Миссис Дэллоуэй

0.
Трудно первые пятнадцать страниц, потом отвлекает. Вулф отвлекает от образов прочитанных и просмотренных «Часов» Каннингема, Вулф отвлекает — от всего. Её повествование — вода, которая несет тебя куда-то, спокойно, тихо, только иногда захлестывая нежно по лицу. Люди, улицы — Город (наверное, я бы страшно восторгалась этим романом в свои 14? 15? когда так свежо было впечатление от городской темы, когда я еще писала в дневничке сюрреалистические пассажи о своём городе). Сейчас всё по-другому, но от Города не уйдёшь. Лондон, Лондон Вирджинии. И я четырнадцатого мая вышла из дома в платье, с любимой сумкой через плечо, с убранными волосами, и взяла с собой «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф — такое было настроение. И всё время я чувуствовала себя немного Клариссой Дэллоуэй, немного Вулф.
Повествование несёт, тянет тебя за собой, не хочется сопротивляться. И тебе не хочется торопиться, потому что незачем. Громко говорить, кричать, хохотать. Потому что всё суета, а она не нужна. Это не твое, не твоего города, это лишнее.

1.
Мне кажется, саундтреком к «Миссис Дэллоуэй» могла бы стать эта музыка. Она такая... правильная.
Harold Budd - Loitering
Harold Budd - The Writing On The Wall

5.
Это не реализм в обычном понимании. У Вулф нет стороннего всезнающего наблюдателя, который смотрит на чью-то жизнь, пересказывает её, являясь проводником между миром романа и миром читателя. У Вулф стирается эта грань. Описывая мир через эмоции, чувства персонажей, она действительно достигает максимальной реалистичности; мы видим всё происходящее изнутри, мы узнаем не о следствиях, а о причинах, и это поразительно.
Качаясь на волнах такого повествования, читатель становится непосредственной частью романного мира, наблюдателем, но включённым в эту реальность. Он вынужден узнавать детали, мелочи, складывать всё по полочкам и соотносить — чтобы представить себе действительность, в которую он попал, и Вулф дает для этого материал.
Здесь нет сюжета — во всяком случае, нет того, что принято называть сюжетом. Вулф просто описывает один день из жизни Клариссы Дэллоуэй, из жизни её города, Лондона. Одни и те же события могут быть описаны несколько раз — в зависимости от того, сколько героев осознает это событие, видит, ощущает его. По большому счёту, в романе нет сюжета, а есть фабула, просто поток чьих-то проступков, случайностей, преднамеренностей, и переход от одного эпизода к другому осуществляется не в прямой или нарушенной хронологической последовательности, как обычно, — а Вулф от сцены к сцене смещает ракурс, точку зрения. Строится цепочка, по которой персонажи последовательно передают друг другу право описывать окружающий мир. Лукреция идёт по парку, переживая минуту за минутой, оглядывается, видит своего мужа, Септимуса, и вот мы уже читаем, что ощущает в это время Септимус Смит; потом в поле зрения появляется Питер Уолш, и пичужка внимания садится ему на плечо: теперь мы видим парк и окружающих его глазами.
В романе нет выдумки — есть настоящая жизнь, нелогичная, яркая. Поэтому проза Вулф по-настоящему реалистична.

3.
Фактически, Вулф дала мне осязаемые, словесные эквиваленты каким-то разбродным эмоциям. Она написала то, что я ощущала. А всегда, несмотря ни на что, нужно, чтобы кто-то озвучил или осуществил твои мысли — тогда ты начинаешь им совсем верить, своим мыслям, себе, ты становишься увереннее и можешь лучше оперировать этими своими идеями и пониманиями в жизни.
Так вот Вулф, она ословливает – выражает словами – мои ощущения, очень насущные и очень болезненные для меня, но неизбежные. Поэтому я так люблю её, поэтому я так нежна к ней.

Читаешь романы Вулф и понимаешь, что нельзя понять по человеку, по его виду, по словам и даже поступкам — что он думает. Как чувствует, что на самом деле он хотел сказать и сделать. Это невозможно.
Бесконечная, глубочайшая пропасть между даже самыми близкими людьми. Это и страшно, но с этим же ничего и не сделать. Человек — монада. И мы не только не можем словами выразить свою мысль во всей её полноте, потому что какая-то часть смысла всё равно ускользает, вербализированная мысль становится слишком конкретной, определенной, но даже поступки абсолютно всегда внешне, в сознании других людей оказываются не такими, какими их видим, представляем мы.
И Вулф пишет именно об этом, иногда кажется — только об этом.

Второе, о чём пишет Вулф — что все люди видят мир своим. Это кажется банальным, но на самом деле мы редко разговариваем об этом, и многие, многие люди, судя по всему, просто не имеют об этом понятия.
По большому счёту, как бы мы ни старались, мы не можем в отношениях поставить себя на место другого, не можем влезть в его шкуру — будет не по размеру. В ежедневной жизни это проявляется реже, потому что есть такая вещь, как терпимость и терпение, мы закрываем глаза на нестыкующиеся мелочи, проходим мимо, чтобы достигнуть цели. Но как только что-то идёт не так, мелочи мгновенно вылезают, и ты понимаешь: нет человека, который видит мир так же, как ты. Его НЕТ, и быть не может, контекст всегда разный, и если речь идёт о родных брате или сестре, и если говорить о человеке, стоящем на другом конце социальной лестницы. И богатый и бедный, как Кларисса Дэллоуэй и мисс Килман, два любых разных человека — они оба могут быть добропорядочны, добры, хороши и прекрасны. Но у них разные миры, они из разного теста, у них абсолютно разный контекст, был есть и будет. Я никогда не могу до конца понять другого человека, потому что не могу поставить себя на его место, не могу видеть мир его глазами — и поэтому я не могу до конца принять слова, мысли и поступки другого.
Единственное, что ты можешь сделать — найти людей, рядом с которыми тебе как можно реже придётся закрывать глаза и рядом с которыми это будет наименее болезненно.

4.

Но подумаешь, мало ли кто что помнит; а любит она — вот то, что здесь, сейчас, перед глазами; и какая толстуха в пролетке. И разве важно, спрашивала она себя, приближаясь к Бонд-стрит, разве важно, что когда-то существование ее прекратится; все это останется, а ее уже не будет, нигде. Разве это обидно? Или наоборот — даже утешительно думать, что смерть означает совершенный конец; но каким-то образом, на лондонских улицах, в мчащемся гуле она останется, и Питер останется, они будут жить друг в друге, ведь часть ее — она убеждена — есть в родных деревьях; в доме-уроде, стоящем там, среди них, разбросанном и разваленном, в людях, которых она никогда не встречала, и она туманом лежит меж самыми близкими, и они поднимают ее на ветвях, как деревья, она видела, на ветвях поднимают туман, но как далеко-далеко растекается ее жизнь, она сама.

Читаешь. И именно потому, потому так больно городу, потому так тоска берёт, когда кто-то приходит и рушит твой город. Рвёт его на части, с корнем вырывая историю. Потому так страшно, когда у города отбирают память.

Кларисса как-то сочинила целую теорию <...> Ей хотелось объяснить это чувство досады: ты никого не знаешь достаточно; тебя недостаточно знают. Да и как узнаешь другого? То встречаешь человека изо дня в день, то с ним полгода не видишься или годами. <...> И вот, на Шафтсбери-авеню, в автобусе она сказала: она чувствует, что она — всюду, сразу всюду. Не тут-тут-тут (она ткнула кулачком в спинку автобусного кресла), а всюду. Она помахала рукой вдоль Шафтсбери-авеню. Она — в этом во всем. И чтобы узнать ее или там кого-то еще, надо свести знакомство кой с какими людьми, которые ее дополняют; и даже узнать кой-какие места. Она в странном родстве с людьми, с которыми в жизни не перемолвилась словом, то вдруг с женщиной просто на улице, то вдруг с приказчиком, или вдруг с деревом, или с конюшней. И вылилось это в трансцендентальную теорию, которая, при Клариссином страхе смерти, позволяла ей верить — или она только так говорила, будто верит (при ее-то скептицизме), что раз очевидное, видимое в нас до того зыбко в сравнении с невидимым, которое со стольким со всем еще связано — невидимое это и остается, возможно, в другом человеке каком-нибудь, в месте каком-нибудь, доме каком-нибудь, когда мы умрем. Быть может — быть может.

6.
Вулф надо давать читать в качестве лекарства от эгоизма, черствости, от человеческой невнимательности к жизни и к другим людям.

В первую очередь, это красиво. Настоящая гармония текста. Переплетение слов не выглядит громоздко, а, напротив, создает подобие кружева. Как паук ткет свою паутину, протягивая серебристые ниточки из угла в угол, и обратно, а потом глазам представляется чудо природы — симметричная "снежинка", восхитительно узорная, но замкнутая на самой себе, так и Вирджиния Вулф пишет про целую жизнь знакомых и незнакомых людей, умещенную в один день. Связанным напрямую или косвенно — впечатлениями, присутствием — им уделяется равное авторское внимание, и их истории совершенны и завершены.

Прием "потока сознания" использован очень умело. Он не тяготит, но позволяет отдаться на волю автора, следовать за ним, как перо следует за ветром, подхватившим его. И вот эти волны, завихрения, все воздушные фигуры — и есть самая подходящая ассоциация к тексту. Его не нужно пытаться "подмять" под себя, препарировать, "докопаться до сути". Им нужно наслаждаться. И через доверие к писателю все завершенные фрагменты паззла встанут на свое место, явив вашему взору цельную картину. Конечно, смотреть на нее каждый будет под своим углом. Но в этом и прелесть наших индивидуальностей.

А еще "Миссис Дэллоуэй" очень грустный роман. Светлый, но грустный. Как неожиданно налетающий приступ меланхолии. Вроде бы всё залито солнцем, оно буквально отражается от каждой поверхности, играет в волосах и листьях деревьев. Но день, пригожий и погожий, клонится к закату. Как клонится к закату чья-то жизнь или ее отдельный, но важный, период. Это чувство порой испытывают даже дети, у которых впереди целая замечательная жизнь. Это ощущение скоротечности словно заложено в самой человеческой природе. И, смеясь и играя в свои самые беззаботные десять лет, ребенок неожиданно замирает с этой взрослой, мудрой грустно-светлой улыбкой на устах, смотрит на залитое солнцем, но такое хрупкое, пространство и с печалью догадывается о скоротечности и конечности детства. И не только его.

"Миссис Дэллоуэй" одновременно и элегантный, и интеллектуальный роман. Красивый, благородный и статный, он похож на старинный бриллиант, преломляющий свет: он играет всеми цветами радуги, и каждая его грань готова рассказать свою немного солнечную, немного грустную, но неповторимую и бесценную историю.

4,5/5 

В этом романе автор воспроизводит один день миссис Дэллоуэй. Мы видим много разных событий глазами различных персонажей, которые чувствуют и оценивают их каждый по-своему.. Главным героем романа, конечно, является Кларисса Дэллоуэй. Все вращается вокруг неё: ее друзья и близкие, её первая любовь, ее прием, ее муж, ее дочь, учительница ее дочери, люди, которые встретились ей на улице...
Используемый автором прием не нов, он позаимствован у Джеймса Джойса. Читать было не очень легко, хотя для такого фаната "Улисса", как я, поток сознания - не проблема.
Самое интересное, что мы никогда не узнаем абсолютную истину, абсолютную правду о произошедшем в прошлом, происходящим в настоящем и тем, что случится в будущем потому, что получаем информацию от разных персонажей. Она останется субъективной, индивидуальной и переменчивой.
Язык романа - новаторский, ничего тебе не рассказывает автор. Будь добр, сам складывай образ из отдельных реплик, обрывков воспоминаний других персонажей. И так с каждым из персонажей романа : Питер Уолш, Реция Смит, Ричард Дэллоуэй, старина Хью, Салли Сетон, доктора Бредшоу и Доум ... Страшный персонаж Семтимус Смит, солдат , искалеченный войной, который не может найти своё место в жизни. Он отказывается от всего внешнего, боится жизни и замыкается в своем внутреннем мире, доводя свою жизнь до трагического финала
И самый противоречивый для меня персонаж - заглавная героиня романа Кларисса Дэллоуэй - сноб, продукт своего времени, но при этом оптимист, жизнелюб и поэтическая душа. Отдаю должное стилю и языку Вирджинии Вулф. Он изящен, поэтичен, местами напоминает белый стих.
Рада, что, наконец, прочитала первую книгу нового для себя автора, обязательно продолжу знакомство с ее творчеством по другим произведениям

Вы способны описать музыку? Не свои впечатления от ней, хотя и их описать трудно. А саму музыку?

Так вот, книга (как несправедливо назвать жизнь книгой) Вирджинии Вулф - та самая, неподдающаяся словам, выскальзывающая за пределы всякого определения, обозначения, названия, музыка. Наверно не зря Вирджиния (хоть многие и запротестуют) стала символом нашей эпохи, где все с ног на голову, где каждый, отрефлексировав себя, признается, что есть нечто тревожащее его, зовущее, влекущее прыгнуть, пойти на безумство, полюбить запретное.

Иногда кажется, что эта книга о беспредельности. О всём том, отчего ханжи и светила психиатрии чувствуют себя уютнее. Нет, я не ошиблась. Когда ханжа сталкивается с тем, что именует пороком, когда психиатра зовут посмотреть на то, что именуется сумасшествием. как раз на то беспредельное, нерегламентированное, то, что нельзя исчислить, запереть в рамках закона, они внутренне радуются. Отклонение, несообразность, вольность помогают им определить так называемую норму, подтвердить себе собственную непогрешимость и заснуть с чистой совестью. Разумеется, все то, что загораживает пространство, следует убрать с глаз долой.

Некоторые вот помогают в этом ханжам и психиатрам. Кто-то бросается в сад опрометью, с третьего и выше этажа, минуя ступени, кто-то на званом ужине, будучи хозяйкой, не выходит развлекать гостей. Кто-то уезжает в Индию. Наверняка Колумб, которого вряд ли поняли современники и последующие поколения обывателей, то же чуял всего опасность беспредельности. И на всякий случай, в поисках то ли родства, то ли в побеге от себя, то ли в нежелании видеть лица тех самых современников, каждый из которых подавал надежды, стоял на страже у морали и спокойствия (что есть мораль как не уверенность в собственной правоте?), уехал искать новые земли (души своей)?

О таких, невсписывающихся в пространство людях и творит Вирджиния Вулф. Потому их поток сознания вливается в реку безумия. Потому они столь остроконечны, несообразны, по-ахмадулински, летят

в кровь разбивая локти и коленки
о снег, о воздух, об углы Кваренги,
о простыни гостиниц и больниц.

Василия Блаженного, в зубцах,
тот острый купол помните?
Представьте -
всей кожей об него!

И цепляются за общественные устои в поисках равновесия, сметая их, как пьяный скатерть, полную явств, со стола.

Очень тяжело мне далась эта книга, еще в начале года я пыталась начать её читать, но после 5-10 страниц просто-напросто бросила это творение… И вот сейчас почти силой заставила себя её прочитать, и увы и нет, она не пошла мне. Я не поняла этот поток слов и описаний, хотя в некоторых моментах мне нравилось читать игру слов писательницы, когда она описывала тот или иной момент или событие или просто описание предмета, было забавно читать такие моменты и даже восхищалась, как ловко это звучало. Но все же нет, книга показалась мне не просто нелепой, а еще очень-очень странной, с непонятными моментами и даже описаниями, и описание одного дня вымышленной героини вылилось для меня в одну неделю.. И еще признаюсь, что последние 40-50 страниц я читала отрывками, не подряд, чего я ни разу не делала, ибо все равно для меня это было бессмысленным и даже неинтересным…

В общем, книга очень такая на любителя и очень специфическая в написании и описании, которые не всегда были понятны и не очень нормально воспринимались при прослушивании, возможно, совсем по-другому бы книга воспринималась, если бы ее читать в книжном или электронном виде, но пробовать перечитать как-то не хочется.

Долго же я готовила себя к прочтению этой книги - было много отзывов о ней и плохих, и хороших, но пока сам книгу не прочитаешь, судить о ней не стоит. Во-первых, на вкус и цвет все фломастеры разные, а во-вторых, это как встреча с человеком, о котором ты наслышан от знакомых: хочешь-не хочешь, а чьё-то субъективное мнение уже приклеилось к тебе если не намертво, то уже довольно прочно.

Что ж, в этот раз я буду придерживаться нейтральных позиций.
Поток сознания? Безусловно. Вопреки всему, я не имею ничего против этого литературного приёма - "Анна Каренина", к примеру, в своё время у меня пошла на "ура" (кстати, надо бы перечитать - пора пришла), а ведь и этот роман весьма точно подходит под определение, в своё время данное Уильямом Джеймсом. Другое дело, что конкретно в этом "потоке" я заплутала окончательно и бесповоротно. В середине книги забываешь начало, которое всплывает в конце, но зато в конце куда-то пропадают добрые 200 покетбуковских страниц этой самой середины. Помимо того, что эта книга - мой персональный "долгострой", она ещё и включена в университетскую программу этого года, так что мне пришлось пролистать "Миссис Дэллоуэй" ещё раз, чтобы выписать для себя на отдельном листочке ключевые события - в размышлениях ГГ сюжет теряется крайне легко. Могу поспорить, что через пару дней я не смогу вспомнить и треть прочитанного: это тот самый тип книги, которая может нравиться или не нравиться, но веской причины ни для того, ни для другого через некоторые время найти практически невозможно - в памяти остаются эмоции от прочитанного, но никак не содержание.

Из хорошего: если очень сильно хочется впасть в забвение - книга Вирджинии Вулф точно подойдёт. У меня вот при взгляде на обложку возникают прочные ассоциации с рекой, воды которого тебя подхватывают и бережно влекут по течению. То же самое происходит и при чтении "Миссис Дэллоуэй": погружаешься в чужие мысли и воспоминания, и как будто бы растворяешься в них. В какой-то момент ловишь себя на том, что взгляд твой замер на одной строчке, которая загадочным образом тронула самые тонкие струны твоей души и вытянула из прошлого собственное воспоминание, как-то связанное с описываемыми в книги событиями. Неожиданно, но приятно. И иногда - чуть-чуть грустно.

Когда ты молод, сказал Питер, ты стремишься узнать людей. А теперь, когда ты стар, точней, когда тебе исполнилось пятьдесят два года <...>, словом, когда ты достиг зрелости, сказал Питер, ты уже умеешь видеть и понимать, но не теряешь способности чувствовать.

Долгострой: -1.

Великолепная книга! Вторая моя попытка полюбить Вирджинию Вулф увенчалась успехом. Ах, до чего же хорош язык! Это нечто! Книга захватила практически сразу, она небольшая, но читала долго, дозированно, понемногу впитывая прочитанное. В итоге один день из жизни миссис Дэллоуэй у меня длился пять дней.

Миссис Кларисса Дэллоуэй, дама лет пятидесяти, умна, богата, не то, чтобы красива, но удивительно обаятельна. Вечером у нее прием, а пока она гуляет по Лондону, вспоминает прошлое. Свою первую любовь Питера Уолша, в молодости, сделавшего ей предложение, но получившего отказ. Салли Сетон , девушку, в которую когда-то давно была влюблена Кларисса. Воспоминания, как это часто бывает, пересекаются и пошла уже совсем другая линия, другие герои. Ну, разве у вас не так? Мы узнаем о замужестве Клариссы, о расставании с Питером, о ее дочери Элизабет.

Кларисса и Питер встретились и дальше бредем по городу за Уолшем и попадаем в его внутренний мир. Другой взгляд на те же ситуации, обстоятельства. И снова Кларисса, Салли, Ричард. Размолвка, отъезд в Индию, неудачная женитьба, любовь к замужней женщине.

Персонажей в книге много, это муж и дочь Клариссы, родители, учительница Элизабет, друзья и знакомые молодости, новые знакомые и просто прохожие.

И Вулф вводит нас в эти невысказанные чувства . Из этого потока мыслей, совсем чужих мне людей, подчас выплывало нечто очень близкое, казалось бы свойственное только мне одной, нечто очень-очень личное. Вулф достает из закоулков твоей души, что-то о чем уже давно забыл, не думаешь , не вспоминаешь. И вот это вытащенное, выцарапанное, выковыренное начинает жечь, давить, а порой совсем наоборот согревает, окутывает, обволакивает и улыбка расплывается на лице. Я нашла себя по чуть-чуть в каждом)) и в аристократке до кончика ногтей Клариссе Дэллоуэй, и в ее семнадцатилетней дочери, и в старушке из Риджентс-Парка, и в несчастной итальянке Лукреции и в такой неприятной мисс Килман и даже в Питере Уолше и Септимусе Смите.

Септимус Уоррен Смит и Лукреция, семейная пара, их история идет как бы параллельно всем остальным. Две разные жизни, две параллели в книге. События происходят после Первой мировой войны. Элита, сливки общества, изящные, элегантные, светские рауты. Война практически никак не отразилась на их судьбах. И средний класс в лице Септимуса, вернувшегося с войны и искалеченного ею, помутившегося в рассудке после того, как на его глазах погиб друг.

Эти две параллели все же пересекутся.

Обязательно вернусь к этой книге еще раз, слишком жалко было с ней расставаться.

.

Честно и откровенно - если б не условие прочитать эту книгу в рамках совместных чтений - я бы ее не осилила. Настолько она тягуче-нудная, что не передать словами. Постоянные скачки с одного героя на другого, с участием дополнительных персонажей, тогда как еще толком не запомнила первых. Утомительно. Очень утомительно каждый раз внезапно читать текст от нового лица. Без переходов, без разделений. Я очень рада, что другие авторы пишут иначе, потому что если б так писало большинство - я б не полюбила чтение никогда.
Какие - то суматошные мысли, обрывки фраз и, думаешь, ну вот вроде сейчас уже мелькнул сюжет, сейчас начнет он развиваться, ан нет... снова обрыв в пустоту. И нет никаких действий, только мысли, только воспоминания, но и они скучны непомерно, они монотонные, они навевают сонливое и депрессивное состояние. Не книга, а бесконечный поток сознания (и ведь есть произведения, где подобное очень уместно и читается с интересом, но точно не в этой книге). И если б еще от имени одного героя... Не впечатлили ни метафоры, ни рассуждения о жизни. И это при том, что я очень люблю английскую классическую литературу. А здесь... здесь я просто заблудилась. И пожалела о потраченном времени.

Можно сказать, что аннотация не соврала ни разу, это действительно один день дамы, но плюс еще и один день тех, кого она знает, вспоминает, видит. И это тихая вешалка!

В каждом предложении я читала одно и тоже - как все плохо, мир меняется, я люблю свою депрессию. И этот смысл в каждом предложении!!! И так 200 страниц подряд. Как это уг стало модной классикой, я не понимаю. И простите меня все поклонники автора, а заодно, солнышки, которые за то, что всякая жизнь ценна, но читая эту книжку, я хотела чтобы автор покончила с собой намного раньше, до того, как написала весь этот "поток сознания".

Теперь о смыслах, что я вычитала. Первое, наверное, надо было меняться поколению и не быть таким, как "привыкли", если привыкшие довели мир до двух мировых войн! Ну, точняк же, что с поколением стариков что-то не то было, если такое произошло и ничему в первый раз людей не научило, что надо было глобально второй раз накрыть. Ну, если в первый раз, они все еще думали о шляпках и страдали из-за того, что ой, теперь тут нет цветочного магазина. Что пол Европы нет - ну какая это проблема?!

Второе, что реально раздражало - это именно любовь автора к своей депрессии. Ни страдание, ни желание из этого болота выбраться, ни хотя бы намек на все это. Нет - я видела только любование. Вот эти вот лужи грязи, в которые она погружается, она разглядывает их, упивается ими, бережет их, холит и лелеит. Она с явным удовольствием расписывает именно депрессию. Ни людей вне ее, а именно людей в ней, ее саму. Она так любила депрессию, что в конечном итоге и главную героиню в нее одела.

Я такое не люблю. Для меня это трата бумаги и моего времени. Три дня я читала 200 страниц, три дня я заставляла себя сопереживать, ну хоть кому-то, но там в кого не ткни - нет людей! Там нечему и некому сопереживать. Это как дневник автора о том, как она себя чувствует и как могла бы себя чувствовать и как бы выглядела депрессия будь она девочка или мальчик. И вообще - мир говно.

Ох, оказывается очень не моя классика после первой мировой. Я книжки оттуда с трудом воспринимаю как написанное внятными людьми, а не просто душевно больными, которым и сказать то нечего, но им писать как терапию предложили, а потом кто-то это нашел и я теперь читаю и страдаю.

Нет, конечно, если вам все это нравится, про то, что мир говно мы все умрем, то вот это ваш период писателей. Я то больше люблю про давайте возьмемся за руки, построим ракету и полетим к звездам. В общем я за мир, труд, май:) Мне потерянное головой поколение читать нельзя.

Впервые сталкиваюсь со столь явным проявление интроспекции в романе.
Такое ощущение, будто внезапно что-то произошло, ты идешь по улице, и вдруг на тебя со всех сторон обрушиваются звуки, голоса, и ты увлекаешься одним голосом - он женский, переключаешься на другой - мужской, возвращаешься к первому, и следуешь за ним, следуешь, потом вдруг слышишь совершенно странный голос. Он же сумасшедший, его срочно надо лечить! - думаешь ты и тут осознаешь, что научился читать чужие мысли. И они поочередно врываются в твой разум, учат смотреть на мир чужими глазами, и в этом хаосе мыслей ты теряешься и тонешь и просишь тишины, становится невмоготу, но внезапно будто выныриваешь на поверхность, и вот уже голоса кажутся давними знакомцами, и ты все о них знаешь - и о разговорах в капустных грядках, и о том, как двое так и не смогли отпустить друг друга, об их боли и зависти, о страхе и счастье. А потом все это резко исчезает, как отрубленная топором ветка с дерева.
Но ты уже не ищешь тишину и покой. Ты привык к этим голосам, и так хочется узнать, что там произойдет в их мелком и заурядном мире, что было, что будет, чем сердце успокоится... Но уже ничего не вернуть, и не услышать, и эта история канула в Лету, как и тысячи других. И останется только вспомнить рассказ Джека Лондона: