Америка. Письма к Фелиции

Очень долго сомневался - можно ли начинать писать. Нет, уверен-то был, что делать этого в зеленых трусах никак нельзя. Но, с другой стороны, никто ведь и не увидит, поскольку зеленые эти трусы находятся под синими джинсами и синий цвет поглощает своей непрозрачностью. Но вдруг - начнешь писать, а кто-то закричит "Ату, хватай его, ребята, он в зеленых трусах пишет". Вроде и один сейчас, но кто их знает, нет той уверенности. Ну вот, трусы сменил и можно смело приступать.

От Карла забеременела женщина и поэтому его отослали в Америку. Ничего подобного. Карл убил эту женщину, съел ее и сбежал. Куда еще бегут все преступники. И зовут его не Карл, а Бен Джойс-Щекотало, который жить не может без овощного мороженого и кружки теплого Будвайзера. Все проблемы Карла несостоятельны. Они же все - Робинсон, дядя, Америка - все намного его старше. Всего-то нужно дождаться, чтобы они умерли от старости.

Америка -страна неограниченных возможностей - хочешь в уборщицы - иди в уборщицы, хочешь в гомночисты - иди в гомночисты, да хоть в парковщики - куда хочешь. Право выбора есть всегда. Демократия же. Только не в президенты. Даже если Негро назваться, как Карл. Жалко, что нельзя и несправедливо. Америка-томатный сок.

Можно дать множество личных определений творчеству Кафки, которые, наверняка, уже когда-то встречались, что-то типа Психологии Крысюка или Профессионального Идиотизма. Этот полнейший абсурд особенно тяжел для тех, кто привык все анализировать и делать выводы. Единственное спасение в этом случае - воспринимать Кафку с юмором, но запасы юмора тоже имеют свои пределы. Медленно вбиваемый в мозг толстый гвоздь и сам факт того, что идешь на это добровольно, объясним врожденной тягой к издевательству над собой и собственным сознанием. Впрочем, Кафка тоже занимался именно этим.

Пришлось прочитать все романы Кафки и большую часть его рассказов, чтобы понять довольно простую вещь, в "Америке" выраженную наиболее чётко: все его произведения написаны маленьким мальчиком, который специфически ощущает себя в мире взрослых, даже будучи в теле взрослого. Как именно? Ну... Не знаю, было ли у вас в детстве такое: мама поставила в очередь, допустим, за продуктами и сказала стоять, а сама куда-то ушла в другое место. И вот очередь идёт, а мамы всё нет. Подходит уже. Вот-вот на тебя сейчас воззрится злобная огромная продавщица и спросит, что тебе надо, а ты и не знаешь, что надо купить и что тут вообще продают, почему ты тут стоишь, куда делать твоя мама, продавщица сердится, очередь сзади напирает и торопит, кто-то ругается, кто-то цокает языком, и этот момент всё ближе и ближе... (Один раз такая злобная очередь ко мне действительно подошла, и меня просто из неё с матюками выпиннули, ничего страшного, но вот это томительное ожидание с чувством непонимания и ответственности одновременно — Кафка до мозга костей.)

С "Америкой" это понять проще, потому что главный герой — подросток, 16-17 лет по ходу действия романа, но с ним при этом зачастую обращаются, как с малолетним младенцем. Восприятие мира у него тоже какое-то младенческое: сиюминутность, непонимание социальных ситуаций, вечное чувство вины перед взрослыми и ощущение того, что они знают больше тебя, необходимость слушаться и прислуживать, общее искажение пространства, времени и перспективы. Добавим к этому общее ощущение сна, и мы получим каталог детских кошмаров, например, как если бы ты читал какой-то доклад перед огромной аудиторией и вдруг обнаружил, что на тебе нет штанов.

Сама же Америка, как Америка, — дело десятое, всего лишь символ того, что и за тридевять земель всё то же самое (пусть это и ненастоящая Америка, а Америка в представлении Кафки). Если тебе в этом мире неуютно, то будет неуютно везде, в любых условиях: с деньгами и без них, с женщинами и без них, с одеждой и без неё, с жильём и без него. Карл Росман (главный герой "Пропавшего без вести"/"Америки"), впрочем, никак этого не может уразуметь, поэтому складывает и складыввает различные комбинации этих предметов, стремясь сделать хоть что-то путное. Роман незакончен, так что у него ничего не получается. Но я сильно сомневаюсь, что в конце был бы хэппи-энд и радуга, даже допиши Кафка этот текст.

"Америка" читается гораздо легче других романов, уж не знаю, почему, хотя намеренно нагоняющих тоску вещей здесь тоже немало. После неё как-то особенно хочется радоваться простым вещам и тому, что никто тебя больше не ставит в очередь, пропадая без вести.

Если сделать список из тысячи неповторяющихся слов и ознакомиться с ним, обязательно некоторые слова отзовутся в сердце или голове. Вот и «Америка» как этот самый многословный список… Многое в сердце моем отозвалось. Многое уму моему не постичь.

… Главному герою 17 лет. 17 лет! Хорошо воспитанный мальчик с принципами. Собранный, трудолюбивый. Добрый, ответственный. Но он будто породистое комнатное растение, высаженное в бурьян - он совершенно не приспособлен к трудностям, он ничего не знает о подлости и невежестве. Но для того, что бы победить то, что не знаешь, надо сначала это постичь и узнать. И постигая, он будет справляться и не будет. Пока окончательно не пропадет без вести…

… Бесконечное описание бизнес-процессов и трудовых конфликтов. Приведены примеры стратегий подавления, манипуляций жизнестойкими и циничными против приспособления и выживания всеми остальными. Не упущено не единой мелочи. Хоть сейчас заходи в сцену и выбирай себе роль. Но не ту, что привлекательней, а ту, которая понятней в силу узнавания самого себя. Потому что каждый, хоть раз начинал когда-то работать, а если не работать, то искал себе занятие, встречал хороших людей и плохих…

… Ужас постижения культурных различий опытным путем. Ужас постижения социальных различий опытным путем. Ужас постижения ценностных различий опытным путем. Ужас необходимости подстраиваться. Ужас побоев моральных и физических на всех стадиях. Даже когда подстроился. Потому что различия есть различия. Потому что от принципов не избавился. Без различий и принципов - личность ли человек?…

… Закон подлости или ничего не сойдет с рук просто так. Все вокруг только и будут знать, что злоупотреблять. Но они грешники, а с праведника другой спрос, если он решится злоупотребить, или даже не решится, а будет вынужден. Даже обстоятельства будут не на его стороне…

… Дурнота от физических контактов с другими людьми. От вторжения в личное пространство. Их бесцеремонные манеры прижиматься, трогать, трясти, сжимать, дышать в лицо, не давать спать, кричать, без спросу брать вещи… и даже удерживать в неволе… Ад…

… От полного отстранения от ситуации, концентрации на своих сильных чертах и привычках, следования порыву - к осторожнейшей оценке ситуации, просчитывании последствий возможных действий. От чопорности и зажатости к открытому общению с людьми с частичным соблюдением этикета. От доверчивости к опасливой практичности. Но уже грустно и фатально…

… Что это было с дядей?…

… Что это было с Брунельдой и сотоварищами?…

… Театр из Оклахомы - имеет звание носителя образцово-показательного менеджмента в американском стиле или наш несчастный герой снова попал к проходимцам, будто мало его приспосабливали к жизни побоями?…

Умом понимаю, что второе. Сердце же просит у альтернативной концовки американского хэппи-энда. Тогда я бы даже простила автору его манеру не доводить свои романы до конца. И даже записала бы его в фавориты. Читала бы его в часы ветреной погоды. Но не согласится же! Тогда бы он не был Францем Кафкой.
ФМ 2015

Ещё раз убедилась, что Кафку можно читать вечно. Он никогда не перестанет быть актуальным. Он никогда не перестанет быть интересным.

От "Пропавшего без вести" или "Америки" в другом переводе в принципе не ждала ничего сверхъестественного. Всё-таки это не "Процесс" и не "Замок" про которые говорят гораздо больше. Это произведение почему-то осталось в тени. Но это не совсем справедливо.
С самых первых строк понимаешь, что речь пойдёт всё о той же абсурдности и поисках выхода, но местом действия на этот раз выбрана Америка, в которой к слову сказать, автор никогда не был.
Вообще, насколько я могу судить после прочтения двух романов и рассказов автора, для Кафки очень характерна условность пространства. Ведь не случайно же выбрана именно Америка как символ свободы. Наш главный герой Карл Росман с начала повествования говорит о статуе Свободы- "Высоченная!". В 16 лет он оказался высланным своими родителями в Америку "зa то, что его соблазнила забеременевшая от него служанка".
Вдруг Карл оказался свободным. Он сам отныне мог строить свою жизнь. Но получив так называемую свободу, сразу же оказался оттеснённым толпой носильщиков, которые не зевали в момент, когда Карл Росман восторгался размерами статуи, находясь на прибывшем в Нью-Йорк корабле.
И начинаются приключения и злоключения героя сразу с того, что он забыл зонтик, ему надо вернуться, а вход уже закрыт, надо найти новый и т.д. и т.п. в стиле Кафки. Опять те же наклоны и трудности в сюжете, которые призваны продемонстрировать щель, через которую Кафка заявляет этому миру своё слово. Своё очень важное слово. Ведь если говорить прямым тестом, наверное эффект усвоения получится совсем не таким.
Меняя дислокации Карл Росман везде остаётся непонятым, в чём-то несправедливо обвинённым и не может себя оправдать, хотя вообще не виноват. Кстати, эта книга могла бы носить другое название как по мне. "Без вины виноватый" - самое оно. То его соблазняют, то обманывают, то оговариват, то обворовывают. И нигде он не может в силу своей неопытности и юношества дать соответствующий отпор. И даже хорошие люди, которые ему иногда встречаются, остаются в нём разочарованными.
Особенно показательным здесь является случай в гостинице. Меня буквально распирало от злости, когда Карла оговаривали и обвиняли несправедливо и так мастерски переворачивали факты.

Добро и зло -категории, придуманные человеком и им же используемые. Ещё одно бесценное произведение великого гения. Ещё одно неоконченное произведение, которое мы читаем в редакции Макса Брода и которое ещё больше могло впечатлить читателя, если бы автор сам издал его до конца. Но даже в таком виде и в таких переводах не перестаёшь удивляться глубинному воссприятию Кафкой этого мира, его особому взгляду и способу его выразить.

Представьте, что вы едете в поезде и тут ваш сосед по купе сообщает о внезапной смерти своей матери. Что сказать? Всякую чушь о том, что вам ее жаль не хочется говорить, но внезапность застала врасплох.

А еще представьте, что вы думали, что будете читать философию, а получили один из лучших любовных романов. Думали, что вот она, рецензия, уже готова в голове, а на последних страницах – БАХ! и еще одна бессмысленная рецензия потеряна ввиду своей двойной бессмысленности. После финального выстрела, я уже не понимал, что я читал – роман или триллер. Моя грубейшая ошибка была в том, что я недооценил одного актера, ко второму же наплевательски отнесся.

А все начиналось так хорошо, в стиле «Юного Вертера», в стиле истории, которую мой друг рассказывал о любовной переписке своей жизни. Он говорил, что для него письма от любимой были как укол для наркомана. Кафка далеко не убежал.

Около года назад у меня в ленте пролетела рецензия на незнакомый замок. Говорят, язык может даже до Киева довести. Мой длинный любопытный нос приводил меня к Чикатило, обоим Мэнсонам, Карлу V, Стокгольмской болезни и Францу Кафке. Когда незнакомый человек входит в комнату, по походке можно определить что вы с ним «одной крови». Я же определяю степень родства по степени отклонения от нормы.

Друг говорил, что между двумя “Enter” было ожидание длиной в бесконечность. Ее письма стали для него воздухом, а мир потерял смыл без них. Он отзывался о ней, как о медсестре, которая не позволила ему обезуметь и как о музе, которая вдохнула в него жизненные силы. Проблема моя оказалось в том, что думая о друге и его любви, я напрочь забыл о Кафке.

На самом деле, не последняя это проблема. Бульварная любовь притворяется настоящей. Эгоистическая, настоящая – альтруистической. Ее себялюбие ровно только ее воли к власти. В сущности, у нее есть только два финала: добиться или не добиться. В первом варианте она умрет, испытывая чувство удовлетворения, во втором найдет себе заменитель. Снова я забыл о Кафке.

Он хотел власти, а когда ощутил ее вкус и влияние на свою жизнь - напугался. Не знаю, читал ли Кафка «Вертера», но иной раз я задумываюсь, не списал ли Гёте Вертера с Кафки или с моего друга? Списал. Все они одинаковые – двести, сто или один год назад. И в них есть общая особенность – они романтические безумцы, которые приняли чистый эгоизм за вечную любовь. Но вправе ли мы судить их с гордо поднятой головой?

Покуда я читал, был на 100% уверен, что это последний роман Кафки, настолько "Америка" продвинутее, но при этом - явно "попсовее" "Процесса" и "Замка".
Я читал и вынашивал в голове очень крутую рецензию, завязанную на том, что Кафку заставили остепениться, продумать более-менее складный и разнообразный сюжет, перенести действие в реальную страну, наградить персонажей полными именами и т.д. Я хотел написать, что его абсурд, густой как сметана в других романах, сохраняет свою жирность только в главе о кочегаре и еще, возможно, убежище. Остальные же главы уж больно реалистичны. Мало того, вторая глава о дяде заставила меня опасаться, что дело пойдет в духе "Финансиста" Драйзера, романа прозаичнее которого я не встречал; а побег из загородного дома (который мог в одиночку стать очередным Замком для "Америки") и последующие блуждания Карла напомнили мне сюжетик "Над пропастью во ржи" (к счастью, Карл хоть не бесцельно шатался, он реально старался выживать).

Так вот, при том, что дымовая завеса "Америки" не такая плотная и дурманящая, как в историях о К., она не снимает напряжение с мозга, она только обнажает недостатки сюжетной линии, которая претендует на разнообразие (чего нет в других романах, ведь там топтание на месте и стало главным ключем к успеху). Так, неумение Кафки придумать законченный сюжет (он пишет, пишет и собирает в кучу, либо пишет, надеясь, что конец придет сам собой) здесь становится очевидным. От того-то у него и получается все незавершенным. Стоит взглянуть правде в глаза: Кафка плохой писатель. У него отличное умение созерцать и обращать действительность в ее самые крайние формы. Но когда он старается воплотить свои замыслы в письменной форме, то сталкивается с явными трудностями.

Итак. Кафка в "Америке" значительно опопсел, хотел написать я. Но вместе с тем, его почерк хоть мимолетно, но проскакивает. В "Кочегаре" и "Убежище" в первую очередь и меньше - в других главах. Кроме того, сами навязываются аллюзии на другие его произведения: у главного героя опять появляется дядя, а Робинсон и Деламарш - копии помощников г-на землемера. Тема "маленького человека" вновь напоминает о себе (даже больше, ведь теперь главный герой маленький человек в прямом смысле). Преувеличение тоже возвращается (в гостинице 20 лифтов??). Так что, полностью забыть, что читаешь Кафку, к счастью, не удается.

Вот так я рассуждал бы, если бы "Америка" действительно оказалась последним романом Кафки. Но как я узнал, она стала пробой пера, а самые страшные вещи были написаны уже после нее. Это застигло меня врасплох. Ведь что могло заставить Кафку сделать туман погуще, а всю рациональность и разнообразие оставить в первом своем романе, я не могу додумать. Хотя.. Неважно. Это и к лучшему. Ведь именно в "Процессе" и "Замке" Кафка обрел свой фирменный стиль, благодаря которому автора этих двух романов ни с кем не спутаешь. Никто так не пишет, как Кафка. Ведь Кафка...
На этом рецензия обрывается.

Странное дело, только сейчас дошла до этого произведения Франца Кафки, одного из моих любимых писателей. Не согласна с теми, кто считает Кафку скучным или чересчур меланхоличным писателем (он просто дотошно описывает нашу реальность, а она порой именно такая и есть). Давно люблю и его "Замок", и "Процесс", и рассказы...

"Америка" - потрясающий роман (жаль, конечно, что неоконченный). В нем в весьма увлекательной форме повествуется о незадачливой судьбе молодого 16-летнего парнишки по имени Карл, выходце из Германии, который ищет место жительства, работу, да и вообще свое место в жизни - в Америке. Судьба сначала щедро одаривает его (знакомством с влиятельным дядей-сенатором) и потом также внезапно все отбирает (юноша оказывается на улице без средств к существованию) (мне этот сюжет очень напомнил произведение Александра Грина "Дорога в никуда" - очень много параллелей). Вдобавок ко всему, из-за своей еще детской наивности он связывается с очень плохой компанией, не в силах противостоять ей. Знакомство с этими людьми очень дорого обойдется ему в дальнейшем. Дальше будут поиски работы, неожиданные удачи и падения. Горько наблюдать, как порой очень жестоко судьба (да и окружающие) относится к Карлу - доброму и скромному молодому человеку (все мы, наверное, в юности были такими же беззащитными, чересчур восторженными, чересчур ранимыми...)

С другой стороны, и хорошо, что роман не закончен автором: остается надежда, что у Карла все-таки в итоге все сложится хорошо и он с честью выйдет из всех жизненных передряг и при этом останется самим собой: добрым и порядочным. И вообще какое-то светлое чувство появляется после прочтения: словно на поезде Карл отправляется в свое новое - уже счастливое - будущее. Каждый из нас - творец собственной судьбы, и, мне кажется, этот милый юноша заслужил свое счастье)

Очень увлекательная и добрая вещь, очень мотивирующее произведение (упорства и настойчивости главному герою не занимать) о вечных ценностях (взаимовыручка, дружба, радость труда и др). Роман учит нас никогда не сдаваться и не опускать руки. А в каком-то смысле это еще и роман воспитания: прислушиваться к опыту старших, не связываться с сомнительными людьми, добросовестно исполнять свои обязанности. Поэтому произведение будет интересно, на мой взгляд, и подросткам, и взрослым. От души всем рекомендую к прочтению.

5 баллов из пяти.

​Кафка и луна. Лунный Кафка..
Почему-то, представляя некоторых писателей на луне, чувствуешь неестественность, даже лёгкое чувство кошмара и улыбки: Толстой со своей бородой и зипуне на луне.. Шарлотта Бронте на луне в своём очаровательном сиреневом платье и шляпке. Не то.
А вот Кафка на луне.. как-то гармонично. 
Когда от переписки остаются лишь письма одного человека, есть в этом что-то лунное: луна вращалась когда-то среди звёзд, но голубое притяжение Земли остановило её вращение: весь звёздный мир сузился как бы до одной жаркой лазури глаз.
Если бы мир умер, звёзды погасли, то влюблённые в письмах это не сразу заметили бы: письмо в руках женщины, словно луна, ещё некоторое время нежно отражало бы звёзды, весенний парк и её в этом парке.
За плечами женщины, как уставшие крылья, рушился бы целый мир, с плеч её души спадало бы лёгкой одеждой, её нежное тело, а она читала бы с улыбкой письмо любимого, в котором была лишь она, затмившая весь мир.
Её бессмертная в любви душа, оказалась бы в аду.
Свершилось бы кафкианское, последнее превращение плоти, но в отличии от повести, где у жука не успели развиться крылья, душа женщины ступала бы по пеплу сожжённого мира, читая письмо, со слезами на глазах, не замечая ада.
Более того, следы у неё за спиной прорастали бы голубыми цветами: две полоски следов напоминали бы следы от кончиков крыльев…
 
Возлюбленная Кафки уехала в Америку, о которой он писал роман (Фелиция как бы уехала в пространство творчества Кафки, тем самым оставшись с ним навсегда), предав огню свои письма: огонь взял хоть что-то из чувств и души Кафки: если не его произведения, сердце, то сердце любимой.
В своём письме к ней, Кафка, этот мрачный гений 20 века, написал быть может одну из самых нежных и пронзительных строчек 20 века.
Если бы весь мир погиб, не стало бы полотен Боттичелли, страниц Пушкина, Данте, Достоевского, то одна эта строка бессмертного счастья человека в ночи, просияла бы так, что ангелы с самых далёких звёзд заметили бы этот свет и откликнулись на него.
Измученный бессмысленной работой, словно древний Демон, держащий душу у себя в плену…
Кафка в ночи писал письмо любимой, с которой чуточку повздорил.
Женщина уже спала и для неё нежно погас мир: мира не было.
Кафка словно бы пишет письмо не женщине, а одной из самых таинственных и прекрасных вещей на Земле: сну женщины.
С тем же успехом он мог бы писать письмо дождю в апреле, птице за вечерним окном, далёкой звезде…
Во всём этом тоже есть что-то от женщины, её нежного превращения в любви.
 
Кафка пишет:

Ничего в мире ещё нет, он только сотворён. Адам ещё спит под деревом и тихо светит луна и первые звёзды похожи на мурашки счастья, и среди этого, женский вздох, как подснежник..
Боже мой! Это похоже на общение в раю: не важно, спит женщина, или умерла, и тело её проросло цветами: влюблённое сердце не чувствует преграды разлуки: оно напрямую продолжает общаться с душою любимой, как бы проходя сквозь все стены и двери мира, сквозь сон и смерть.
Это ли не обещание бессмертия и какое-то тайное доказательство рая, известное всем влюблённым, но далеко не всем философам?
 
Если бы между нами пролегали континенты, живи ты где-нибудь в Азии, и то мы не могли бы быть дальше друг от друга, чем теперь.
Ведь любое из твоих писем для меня — бесконечность, даже такое маленькое.
Я читаю от первой строки и до подписи, чтобы тут же приняться сначала, и так ходить по этому дивному кругу снова и снова.
Но в конце-концов мне приходится смириться с тем, что оно завершается, что в нём поставлена точка, которую поставила ты, когда встала от письма и ушла от меня во мрак, и я остаюсь, как громом поражённый.
 
Удивительные строчки, знакомые всем, кто хоть раз любил: перспективы пространства нарушены, темно накренены: нет стен между любимыми: сердца бьются навстречу друг другу даже в разных странах и комнатах, они рядом, это новая реальность.
В этом весь трагизм отношений Кафки с женщинами.
Более того, это кружение по орбите в звёздную метель писем, с абсурдом невозможности достичь женщины, достоверности её души и плоти, которые, как известно, в письме как бы блаженно меняются местами и можно дотронуться до тёплой кожи души — слова, похоже на бесприютность души в романе «Замок».
Любопытно, что в «Приглашении на казнь» Набокова, который часто сравнивают почему-то с «Процессом», гг герой не может выбраться из Замка, а герой Кафки — попасть в него.
В пейзажах писем, Кафка создаёт смертельно-важных декораций, успокоительный обман.
Держит Фелицию на безопасном от чудовищности своего творчества и себя.
Она мечтает о простой семейной жизни, детях… а он? Что он может ей дать кроме кошмаров сердца своего и бессонницы жизни?
 

В этих письмах трагизм превышает все романы Кафки, это подробная топография преисподнии сердца и ада творчества, о котором многие даже не имеют понятия.
Я не очень верю в реинкарнацию, но читая подобные письма, как-то странно веришь в то, что Кафка в прошлой жизни был… Акакием Акакиевичем из «Шинели» Гоголя.
Это не человек а гомункул из творческой колбы бредового сна, это мыслящий и дрожащий тростник Паскаля, ощущающий робкое существование своё как нечто мимолётное меж двумя безднами: в душе и над запрокинутым лицом — звёздной бездной, и эти жернова заживо перемалывают вместе со звёздами — сердце.
 
Ошибутся, споткнутся о Кафку все психологи мира, увидя в нём знакомые черты виктимности, неврастенической безвольности и даже скрытой бисексуальности: нет, последняя есть, но экзистенциальная, кафкианская: полночный круг тех же жерновов.
В одном из писем Кафка нежно оступается неизданным сном гг Превращения: так томится по любимой, переживая о ней 
и не зная, что с ней в молчании писем, что готов… стать женщиной, своей любимой, дабы успокоить себя.
Подобные метафизические пике — на самом деле центральные в переписке.
Кафка затравлен жизнью больше, чем герой Шинели, но вместо шинели у него — его бедная и болезненная плоть, шаткое здоровье, о котором он печётся как и герой Гоголя о своей «прелести».
Так и кажется, что злосчастный мир, отняв у него это тело, сделает самое главное и страшное превращение: человека — в затравленного призрака, который и в смерти пожелает укрыть изношенной шинелью плоти, свою любимую.
Предельная, обоюдоострая раскачка солипсического порыва души: если дрожу пред бездной мира как беззащитное насекомое и тростник — я насекомое. Тростник растёт на постели сына, к ужасу вошедшей туда матери (апокриф Превращения).
Если я люблю до безумия женщину и трепещу за её жизнь, не зная что с ней, я — женщина.
 
Кафке жизненно важно ощущать в себе вину и тиранический внешний и внутренний элемент по отношению к себе, поддерживающий в нём раздвоение души, словно в повести любимого им Достоевского ( Кафка был зачат и придуман в черновиках Достоевского).
Фелиция (символичное имя — счастье) является для него живым, есенинским зеркалом души, осколки которого как бы замерли в воздухе на цыпочках отражений, и Кафка робко, то сбоку, то слева, то сверху, заглядывает из сумерек, то листвой, то насекомым, то словом без тела — письмом, то человеком: женщиной, ребёнком, мужчиной..
Он хочет впервые увидеть отражение своей души в полный рост.
Кафка делает Фелиции одно страшное признание за другим, словно он заперт за дверью письма и за ней полыхает бездна и ночь, нечто чудовищное: он стыдится показать себя любимой, открыть эту гриммовую дверь: сможет ли любимая принять его, каков он есть, со всей роящейся хитиновой тьмой в нём?
Каждый жест этой творческой тьмы — ранит любимую, и он испытывает эту боль тьмы за неё, терзает себя, и душа Фелиции, словно зеркало боли и счастья, отражает в мире странное превращение: ласковые вспышки листвы, неба, крылатый жучок..
 
Кафка ранит себя непрестанно, и как бы задаётся вопросом: почему же она.. кто любит его, не чувствует этой боли?
С кем она переписывается? С листвой? человеком?
А он? Как же он? Либо она с ним из сострадания, и тогда груз вины её боли на нём, либо…
Ну кто кроме Кафки мог сделать предложение любимой, больше похожее на приглашение на казнь и в ад?
Словно зачарованное чудовище, демон, он прямо говорит ей: ты не будешь счастлива, у тебя не будет детей, покоя, друзей, привычных прогулок по парку с любимым…
А что будет? Комнатный ад, в котором, запертая как в утробе душа, будет вечно, ночами и днями, творить, описывая подробности ада и муку рождения души в мир.
А ещё душа будет писать письма любимой.. в другую комнату, словно трагическому близнецу по утробе.
Любимая, как последняя его связь с человечеством и миром живых.
Неплохо, да? Поэтично даже.. но, быть ариадновой закатной нитью в лабиринте, ведущем в никуда — ад.
И как апогей всего этого ужаса — словно бы перерезанная пуповина телефонного провода, переписка.
Жадные, жаркие глотки тишины, звёздной тьмы, и лёгочное кровотечение: утрата воздуха и любимой.
 
Эти письма можно было бы назвать: письма из ада. Ещё никогда прежде, каинова печать так не была ассоциирована с творчеством, или как бы сказал Платонов: муза — моя тёмная воля к творчеству!
Мучительнейший любовный треугольник: Кафка — муза — Фелиция, с экзистенциальным превращением одного в другое, к сладкому ужасу солипсизма всех сторон: до боли знакомо, как и желание уберечь милого друга или любимого человека — от бездны в себе, к непониманию этого друга или даже обиде его.
Совершенный спиритуализм писем, словно бы Кафка умер и скрылся в безопасность смерти от женщин и на этот лунном расстоянии вечности, пишет любимой, возводит Замок любви, обращая его в храм, и.. как только он достраивается и сближение неминуемо, он разрушает его: рушится мир у него за плечами: 3 раза Кафка делал предложение Фелиции, и.. словно в гоголевском кошмаре, женщина 3 раза соглашалась: казалось, Кафка входил в душу женщины, как входят в тело при сексе, как входят в храм, открывая всё новые и новые двери, спускаясь в подвалы тёмные и таинственные, и с каждым новым открытием двери звучало из тьмы, тьмой — да!
 

Целомудренная Фелиция, невинно общаясь с Кафкой, избегая свернуть на интимные тропинки сердца, идя с ним по словно бы во сне возникшей умнице-тропинке в цветах, говоря о своей скучной работе, переезде на новую квартиру, лилиях и шоколаде, не подозревала, что Кафка, словно существо с другой планеты, идя с ней рядом, уже занимается с ней сексом, до обморока самозабвения, а затем лежит в одинокой постели с бьющимся во все стороны мира — сердцем: таковы странные, ирреальные механизмы поступательного движения вины и обвинения Кафки, его вхождения в плоть и душу любимой, желание зафиксировать это физически в частоте писем, больше похожей на обморочный шёпот изнемогающей от наслаждения женщины в постели, с оступающимся сердцебиением и шёпотом: да, вот так, левее, чуть выше, да, да!..
У Кафки почти так же, но в вопросах вины и безмолвия ожидания писем.
 
Творческая неврастения Кафки, в половодье сердца и писем, выплеснулась и на Фелицию, сделав её частью творческих черновиков своей души, где он с наслаждением предавался чувству вины, боли, самобичевания: и как Артюр Рембо, по меткому замечанию Сартра, своим гомосексуализмом стремился расшатать свои чувства, творчество своё, так и Кафка подобной виктимностью, словно бы стремился сбросить, сорвать, прорвать свою земную плоть и высвободить крылья творчества и духа.
В какой-то миг даже кажется, что если бы Фелиция умерла и на её могиле выросло изящное дерево, то Кафка не сразу заметил бы это превращение: он ещё самозабвеннее писал бы письма прекрасному дереву, растущему в небеса, шумящего небом.
Не случайно Кафка познакомился с Фелицией у своего друга Макса Брода, забавно приняв её за прислугу, даже пошутив по поводу её «дубовой» внешности.
Но в итоге всё встало на свои места: его сердце стало её слугой, и, показывая за столом фотографии Палестины, он предложил ей путешествие.
Можно сказать, эти письма — спиритуалистическое путешествие двух сердец на небесную родину.
Да и само название Палестина, в своём корне — Филистия, чудесно обыгрывает имя Фелиции.
 
Его роман с Фелицией, это чуточку и роман с небом.
Их отношения стали частью черновиков его творчества, которое он завещал сжечь Максу Броду: роман духа — с женщиной, не менее гениальный и трагичный, чем неоконченные творческие сны его романов: Замок и Процесс.
Этот гоголевский мотив пронизывает всю переписку.
С одной стороны, мы (лёгкая оскоминка шизофрении в этом вечном «мы» в тональности статьи: кто — мы? Хочется оглянуться через левое плечо, но.. страшно. Я себя знаю.) видим Макара Девушкина из «Бедных людей» Достоевского, начитавшегося Кафку, с другой стороны, эти письма — идеальные сны Гоголя, его тайна о женщинах.
Есть много слухов о гомосексуализме Гоголя и Кафки, по крайней мере, об из скрытой бисексуальности.
Оставим (снова хочется оглянуться через плечо..) это на совести тех, кто это писал, тем более что очень часто, те, кто пишет о гомосексуализме, толком ничего не знают о нём.
 
Кафка был классическим невротиком. Как писал ещё Фрейд,  у них частое стремление к инверсии и фиксации либидо на лицах своего пола, отсюда и навязчивая тема превращения, внутреннее неприятие себя, вина и восприятие себя как чудовища.
Ощущение в себе женских черт и зеркальная нежность к мужчинам, и желание условно-мужского — в женщине.
В этом смысле внешность Фелиции и правда чуточку мужеподобна.
Но на самом деле, такой редкий вид творческого гомосексуализма, далёк от гомомексуальности как таковой: он больше центробежен и направлен внутрь, в душу, в желание творческого превращения и любви, обнимающей не только мужское и женское, но и всю природу: звёзды, деревья, парка, где по вечерам гуляла Фелиция, читая письмо Кафки, не замечая у себя на плече маленького жучка.
Сама природа обращается в письмах в храм и Замок любви, Палестину духа, и Кафка, как и полагается, не мог туда проникнуть: ему нужно было бы умереть дважды для этого: как человек и как писатель.
 
Мы видим заколдованный круг (кто-то обернулся на меня из-за плеча моего..) — умирая и превращаясь в ласковоую веточку сирени из парка Фелиции, он не видел уже храма любви: он был у него за плечами, сияя красотой природы, блаженным натяжением крыльев.
Представляете? ( мучительный порыв оглянуться за плечо с улыбкой.. держаться, держаться!)
Заходит утром в комнату Кафки его мама, а посреди белой постели, растёт веточка сирени — Кафка.
Кафке стыдно, что он сирень. Никто не понимает что с ним происходит, а он просто.. любит.
Уверен, что что-то подобное снилось и Кафке. 
Во всяком случае, «Превращение» было написано во время переписки с Фелицией.
 
К слову, Кафка упоминает в письмах свою любимую младшую сестрёнку, с которой любил гулять по вечерам у реки.
Эта же сестрёнка появляется и в Превращении: что с ней стало? Что за превращение? В кого? Но они становятся чужими.. Мужчина забирает её у Кафки. Сестрёнка превращается… а в кого мы превращаемся в любви, для тех, кто любит нас но кого мы уже не так любим? Кошмар..
Любопытно, что описывая, как другая его сестра, рожала за стеной, Кафка относится к этому равнодушно: словно жучок новой жизни залетел в окошко и надоедает, голосок жужжит по потолку, бьётся в голубой потолок: ах, открыть бы окно и выпустить голос в природу!
Вбегают перепуганные голоса отца, матери, в комнату Кафки, и говорят, кричат в кромешной тишине: ребёнок пропал!
Ты не видел? Только родился, к тебе залетел и пропал!!
Кафка стоит у окна и улыбается..
 
Но пропал не только ребёнок: душа Кафки пропала в этом мире.
Все мы чуточку пропали в этом безумном мире, похожем на недостроенный и заброшенный замок.
Кафка в это время пишет чудесный роман — Пропавший без вести (Америка).
В этом смысле любопытен один женский образ в романе, гротескно и смутно напоминающий Фелицию.
У Бодлера есть прелестный стих — Гигантша:
 

Так вот, Фелиция и правда была рядом с хрупким Кафкой, чуточку горой, пусть и нежной.
В романе Кафки есть эпизод, где юноша, спасаясь от бредового мира, попадает в комнату к странной и огромной инфернальнице, которой прислуживают двое мужчин (любопытное раздвоение «я». Позже эти двое появятся в «Процессе»; любопытна запись в дневнике Кафки после помолвки с Фелицией: «Заковали в цепи, как преступника!» ) — моют, одевают её, ублажают.
В какой-то миг бедный юноша спасается уже от мира и женщины, почти размером с мир, прячась на балконе, наблюдая от туда, как с этой женщиной занимаются сексом.
Что есть балкон, как не беременность комнаты?
Кафка описывает всю ту же вечную муку превращения: его как бы ещё нет в мире, он в утробе женщины, спиритуалистически наблюдает, фактически, за своим зачатием.
 
Фелиция буквально поглотила жизнь и творчество Кафки, была им беременна, и душа Кафки словно бы созванивается с ней по телефонному проводу пуповины писем.
К слову, дивная деталь в переписке: Кафка боялся телефонов и нежно удивлялся, что Фелиция так свободна с телефоном, что может позволить себе… даже смеяться в него.
С психологической стороны это интересно: ты общаешься с человеком, не видишь его, хочешь подарить ему улыбку… и она падает в пустоту.
Нужно, чтобы улыбка как бы встала на цыпочки смеха и заглянула в окошко любимого человека.
Представляете? Движение сердца — видно за 1000 миль! Вот какое огромное сердце в любви!
Общаетесь с человеком в другом городе и ему стало так хорошо от вас, что расцвела в парке сирень, и все это заметили.
Почти то же самое.
Да и правда, на заре телефонной эры было непривычно выражать все свои эмоции: рассмеяться, это как чуточку раздеться.
Тоже, превращение, в некоторой мере.
Стоишь у неодушевлённого предмета, словно ракушку в детстве приложив к уху, слушая моря, и зачем-то.. раздетый.
Какое-то нежное сумасшествие: подойти к веточке сирени в парке, о которой идёт речь в письме, поцеловать и рассмеяться: люди обернутся на тебя и посмотрят как на идиота.
Если бы я жил в начале 20 века, то общаясь по телефону чувствовал бы себя развратником и безумцем.
Да и сейчас, если честно, не лучше..
 
Телефонная связь и письма: солнце и луна.
Любимый человек позвонил ночью и в комнате стало светло..
А письма? Лунный свет обманчив.
Однажды письмо Фелиции потерялось и Кафка сходил с ума, думая, что всё кончено, любимая охладела к нему.
Где было это письмо? Почтальон его потерял, идя по парку с цветущей сиренью?
Кафка написал мучительное письмо, и оно, как душа после смерти, отлетело от тела, отправившись к любимой, словно лунатик в ночи.
Кафка лежит без сил на постели и смотрит в потолок, на невидимые и равнодушные звёзды, а где-то в парке, возле сирени, лежит на спине письмо его любимой, счастье его, и тоже словно бы смотрит на звёзды, счастливые, тихие.
Накрапывает дождь. Ночь накрапывает.
Письмо словно бы плачет.. Кафка на постели закрывает лицо, почему-то похожее в сумерках на моё лицо.
Вздрагивают плечи. В темноте, сложенные руки у лица с приподнятыми локтями, похожи на очертания сложенных крыльев: крылья тоже вздрагивают. Я.. вздрагиваю. Кафки нет. Самолёт пролетел за окном. Я лежу на постели и думаю о милом друге своём.
Превращение…
 
Боже мой! Ну почему, почему мне никто, никогда не писал таких писем?
Есть тайное, чуточку постыдное наслаждение в чтении чужих писем..
Странно это, читать любовь чужого человека, обращённого как бы к тебе: лестница страниц тепло уткнулась в мою грудь и по ней невесомо ступает куда-то вверх, сердце.
Сладостно теряю очертания эпохи, пола, возраста: передо мной, не Кафка, а мрачный гений, ангел.
На миг прихожу в себя. Смотрю на фотографию Фелиции: ревность! глупейшая ревность спустя век!!
Да я же.. я... симпатичнее вас, Фелиция! Я люблю творчество Кафки, а вы к нему равнодушны!
Почему, почему он пишет всё это вам?
Он вас даже не любил. После 2 вашей помолвки и маленькой ссоры, вы послали к нему свою подругу, Грету: ах, зачем женщины выбирают симпатичных подруг для примирения с любимым? Кафка в письме к другу с улыбкой говорил, что думал встретить пожилую даму, читающую ему наставления...
Подруга, как живое письмо.. чистое, как дыхание ангела. Любое слово её, на ней, может как на фотографии проявиться силуэтом чувства.
Это же.. Процесс, написанный не Кафкой, но — женщиной!
У Кафки и Греты завязалась нежная переписка.
Впрочем, основное в ней вращалось вокруг вас, Фелиция: Грета была сообщницей сердца Кафки в любви к вам, но этот странный круг сообщничества замыкался уже и на самой Грете, начинающей влюбляться в Кафку.
Вот что написала она в телеграмме на помолвку Кафки: Искренние поздравления от вашей довольной Греты Блох. Грета не удержалась и.. показала вам одно из его писем: гг Замка дошёл таки до него, до вас!
Кафка по-детски удивлялся: а что, так нельзя было?
Милый… он подумывал было о каком-то странном, небесном, в духе Перси Шелли, браке втроём.
Солипсизм любви и творчества встретились: всё что любит Кафка в творчестве — это он и есть.
Всё что любили вы, Фелиция в любви и дружбе — это вы и есть.
Грета — как чистая эманация ваших чувств, лунатически отправившихся к нему сквозь вёрсты ночи.
И не случайно она в 30-х годах бежала от фашистов в Палестину, куда хотел с вами поехать — Кафка.
Но Грета вернулась в Европу.. где её арестовали. Она погибла в Освенциме в 1944 г.
Это был её процесс.

 
Ах! сложно удержаться! Не выдерживаю, простите, милая Фелиция!
Решаюсь на бунт и лёгкий литературный разврат: беру листок и ручку.
Сажусь за стол и переписываю письмо Кафки, но.. с некоторыми изменениями.
 

Подписываю письмо, своим неразборчивым, мальчишеским почерком и бросаю в почтовый ящик в подъезде.
Поднимаюсь по самой счастливой лестнице на небеса, где я сейчас и живу.
Хочется выдержать это блаженное ощущение ожидания..
Сижу в кресле, а нетерпеливое сердце так и рвётся из груди, словно непослушный ребёнок, вырывающийся из рук..
Я весь трепетал!
Боже мой! Как я улыбался от счастья! Фелиция так не ждала этого письма, как я!
И вдруг, грудь словно бы кто-то поставил на паузу.
Мгновенная мысль из пустоты, в пустоту груди (сердце покинуло её и уже бежало по лестнице, столкнувшись с кем-то,) — сейчас жена вернётся и откроет почтовый ящик, возьмёт письмо...как нарочно, незапечатанное, прочитает его.
Что она подумает? Что скажет, вернувшись вместе с бедным сердцем моим и письмом?
 

Очень боялась начинать знакомиться с Кафкой, почему -то казалось, что будет очень трудное повествование, тяжелый язык.
Но оказалось , что опасения были напрасны- мне понравился и стиль автора, легкий язык , интересный сюжет, разнообразные герои.
Возможно этот роман и отличается от других книг Кафки, и я даже рада, что начала знакомство с этой книги, которая , как говорят рецензенты отличается от других его книг.
Роман о подростке, который оказался никому не нужен. Родственники выпихнули его от греха подальше из Европы в Америку.
И если в Европе он был мямлей, его можно сказать изнасиловала, соблазнила служанка, то и здесь в Америке он не сильно отличается .Хотя , что взять от ребенка которому около 16 лет.
Работящий, грамотный, но вялый , не способный постоять за себя. Он попадает в ситуации, когда вроде ни в чем не виноват, старается помочь кому -то, но не может сказать слово за себя и потому, часто попадает в зависимость от кого либо. Хотя нельзя сказать , что это происходит всегда, он избавился на время от своих попутчиков и в конце концов смог убежать от ненавистной ему жизни. Устройство на работу в театр, возможно и поможет в становлении его характера, хотелось бы в это верить.
Прочитала книгу с удовольствием, жаль , что как пишут у нее нет конца ,да и середина кусочками написана. Узнать и сюжет и характеры героев из этого небольшого произведения можно.
Так что знакомство с произведением Франца Кафки прошла удачно.

Фривольность лёгкая и не очень, токсичные отношения, раскованность и свобода нравов... А я точно читала Кафку? Гессе писал, что этот роман "светлее, радостнее и живее" других произведений автора. Не могу с этим не согласиться, но, как и в случае с Мисимой, всё же предпочитаю другого Кафку. Того, кто фокусируется не на отношениях "человек-человек", а на исследованиях "человек-система". А в "Америке", коммерческом названии романа, уж слишком много людей и людского взаимодействия.

Во многом это история столкновения вчерашнего подростка со взрослым миром, его попытки выжить, заработать и пробиться к лучшей жизни. И всё это под узнаваемым соусом авторского стиля, но пропорционально иррациональности и абсурда в романе куда больше, чем мрачности и угнетённости. И почти нет той прекрасной экзистенциальной тревожности, что меня так притягивает к работам Кафки.

Лёгкие её зачатки – и это были самые интересные части – встречаются в описаниях Америки, этого символа бешеной индустриализации начала 20 века. Бесконечные лестничные пролёты, лифты, работа которых вне рамок понимания разума, количество вещей, не поддающееся контролю, дома с бессчётным количеством комнат, реконструкции, которым нет конца... И внутри этих механизированных тисков прогресса люди, пытающиеся понять, как им жить-то теперь в этой новой парадигме. Как определять себя, оценивать других, строить отношения, какие приёмчики ещё работают, а каким уже пора на покой. Как себя перестроить и пора ли это уже делать или можно ещё подождать и жить по-старому.

Быть может, будь у Кафки больше времени или желания, он бы углубился в эту тему сильнее, и тогда текст, длительное время имевший чёткие рамки и направление, не расползался бы столь стремительно, теряя форму и структуру. Помимо сожалений о потерях для мировой культуры, есть что-то ужасно грустное в этих книгах, так и оставшихся недописанными.