Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Дар. Отчаяние

Никак не удается мне вернуться в свою оболочку и по-старому расположиться в самом себе, - такой там беспорядок: мебель переставлена, лампочка перегорела, прошлое моё разорвано на клочки.

Кто я такая , чтобы оценивать хоть каким то образом гений Набокова. Я могу сказать , что я с каждым новым произведением пытаюсь постичь его, проникнуть в его глубины.
Мне очень понравилось это небольшое произведение. И хотя сюжет не нов для литературы, но автор так описывает своих героев , что просто за уши не оторвать от них… Особенно меня тронуло описание Лидочки жены героя . Буду перечитывать.

Теперь я, прочитав Дар Набокова, чувствую себя как скаут, которому осталось только прилепить значок об этом себе на грудь, чтобы издали улыбаться понимающе тем, кто в теме. Я с благодарностью перебрасывала на пальцах задумчивые кошачьи колыбели с первых страниц, воодушевлялась, представляя образ Зины, в котором хотелось себе польстить, узнавая себя — почему-то не таким распространенным кажется образ девушки, не совсем ботана, которая с такой страстью готова вдумываться в прекрасную науку «многопланового мышления», уж не говоря о том, чтобы прочитать главу про Чернышевского (в чем я, кстати, не преуспела, оценив только одну треть). Но мне показалось, что идея романа в том, что он написан не автором, не об авторе и далек от автобиографии — об этом говорилось в первых страницах, но в только в конце я поняла, что в этом случае тут больше смысла, чем обычно вкладывается в такое вступление. Я все еще верю, что Набоковский язык — его личный — гораздо утонченнее, а здесь же он изобразил образ и язык человека, в чем-то ему близкому, но совершенно противоположному. Федор не умеет шутить совсем, а Набоков — умеет, и весь роман — это очень замысловатая шутка над Федором, как над образом «русского интеллигента в иммиграции», который занудно тоскует, витьевато пишет и мало что из себя представляет, но не лишен Дара. И хотя его самолюбие, начисто лишенное иронии над собой, гораздо масштабное проявляется, чем этот Дар — он проявляется часто совершенно не тогда, когда сам Федор говорит, пишет или даже думает — а тогда, когда вступает голос автора — и Федор становится свидетелем и проявляется как читатель, или как собеседник в вымышленной беседе.
Я могу себе представить Набокова в иммиграции, окруженного такими занимательными людьми, как Федор — вечно молодыми и вечно ищущими, неизбежно находящими его как путеводный маяк — или как бабочка тот же маяк. Обычно и бывает так — те, кто понимает и разделяет набоковский путь по-настоящему, вряд ли когда-то до него самого доберутся — так же, как Федор никогда не поговорит с по-настоящему любимым автором.
Но этих вечно молодых Федоров так много и портрет их жизни так ясен, что вижу эту книгу как детальный фото, книгоснимок на память уходящей эпохе. И отождествлять автора и персонажа я бы не стала — а когда читала витьеватые уже чересчур выражения, наслаждалась, но с ироничной улыбкой.
Мне так кажется еще потому, что я очень помню Другие берега — тоже автобиографичные, но по-другому, в них было все намного искусней и живее, хотя тогда, когда я их читала, концентрация была такова, что я не смогла дочитать до конца, захлебываясь от насыщенности текста таким знакомым и близким кинестетическим ощущением от текста, на кончиках пальцев.
В Даре встречаются еще стихи Набоковские, которые я уже давно люблю, и вообще, противопоставляю для себя Набокова и Пастернака в этом отношении. У Пастернака проза мне нравится еще больше, чем у Набокова — Пастернак в прозе писал Такие смыслы, как бывает только после прозрения от чтения философского трактата — в нем вся вселенная и ее изначальная запутанность и связность, и при этом, волшебным бонусом — иллюстрации к этой философии, яркие, молниеносные, красочные и тоже осязаемые. Но в поэзии все гораздо скучнее — она выверена, как чертеж, и картинки там в четко обусловленной дозе, так, чтобы уместится в линеечки ритмов. Набоков наоборот, насколько запутан в прозе, поставив рекорд, однако, в том, что, как бы он не балансировал на грани, графоманом его назвать нельзя — в стихах афористичен. Его ритмы такие же стройные, но концентрация смыслов и многосмысленностей даже больше! Даром оканчивается одно из самых любимых моих стихотворений, которые я даже не могла поверить, что кто-то понимает так же, как я — столько пространства в них и мудрости одновременно!

«Прощай же, книга! Для видений – отсрочки смертной тоже нет. С колен поднимется Евгений, – но удаляется поэт. И все же слух не может сразу расстаться с музыкой, рассказу дать замереть… судьба сама еще звенит, – и для ума внимательного нет границы – там, где поставил точку я: продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, – и не кончается строка»

Давно мне не читалось так сложно и мучительно. Ожидаемого погружения на глубину не произошло – я просто запуталась в сетях из ажурных слов Набокова. Больших усилий стоило не бросить и дочитать. Многое мною было не понято, не принято, не прочувствовано. Поэтому трудно писать отзыв, но я попробую передать некоторые ощущения.

С самого начала книги мне нелегко давался язык Набокова. Я пробиралась сквозь тернии его изложения и ждала, когда же наступит ожидаемое удовольствие от чтения, когда же проснутся мои эмоции. Но очень длинные предложения с множеством знаков пунктуации и придуманные им новые слова приводили к напряженному чтению, потере мысли и перечитыванию. Складывалось впечатление, что Набоков просто наслаждался своим языком, совсем не заботясь о читателе, это больше походило на самолюбование.
Не понятны были красочно-негативные высказывания автора о писателях, особенно расстарался он на Чернышевском, и прочих людях. При этом чувствовались его надменность и превосходство. Однако местами мое чтение с препятствиями переходило в плавный поток красивых и оживляющих воображение описаний природы, таких теплых детских воспоминаний об отце и семье, такой болезненной и щемящей ностальгии по родине. Ностальгией книга просто пропитана насквозь. Но в итоге и это утомляло, слишком уж этого было много.

А вот что меня действительно взбудоражило – описания творческого процесса писателя. Я даже ощутила ту лихорадку автора, когда творческая мысль просится наружу –

– и вырывается связью между его

и его

Так выливался на бумагу дар Набокова, и мне было позволено почувствовать это.

Так же трудно как язык, мне давался и сюжет набоковского романа, хотя четко выраженного сюжета в романе нет. Автор не описывает грандиозных событий, трагедий или великой любви, он передает размеренное течение жизни героя, что конечно тоже может быть интересным, но здесь этого слишком много. К тому же, сюжет выглядел скачкообразным потоком сознания автора: описания, мысли, видения, действительность, сны. Все резко переходило одно в другое, от первого лица к третьему и наоборот, от реальности к сну, не отделяя границ, все настолько смешивалось, что добавляло спутанности роману и мешало мне попасть в ритм Набокова. У меня сложилось впечатление, что для автора форма романа стала его содержанием, и потому выражалась такими яркими языковыми эффектами, которые так сложно мне давались и мешали проникнуть глубже.

Однако к концу книги я начала понимать, как нужно читать Набокова. Это случилось, когда я взяла книгу на озеро. Только отгородившись от сумасшедшего ритма жизни и слившись с природой, я смогла лучше вслушаться в слова Набокова и уловить ритм его текста. Читалось быстрее, легче, вдумчивее, ведь там на это было время.

Несмотря на то, что мой первый опыт чтения Набокова не удался, и я не скоро возьмусь за его произведения, я не пожалела, что решилась прочитать «Дар». А может решусь и перечитать. К тому же, наполненная аллюзиями, загадками и шарадами, книга так и осталась для меня ребусом, который я надеюсь когда-нибудь разгадать. Так что, мы еще встретимся, господин Набоков!

Набоков - автор, про которого хочется спрашивать у всех подряд: "Как, вы еще не читали?", и в случае отрицательного ответа немедленно вручить стопку книг.

К сожалению, для многих Набоков - автор одной книги, причем книги либо горячо обожаемой, либо яростно порицаемой. А между тем Набоков - это, в первую очередь, удовольствие от слога и красоты русского языка. Это истории, которые читаются на одном дыхании, к которым хочется возвращаться.

В "Отчаянии" замысловатость метафор и оборотов речи наслаивается на потрясающий сюжет, заставляющий вчитываться в каждую строчку с особым трепетом и искать - не где же, где ошибка.
Аннотация хоть и предлагает скупое описание происходящего в книге, пробуждает интерес; тем же, кто знаком с автором - дарит ожидание того самого набоковского сумасшествия.

В первой половине романа мотивы главного героя остаются загадкой, а к середине повествования возникает вопрос "О чем же я читаю?", оторваться при этом невозможно.

Когда идеальное преступление совершено, хочется найти ошибку быстрее главного героя, но Набоков - мастер, и вы вряд ли сможете ее обнаружить раньше. Именно поэтому отчаяние в роковой момент волной накатывает и на читателя. И когда все прояснилось, тайна раскрыта, и финал понятен, Набокову удается оправдать ожидания читателя и вместе с тем восхитить!

Сюжет об идеальном преступлении станет идеальным знакомством с Набоковым, обещаю.

Вот я прочитала еще один роман любимого мною Набокова и не могу сказать, что он вошел хотя бы в пятерку лучших его произведений (в моем личном топ-листе, разумеется). Тяжеловато он мне дался: мысли и рассуждения, скажем так, не совсем здорового на голову человека, не могут не давить на мозг.
Стала бы я советовать "Отчаяние"? Только если вы поклонник Набокова и любите его неповторимый стиль и юмор. Иначе - нет.

Блестяще ! Тут и метапародия на Достоевского, и предвкушение Парфюмера в одном флаконе. Поэт и толпа. Гений и злодейство. Цветок зла. И все с наижесточайшей набоковской изюминкой, которая заставляет сотрясаться от смеха и, одновременно, корчиться от боли. Чтение романа - мазохизм чистейшей воды, и с каждой страницей все труднее оторваться от текста (или, в данном случае, остановить аудиокнигу). Лювлю себя на том, что уже давно приехала, но как дура сижу в машине, дослушивая очередную главу.

В заключение скажу, что читает аудиокнигу Виктор Рудниченко и делает это преотлично!

На втором курсе один лектор сказал нам "Если вы не можете прочесть книгу, это не причина расстраиваться. Просто вы ещё не готовы. Прочтите сотню других и вернитесь к этой". Я вспомнила об этом, когда начала читать "Дар". Отступать было некуда, поскольку читала её в рамках игры "Долгая прогулка", и я не пожалела об этом, но опыт был удивительный.

Я люблю Набокова. Головокружительно - как писателя и немножко - как мужчину. Он всегда пишет то, что я хочу прочесть. И обычно я могу охарактеризовать это как "Удовольствие". А "Дар" - нет. "Дар" - это "Труд".

Трудно было всё время. Сначала - читать. Такое впечатление, что я сижу в маленькой лодке, сюжет - это маяк, а вокруг - море слов. И не просто слов, а эпитетов, метафор, сравнений, ироний, сатир, аллегорий. И я стараюсь плыть, но волны слов откидывают меня всё дальше от берега. Анализ небольшого отрывка показал, что на 1000 слов приходится 80 тропов, а средняя длина предложения - 34. Это стало моим личным маленьким испытанием. Следующей трудностью стал сюжет. Стараясь угнаться за формой, я всё больше теряла содержание. Вот он на литературном вечере, ага, о, уже история о любовном треугольнике, так, а тут уже про мать, нет - уже про отца! Все эти попутчики захватывали меня и настойчиво уводили от основного сюжета. Кстати, было приятно заметить, как грубоватый, обозлённый Владимир Владимирович с бесконечной нежностью описывает бабочек. Над людьми в романе он насмехается, иронизирует, испытывает жалость к их слабостям и недостаткам. Зато полеты чешуекрылых описывает легко и ярко. Как будто в эти моменты он сам освобождается от груза жизни Фёдора Константиновича, своей собственной жизни в эмиграции, и просто наблюдает полёт бабочек.

Фёдор Константинович - фигура наивная и неудачливая, но увлечённая. Всё это общество русских в Берлине - как плохая декорация его итак нестройного положения. Сначала он вызвал во мне подозрение в фальши, но потом развеял их начисто внутренним диалогом с Кончеевым по дороге домой и пропущенным маскарадом с пером в руке. Не только настоящий Годунов-Чердынцев, но и настоящая любовь. Момент у двери, когда по глазам всё стало ясно, вынужденные рамки, невинные прогулки и приоткрытые души. У Набокова если любовь, то особенная.

Не хочется показаться мелочной или попросту слепой, но то как написан "Дар" меня поразило в большей степени, чем о чём. Насколько же великолепно Владимир Набоков чувствовал русский язык, видел каждое слово, с точностью хирурга выбирал тот или иной вариант. Действительно, дар.

Писать про Набокова всегда немного бессмысленно и чуток страшно, так как лучше него не напишешь, не облечешь в слова ту бурю чувств (от почти физического ощущения необыкновенного нарастающего удовольствия и смеси душевной и сердечной радости и благодарности ему до ликования ума, до любования логическими конструкциями, психологией, особым набоковским юмором, умением кого-то или что-то "припечатать" одним-единственным словом или наоборот необычайно возвысить другим словом по ходу дела, до упивающегося всеми этими одновременными процессами моего личного вкуса), которую у меня вызывает этот писатель. Писать трудно еще и потому, что есть и набоковеды в кавычках и без них, соревнующиеся в сокровенном знании его произведений, критики, многочисленные биографы и читатели биографий и собиратели слухов - это все не я. Я просто маленький живой читатель. И если кому-то взбредет в голову перейти ко второму абзацу, прошу учесть оба указанных выше обстоятельства.

В томе 3 собрания сочинений в 4 томах Набокова два его романа: "Дар" и "Отчаяние". И оба я, хоть и в разном смысле, могла бы назвать лучшими произведениями писателя. "Дар" дается нелегко, но именно поэтому он заслуженный. При чтении романа невольно подглядываешь в биографию Набокова, потому что сходство очевидно. Главный герой - начинающий литератор, тоже русский, тоже эмигрант, тоже из необыкновенной семьи, тоже рано потерявший отца, у него тоже любимая еврейских кровей. Но, умело вводя нас в ситуацию неизбежного сравнения, Набоков незаметно погружает читателей все-таки в художественное произведение, со своим, отличным от его жизни сюжетом. Конструкция "Дара" линейна: от детства через юность и первую пробу пера к взрослой жизни, первому завершенному литературному роману и первой внятной любви. Но неровность языка повествования буквально сбивает с ног: будто бы над главами работали разные люди. Как легко и изящно описывается его детство, как трогательны стихи и наброски к роману об отце, так повседневны берлинские главы, так сбивчивы места, где описывается процесс работы писателя, и так до тошноты тягомотна, хоть и порой очень смешна, глава, посвященная роману о Чернышевском. К последнему у меня, кстати, всегда было более благосклонное отношение, чем у Владимира Владимировича. И эпохальное "Что делать", несмотря на все его условности, морализаторство, непрекращающиеся сны Веры Павловны и дурной в сущности язык, сильно критиковать я не была готова и не готова до сих пор. Но Набоков не был бы Набоковым, если бы под конец этой главы я пережила с ним и его героем всю гамму чувств каждого к Чернышевскому. А под конец "Дара" пришло осознание всей этой сооруженной им конструкции, прекрасной, неидеальной, но очень талантливой. Под конец "Дара" его трудности показались мне его достоинствами, причем чем труднее было, тем для меня они стали неоспоримее. Неровность этого романа некоторой частью читателей и любителей Набокова принято ставить ему в укор, другие же ее по каким-то своим причинам превозносят. Хочется избежать и того и другого максимализма. "Дар" и правда нисколько не похож на венский вальс. Но кто сказал, что он должен быть другим? Кто уверен, что автор хотел его написать как-то иначе да не вышло? Для меня "Дар" - это еще один подарок Набокова всем нам и лично мне, подарок непростой, но я и не просила, чтобы было легко.

Роман "Отчаяние" также логически, сюжетно и словесно отточен, как и "Защита Лужина", как "Король, дама, валет", как "Камера обскура". Он очень набоковский, если так вообще можно сказать. И все же другой. Пробирающий до мозга костей обыденностью и жутью описанного, с главным героем - мещанином в душе, в мыслях, в поступках, в чувствах, во всем его замысловатом быте. Взять такого и поставить в центр произведения, вокруг него одного сплести остальное кружево - это, как ни крути, смело. Герои невыдающиеся были в центре внимания и до "Отчаяния" как у других писателей (вспомним хотя бы классических гоголевских героев - Чичикова, Хлестакова), так и у самого Набокова. Но такого очевидно претендующего на большее (да простят мне все знатоки литературы эту подгонометрию) все же не было ни у кого. Кроме того, "Отчаяние" поразило меня дерзостью автора, хоть и не поставившего себя в один ряд с Пушкиным и Достоевским, но явно, очень явно на них намекнувшего. Во-первых, Герман, во-вторых, его двойник, в-третьих, преступление и все-таки наказание. До самого конца стройная цепь событий, до самого конца непреложная оценка главным героем, оказавшаяся обманкой. Всеми нами, а не только Германом, в каком-то смысле завладело это помешательство, а глаза завесила пелена. И мерзкий, сладкий, недоуменный, отчаянный конец. Вообще, кажется, Набоков дал своему роману гениальное название. Могла бы быть глупость, отвращение, посредственность, заблуждение - какие угодно слова, описывающие состояние человеческой психики, душу. Но именно "отчаяние" - всему этому закономерный итог.