Исповедь маски

Есть книги, с которыми словно теряешь девственность души и плоти.
Причём, теряешь её как-то экзистенциально, спустя много лет после секса и того, как эта самая душа, самозабвенно отдалась… женщине, мужчине, сирени за окном или строчке Марины Цветаевой. не важно.
Более того, потеря этой девственности, по каким-то немыслимым законам, происходит с кровью и болью, как у женщин.
Но и это ещё не всё. Роман этого странного японца, покончившего с собой, проник в меня совершенно, повлияв на мои сны и даже, тело, в том смысле, что… ещё не закончив его читать, я спал с женой ночью, и, мне снилась, сакура на заре и какой-то лиловый ветерок, а под сакурой, в шёлковом, лазурном кимоно, с узорами лилий, танцевала прекрасная японочка в маске.
Маска была белая, с карим силуэтом крыльев птицы.

Японочка кружилась вокруг меня, ласково касаясь руками моего лица, шеи, спины.
Сердце билось в груди так сладостно и просторно, не замечая тела… билось для неё одной, даже когда я её не видел у себя за спиной.
В какой-то миг, прелестная японочка, игриво взялась пальцами за маску, и.. сняла её, и я слегка вскрикнул: передо мной, был Юкио Мисима.
Он продолжал танцевать вокруг меня, прелестно улыбаясь, и моё сердце, подобно ребёнку, в первом ряду в театре, продолжало предано и зачарованно смотреть за этим танцем.
Заплечная, синяя тишина. Мисима опускает свои руки мне на плечи, и жарким шёпотом… моей жены, говорит мне в ухо: тебе не стыдно, милый?
И уже жена, в синем кимоно, продолжает свой танец вокруг меня.
Замирает передо мной с грустной улыбкой. Снимает кимоно… словно небо, погладило спину и бёдра.
Продолжает грустно улыбаться. Делает шаг ко мне и… беря себя за плечи, снимает, сбрасывает к ногам, своё белое, лёгкое тело.
Падает маска к моим ногам, всё так же продолжая улыбаться и шептать: Тебе хорошо, милый?

Вокруг меня, продолжает танцевать уже сакура, дождь и лунный свет: душа, продолжает танцевать.
И вот, уже дождик останавливается передо мной, тепло целует мне глаза, губы, спускается ниже, целуя шею, грудь…
И голос дождя, с лёгким, японским, мужским акцентом, нежно наклонённым, как почерк юного влюблённого: тебе хорошо?
Дождь, ласково берёт моё лицо в свои прохладные, прозрачные ладони и.. тихо снимает его, словно маску.
Вскрикиваю во сне и закрываю руками лицо. Больно.
Смотрю на руки — они в крови.
Но странным образом, всё это сопровождается болью и наслаждением, но необычным, под наклоном, как почерк дождя на заре.

Просыпаюсь среди ночи со стоном и жаркой, сладостной судорогой внизу живота: пытаюсь сдержать её, зажав бёдра, и от этого — лёгкая, прозрачно-матовая боль: ночная поллюция.
Лежим в постели я и жена. Томик Мисимы, лежит рядом, возле моей подушки, как голова любовника. Мы трое лежим.
Мисима и я, не спим. Спит лишь жена.
У меня странное, экзистенциальное чувство, что я только что… изменил ей, не то с Мисимой, не то с дождём.
И страшно пошевелиться: влажная простынь между мной и женой — улика моего преступления.
Лежим так всю ночь в постели: я, странный японец, жена. Лежим и смотрим в потолок, тихо взявшись за руки.
Светает. Синева накрапывает на окна.
Вот сейчас, сейчас, жена проснётся, и… всё узнает обо мне, о нас… с Мисимой.
Жена открыла глаза. Потягивается в постели, переводит взгляд на меня и… ласково улыбается.
Меня в постели нет. На простыне — лежит веточка сакуры, и пару капель дождя.

В «Войне и мире» Толстого, Наташа, заговорщицким тоном юности, говорит у ночного окна, своей подруге: Бывает, вспоминаешь, вспоминаешь что-то невыносимо нежное из прошлого, и до того довспоминаешься… что словно бы помнишь то, когда меня ещё не было на свете.
Именно эта спиритуалистическая тональность воспоминаний, рассветной, красной нитью прошивает текст романа и является ключом  к его разгадке.
По этой красной, ариадновой нити, читатель выходит из лабиринта подполья души гг.
Да, именно из подполья.
Мисима — напрямую обращается к «Запискам из подполья» Достоевского, правда, тайно, кроме того, вынося в эпиграф романа, цитату из «Братьев Карамазовых» о том, что красота —  это страшная вещь, что слишком широка душа человека, и в ней одновременно  одновременно может ярко светить… и идеал Мадонны, и идеал Содома.

Обращение к Карамазовым — не случайно.
Душа гг, маски, так широка… что вмещает в себя — всех братьев Карамазовых: религиозного и мечтательного Алёшу, в катарсисе упавшего на колени перед взошедшими звёздами, пылкого грешника с праведным сердцем — Дмитрия, незаконнорожденного и болезненного — Смердякова, и, наконец, мятежного богоборца — Ивана, и даже… чёрта.
Если сравнить начало романа «Маски» и «Записок из подполья», получится нечто любопытное.

«Исповедь Маски» —

«Записки из подполья» —

Чудесная симметрия начала — «Я». Ненавязчивое подчёркивание болезненности мальчика, его бледностью. Прозрачная отсылочка к «Идиоту» Достоевского.
Хорошо сказано о болезни: не знаю, что болит.
Экзистенциальная боль, которую не пальпирует ни один доктор, и не важно, болело ли у человека сердце… вроде, сделали операцию, а оно продолжает болеть, разрываться. А человек просто… влюблён.
Или человек сменил пол. Тоже, так сказать, маска.
Всё вроде бы хорошо… но что-то внутри продолжает болеть и метаться, словно.. само тело — маска, вечная маска души, которую хочется сорвать навсегда.

В дневниках Цветаевой, есть чудесные строки: Что-то болит. Не сердце, не живот, не голова… что-то болит, а что — не знаю. Может… душа?
Мисима углубляет мысль Достоевского: он словно… делает подкоп в самом подполье. Он копает не только душу свою, её боль, но и… пол.
Маленький мальчик, растущий в тепличных условиях дома, с бабушкой, словно гомункул, ощущает себя… не таким, как положено.
В тайне от мамы, открыв нарниев шкафчик, он переодевается в женское платье… к удивлению и улыбке незримого фавна.
Восхищается трагической смертью Жанны д Арк, похожего на дивного андрогина в своих мужских латах: тоже, своего рода, маска.
Одинаково восхищается японской фокусницей и Святым Себастьяном, привязанным к столбу, словно Одиссей: в его тело впились острые стрелы, похожие на вдруг ставшие зримыми, медленные лучи солнца.

Нашему юному герою, нравятся… мужчины.
Ах, это вечернее зеркало пола, нежная тавтология симметричных движений, поцелуев… доходящая до сладкого ужаса солипсизма и совершенного растворения… в поле? Нет.
В красоте природы, души. Не случайно, первый трепет гг, когда он ещё будучи мальчиком, увидел на улице очаровательного матросика в узких, синих, как море, брюках, был вызван синестетической радостью узнавания души — своей стихии — моря. т.е., нечто природного, вобравшего в свой прибой, и чудесное тело морячка, сделав его частью пейзажа красоты.
В физике есть известный пример с ротой солдат, марширующих по мосту: их ритмический шаг, входит в резонанс моста и голубого, как небо, движения реки, и мост рушится, и солдатики словно бы падают… в небо.

Что-то моя рецензия сворачивает в академические, скучные переулочки…
Покинем их? Вы не против? Поиграем? Бабушка гг., как вы помните, чтобы её внучка не посчитали идиотом, отправляла его на улицу — «поиграть». Мир — как игра. Его душа там среди своих: среди цветов, звёзд, пения птиц…
Многие почему-то думают, что это роман о гомосексуальности, о «подполье пола», о муках пола и самоидентификации.
Что могу сказать? Они ошибаются.
Более того: гомосексуальности в романе — вообще нет, несмотря даже на многочисленные эрекции нашего юного героя на мужское тело и даже мастурбацию на школьном уроке: милый учитель так живописен и прелестен был у доски, над картой мирового океана…
К слову, у меня в школе было нечто похожее. Не пугайтесь.
Был ли то учитель, учительница или прелестная ученица с каштановыми волосами за 2 партой? Не важно.
Всё было как во сне… Как обычно, я летал в облаках (часто именно это писали учителя в мой дневник: летал в облаках на уроке… физики, географии, литературы), смотрел в окно, на счастливых ласточек в синеве: я с улыбкой думал, что они похожи на крылатых школьников рая, и вот теперь, у них перемена.
Я смотрел на очаровательные, карие завитки волосков на шее девочки впереди меня, чуточку влажные от пота, похожие на пьяных и счастливых в своём вращении, дервишей: на звёзды, на картинах Ван Гога.
И мальчик рядом со мной, так прелестно, словно подмастерья какого-нибудь художника Кватроченто, старательно выводил на полях тетради, — рассветных, красных, асфоделиевых полях! — милых птиц и розы… и учительница, её сизая блузка, цвета пронзительного, мгновенного просвета в облаках за окном, была прекрасна.

Я не знаю, искренне не знаю, чем была вызвана моя эрекция.
Каким-то… общим ощущением счастья, словно в одном из тех почти райских снов, когда тебе снится что-то невинное, нежное… ты просто идёшь с милой подругой по парку, даже не держась за руки, смотрите на голубые просветы в листве: в небе летают ласточки… пахнет сиренью; какая-то женщина впереди, выставила ладошку вперёд, с очаровательным жестом счастливого нищего в раю, и раскрыла зонтик, а подружка улыбнулась чему-то, и что-то говорит, говорит, и тебе так хорошо от этого голубого шелеста неба в листве и счастья зацветшего зонтика и улыбки подружки… что ты просыпаешься среди ночи… от сильнейшей поллюции, и твои бёдра, как бы нежно захлёбываются в блаженно-жаркой судороге ослепших движений.

Учительница вызвала меня к доске.
Я знал урок на 5. Но… не вышел. Подружка спереди, удивлённо и грустно обернулась на меня. Она знала, что  знаю урок на 5: вместе готовились.
Что я мог сделать? Выйти с эрекцией, к доске, проследовав между рядами парт, ковыляющей походкой бодлеровского альбатроса, под смех девчонок и мальчишек и.. смущённую улыбку учительницы?
Я получил 2. Это была моя маска. Маска стыда, любви…
Сняв эту маску, просто выйдя к доске, я словно признался бы в любви: не то к учительнице, не то к девочке с чайными глазами, не то к мальчику подмастерье или ласточкам.
Есть редкая болезнь Кантрелла — когда сердце наружу и его видно. Так был виден мой пол. Так у 13-летних девочек, за время каникул, чудесно оформляется грудь под блузочкой и её становится видно.
К слову, у Мисимы, образы мастурбации и эрекции в романе, на самом деле, спиритуалистичны, некая рефлексия плоти, души, желающая что-то припомнить.
Так и я… фактически, я стеснялся своей же плоти, естества.
С тем же успехом, если бы я учился в раю, и от счастья близко распахнувшейся в окно, синевы неба, у моих крыльев случилась бы эрекция, и меня вызвали к доске…
Кстати, вдруг, неожиданно понял, что прелестная и юная Сококо, в которую блаженно и ложно влюбился наш герой — её имя, переводится как — «цветочный ребёнок», тепличный ребёнок, что является очередным зеркалом мучительной любви гг к нечто вечному в мире.

Мисима чудесно пишет о нечто подобном.
Его герой — двоечник жизни. Он просто хотел быть как все, списывал на уроках, получал хорошие оценки, переходил в другой класс… и вдруг, он осознаёт, мечтательно смотря в раскрытое, как книга, окно: он ничего не понимает из того, что говорит учитель.
А ученики что-то усердно пишут, улыбаются… как-то симметрично, как роботы, или мрачные сектанты.
Но почему, почему язык листвы за окном, солнца, птиц в синеве, понятней слов учителя?
Ах, вот бы… взять сердце за руку, и тайно убежать с ним в окно, к милой природе!
Герой маски, словно бы страдает той редкой разновидностью творческой гомосексуальности, который по сути, является болезненной синестезией тела и души, попыткой припомнить свою душу — в мимолётной красоте мира.

С одной стороны, нечто тёмное и мятущееся в нём, словно пузырёк с воздухом, поднимаясь из бездны, с лунно освещённым бликом, у самой поверхности, застревает под упавшим алым листком, похожим на сердце, и уже не может слиться с воздухом: он мучается в той же мере, в какой волна мучается своей синевой, взметнувшейся к небесам, не в силах их обнять; в той же мере поэт мучается музой своей, прилетающей, прилетающей к нему, прикованному, словно Прометей, лакомясь его сердцем: поэт пытается выйти за пределы своего «Я», говорить на языке звёзд, милых зверей, деревьев. Пытается всё и вся обнять единым объятием красоты, пытается что-то припомнить… и кончается всё, либо трагедией, либо развратом.
Что есть гомосексуализм, в романе Мисимы?
Скажу по секрету: даже и гомосексуалисты не знают.
Если честно, мне грустно смотреть на современный гомосексуализм, больше похожий на сытненьких бюргеров в комфортабельном домике, по выходным выходящий на мирные и бунтующие «пикетики», словно бюргеры с брюшком, на солнечные пикники со своим чахлым семейством. Мир вообще грустно разбился на пикетики, шаблоны, заслонив собой, душу.
Это очередная маска. Узаконенная.

А где же подлинный бунт, где подлинная поэзия, о которой мечтает герой Мисимы?
Порой поэзии больше в ребёнке, играющем с осколком зелёного стекла в цветах, чем в поэте, пишущего зачем-то, для кого-то, словно занимаясь не тем, к чему лежит его душа.
Герой Мисимы, подходит к своей гомосексуальности, словно.. к есенинскому зеркалу в Чёрном человеке.
Подходит всем мучительным размахом вечно-женственного в природе, поруганной красотой, и вечно-умирающем в мире, богом; солнцем подходит, прибоем синевы и сердца своего…
И что же он видит? Где за всем этим сверкающем размахом жизни — он, его душа?
Неужели, вся его болезненная жизнь (грустный пример тавтологии), его шизофренические метания гендера, похожие на бьющиеся в пустоте, яркие крылья (зримое воплощение двойственности души и склонности мира — к подлинной шизофрении желания, уйти куда-то от себя, найти себя: два глаза, две руки, две груди, два крыла… она и он, бог и дьявол, душа и тело), были всего-лишь самообманом, бегством от себя, простой.. мимикрией?
Большинство, к сожалению, скажет — да, уйдя под зонтиком Фрейда, в скучные, дождливые переулочки психологии и прочей жизненной чепухи.

Вот стоит обнажённая душа перед зеркалом (к слову, Мисиме удалось совместить за запертыми дверями души — с днём Рожденья, милый Сартр, — героя Чёрного человека, Есенина, и карамазовского чёрта), и ни черта ни видать.
В хорошем смысле. Нет ни тела, ни этого вечного князя Мышкина в рогожинском тулупе — пола.
Ничего нет. Лишь карие облачка проплывают, среди накрапывающих на окна, звёзд, птица пролетела и пропала.
Вот, душа нежно подумала о любимом человеке — светло и грустно качнулась веточка сирени…
Всё. Ничего лишнего: человек, состоящий из звёздной пыли, стал частью звёзд, красоты: вот где та самая дорожка к забытому ныне гомосексуализму, который так ярко (последний Дон Кихот пола?), изобразил Мисима в романе.

Так, в природе есть тот дивный, экзистенциальный вид мимикрии бабочек, который ставит в тупик не только хищников, но и скучных учёных, в той же мере, в какой этот дивный роман, ставит в тупик многих читателей.
Порой крылышки бабочек, в своей солнечной мимикрии, спасительном бегстве от себя и подстраивании под защитные нормы пейзажа, доходят до такой степени поэтической экзальтации, что в этой мимикрии — как бы чуточку умирают и выпархивают в какую-то стратосферу красоты, как ласточка, в своём самозабвенном полёте, выпорхнула бы за улыбчивую, прощальную синеву Земли, в нежный космос ночи.
Эти бабочки изображают на своих крыльях, такие мелкие детали подпалинок а-ля осенний лист, и прочих осенних, чисто пушкинских прелестей, что никакой хищник просто не поймёт этого изящества, и учёный не поймёт, а поймёт… разве что, синий шелест листвы, сердце поэта, улыбка ребёнка…

Потому и мука гг Маски, что его гомосексуальность, душа его, полюбив мужчину, женщину… не важно, не встретит ответного трепета, понимания этого звёздного размаха души, которой тесно в любом поле, в любой эпохе: тесно в теле человека, животного, листвы на заре… потому что сама плоть, истина, норма — это всё та же маска, смирительная рубашка души.
Мне искренне грустно за тех по неволе глупых или наивных людей, которые считают гомосексуализм — простой нормой, а не нечто мучительным, как и душа поэта, которая мучается высказать то, что снится цветам на заре, сердцу в ночи и звёздам, отчего-то зябко ворочающихся во тьме.
Из этой экзистенциальной грусти в мире, где пол, вечно распят, как и сердце, и произрастает странный в своём садизме, эпизод романа, почему-то многих отпугивающий.
Гг. томится томится сексуальным желанием к своему другу, и представляет его, обнажённым, лежащим на столе, среди изысканных яств и вина, и вот.. он с наслаждением ест его, элегантно, с ножичком, вилочкой.

Разумеется, это аллюзия на Тайную вечерю и мировую тоску по богу: желание причащения, но схвачен этот образ, красками ада и тотальной отъединённости от бога, жизни, любви: из под маски, коих так много в современном мире, тех самых масок, которые толерантно приспособились раскрашивать в свободные и радостные цветы неба, весенней листвы…
Душа становится лунатиком, идя по лунному карнизу пола, жизни, истины и боли: она стоит у края.
Окликни её  — разобьётся, сорвётся в красоту звёзд.
Мне кажется… герой Маски этого искренне хотел. По сути… наша любовь среди бессонницы ночной, к милым звёздам — это всё тот же тайный, полузабытый гомосексуализм души: мы все состоим из звёздной пыли…

Герой Маски искренне верил, что помнил миг своего рождения: цветущий блеск солнца на медном тазике…
Мой милый Кеми: тебе не верили ни твои родители, ни друзья, ни любовники, ни читатели твоей исповеди.
А я верю. Более того, я даже помню, как мои мама и папа, познакомились в весеннем парке вечером: боже, как упоительно тогда шелестела листва и носились ласточки в прощальной синеве! Я был их нежной частью…
Да, я тебе верю.. вот только ты чуточку ошибся: ты запомнил эту сакуру солнечного блеска на медном тазике утром, вовсе не собой…
Тебя ещё не было, а ты уже помнил себя. Понимаешь? Маски ещё не было. Просто твоя милая мама, любовалась на это цветение солнца и гладила свой живот, в котором был ты… и ты это запомнил, потому что был вечер и мама зажгла свет в ванной.
Для беременной женщины, прижавшей ладонь к животу, тепло и прозрачно стукнувшая её ножка ребёнка, не менее чудесна, чем для счастливого астронома, таинственный сигнал с далёкой звезды.

Маски сброшены, дорогой Мисим-сан.
Книга закрыта. О ком я только что писал? О твоём герое, или о себе? О чьей боли?
Ты пытался сорвать в конце жизни, последнюю маску с себя: сделал себе харакири.
Я представляю, что ты сделал это где-то далеко-далеко от Земли, глупых войн.
В шелестящей тишине, среди звёзд, мучимый любовью, одиночеством, болью за мир, ты просто… надрезал себе живот, и от туда, яркой рябью, выпорхнули бабочки. Много бабочек…
Я это знаю точно. Маски ведь сброшены, так?
Кто-то читает этот мой текст, с улыбочкой, или просто, скучающе пролистывает его… и не знает, что я только что пытался покончить с собой.
А быть может, меня уже и нет на свете.
Это моя маленькая творческая мечта: написать искренний, хороший текст, полный души и боли, робкого признания в любви удивительной женщине, с глазами чайного цвета, глазами крыла ласточки… и выложить текст, и… умереть. А люди, пусть читают, ругают, улыбаются, пишут мне что-то… а меня уже нет.
Пишут они не мне — маске. Пустоте, почти космической.

Второй роман Юкио Мисима, прочитанный мной. И во второй раз произведение этого автора оставляет у меня тягостное послевкусие.

Тема гомосексуализма в литературе меня скажем прямо не очень привлекает. Однако я склонна полагать, что происходит это от того, что я мало читала качественных произведений на эту тему. Чаще других мне попадались истории романтизации гомосексуализма с перекосом в откровенную неприязнь к традиционным моделям сексуальных отношений.

"Исповедь маски" хороша тем, что не выпячивает трагедию внезапно осознавшего себя гомосексуалистом человека, рассказывая попутно о том, как ему, печальному рыцарю любви наивысшего порядка, приходится страдать от агрессивно настроенного общества. Этот роман - исповедь человека, горестно осознающего свою инаковость и попытка с нею примириться, примириться в первую очередь внутри себя. О трансляции своей природы во вне здесь даже речи не идёт.

Кроме того, "Исповедь маски" это ещё и роман-взросление. Где на подрастающего мальчика сваливается двойная проблема - идентификация себя как личности и идентификация себя как гомосексуалиста.

Любопытно, что в Японии гомосексуальные отношения начали осуждаться примерно со второй половины 19 века, с момента ухода страны от изолированного феодального общества в сторону национального государства с огромным влиянием западных культур и традиций. Скажем так, вестернизация и влияние европейских культур изменило отношение к культуре гомосексуальных отношений в Японии в сторону осуждения и запрета. (Любопытно, не находите, что сейчас мы видим обратную тенденцию)).

Надо отметить, что гомосексуальность встречается и в животном мире (это для тех агрессивно нетолерантных, которые утверждают, что сия мерзость противна природе). Однако, гомосексуализм у животных имеет под собой определённую цель - установление иерархии в группе. Таким образом альфа-самцы показывают своё превосходство, остальные - подчинение.

Исходя из этого, ничего удивительного нет, что в некоторых древних культурах, например Греческой и Японской, гомосексуальные отношения были обычными в моделях наставник-ученик, настоятель-послушник. И рассматривались с точки зрения инициации мальчика в мужчину и ни какой романтической базы под собой не предусматривали, как и создания семьи. После инициации мужчина уходил в мир женщин, создавал семью, однако дружба (уже без сексуальных отношений) между наставником и учеником имела право остаться навсегда.

К чему я всё это рассказываю? Во-первых, к тому, чтобы обратить внимание на очень важный аспект, который мы так часто упускаем - культурный код, генетическая, если хотите, память. Думаю, что имея такое длительное национальное наследие, как терпимое отношение к гомосексуализму, спустя каких-то 100 лет достаточно сложно привить народу резкое отвращение к бывшей норме.

Итак, Мисима начинает свой рассказ с описания истории семьи главного героя, интересен в этой истории факт разорения семьи. Что, как вы понимаете не могла не сказаться на общей атмосфере дома и как следствие на ощущении безопасности главного героя-ребёнка. Далее с ним случается припадок болезни, название которой автор точно не указывает, но из повествования становится ясно, что мальчик находится на грани жизни и смерти. Соответственно уровень опекаемости его, поправившегося от удара, семьёй возрастает.

Далее Мисима показывает нам очень знаковый эпизод с детской книжкой. В книге про великолепного мужественно рыцаря мальчик узнаёт, что тако обожаемый им рыцарь не мужчина вовсе. Он - Жанна Д'Арк. Образ мужчины, с которым себя идентифицирует мальчик внезапно принимает облик мускульной женщины.

Позже, подрастая мальчик постоянно сталкивается с этим образом, в лице юноши-золотаря, группы проходящих мимо их дома солдат и наконец в изображении Святого Себастьяна с репродукции картины Гвидо Рени.

Каждый из образов приходит к мальчику в процессе его взросления. Вместе с этим мальчик всё более начинает осознавать правила социума в отношении правильных межполовых моделей. И смутно понимает, что он в эти правила не вписывается.

Изображение Святого Себастьяна совпадает с периодом пубертата главного героя. Впервые испытанный сексуальный опыт прочно связывается с образом истязаемого мужчины.

Всё последующее повествование главный герой мучится своей страстью, непонятной в первую очередь для него. Первое время, он даже не понимает толком, что он есть. Впервые осознание, что он - гомосексуалист приходит к нему с фразой одноклассника. Тот говорит о содомитах.

Кими (главный герой) с этого момента прочно пугается, осознаёт, что страсть его преступна, пытается копировать поведение "нормальных" мужчин, надевает на себя ту самую маску, точнее пытается её на себя надеть. Однако фантазии его прорываются всё в тот же первый опыт. И вот здесь образ истязаемого мужчины принимает новое качество. Желание наказания за тайный проступок преобразовывается в садо-мазохистские фантазии.

Помните, я говорила о шатком положении семьи? Так вот, история Кими (главного героя романа) продолжается шатким положением страны. Япония во Второй Мировой. Бомбёжки, постоянная угроза жизни, возможность призыва, работа на авиазаводе, где собирают самолёты для лётчиков камикадзе. Таким образом, герой не может нащупать твёрдую почву во вне так же, как и внутри себя.

Сейчас будет во-вторых, помните, да, я говорила об инициации и бла-бла. Так вот, здесь же автор замечает очень любопытную деталь. Он в процессе размышлений главного героя рассказывает о том, что встречает девушку - сестру друга Саноко. И у него к ней вдруг начинают пробиваться романтические чувства.

При этом автор делает упор на то, что всё его влечения к юношам имеют исключительно сексуальный характер. Заостряет внимание читателя на том, что в фигурах мальчиков при этом Кими абсолютно не интересует их душевные качества, дружеская предрасположенность, совпадение интересов. Наоборот, его физическое влечение максимально отделено от личности и характера объекта.

Саноко же его впервые душевно волнует. Но... Случается первый поцелуй. Кими в смятении новых ощущений, он ещё не разобрался и тут... Девочка начинает проявлять активность, но что хуже всего, активность начинают проявлять родственники с обеих сторон. К Кими вместо воздушной беззащитной девочки возвращается образ мускульной Жанны.

Повествование заканчивается полным крахом женщины, как возможного объекта любви. Кими возвращается к привычным фантазиям.

Книга понравилась очень. Могу рекомендовать тем, кто не ура-геи и не агрессивные натуралы. Читайте на здоровье))

"Исповедь маски" по своему драматична, но не для меня. Читая я понимал, что герой страдает, но ведь ему это нравилось. И как тогда быть мне? Что чувствовать? Я бы сказал, безразличие. Тема гомосексуализма в былые времена вызывала стад и срам, даже сейчас это осуждается, но признается. Но не в этом дело, а в том что главному герою приятно боль и не только своя. В своих мечтах он представлял кровавые расправы юных мужчин. Он представлял как в молодые пышущие тела вонзались стрелы и то, как кровь стекала по их бедрам - доставляло герою удовольствие. Вы представляете себе как это - жить под маской "нормального". Это невероятная мука. А то как он пытался встречаться с девушками... Одна лишь скорбь и только.
Эта книга действительно ИСПОВЕДЬ, но только с печальным концом.

Поиск себя, оправдание себе, исследование себя, попытки "исцелить" себя описаны в романе-исповеди японского классика. Это необычная книга такова, как и необычна жизнь самого Мисимы. Она откровенная, в лучших традициях исповедальной прозы. В ней главный герой не боится признаться себе и читателям в своей непохожести на других, пытается "исцелить сам себя", и в отличии от современных гомосексуалистов совершенно не навязывает свои взгляды всему миру, а наоборот, пытается бороться со своей нетрадиционностью. Герой книги отчасти комплексует по этому поводу, рефлексирует и пробует сломать себя, но ... безуспешно. Его хочется обнять и посочувствовать, тем самым не обидев его, а дать понять, что быть другим в обществе не так уже и страшно. Быть другим не имеется быть гомосексуалистом, но быть нетрадиционным в религии, в кулинарии, в необычных болезнях. Об этом книга, о душевном пути и борьбе с собой и над собой.
Боящимся гомосексуалистов книгу не рекомендую, ведь сам рассказчик говорит о себе: "Я аморален по самой своей природе – это главный закон моего существовани". А вот любителям творчества неординарнарного Мисимы посоветую, ведь в каждой строке романа - он сам.

Во время чтения меня не покидала стойкая ассоциация с книгой „Над пропастью во ржи“ Сэлинджера, только "Исповедь маски" более жесткая взрослая, откровенная и интересная, на мой взгяд (а психиатры, пожалуй, вообще от счастья всплакнут над книгой), и мне прям интересно, не Мисимой ли Сэлинджер вдохновлялся?

Главный герой очень рано осознает свою гомосексуальность. На дворе середина 20 века, консервативное отношение к сексуальным меньшинствам диктует свои поведенческие нормы и мальчику приходится свое открытие скрывать. Но одно дело нетрадиционная ориентация, а совсем другое - завороженность смертью и связанные с этим фантазии героя. Вот тут моментами действительно странно и жутко становилось и понимаешь, что не в каждую голову хочется залезть. Кто-то представляет себе красивые сцены секса при взгляде на объект вожделения, наш же герой представляет сцены насильственной смерти этого объекта. Честно говоря, даже „Некрофил“ Витткоп не так отталкивал. А юноша очень откровенно рассказывает о своей жизни, принятии и непринятии себя… все мысли и чувства, приятные и не очень, выставлены напоказ. Тем больше это потрясает, когда знаешь, что роман автобиографичен и был опубликован автором в возрасте 24 лет. Что это - провокация и преувеличение или действительно исповедь?

Название выбрано очень подходящее, ведь главный герой всю свою жизнь вынужден носить маску „нормального мальчика/студента/молодого мужчины“. Его внутреннее я спрятано глубоко, защищено от посторонних, в то время как маска перенимает все социальные фунции и в какой-то момент герой даже принимает решение влюбиться (искренне и платонически) в какую-нибудь девушку. Выбор его падает на Соноко, с которой герой знакомится вскоре после болезни и заставляет себя поверить в искренность любови. Но в какой-то момент он осознает, что как себя ни обманывай, а ориентацию и чувства не переубедить. И даже когда его тянет к Соноко, когда он находится с ней рядом, мысленно он видит совсем другие картинки. Мне кажется это хороший такой посыл тем, кто свято верит, что сексуальную ориентацию приобретают (например, путем пропаганды), а не рождаются с ней. Вот уж дудки, так это не работает, иначе нафига такому количеству людей мучаться, если при желании можно себя перепрограммировать.

Книга читается очень быстро и легко, у автора прекрасный слог и повествование течет плавно и ровно, но написанное воспринимается крайне тяжело и болезненно. Муки человека и непринятие себя, попытки быть нормальным, жуткие фантазии… все это страшно и пугающе.
Насколько роман автобиографичен судить трудно. Да, многие моменты из романа действительно взяты из жизни автора, а сам Мисима славился своей эксцентричностью, но в первую очередь это художественное произведение. Меня же автор очень заинтересовал, не в последнюю очередь именно странностью произведения (я редко после прочтения одного романа лезу читать биографию автора, но с Мисимой так и вышло) и я точно буду читать другие его произведения.

В этой книге молодой человек по имени Кими говорит о внутренней борьбе между скрытыми гомосексуальными наклонностями и напускной традиционной любовью к прекрасной девушке. Он сложно воспринимает свою непохожесть на большинство мужчин, переживает по воду угнетающего одиночества.
Я прониклась историей героя. Я ему сопереживаю, и осознаю, что спасения нет, нужно принимать свою особенность, но это нелегко и перерастает в большую психологическую проблему. Иногда на принятие необходима целая жизнь, но даже её порой может не хватить.
«Исповедь маски» - это смелая для своего времени книга. Именно она сделала имя Юкио Мисимы. Это практически автобиография. Как я это поняла? Совпадает дата рождения Кими и писателя – 14 января 1925 года. А ещё настоящее имя писателя Кимитакэ. По-моему, всё больше, чем очевидно. Автор рискнул, и, мне кажется, риск оправдан. Мисима – смелый и сильный человек, вся его жизнь свидетельствует об этом. А смерть и подавно (писатель совершил харакири, когда ему не удалось совершить государственный переворот).

"Исповедь маски" маялась в списках на прочтение уже давно, к тому же когда-то мы уже успели познакомиться с Юкио Мисима, так что хотелось получить представление о его "коронном" произведении. Это настоящая исповедь, бескомпромиссная, без начала и конца, со своей грустью и печалью.

Вот бывает в жизни такое - старый приятель, о котором ты не очень много знал, но с которым хорошо общался, приехал из далеких краев. Или же просто внезапно появился в твоей жизни, когда ничто не предвещало. Вы встречаетесь как-то вечером, и на простой и банальный вопрос "Как ты?" он не отмахивается и не отбивается кратким "Все нормально". Ему хочется рассказать всю историю целиком, да с такими откровениями, что только успевай глаза выпучивать и диву даваться. Ему не особенно важно ваше суждение, ему важно, чтобы его выслушали, кивнули или покачали головой с упреком - каков будет вердикт не суть вообще, да и кому это интересно. А может это вовсе не приятель, а друг, который не умеет рассказывать о себе кроме как пост-фактум. Тут придется в который раз удивиться, что ты не умеешь так долго молчать о себе и сколько, оказывается, можно не знать о близких, если они не хотят твоей осведомленности.

Я не умею молчать о себе, мне более уютно в роли слушателя, который не спешит судить по первым строкам и умеет вовремя эмоционально отреагировать на тот или иной эпизод. Юкио Мисима и его история - это тот случай исповеди, в которой мне это не очень удалось. В ней много скандального, действительно интимного и сокровенного, чего не расскажешь продавцу хлеба в магазине, но когда не очень знаешь и не совсем понимаешь, сложно уловить именно ту мысль, которую хочет донести до тебя собеседник. Именно с теми акцентами, именно в таком ракурсе. Все, что успел рассказать автор в этом романе, для меня словно крохотный кусочек мозаики, остальные кусочки которой выбросили за ненадобностью. "Что же было дальше?" - хотелось воскликнуть мне в финале, но мой собеседник уже оплатил свою часть счета и скрылся в ночной метели.

Как итог - откровенное повествование о познании человеком себя, своего тела и разума, окружающего мира. Попытка понять, почему так часто кто-то не может вписаться в общепринятые нормы и как с этим жить, если даже не с кем особенно обсудить, кроме как читателя, чьи ремарки не так уж важны по большому счету. Смелый шаг, смелая исповедь, но мне не удалось найти лазейки, чтобы проникнуться ей до конца.

Пока не понимаю своего отношения к роману. Предыдущие романы которые у Мисимы читала, мне не очень понравились, особенно «Моряк, которого разлюбило море» - от него мне до сих пор дурно. Исповедь понравилась в разы больше конечно, в особенности начало, где говорится о взрослении главного героя. Дальше, когда ему уже лет так за 17 перевалило, он меня начал утомлять. Да, я понимаю что искать и понимать себя можно всю жизнь, примиряться со своей сущностью и тд, но вот его дальнейшие телодвижения во время войны, все эти дрыганья с Соноко... Немного устала от него и концовку дочитывала в режиме «скорее, скорее» лишь бы закончить.
Написано хорошо, слог прекрасный. Читается легко. Правда если о слоге японских писателей в целом говорить, то мне больше нравится как писал Ясунари Кавабата. У него тексты живописные, яркие, детальные, особенно когда описывает природу и женщин.
Не сильно прониклась текстом Мисимы, но начало точно понравилось. Всё же оставлю его работы на какое-то время, может и поменяется отношение.

Поначалу книга во многом о самообмане главного героя. С детства он понимает, что не как все. Но вместо того, чтобы следовать настоящему ощущению СЕБЯ, своим искренним желаниям, герой выбирает вести себя «нормально», как всё окружение.

Но так или иначе, от себя не убежишь.

Любая общественная колея — это зло. Когда выбираешь идти по колее, (в данном случае — это маска "нормального" мужчины), то 100%, первый залетевший туда камень или бугорок, выбьет почву из под ног. Что и происходит часто с главным героем.

В нём есть такая изначальная покорность "судьбе", но я бы назвал это проще — нежелание что-либо в жизни своей решать.

Он заранее смирился со всем, что его не устраивает. Ведь гораздо легче страдать, чем брать и менять то, что не нравится. Вот это меня злит во многих литературных героях и вообще в людях.
Но если мне чем-то и понравилась "Исповедь маски", то как раз тем, что история даёт желание быть собой. Быть ответственным за себя и свою реальность. Не пугаться, если твой путь лежит сквозь все предрассудки мира, а с ними наоборот работать.
И вообще интересны книги, в которых поднимаются табуированные темы. Даёт свежие размышления.

Роман "Исповедь маски" Юкио Мисимы - один из лучших в творчестве писателя. Это дебютное произведение Мисимы, во многом автобиографическое. Кими, главный герой романа, - это альтер эго автора. Книга скандальная, шокирующая читателя, а ведь вышел роман в 1949 году, тогда мораль была строже, нравы не настолько свободные.
"Исповедь маски" - это роман-вызов, в нём показано взросление подростка, который пытается разобраться в себе, своих чувствах, мотивах своих поступках. Кими понимает, что во многом отличается от сверстников, его не возбуждают девушки, он равнодушен к женщинам. Он пытается понять себя, начинает носить "маску", чтобы не отличаться от других. Кими старается влюбиться в какую-нибудь девушку, и вот появляется Соноко, сестра друга. Герой восхищается ею, он чувствителен к красоте девушки, но... физически она его не привлекает. Раздвоенность мучает Кими, ему кажется, что он любит Соноко, но не готов к более близким отношениям. Однако разлука с Соноко приносит Кими боль.
Роман пронизан эстетикой смерти, герой иногда думает и о самоубийстве. Это можно объяснить тем, что идёт война, города Японии бомбят, ощущается постоянная близость смерти.
Роман очень откровенен, некоторые фантазии героя удивляли меня, поскольку я не поклонница эстетики жестокости, смерти. Однако произведение написано очень красивым языком, в нём нет пошлости.