое стали писать сейчас - я бы автора на третьем же письме удавила, честное слово.
(Письма я так и не дочитала, поэтому оценку ставлю только за Америку. Не знаю, что бы я им поставила)

Зато теперь я знаю, что не стоит лезть в дебри произведений автора, не познакомившись как следует с его основными, "культовыми" произведениями, может быть, после такого знакомства и дальше погружаться желание пропадет.

Эпопея с чтением Америки подошла к концу. Иной раз приходилось себя отвлекать, одёргивать, переключаться на другие дела, иначе свистящий котелок, плюющийся как чайник кипятком, окончательно разорвало бы.
Это я про свой многострадальный мозг.

С чем связана такая бурная реакция?
Я не люблю таких людей, как главный герой Карл. Хоть ему и всего 16 лет, доморощенные условия, в которых он жил перед "изгнанием" в Америку, сформировали из него полнейшего слизняка, размазню и мямлю. Видя его неполноценность, я сжимаю челюсти до скрипа от желания надавать Карлу просветительских оплеух.

Карл прибывает в Америку и тут же встречает дядюшку, попадая под его щедрое крыло. Дядюшка, однако, не стал долго забавляться с пареньком, и выкинул того взашей при первом же подвернувшемся удобном случае. Затем Карл наживает себе двух мразовастеньких "дружбанов", которые, появляясь время от времени в жизни Карла, только и делают, что обворовывают, подставляют, а потом и вовсе держат в рабстве, привязав к себе абьюзом и карловским чувством долга перед ними.

Здесь повествование обрывается. И в последней главе мы наблюдаем за тем, как персонаж, немного более мудрый и, что ли, повзрослевший, выбивает себе место в сомнительном варьете и уезжает в неизвестном направлении, что даёт нам надежду на какое-то более-менее светлое будущее для Карла.

Произведение, явно, немного более обыкновенное и стандартное, по сравнению с другими вещами Кафки. "Америка", к тому же, ещё и проще, как в плане написания, так и в плане замысла. Не удивительно, что многие находят этот роман - лучшим среди всего написанного Францем.
Дифирамбы петь таланту писателя я не стану. В "Америке" герой не сталкивается с неведомым чудовищем бюрократии. Или с бестолковыми и абсурдными, сдавливающими и удушающими событиями.
В "Америке" герой в силах влиять на происходящее.
Только герой бесхребетен и зарывает себя всё глубже.

С самого начала нам дают понять, насколько с башкой Карла, по-другому не скажешь, всё худо. Как оказывается, папочка и мамочка отправляют сына в Америку будто за то, что тот обрюхатил служанку. Ну обрюхатил и обрюхатил, с кем не бывает. Только вот не Карл снасильничал над бедной 35-летней женщиной, а она его, в буквальном смысле, изнасиловала. Могу предположить, что родители догадались о том, что у их сына чувство собственного достоинства как у половой тряпки, и выгнали того взашей. Хотя, может быть, и с благородной мыслью о том, что вынужденный выживать в новой стране сынок всё-таки наконец-то воспитает в себе "мужчину".
Прибыв в Нью-Йорк, весь такой честный и праведный, ещё не сойдя с корабля, Карл влипает в переделку, из которой его вытаскивает богатенький, невесть откуда взявшийся, родственничек.
Такие подачки от судьбы будут преследовать Карла на всём протяжении сюжета. То еды дадут бесплатно, то на хорошую работу устроят, то ещё что.
Карл слишком глуп или наивен, чтобы этими подачками воспользоваться в полной мере.
Всё у него случается наперекосяк. И дядя гонит на улицу, и с работы увольняют, и полицейские пристают.

Виноват в неудачах Карла исключительно он сам, а не "злая" и "жестокая" Америка.
Карл не умеет сказать твёрдое "нет". Не умеет постоять за свою честь словом или делом. Ему легче отмолчаться, ведь молчание не требует усилий. Терпила из терпил.

Иной раз хотелось кричать: "Врежь ему, кусок идиота! Что ты терпишь?! Хватит из себя разыгрывать половичок под ногами!". В такие моменты я и откладывала книгу, пытаясь вернуть себя в спокойное русло.

Карл ведь неплохой парень, отзывчивый и добрый. Но таким быть нельзя, даже в 1909 году, в котором происходит действие. Тобой воспользуется каждый, кому не лень, а потом скинет за борт, как надоешь или начнёшь доставлять проблемы. И, пожалуй, Франц Кафка, как никто, понимал неприкаянность честного и порядочного человека в мире склок и дрязг.
И не важно, в Америке ты или в Европе, или ещё где. От себя не сбежишь.

Не знаю, как можно писать рецензии на Кафку. Я даже не помню, прочитала ли эту книгу, или она мне приснилась?
Я падала в Кафку в таком порядке: «Процесс», рассказы, «Превращение», «Замок», «Америка». И всем бы советовала делать также. Ну, как минимум «Процесс» → «Замок» → «Америка». Но если вам не терпится прочитать самый оптимистичный роман автора с самым пессимистичным названием (авторское название «Пропавший без вести») — добро пожаловать! Добро пожаловать на борт парохода, на котором мы вместе с Карлом Россманом прибудем в далёкую Америку. Нам 16 лет и жизнь только начинается... Или нет?
Тягуче, сомнамбулично, гениально. Роман, как всегда, не закончен. Потому что Кафка — это страшный, а может быть прекрасный сон, который не заканчивается, а прерывается с пробуждением. С добрым утром!