Котлован. Ювенильное море. Джан. Впрок

Книга пропитана сложными эмоциями и имеет свой особенный язык изложения. Густой, плотный, тяжелый язык. Но несмотря на это, весь текст усеян мощными фразами, на которые постоянно натыкаешься и которые перечитываешь по несколько раз в надежде сохранить их в памяти как можно дольше.
Платонов прекрасно описывает несостоятельность и внутреннюю пустоту великих идей о равенстве. Депрессивность, обесценивание человеческой жизни, уничтожение индивидуального. Пугающий и жуткий, но обязательный к прочтению.

Продолжаю свое периодическое погружение в мир писателя Платонова. Всегда,когда ты берешь в руки любое литературное творчество данного автора,то понимаешь,что там будет нечто особенное. Для кого-то оно может показаться сомнительным: неудобоваримым, вязким и отдаленным от реальности. Что по поводу себя ,я тоже не могу сказать,что я читаю Платонова с огромным восторгом и наслаждением. Я стараюсь подходить дозировано. Все же есть определенная доля мрачности,гнетущей атмосферности и безнадеги, так присущей миру Платонова,но то есть литературный прием, применяемый писателем. Наверное,это и отличает автора от большинства. И так требует контекст того, о чем он пишет,какие события и какое время создает в своих работах. Платонова я очень люблю за его стиль изложения,диалоги,саркастический настрой, язвительное повествование по отношению к некоторым событиям,за мышление его действующих лиц.

Повесть «Ювенильное море» очень отличается от его рассказиков,о которых я писал ранее. Почему употребил «рассказики» ? Потому что в рассказах было о более жизнеутверждающем что ли,о жизнях,о судьбах,другой срез восприятия. Ну у меня во всяком случае такое ощущение сложилось.

Здесь же больше некой политической повестки. Делается уклон на высмеивание идеалов,блуждающих в головах людей. Похоже на роман «Чевенгур» и повесть «Котлован». Платонов в этой повести ярко демонстрирует карьеризм, заядлый бюрократизм,желание любыми методами добиться своего. Складывается ощущение,что люди ничего не делают,даже спят мало,только и думают о построении социализма и угнетении чуждого им класса.
Обратил бы внимание на Надежду. Директор совхоза с огромной самоотдачей. Настоящая мать,которая своим телом и своей энергетикой меняет ситуацию, «выбивая» материалы,инструменты и оборудование для своего местечка.Это олицетворение полного бездействия остальных ,попустительского отношения к своему будущему,что кто-то другой все решит и сделает, а для нас любой курс партии будет верным.

Вермо глядел ей вслед и думал, сколько гвоздей, свечек, меди и минералов можно химически получить из тела Босталоевой. «Зачем строят крематории? — с грустью удивился инженер. — Нужно строить химзаводы для добычи из трупов цветметзолота, различных стройматериалов и оборудования».

Во многом все держится на энтузиазме и нескончаемом оптимизме большинства: инженер Вермо, Висковский,главная сторонница социализма Федератовна. Смотришь на людей,залипшие рубахи, полная антисанитария ,но зато голова безбрежная,полная задумок и идеалов.

Похороны доярки Айны, жуткий быт людей,проделки Божева, лояльный ко всему Умрищев. Описываемые события и сам драйв написанного иногда сводят с ума, но атмосфера на уровне. Именно за этим я и обращаюсь к Платонову – гению современности. Писатель,который всегда держит в напряжении,нет у него лишних строк, ненужных действующих лиц,диалогов и слов.

Кто-то сравнивает эту книгу с такими произведениями как "1984","О дивный новый мир","451 градус по Фаренгейту" и др. мировыми антиутопиями и советует к прочтению на равне с этими книгами. На мой взгляд,Котлован- никак даже близко не "1984" или "Скотный двор", это более ограниченная книга на теме какого-то периода внутреннего устройства СССР со специфическим стилем написания. Не мой формат и я бы точно не ставил в один ряд с самыми известными книгами данного жанра и вряд ли бы рекомендовал к прочтению.

Эта книга меня впечатлила, однако гораздо сильнее чем, чем "1984" Дж. Оруэлла. С каждой страницей я чувствовала нарастающий ужас от прочитанного.
Когда я читала эту книгу, то ощущала в ней дух пролетариата - движение жизни, но все это виделось мне в серых тонах мира, где общество обезличено и отречено от житейских проблем и радостей жизни. Вся цель их существования - порадовать власть.
Более подробная рецензия в моем блоге.

5 из 10
для тех, кто любит антиутопии
читали/ планируете? Что думаете о книге?

Книгу приобретала в интернет-магазине в лабиринте @labirintru от издательства @eksmolive https://www.labirint.ru/books/582916/?p=33385

Цитаты вы можете прочитать в моем блоге: https://www.instagram.com/sophiaselenia/

В некоторых случаях данную повесть причисляют к антиутопиям, на мой взгляд, это не так. Это достаточно реальны образ жизни советского человека тех годов. Да, что-то возведено в абсолют, но общая картина очень ярко отражает советский быт первой пятилетки. Сам пятилетний план упоминается в повести. Коллективизация и раскулачивание идут полным ходом. Люди воодушевлены пропагандой и обещаниями светлого будущего. 

Я не особенно люблю произведения о советском времени, где сам период будто выступает главным героем. Но эта повести несомненно войдёт в число моих любимых книг. Я готова была читать ее только за прекрасный авторский язык («Но воздух был пуст, неподвижные деревья бережно держали жару в листьях, и скучно лежала пыль на безлюдной дороге - в природе было такое положение»). Сначала я принялась выделять красивые описания, но быстро сообразила, что вся книга такая. Не могу сказать, что сюжет очень захватывающий и интересный, но он и не должен быть таким. Все внимание сосредоточено на переживаниях героях в сложившемся в стране положении. 

С первым мы знакомимся с Вощевым. Не могу сказать, что он является главным героем, потому что в дальнейшем повествовании он участвует мало. Это человек, который не проникся пропагандой и не может уяснить для себя истинный смысл сложившийся системы. Он не борется с ней и даже не особенно сильно старается найти ответ на свой вопрос. Мне кажется, он будто смотрит на все с ясными, незатуманенными глазами. У него вопросы даже не к советской системе, а даже к самому устрою жизни. Вощев отдался тем философским вопросам и размышлениям, от которых большенство людей просто стараются убежать. 

Смерть в повести не является табуированный или животрепещущей темой для героев. Ее упоминание проскакивают в будничном общение. Убийства не представляются преступлениями, на них даже не делается особого внимания. 

Явно заметно классовое разделение (хотя вроде бы с классовым неравенством и борются герои романа). Очень хорошо, с долей сатиры, это показано в преображении Козлова. 

В такой маленькой повести очень много интересных моментов, которые при единоразово прочтении не получится все для себя открыть. Такое произведение стоит перечитывать не один раз.

«Сказав эти слова, Вощев отошел от дома надзирателя на версту и там сел на край канавы, но вскоре он почувствовал сомнение в своей жизни и слабость тела без истины, он не мог дальше трудиться и ступать по дороге, не зная точного устройства всего мира и того, куда надо стремиться.»

Когда читаешь иностранную литературу в переводе или со словарем, то постоянно ощущаешь невидимое стекло культурных различий — споткнешься случайно о какой-нибудь fettunta в итальянском тексте и летишь по зоопарку ресторанных подробностей и воспоминаний, в то время как автором даже близко не закладывалось что-то более хитрое, чем какой-нибудь простой хлеб с солью — фетунта, обычная калорийная еда рабочего, ни разу не кулинарная диковинка.

В деталях языка отражается и преломляется вся реальность времени, места и общества. Справедливо и то, что ценой за непринадлежность ко времени повествования становится некоторая оптическая аберрация изображения: чуть-чуть другие цвета, чуть-чуть другие пропорции. И вот тем удивительнее встретить русскоязычную прозу, в которой язык даже не слегка искажает картину реальности, а просто берет и сворачивает координатную сетку речи в зеркальную трубочку калейдоскопа. В общем, встреча с языком Платонова была неожиданной.

Целых пять месяцев лежал у меня на столе «Котлован» и смотрел на караваны приходящих и уходящих книг. Дался он мне только с третьего захода, когда наконец-то удалось подстроиться под длину волны платоновского языка — не без помощи лекций и статей Виктора Голышева, Сергея Никольского, Иосифа Бродского.

«Вощеву дали лопату, он сжал ее руками, точно хотел добыть истину из земного праха.»

Почти все публикации о тексте сводятся к анализу языка «Котлована», этой абсолютно чудовищной смеси канцелярита и отчужденности, в которой от каждого предложения веет переменами и сумятицей. У говорящих словно вырвали из под ног пласт земли и все потеряло теперь свое прежнее значение, а каждое слово вдруг стало нуждаться в тщательном переосмыслении и постоянных дополнениях обстоятельства и места. Мы застаем безымянный колхоз на этапе эпохальных перемен, которые не могут не отражаться в языке: вчерашние меридианы уже «загородки от буржуев», а дети это и не дети вовсе, а «время, созревающее в свежем теле».

«Девочка осторожно села на скамью, разглядела среди стенных лозунгов карту СССР и спросила у Чиклина про черты меридианов:
— Дядя, что это такое — загородки от буржуев?
— Загородки, дочка, чтоб они к нам не перелезали, — объяснил Чиклин, желая дать ей революционный ум.»

Шестеренки этого языка скрипят и лопаются так образно и громко, что книге хватает одного только бытописания чтобы создать, кажется, самый тоскливый пейзаж гнета безысходности в мировой литературе. И вот на этом фоне и разворачиваются еще более тоскливые действия безымянных людей прошлого. И хотя на примере Вощева мы видим как быстро и случайно можно оказаться за этой чертой современности, можно сказать, что герои книги сами определили себе это внеисторическое место «лишних» людей; людей, которые пришли непрошенным героическим подвигом тела и духа «поместить пролетарскую пользу в овраг» общества и раствориться в тени прекрасных людей будущего.

«Вощев лежал в стороне и никак не мог заснуть без покоя истины внутри своей жизни, тогда он встал со снега и вошел в среду людей.
— Здравствуйте! — сказал он колхозу, обрадовавшись. — Вы стали теперь, как я, я тоже ничто.
— Здравствуй! — обрадовался весь колхоз одному человеку.»

Это очень тяжелый и страшный текст. Кажется, его надо читать и перечитывать хотя бы для того, чтобы таких текстов не становилось больше.

(Прочитав серию нарциссично-восторженных отзывов не могу не добавить, что удовольствия в чтении этой книги примерно как в визите к стоматологу.)

И другие цитаты:

«— Нам, товарищ Чиклин, неизвестно, мы сами живем нечаянно.
— Нечаянно! — произнес Чиклин и сделал мужику удар в лицо, чтоб он стал жить сознательно. Мужик было упал, но побоялся далеко уклоняться, дабы Чиклин не подумал про него чего-нибудь зажиточного…»

«— Тебе, бюрократ, рабочий человек одним пальцем должен приказывать, а ты гордишься!
Но пищевой берег свои силы от служебного износа для личной жизни и не вступал в разногласия.
— Учреждение, граждане, закрыто. Займитесь чем-нибудь на своей квартире.»

«Он шел по дороге до изнеможения; изнемогал же Вощев скоро, как только его душа вспоминала, что истину она перестала знать.»

«…он стыдился, что пионеры, наверное, знают и чувствуют больше его, потому что дети — это время, созревающее в свежем теле, а он, Вощев, устраняется спешащей, действующей молодостью в тишину безвестности, как тщетная попытка жизни добиться своей цели. И Вощев почувствовал стыд и энергию — он захотел немедленно открыть всеобщий, долгий смысл жизни, чтобы жить впереди детей, быстрее их смуглых ног, наполненных твердой нежностью.»

«В ближнем к котловану овраге сейчас росли понемногу травы и замертво лежал ничтожный песок; неотлучное солнце безрасчетно расточало свое тело на каждую мелочь здешней, низкой жизни, и оно же, посредством теплых ливней, вырыло в старину овраг, но туда еще не помещено никакой пролетарской пользы.»

«И ему стало легко и неслышно внутри, точно он жил не предсмертную, равнодушную жизнь, а ту самую, про которую ему шептала некогда мать своими устами, но он ее утратил даже в воспоминании.»

«Но отчего, Никит, поле так скучно лежит? Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план?»

«Вощев же лег вниз лицом и стал жаловаться шепотом самому себе на таинственную жизнь, в которой он безжалостно родился.»

«— Баба-то есть у него? — спросил Чиклин Елисея.
— Один находился, — ответил Елисей.
— Зачем же он был?
— Не быть он боялся.»