Избранные сочинения в 3 томах. Том 2. Дар. Весна в Фиальте. Пушкин, или Правда и правдоподобие

Я не знаю, почему Набоков назвал роман «Дар». Нужно было – «Игра в фантики».
Вы не умеете играть в фантики? Ничего страшного, я сейчас научу. Нам потребуется коллекция блестящих красочных фантиков от конфет. Вероятно, у вас такая была в возрасте 5-6 лет. Вы конечно помните коробочку, куда вы складывали свои ценные образцы в особом, понятном только владельцу порядке. Нужно достать ее с чердака или дальней полки в доме родителей, стереть пыль и высыпать содержимое на стол. Порядок игры следующий: закрывайте глаза и на ощупь берите одну бумажку. Слегка погните ее, почувствуйте легкий хруст. Понюхайте фантик, вдруг сохранились запахи-воспоминания. Открывайте глаза и начинайте рассказывать историю. Наверняка она будет связана с историей конфеты: купили сладость вам родители, угостили родственники или может на нее были потрачены все небольшие сбережения ребенка? Вспомните ее вкус, расскажите об ощущениях во время поедания лакомства, о послевкусии. Если не способны вспомнить такие детали, ничего страшного. Расскажите об ощущениях в данный момент: какие ассоциации вызывает несколько полинявшая цветовая гамма фантика, удачен ли на ваш взгляд дизайн рисунка и шрифта. Самое главное правило игры – не сосредотачивайтесь на одном, чуть-чуть поговорив, откладывайте фантик в сторону, беритесь за историю следующего, потом всегда можно будет вернуться к первому, меняйте фантики так же легко, как порхает от цветка к цветку бабочка. Изменяйте также стиль историй, то начните ностальгировать о детстве, то сделайте упор на настоящем, одну историю расскажите прозой, другую стихами. Играть нужно долго, обязательно утомить всех слушающих. Не обязательно стремиться к оригинальности. Можно рассказывать истории, рассказанные где-то еще. Я уверен, у вас не возникнет проблем с сюжетом. Но на всякий случай я приведу несколько для примера:
• Вспомните, как озорной ветер унес один из наиболее ценных образцов, и вы доставали его с крыши сарая старым сачком для ловли бабочек.
• Ваш отец тоже играл в фантики? Расскажите об этом, когда попадется фантик, перешедший вам по наследству.
• Однажды в детском саду вы влюбились в соседскую девочку и разделили одну конфету с ней? Это тоже повод для истории.
• Написали стихотворение в 1-м классе, а его никто не оценил, и вы с горя наелись шоколада? Расскажите и об этом, не стесняйтесь.
Имеет ли смысл подобная игра? Безусловно. Вы сможете потратить много времени, и не только своего, но еще и времени слушателей. Научитесь извлекать истории из любого пустяка. При очевидном недостатке содержания в рассказах, сможете отточить форму, добиться совершенства словесной мозаики, заставить случайных слушателей умирать от эстетического восторга. Играйте в фантики, если у вас есть дар заниматься этим!

Послесловие от бесталанного рецензента:
В этом романе есть вроде бы все, что мне нравится у Набокова: насыщенный текст с игрой слов, переходящие друг в друга стихи и проза, нелинейность повествования, смысловые подтексты. При этом остается ощущение, что меня обманули. Во-первых, текст вторичен и напоминает другие произведения автора, причем скорее не по содержанию, а по настроению. Во-вторых, слишком сильный и неоправданный перекос в сторону формы, из-за чего содержание кажется неуместным. В-третьих, несвязность общего повествования. Иногда сборники (самых разных авторов) состоят из рассказов на разные темы, но все вместе они составляют гармоничное целостное произведение. В данном случае все наоборот. Роман вроде целостный, а производит впечатление несвязных фрагментов с излишними подробностями, прямо игра в фантики! Также, автор немало водит читателя за нос, но делает это так топорно, что мне было несколько за него стыдно. Наконец, очень сентиментальная концовка. При этом есть претензия на красивую метафору (ситуация с ключами), но выглядит она довольно убого.
В целом, действительно понравилась мне только глава про Чернышевского. Набоков рассказывает о нем очень субъективно и предвзято, но действительно смог меня заинтересовать. Мне даже захотелось перечитать «Что делать?». Остальные главы подарили первое разочарование прозой Набокова.

У меня не получится написать рецензию не хуже уже имеющихся.
У меня не получится написать рецензию, не вызывающую стыда на фоне самой книги.
У меня не получится написать рецензию даже на книгу-вкладыш о Чернышевском.
У меня не получится запомнить в этой книге всё, что хочется запомнить
(потому что у меня не получится запомнить книгу целиком)
У меня не получится упрекать Набокова в высокомерии.
У меня не получится извиниться за то, что не прочитал "Дар" четырьмя годами ранее.

Тем не менее, у меня получилось это прочитать.
И то хорошо.

Нельзя читать такие книги по играм, в спешке. Я много раз себе это говорила, но дара убеждения у меня нет. Поэтому "Дар" я не прочитала. Я его прослушала.

Слушать Набокова это как смотреть балет по Чехову. Я видела два. Один - гениальный, за комментарии к другому, мне кажется, меня муж замуж взял (решил, что опередят иные, сожгут ненароком, жалко будет). Так вот даже гениальный балет к Чехову имел отношение весьма космическое. А Набокова нужно читать. Нет. Перечитывать. Несколько раз одно и то же место, чтобы оно добралось от спинного мозга к головному, от интуиции к осознанию.

Чтец, надо сказать, мне попался замечательный. Евгений Терновский. Так что аудиокнигу в его исполнении я поставлю в один ряд с балетом Киллиана по "Трём сёстрам". Но "Дар" открою еще раз, настоящий, бумажный, медленный, без дамоклова меча игровых сроков.

И снова окунусь в эту совершенно потрясающую историю чужого-своего-автобиографичного-персонажнеавтор дара. Литературного? В том числе. Но, прежде всего, это дар видеть и воспринимать. И передавать ощущение увиденного читателю. Сколько образов, сценок, сиюминутных впечатлений, внутривенных прозрений, надуманных и передуманных мыслей, удивительно тонких наблюдений собрано в этой книге! Недавно видела картинку с хамскими высказываниями Бунина о своих современниках, что-то он там ляпнул про словоблудие Набокова. О, как он жалок и как прав))) Набоков далёк от краткости (что не мешает точности) и возбуждает невероятно своими описаниями, играми, каламбурами. Иногда мне кажется, что у него блудят даже буквы. Хотя почему кажется. Анаграммы автора известны всем, кто увлечён его творчеством.

Кстати, увлечение не значит абсолютное принятие всего им написанного. "Лолиту" не люблю и вряд ли перечитаю, чтобы сделать переоценку. "Бледный огонь" скучен, не могу дочитать никак. А еще стихи... Поэт-Набоков кажется мне вполне себе средним поэтом. И первую часть "Дара" я воспринимала как автобиографию. Когда фантазия героя вела его закоулками чувств, которые вылились в стихи, мне казалось, вот оно, то, что мешает поэту Н.:

Не хватает Набокову размера, чтобы впихнуть всё, что он видит и знает. Его мощь - как раз в развёрнутом словоблудии. Не надо рифм, пусть будет голая суть в финтифлюшках роскошного языка.

Внезапно история поэта сменяется жизнеописанием его отца. И кажется, что в этом реализме воспоминаний побеждён не особо умелый поэт и найден правильный тон, правильный коридор для раскрытия дара.

Но в середине книги происходит совсем уж невероятное. Текст срывается с цепи и вдруг рассказывает о Чернышевском. Персонаж пишет книгу о реальном человеке, мы читаем книгу персонажа о реальном человеке, которого персонаж в своем воображение делает персонажем. А потом автор (который Набоков) проводит еще и полномасштабный литературный анализ книги своего персонажа. И кто кому Гоголь я уже не знаю. Но что метафизический Чернышевский завораживает, что жёсткий разбор полётов восхищает в этой пляске ёрничества и самоиронии - факт.

И завершающая пятая глава медленно возвращает нас к пониманию, что это всего лишь роман, всего лишь герой романа. Он прошел свой путь, у него украли все фантики и обёртки, он чист и готов нести свой дар миру. Будем считать, что мы поверили и не узнали его.

«Дар» без Дара

Начинается роман стихами. Очень плохими стихами, внешне замаскированными под душевные переживания-воспоминания эмигранта. «Так автор намекает нам на бесталанность и дурной вкус героя, скоро начнет его потихоньку раскрывать», - воодушевилась я, с увлечением следуя дальше от строчки к строчке. Но чем дальше, тем больше подступал сквозняком какой-то душок и осознание, что герой-то, пошлый эстет, этот вяло-ушлый двуличный господин с омерзительным сочетанием в фамилии Годунов-Чердынцев и есть у Набокова носитель «Дара».
Что ж. Привычка дочитывать книги, чтобы составить о ней мнение и спокойно захлопнуть за ней дверь побудили следовать дальше. До этого зашла в интернет и узнала, что меня ждет некая «четвертая глава», где автор набрасывается на Чернышевского. «Ну а почему бы немного не покритиковать Чернышевского», - всё еще добродушно решила я, не поверив пристрастным и юным. И вот она, четвертая глава. И единственная мысль на протяжении ее, которую пришлось читать, морщась, словно тот «душок» прорвало и хлынул поток грязи – единственной мыслью было «и этот роман, этот "Дар" напечатали?»

Набоков, пожалуй, создан для людей с плохим вкусом. Именно для тех, кто читая тонны макулатуры – журналы, криминальное чтиво, вдруг раз в год решится взяться за «классику». И у Набокова такой человек найдет всё, что по неопытности или по душевной неразвитости посчитает классикой. Раскрыв книгу, он будет робеть перед умными измышлениями, такими изящными продуманными предложениями, которые как заводная кукла из шкатулки играют коротенькую роль и тут же ловко складываются с помощью невидимого механизма. "Как же талантлив тот, кто этот механизм выдумал"? – решит человек.

Присмотритесь, этот накрахмаленный господин в отливающем софитами цилиндре, глядящий прямо в глаза и проговаривающий все эти фразы – стоит в центре большого цирка. Он – фокусник, а эта тросточка, этот смокинг – просто реквизит. Высказав вам всё, он удалится за сцену, где с отвращением стащит и парик, и цилиндр, снимет грим и двинется в кабак, пиная под живот собак и сплевывая шелуху на тротуар – потому что в темноте не видно.

Я не в силах перестать восхищаться стилем Набокова. Таких вычурных сравнений, таких умопомрачительных оборотов речи, таких уникальных метафор я не встречала больше нигде.
Каждое его произведение для меня - это игра в "русскую рулетку". К счастью, после "Весны в Фиальте" я не только выжила, но еще и оказалась довольна выбором. Сей рассказ нанес на мою душу тонкий слой печали, тоски и горечи, но оно того стоило. И дело не только в финальных событиях. Все повествование пропитано этими чувствами. Я уверена - такая любовь, как описана в рассказе, существует. Она странная, она дикая и явно "выпадает" из общепринятых рамок. Судьба - большая шутница. И ее юмор часто оказывается жесток. Случайные встречи, взгляды, поцелуи, объятья - вот и весь удел Васеньки. Грустно, не правда ли?

Стиль Набокова можно либо любить, либо, полностью не воспринимать и не понимать, третьего, увы, не дано. Он категоричен и ярок, в своем творчестве, даже беря избитые темы, он превращает их в нечто двусмысленное, вгоняя их в прекрасную форму, играя со словами по тексту и показывая свой взгляд на вещи, исполненный некой иронии.

В этой книге, он снова поднимает тему эмиграции. Русские эмигранты в Германии - это его основные герои, в данном романе, они меланхолично вспоминают свою старую и счастливую жизнь, пребывают в серой реальности, в Берлине - ютятся на съемных квартирах, оголтело творят, создавая, как они считают литературные "шедевры" и "поразительные работы" в искусстве! А что еще им остается делать? Они создают свою, новую иллюзию, так как старую у них отобрали.

Среди, вот таких вот людей, и живет Федор Констан­тинович Годунов-Чердынцев. Да и сам он такой. Сын известного энтомолога, из богатой, аристократической семьи, он выдернут из привычного, сытого течения жизни. Теперь он перебивается заработками в Германии, в основном переводом, да пытается снискать славу поэта. Ему даже удается опубликовать сборник стихов, о своем детстве.

Он входит в литературный кружок местной интеллигенции, там, практически, все эмигранты из России, но он в основном тяготится этими людьми, восхищаясь только поэтом Кончеевым, к которому и подойти боится. А еще, он чувствует в себе особый Дар, который заставляет его мозг лихорадочно работать, создавая более прекрасную прозу, чем поэзию.

Здесь, более полно, раскрываются именно, что второстепенные персонажи. Набоков красочно описывает их предыстории - у каждого своя драма, своя судьба. Выловил и поместил среди строк, он и свой любимый прием - использование любовного треугольника в круге. Она нам показывает совсем его удивительную форму - где есть и однополая, греховная любовь (по тем временам) и страсть мужчины к женщине, и безответная любовь девушки. Эта гремучая смесь приводит к трагическому исходу. Но, это только один из эпизодов, в который погружается главный герой, хоть эпизод и насыщенный, скандальный, но для Федора не главный, для него основное - это найти свою музу и получить изрядную порцию вдохновения.

Грубо говоря, роман этот о становлении талантливого автора, который показывает разные его ипостаси. Данная книга прекрасно написана - текст красив по структуре и чуток по содержанию. Рекомендую прочесть.

Евангелие от Набокова.
Да, именно так можно назвать этот удивительный рассказ, написанный в 37 г., в Германии, когда уже вовсю полыхал фашизм.
Но это рассказ не о фашизме. Набоков докопался до какого-то мрачного тоталитаризма самой жизни, к которому многие, к сожалению, привыкли, и в этом он близок Андрею Платонову.
Но это апокрифическое евангелие. Мы не знаем толком, есть ли бог, нет ли его.. но судя по всему, мы живём в странном мире, где самые законы природы, её изнасилованные и хромые истины и вечно распинаемая любовь, словно бы обводят в вечности, контуры неведомого, исполинского существа: другой вопрос: живого, или.. давно уже мёртвого?

Может любовь, это всё, что осталось от этого существа? Так гаснет звезда, и свет от неё видно ещё миллионы лет, и эта звезда вдохновляет поэтов, спасает потерявшихся моряков, под этой звездой влюблённые обретают друг друга..
А звезды быть может уже и нет. Зато любовь сияет в душе, как та самая звезда. И потерять любовь, своё счастье — значит потерять бога навсегда.

Русский эмигрант Василий Иваныч, на праздничном балу выигрывает подарочный билет: путешествие на поезде по живописным местам — увеселительная прогулка..
Любопытно, что он сначала хотел сдать билет. Но как оказалось, вернуть его, было бы чуть ли не дороже самой поездки.
Уже до поездки, мелькают робкие и стыдливые тени чего-то тоталитарного: билет, как приглашение.. на казнь. Или приглашение к путешествию: 1 — это отсылка к роману Набокова.

По своему очаровательно и жутко, когда герой рассказа, в ужасе, словно бы проваливается до таких глубин бессознательного, что соприкасается с Автором, с Набоковым, словно — с богом соприкасается.
2 — Отсылка к стиху Бодлера: голубка моя, умчимся в края, где всё как и ты — совершенство.
Собственно, на этот стих опиралась муза Набокова, краешком пера, когда задумывала роман Приглашение на казнь. Почти — приглашение на танец.. с жизнью и смертью: а в рассказе, всё только начинается с бала.

В итоге, наш милый герой, думает, что быть может путешествие не так уж и плохо?
Оно может подарить чудесные миражи детства, снов, русских стихов: которыми увлекается наш Ви (вот так вот ласково, мы будем называть нашего героя).
Ах, кто из нас не томится по Тому самому путешествию, откуда мы приедем уже совсем другими людьми?

Я знавал одного человека, забавного и по своему милого (ну как знавал.. это я сам), который однажды с другом планировал поехать в горы, на Кавказ.
Но этот забавный человек, сломал ногу и вместо меня поехал другой человек: как бы моя тень, стыдливо уменьшившаяся с моих 1-87, до 1-72, и, зачем-то сменившая цвет глаз, с голубого, на мечтательно-серый: видимо, от радости, и от предчувствия горных пейзажей.

В это же время у нас в городе была выставка рисунков Прерафаэлитов. Не горы, но — нечто горнее.
Там были волшебные, почти набоковские миражи: облака женских волос, карие, как вечерние озёра — мечтательные женские очи..
Моя сероглазая тень, летавшая вместо меня, в горы, вернулась вполне себе прежней, но чуточку загоревшей.
А вот я.. я был уже другим. Словно я летал куда-то в райские страны, где царит красота и смуглые ангелы обитают.
Мой смуглый, московский ангел удивительно похож на девушку на картине Уотерхауса — Северный ветер, точнее — наоборот: сравнивают ведь с оригиналом.

Я несколько дней приходил и стоял лишь у одного чудесного рисунка к этой картине, напоминающего мне моего смуглого ангела, с которым я давно расстался: самая прекрасная женщина на земле..
Это было удивительно: как так? Как Уотерхаус, века назад, мог нарисовать моего смуглого ангела?
Она снилась ему? Может мой смуглый ангел снился и Боттичелли? Ну да… у моей любимой такие же ножки как и у Афродиты: пальчики, возле больших пальчиков, чуточку больше них, словно они привстали на цыпочки, для поцелуя.
Может и Набоков писал о моей московской красавице?

Наш милый Ви, ведёт скромную и тихую жизнь. Такую жизнь мы порой ведём во сне, перед тем как проснуться: мы полупрозрачны, словно ангелы, сквозь нашу ладошку просвечивают цветы и ласточки, счастье мира, друзья, проходят мимо нас, сквозь нас.. не замечая. Нам грустно и одиноко, но мы словно бы знаем, чеширским краешком сознания, что вот сейчас мы проснёмся и всё изменится.
Было бы куда просыпаться..
В серенькой жизни Василия Иваныча — была всего одна отрада: любовь к одной замужней женщине, которую он любил уже восемь лет. Безнадёжно.

Кадр из аниме Миядзаки - Унесённые призраками

И вот.. та самая поездка. Могущая изменить нашу жизнь. А чем чёрт не шутит? Может она изменит его жизнь?
Знаете, есть люди, с вывихнутой судьбой, словно с вывихнутым плечом. Мучается человек, не живёт, а так, ковыляет, и вот, где то в путешествии знакомится с женщиной, или с мужчиной, или даже, прости господи — с очаровательным дельфином, или чудесным деревом на склоне горы, и судьба его выправляется.
Иной раз даже тело выправляется, если на курорте вы встретили врача, который умело выправил вам плечо, а потом с улыбкой вам сказал: я не совсем врач…точнее, врач-ветеринар.
И по привычке, ласково вас гладит за левым ушком..

Удивительное дело. В том же 37 г., Андрей Платонов пишет свой чудесный рассказ о поезде: В прекрасном и яростном мире.
Я давно присматриваюсь за нежной перестрелкой Азбуки Морзе, между музами Платонова и Набокова, родившихся в один год (о мой смуглый ангел, тебе ведь тоже нравятся вот такие таинственные рифмы в искусстве и жизни. Да и мы с тобой — чудесная и грустная рифма, словно ребёнок, потерявшаяся в вечернем лесу и уснувшая под деревом в травке, свернувшись в клубочек, обняв перепуганного совёнка.).
Вот и тут.. поезд, путь — как жизнь, надвигающаяся трагедия, и слепота, и скрытая навек, за окном несущегося поезда, красота мира: и то самое озеро и чудесные облака..

Господи… во время чтения, ещё до трагичных событий, когда полагается «плакать по закону», у меня слёзы подступили к горлу, на самом ровном месте: так порой ночью, лунатик подходит к двери и приникает к ней, и слушает звуки прибоя океана и осенний шелест листвы и даже полёт кометы к созвездию Ориона, а это просто соседка Венера Кирилловна, поздно вернулась домой, слегка поддатая, и счастливая, с улыбчивым, чеширским засосом на шее, и.. зачем-то прильнула к двери лунатика Александра, и вот стоят посреди ночи, счастливая и пьяная, зацелованная женщина, у двери: прильнув к ней с разных сторон, словно на свидании двух лунатиков, Венера Кирилловна и лунатик Александр, они слушают — космос.

В общем, меня до слёз в горле довёл стилистический приём Набокова.
Рассказ ведётся от лица человека, близко знавшего нашего Ви (Василия Ивановича).
Но вся прелесть приёма в том, что моментами, трепетно сливаясь с нашим героем, в процессе повествования, он всё же, как тень, отмежёвывается от гг и.. как душа, отлетевшая от тела, после смерти, с ласковым отчуждением смотрит на него со стороны, и, главное, время от времени обращается к своей невидимой возлюбленной: о моя любовь.

Те, кто читают мои рецензии, знают, что у меня не совсем обычные рецензии, а нежная смесь писем к моей утраченной любимой, и хорошего, спиритуалистического диалога с душой произведения.
Оказывается, есть такой приём? Боже.. у Набокова это приём, а у меня.. жизнь закончилась и перешла в инфракрасное качество писем к любимой, в объятиях красоты произведения, словно в объятиях ангела, уносящего мою истомлённую душу далеко от этой безумной земли.
Нежно непонятно, кто же он — рассказчик, у Набокова? Сам герой — Ви, чуточку сошедший с ума от перенесённого ужаса? Или это тот самый.. человек, в жену которого влюблён наш герой?
Или это сам Набоков, и тогда… герой влюблён в жену Набокова?

Знаете, есть такая безысходная степень тоски по любимому человеку.. когда хочется нежно поцеловать того, кто встречается с ней: всё равно что ризу поцеловать у бога..
О, мой смуглый ангел.. твой любимый человек, представляется мне самым счастливым человеком на земле… ибо ему выпало счастье, быть вместе с самой красивой женщиной на земле.
Поцеловать бы вас обоих, милых, и.. умереть, с грустной улыбкой на губах, которая грациозно перейдёт в чеширскую улыбку крыльев за моей спиной.
Эта улыбка крыльев уже робко мерцает, то тут, то там, в моих стихах к тебе, в моих рецензиях-письмах.. к тебе.

Проницательный читатель подметит много чудесных символов в рассказе.
Например, что попутчиков у нашего Ви — тоже, 8 — число лет безнадёжной любви нашего героя к чужой жене.
Они тоже выиграли свой билет. О, эти то возьмут от поездки всё, возьмут — внахлёст. Есть такие умельцы, которые отдыхают и живут — по головам, словно они догадались, как и талантливые лакеи, о тоталитаризме жизни, её безумных истин, и потому подлизываются к этой жизни, её безумным нормам, и.. жизнь, одаривает таких лакеев, с барского плеча, своим убогим счастьем. Хотя для многих, это — высшее счастье. Но для людей души и света — убогое и ущербное счастье.

Так вот, предводитель этой экскурсии — немецкий рыжий увалень, похожий на петуха (тут робко, бочком, из-за двери странички, выглядывают тени Иуды, который был рыжим, как мы помним, и петуха, того самого, под аккомпанемент которого апостол отрёкся от Христа).
Другой увалень, уже русский, женатый — эмигрант, пошляк, с медвежьей шёрсткой на груди.

Разумеется, волей неволей, скорее — неволей, вспоминается тот самый сон Татьяны Лариной, с апокалиптической избушкой в лесу, с монстрами: правда, похоже на ту самую баньку из сна Свидригайлова, в ПиН Достоевского?
Нет ада и рая.. а есть лишь Там — покосившаяся тёмная банька с пауками.
У Набокова, это уже не банька, но — поезд, мчащийся куда-то, бог знает куда.
Быть может и машиниста то уже нет.. или он — ослеп давно, как герой рассказа Платонова, и поезд мчится в бездну, а пассажиры не знают об этом и веселятся, и призраки-монстры — мораль, страхи, сомнения, злоба, эго —  проносятся по этому поезду.

Может человек и правда то того привык к жизни, к морали… человечности, что он попросту не знает, куда бы — сойти от них? А так бы, давно ушёл. Но боится он: некуда, да и страшно. Ницше пытался сойти с морали, человечности — преодолев их. Но.. сошёл с ума, и обнимая избитую лошадку на площади Рима, лошадку из сна Родиона Раскольникова, что-то нежное и туманное шептал ей, пока не упал в обморок: он пытался преодолеть мораль и человека — властью.
Почему не любовью? Эх, мудрецы..

В сне Татьяны, её насильно уносил в лес — медведь, перекинув через плечо: отчасти, это намёк и на её генерала, за которого вышла без любви. Но жила с ним вполне благополучно, даже уютно и богато.
Достоевскому нравилось. А вот Василий Розанов, первый разглядел за этими лживыми декорациями благополучия — ад женщины, без детей, любви и счастья.

Вот так же и поезд уносит нашего героя, куда-то. Так жизнь и мораль, словно медведи, бросив нас на плечо, уносят нас куда-то в лес.. а мы часто и не понимаем этого. Искренне успокаивая себя: ничего, жизнь велика, ещё проснёмся от этого бреда..
Нет, не проснёмся. Или в конце жизни проснёмся.. в мрачном лесу жизни, и плачем в подушку.

Следующий символ — рыжая и дородная Грета, немецкая девушка в поезде.
Разумеется, это отсылочка к Фаусту и Гретхен (заметьте — все образы, нарочито карикатурные, как тени в кошмаре).
О чём там мечтал Фауст? Остановить мгновение? Как жаль.. что мы порой не замечаем, в этой погоне за мгновением, что наша жизнь, душа наша, давно остановились и не двигается.

Порой мы нежно обманываем себя, что мы — счастливы, что всё не так уж и плохо и жизнь движется и душа живёт..
Помните, как в детстве мы замирали, как пред чудом, когда сидели в поезде у окошка, и вдруг.. пейзаж, ласково улыбнувшись, начинал медленно, как пьяный, пятится назад, борясь не то с гравитацией, не то с количеством выпитого?
Это просто поезд тронулся. А пейзаж.. и вон та милая собачка, и вот эта травка у лавочки, и скомканная газета, похожая на перелёженное крыло ангела, которое он перестал чувствовать, навек останутся одинокими и печальными на этой богом забытой станции на вечернем вокзале.

Поезд тронулся, и Василий Иванович, раскрыл томик Тютчева.
Но мысли его летают где-то в облаках, и потому строчка стиха, странно распадается на его устах: мы слизь, речённая есть ложь..
Как мы понимаем (чуткий читатель, понимает), это толчки поезда и.. сердца задумавшегося героя, разорвали стройный смысл строк Тютчева: мысль изречённая, есть ложь.

Так, дивная строка, мерцающая раем и вечной красотой, превратилась в нечто инфернальное и хтоническое: так распадается и искажается Слово божье: образ и подобие божье — человек.
Словно душа человека вне любви и жизни живой — это, нечто дочеловеческое, что жило миллиарды лет до человека и будет жить и через миллиард после смерти человечества (вполне уютно, сытненько и даже демократичненько, морально), и так и не узнает о мирах Рафаэля, Достоевского, Моцарта, Христа..

Это жизнь, не Я, в высшем смысле, не замыкающееся на себе, но обнимающее весь мир, делающее весь израненный и обездоленный мир, частью твоего Я, но низшая жизнь — Мы, того самого замятинского мы, убивающего и растворяющего и переваривающего в себе, всё уникальное и нежное, обезличивая душу, питая тобой монстров Мы, монстров морали.

Тут тонкая грань. Если человек сопричастен высшим чаяниям общества, человечества, Родины, и нежно сопричастен коллективному Мы, почти — божественному Мы, то это чудесно, об это мечтал и Платонов, но когда это Мы превращается в монстра, и требуя, как в древних мифах, всё новых и новых жертв ради себя, утратив по сути «Себя», то это уже ад тоталитаризма, и всякое Мы, от морали, до общества, утратившего высшее Я, превращается в солипсического змея, пожирающего свой хвост, не двигаясь в сторону света, но просто гнобя всё уникальное и светлое, что хоть куда то двигает Мы.
В этом смысле, конечно, поезд выступает исполинским прообразом древнего Змия в Эдеме, но не он искусил Еву, съевшую яблочко, но наоборот, Змий, словно ветхозаветный Левиафан, проглотил праведника Ви и.. монстриков жизни.

Набоков ведь смутно намекает на известные слова Христа: я есмь Слово.
Но у Тютчева, в его стихе Силентиум, который и читает Ви, по сути говорится, что Слово, высшее, произнесённое в безумном мире и в несовершенном человеческом языке — обречено стать ложью, распятием.
В нашем несовершенном мире, доверяться истине, морали, языку, искусству, Я, обществу, так же безумно и безбожно, как и участвовать в распятии бога, даже если это кажется.. весёлой игрой: лишь одна любовь совершенна.

Вот это совершенство любви и ищет наш герой в поездке.
Первые тревожные звоночки прозвучали, когда пассажиры достали свой провиант и.. «социалистически» скинулись, для общей трапезы: ад тайной Вечери.
У нашего Ви был милый, русско-пасхальный наборчик: солёный огурчик, три яичка..
Пассажирам не понравился огурчик, они посмеялись над ним и.. выкинули в окошко.
Всё начинается с малого. Весь ад. Да и рай, который в начале потому так прелестно похож на ад. И наоборот.

Подумаешь.. огурчик, скажет кто-то. А это мог быть и стих, который не понравился многим. Или маленькая истина, выстраданная в сердце человека, или его маленькое, но светлое чувство.
Вместо огурчика, Ви снабдили немецкой колбаской.
Давайте быть честными: многие были бы только рады такой чудесной демократии, сытой и.. по сути, тоталитарной.
За сытое счастье, люди легко могут продать не только Родину, но и совесть, душу, бога.
Помните, как Ракитин, герой Карамазовых, ярый западник, искренне говорил, как с удовольствием обменял бы Пушкина — продал бы Пушкина, — на хорошие немецкие сапоги?

Ад набирает обороты, но пока это.. нежный ад: ну подумаешь, люди поют в путешествии, песню, по листочкам, заботливо выданным?
Разве это тоталитаризм? Они же пока ещё не живут, не думают.. по листочкам. А лишь поют.
Ну подумаешь, наш милый Ви, просто делал вид, что поёт эту чепуху, и просто открывал рот.
Его пристыдили и.. заставили петь: ад морали — это истина большинства. Т.е. распятая истина.

Затевается милая игра: пассажиры, мужчины, прячутся под лавки, и на них ложатся женщины. Но они не знают под какими лавками  — мужчины.
Пошлая игра. Так похожая на жизнь, где ты словно лежишь в подкроватной лужице тьмы, словно тут кого то убили и ждёшь кого-то: кого? Медведя, что как в сказке, придёт поспать на этой лавочке-постели?

У меня иногда чувство, что моя жизнь — это лежание под постелью, на которой спит медведь.
И страшно пошевелиться, и вылезти страшно..
А медведи ещё и любовью занимаются на постели и тебе кажется, что постель вот-вот обрушится и в первую секунду тебе достанется не меньше, чем и счастливой медведихе.

Разумеется, наш герой проиграл и ему насильно, пусть и в шутку, скормили бычок от сигареты.
Это пока ещё улыбка ада. Вместо причастия — бычок. Вместо слов нежности и любви — плотоядный и алый смех.
Набоков чудесно пишет «бабочка металась по потолку, чокаясь со своей тенью».
Помните я рассказывал про баньку Ставрогина? Достоевский ведь ни слова не написал о бабочках. А Набоков, идеально дополнил эту баньку, главным персонажем: бабочка.. и пауки.
Банька-поезд. Заблудившийся поезд, как заблудившийся трамвай Гумилёва: к каким дальним странам надежд и любви, везёт он тебя, душа?

И вот, на остановке, наш милый Фауст видит небесной красоты пейзаж: облачко нежное, голубое озеро и замок на скале.
Это как в картах: совпала некая комбинация.
Ви видит словно визуализацию божьего слова, вышептанного не человеком, но — милой природой. Своего рода эта символ Святой Троицы по Набокову: озеро — земное, но отразившее небесное, облако — небесное, но словно бы нежно пронизанное земным, и — башня, как храм и человек.

Другими словами, сама природа словно бы нежно и молитвенно крестится этим пейзажем.
У каждого есть свои «Облако, озеро, башня»: вот есть же в мире миллиард носиков женских, а такого как у моего смуглого ангела — нет ни у кого (в хорошем смысле, разумеется), и таких дивных, как вечерние озёра, глаз, нет ни у кого: чуточку разных по цвету глаз.
И милые, русские, карие облачка вечереющих бровок..
Это сочетание ангела.

Так и у нашего Ви, это сочетание, отозвалось чем то райским в сердце: он нашёл своё место в жизни, где наконец то расцветёт его душа, быть может его воля окрепнет и красота расцветёт и.. может, его любимая, замужняя (незабываем пушкинский мотив) наконец-то обратит на него внимание и полюбит его?

Наш милый Фауст — нашёл своё мгновение, он его — поймал, как райского мотылька.
Он уже мечтает жить здесь, в уютной и простенькой сторожке одного старичка, он мечтает выписать сюда любимые книги, и.. милую фотографию возлюбленной: по сути, очень внимательный.. а точнее, очень влюблённый читатель подметит, что это уже есть микрокосм облака-озера-башни: фото любимой — облако, книги — небесные озёра, почти иконки любви, а старая сторожка — башня, ставшая храмом.
Он не хочет возвращаться в поезд.

Но.. как говорится — маршрут построен, и не важно: поездом, билетом, моралью, обществом: вся радостная толпа, словно военнопленные, которые угодливо помогают завоевавшей их — морали, Мы, массе, истине большинства.. не важно, — противится счастью и свободе «избранного», который осмелился бросить вызов — Мы, слизи моральной и толповой.
Марширующая мораль, марширующее и обезличенное Мы, противится — Душе, счастью.

Все — под конвоем. Пленные. Шаг в сторону от истины толпы, морали — и выстрел в спину, выстрел осуждений и презрений: типичная мысль ада морали и большинства: нет, мы волочимся по дну счастья и жизни, так и вы с нами, не дадим нас покинуть, иначе нам невыносимо будет жить, зная, что где то есть подлинное счастье и подлинная свобода: распнём это счастье и эту свободу распнём!
Не будет — Я, будет — лишь безличное и сытенькое, уютное — Мы.

И вот тут и случается настоящий ад. Монстры, сбрасывают свои маски «человеческие».
Нашего милого Ви, валят на пол в поезде, избивают и штопор ввинчивают в ладони и стопы.
Разумеется, это предельно ясная аллюзия на распятие (внимательный читатель вспомнит чокающегося со своей тенью, мотылька: у Набокова не бывает просто красивых образов ради эффекта: то самое вино, кровь Христа, призванные сопричастить душу Слову божьему, стало оружием ада и мерзости. Спасся и причастился один мотылёк. Душа. Это уже само по себе, тайная поэзия строки, мимо которой пройдёт большинство читателей: не человек, но мотылёк, причащается кровью Христовой).
Любопытно, что рассказчик, однажды оговаривается, когда нашего героя заставили нести каравай хлеба: о, как я тебя не люблю, насущный!

Как мы помним, рассказчик, время от времени обращается к своей незримой возлюбленной: он сумел в жизни не проехать мимо своего счастья, сойти с уготованного временем, эпохой, толпой, моралью — маршрута.
Он обрёл свою любовь и не был распят. Это словно новое христианство без распятия.
Не помню, вроде религиозный философ Серебряного века — Бердяев, нежно споря со священниками, доказывал, что однажды нужно будет отойти от идеи (по своему прекрасной, на определённом этапе развития и подвига души) вечно Распятого бога, и прийти к вечно воскресающему и радостному Христу: Не Христос, есть любовь, но — Любовь, есть Христос.

Рассказчик обрёл своего бога, своё облачко и озеро вешнее: свою любимую.
А что же Василий Иванович?
Он вернулся.. совсем, совсем другим человеком. Словно в нём что-то главное умерло.
Так бывает, человек ещё жив.. но если в нём убить надежду, что то главное в нём умирает, умирает больше, чем человек может умереть лишь в теле своём.
Василий Иванович говорит страшные, экзистенциальные, и.. чуточку волшебные слова, словно снимающие чару, с ощущения и морока жизни: Сил больше нет быть человеком..

Словно быть человеком — это что-то ложное, склизкое, то самое мы слизь речённая
Т.е. ложно сказанное слово Бога, распятое слово Божье.
Впереди у этого человека — жизнь по Тютчеву: молчи, скрывайся и таи, и чувства и мечты свои.
Жизнь в аду, пока душа, не сбросит этот склизкий и мерзкий кокон «человеческого», после смерти.
О мой смуглый ангел… о бабочка моя каряя, чокающаяся крылышком своим милым, с тенью строчек моих и стихов, полных тобой.. одной тобой.

Представьте себе, что открываете очередную книжную безедлицу и вдруг в истории любви ГГ узнаёте себя и свою первую любовь. Да ещё и понимаете, что авторка-то всё переврала. Да ещё и убила вас в самом конце истории. И, пылая праведным гневом, вы садитесь писать этой бездарной даме и обвинять её в том, что она испоганила ваши чувства.

В совершенно небольшом рассказе В.Набоков мастерски стреляет по всем недостаткам романа, прочитанного его героем. Он камня на камне не оставляет от творения некоего Сергея Солнцева, подозревая, что за этим псевдонимом скрывалась посредственная писательница. Развенчивая её неумелую писанину, он по-своему, более нежно рассказывает о тех самых, навек утраченных чувствах. А вдобавок к трогательной истории любви мы получаем ещё и критику пошлости, которую приобрела дорогая его сердцу история в руках бездарной авторки.

И – о ужас – под самый конец он догадывается, что роман-то написан не кем-нибудь, а той самой Катей, которую он когда-то любил. И заканчивает он письмо, постепенно смиряя гнев.

Говорят, Набоков не любил женщин-писательниц. И, говорят, при этом он был выше примитивного женоненавистничества. Но женские романы считал дурным вкусом. Думаю, что слово «авторка» ему бы очень понравилось. Если произносить его с оттенком превосходства.