Ваша оценкаЛидия Корнеевна Чуковская (1907–1996) — прозаик, поэт, публицист, литературный критик, мемуарист. Автор книг “Записки об Анне Ахматовой”, “В лаборатории редактора”, “"Былое и думы" Герцена”, “Памяти детства”, “По эту сторону смерти”, “Процесс исключения” и других.
В книгу вошли три повести, две художественные — “Софья Петровна” и “Спуск под воду”— и документальная — “Прочерк”, посвященные страшной эпохе — концу тридцатых годов.
“Софья Петровна”, написанная на границе 1939 и 1940 годов, — первое ...
Жанры
Рейтинг LiveLib
5,0
46 оценок
- 598%
- 42%
- 30%
- 20%
- 10%
Ваша оценкаПрочитали 55Хотят прочитать 166
Рецензии
majj-s2 августа 2023 г.Хорошая девочка Лида
И ненужным привеском болталсяЧитать далее
Возле тюрем своих Ленинград.
Ахматова "Реквием"Я ничего не читала прежде у Лидии Чуковской. Когда наталкивалась на упоминания о ней, что неизбежно для находящихся внутри книжной среды, мысленно пожимала плечами - чем она может меня заинтересовать? Мемуары писательской дочки о том, как славно жилось под крылом советской власти? Спасибо, но что-то не хочется. В том, что жилось славно, не сомневалась, Корней Чуковский был одним из двух любимых поэтов раннего детства. Вторым Маршак, и вообще-то их было трое, но к Маяковскому с его "Что такое хорошо и что такое плохо" я, от-горшка-два-вершка-эстетка относилась чуть снисходительно, а к Корнею Ивановичу и Самуилу Яковлевичу с пиететом. Родители мои росли на этих книгах и своим детям именно их первыми читала вслух. Уж конечно жизнь дочери культового классика не могла не быть сказочно прекрасной, со всеми прилагающимися номенклатурными радостями.
Так думала я и жестоко ошибалась. Это не о дольче-вита любимых детей эпохи и даже не о знаковых ее людях, хотя Лидии Корнеевне, которая с детства общалась с цветом российской, затем советской творческой интеллигенции, а став взрослой, естественно сделалась частью интеллектуальной элиты: когда работаешь с Маршаком, Заболоцким. Хармсом, Житковым, когда Ландау друг дома, когда запросто общаешься с Ахматовой - уж ей-то было о чем рассказать. Однако две повести и роман нового сборника, вышедшего в Редакции Елены Шубиной, если и обращаются к знаковым фигурам эпохи, то с нежностью, но вскользь. На самом деле это страшная хроника семейной трагедии, безутешный плач по загубленной жизни, растоптанной любви, разбитым надеждам.
Я начну рассказ о произведениях сборника с автобиографического романа "Прочерк", который завершает его, но по объему больше двух остальных вместе взятых. История женщины, которая любила и была любима, в одночасье и без какой бы то ни было вины потерявшей мужа, дом, работу, имущество, урезанной в правах и сниженной в социальном статусе. Вы скажете, что последнее несущественно на фоне остальных потерь, я отвечу: возможно вы правы, но никто не отменил того факта, что человек существо социальное, а самоощущение в социуме - это то, что сопровождает нас каждую минуту. И если всякое мгновение тебе дают понять, что ты нежелательный элемент, такая жизнь сама по себе становится чистилищем.
Это история девочки, которая росла в хорошей семье, гордилась отцом и хотела соответствовать его "Лидочек - лучшая из дочек", но, принципиальная идеалистка и перфекционистка, непременно желавшая следовать собственным путем, то и дело попадала в неприятности. История двух ее замужеств: неудачного первого и совершенно идеального, из разряда "так не бывает" второго. История женщины, видевшей свою миссию в том, чтобы трудиться на ниве книжного просветительства и много успевшей сделать, а сделала бы и больше, когда бы не...
37 год и жернова репрессивной машины, перемоловшие сначала работу, а потом и жизнь героини. Детгиз, где она работала редактором под руководством Маршака разогнали, и они, которые казались себе не оболваненными пропагандой и понимающими, верили, что справедливость вот-вот восторжествует. А топор уже был занесен над ними, и, как бы сформулировать - так близко было читать в первые дни августа, о том же времени года, только 86-ю годами раньше. О днях, которые разрушили их с мужем жизнь. Такая немыслимая боль и горечь с дурацкими самообвинениями, что опоздала на вокзал проститься с Митей, что не сумела предупредить, уже зная об ордере на арест. Он еще два дня оставался на свободе. Не того человека выбрала курьером, не успела, не сообразила, не сделала. По силе эмоционального воздействия описание этих первых дней августа просто сбивает с ног.
И она тысячу раз понимает, что ничего не смогла бы сделать. Когда твоего мужа, гениального физика теоретика, везут в отдельном опломбированном вагоне, то просто чудо, что саму тебя с дочерью не искромсало тотчас в куски той же мясорубкой. Но понимать одно, а жить всю оставшуюся жизнь с чувством: Ах, если бы я не опоздала! - совсем другое. Страшная безнадежная невыносимо тяжкая история нисхождения по кругам ада, во время которого самое подлое - это надежда. Муж давно был расстрелян, а ей сказали о десяти годах без права переписки - стандартный эвфемизм того времени для обозначения узаконенного убийства.
После собственное спасение, отчасти чудом, но главным образом все-таки благодаря умению сопоставлять скудную информацию и ориентироваться в происходящем - близкие тех, кто получил десять лет и больше обычно исчезают, но если успевают скрыться, забиться в щель мироздания - чаще всего их не трогают. А после жизнь, посвященная собственному расследованию, безрезультатные попытки добиться хоть каких-то объяснений и жуткая констатация:
если жертвы исчислялись миллионами, то в каких цифрах следует исчислять палачей?"Софья Петровна" художественная повесть, вобравшая личный опыт Чуковской. История женщины, оболваненной пропагандой, у которой арестован талантливый инженер сын, жизнь ее превращается в стояние в тюремных очередях, она теряет работу, кончает с жизнью ее молодая подруга, арестован уже и лучший друг сына, а после ее Коле объявляют 10 лет без права переписки. И Софья Петровна, уничтоженная, но все такая же правоверная, потихоньку сходит с ума.
"Спуск под воду" тоже основан на личном опыте. Послевоенные годы, история написана от первого лица, героиня едет в некий аналог современной писательской резиденции - зимний пансионат, где творческие работники поправляют здоровье и на лоне природы пишут нетленку. Среди откровенных циников и холуев системы, есть один человек, которому повезло вернуться из лагеря, в отличие от мужа рассказчицы, и даже вновь интегрироваться в литературную жизнь. И вот, они сначала беседуют о том, как было Там, после она случайно спасает его во время сердечного приступа, они все больше сближаются. А потом он пишет ура-патриотическую агитку, вставив подробности из настоящей лагерной жизни, о которой рассказывал ей, только перелицевав под будни великих строек. Жестокая и бескомпромиссная проза.
Чуковская-прозаик хороша, но как мемуарист и свидетель эпохи гениальна.
39258
UmiGame30 ноября 2023 г.Читать далееВ серии «Предметы культа», которую выпускает «Редакция Елены Шубиной», выходят знаковые для русскоязычной литературы ХХ века вещи. Исполненные бед и трагедий биографии авторов нередко перекликаются с написанными ими действительно культовыми текстами. Так вышло и с тремя повестями Лидии Чуковской, собранными под одной обложкой. Первые два текста художественные, третий — автобиографический, но объединены они прежде всего описанной эпохой: и вымышленные, и реальные персонажи оказались в жерновах репрессий. Созданные в разные годы, но не публиковавшиеся до1990 годов вещи могли никогда не добраться до читателей, если бы не случился развал СССР, принесший надежду на перемены и обнародование архивов.
«Нет, моей памяти никто не позволит превратиться в книгу.
И гложущему меня вопросу.
Зачем же я совершаю свой спуск?
Я хочу найти братьев — не теперь, так в будущем. Все живое ищет братства, и я ищу его. Пишу книгу, чтобы найти братьев — хотя бы там, в неизвестной дали».
Иду на грозуПоследняя тетрадьЭта странная жизнь
Предметы культа
И история женщины, по капле приучающей себя к отравляющей действительности и теряющей близких, и повесть о переводчице, приехавшей в писательский поселок, чтобы поработать и создать важный для себя текст, и неоконченная, как оборванная мелодия, документальная повесть о губительных 1930–1940‑х — все это единая лента, скорбная летопись страшных времен, зафиксированная при этом без спекуляционного надрыва, но в холодной бескомпромиссной ярости человека, потерявшего самое дорогое. Человека, не знавшего ни покоя, ни сколько бы то ни было долгого благополучия. Человека, утратившего даже надежду на возмездие, но просто единственно жаждущего вернуть имена ушедшим — оклеветанным, униженным, сломленным, впавшим в забытье, а затем уничтоженным и пропавшим в безвестности, замолчанным согражданами.«Это не стихийное безумие, столько раз охватывавшее в прошлом темных людей, это нарочито организуемый, планомерно распределяемый бред, бред с заранее обдуманным намерением».
Сборник открывает предисловие составителя Павла Крючкова — сотрудника Дома‑музея К. И. Чуковского, лично знавшего и, можно без преувеличения сказать, дружившего с писательницей — и завершает послесловие Елены Чуковской, ее дочери, маленькой Люши из «Прочерка».Чуковская, безупречно владеющая стилем, пишет чисто и цельно. Тексты ее, созданные в классическом мемуарном каноне, но не без стилистических и личных до интимности добавлений, придающих деталям объем, прозрачны. В них есть и кристальная ясность, и сгущающаяся тревога. Единственное чего нет — беспристрастности. Невозможно оставаться равнодушным свидетелем в этих условиях. Желание исследовать воздействие «распределяемого бреда» и горестная память выступают движителями, душевными энергиями этих сильных по форме и цельных, несмотря на незавершенность и продиктованные обстоятельствами пробелы, текстов.
5125
AnnaAnna12318 сентября 2024 г."Это было, когда улыбался только мертвый..."
Читать далееЭта повесть уничтожила меня морально. Я ее дочитала вчера и минут десять просто сидела и пыталась переварить. Конечно, я знала, чего ожидать, да и сюжет довольно предсказуем, если уже читал Ахматову, Шаламова, Солженицына, Рыбакова... И все же финал просто бьет тебя обухом по голове.
Поначалу я ловила у текста какие-то знакомые интонации - интонации Тэффи. Так и ждала, что сейчас вывернет история на знакомую (тэффивскую, простите за выражение) дорогу. Разумеется, такого быть не могло.
Потом эта знакомая ироническая легкость исчезает, тает, растворяется в холодных водах Невы и сером ленинградском небе. Вместе с арестами приходят другие перемены: меняется сам город. Ленинград из довольно приятного места превращается в нечто мрачное и холодное, со снегом, льдом, бесконечными очередями, душными лестницами и серыми женскими лицами. И как не сравнить эту повесть с поэмой Ахматовой?
Она научилась с первого взгляда догадываться, кто на Чайковской не прохожий вовсе, а стоит в очереди, она даже в трамвае по глазам узнавала, кто из женщин едет к железным воротам тюрьмы. Она научилась ориентироваться во всех парадных и черных лестницах набережной и с легкостью находила женщину со списком, где бы та ни пряталась. Она знала уже, выходя из дому после краткого сна, что на улице, на лестнице, в коридоре, в зале — на Чайковской, на набережной, в прокуратуре — будут женщины, женщины, женщины, старые и молодые, в платках и в шляпах, с грудными детьми и с трехлетними и без детей — плачущие от усталости дети и тихие, испуганные, немногословные женщины, — и, как когда-то в детстве, после путешествия в лес, закрыв глаза, она видела ягоды, ягоды, ягоды, так теперь, когда она закрывала глаза, она видела лица, лица, лица…Это Чуковская. А это Ахматова:
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною, ослепшею стеною.Главная героиня повести, Софья Петровна, по сути обычная женщина, обывательница. Она верит в советскую власть, она не обижается на уплотнение, исправно служит и честно делает свою работу. Ее сын будто сошел с агитплакатов. Настоящий комсомолец! Казалось бы, чего еще нужно, чтобы избежать ареста?
Но тут ведется вечная игра между Человеком и Государством. И Человек неизменно проигрывает. Даже самый честный и преданный.
Наступает ли у Софьи Петровны разочарование? Нет. Она все еще верит, что это недоразумение, что все может вернуться на благополучные свои круги (товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка). И честно говоря, читай я эту повесть хотя бы лет десять назад, я, может, и улыбнулась бы и сказала бы с ироничной улыбкой: ну что же вы такие, наивные, товарищи? Но из 2024 года уже не улыбается. Почему-то. Наверное что-то случилось.
В повести нет ахматовского отчаяния. Отчаяние - все-таки сильное чувство. Тут, скорее, медленное угасание человеческой души, неизбежно гибнущей под равнодушным серым небом. Медленно-медленно, как лягушку из дурацкой копипасты, Софью Петровну, а вместе с ней и нас, погружают в это серое болото без надежды, без справедливости и без хоть какой-нибудь законности. И очень страшно понимать, что даже бунт (хотя какой может поднять бунт одинокая пожилая женщина?) не даст не только надежды на улучшение, но даже пресловутого "я сделал все, что смог".
— А вы думаете, — сказала жена директора, — что хоть одна из них, — она махнула рукой на толпу женщин с «путевками», — знает, где ее муж? Мужа уже увезли, или завтра увезут, или сегодня увозят, жена тоже уезжает к черту в тарр-тарр-рары и понятия не имеет, как она потом найдет своего мужа. Откуда же мне-то знать? Никто не знает, и я не знаю.
— Надо проявить настойчивость, — тихо ответила Софья Петровна. — Если здесь не говорят, надо написать в Москву. Или поехать в Москву. А то как же так? Вы же потеряете друг друга из виду.
Жена директора смерила ее взглядом с ног до головы.
— А у вас кто? Муж? Сын? — спросила она с такой энергической яростью, что Софья Петровна невольно подвинулась поближе к Алику. — Ну так вот, когда вашего сына отправят — тогда и проявите настойчивость, разузнайте его адрес.
— Моего сына не отправят, — извиняющимся голосом сказала Софья Петровна. — Дело в том, что он не виноват. Его арестовали по ошибке.
— Ха-ха-ха! — захохотала жена директора, старательно выговаривая слоги. — Ха-ха-ха! По ошибке! — и вдруг слезы полились у нее из глаз. — Тут, знаете ли, все по ошибке… Да стой же ты, наконец, хорошенько! — крикнула она девочке и наклонилась к ней, чтобы скрыть слезы.
390
Цитаты
ShiDa17 января 2020 г.Читать далее«Многое узнала Софья Петровна за эти две недели — она узнала, что записываться в очередь следует с вечера, с одиннадцати или с двенадцати, и каждые два часа являться на перекличку, но лучше не уходить совсем, а то тебя могут вычеркнуть; что непременно надо брать с собой теплый платок, надевать валенки, потому что даже в оттепель с трех часов ночи и до шести утра будут мерзнуть ноги и все тело охватит мелкая дрожь; она узнала, что списки отнимают сотрудники НКВД и того, кто записывает, уводят в милицию; что в прокуратуру надо ходить в первый день шестидневки и там принимают не по буквам, а всех, а на Шпалерной ее буква 7-го и 20-го (в первый раз она попала в свой день каким-то чудом); что семьи осужденных высылают из Ленинграда и путевка — это направление не в санаторий, а в ссылку; что на Чайковской справки выдает краснолицый старик с пушистыми, как у кота, усами, а в прокуратуре — мелкозавитая остроносая барышня; что на Чайковской надо предъявлять паспорт, а на Шпалерной нет; узнала, что среди разоблаченных врагов много латышей и поляков — и вот почему в очереди так много латышек и полек… Одного только она не узнала за эти две недели: из-за чего Коля арестован?»
212,3K
Natasha_ONeill5 июня 2015 г.Да что вы, право, такая расстроенная? Раз Иван Игнатьевич не виноват, значит, все будет хорошо. В нашей стране с честным человеком ничего не может случиться. Просто недоразумение. Смотрите же, будьте молодцом...
201,5K
Ttata6 июля 2020 г.«Думаете, товарищ Тимофеев, лифтерша маленький человек, не понимает? Ошибаетесь! Нонче не старое время! при советской власти маленьких нет, все большие.»
14656
Подборки с этой книгой
Азбука-классика (pocket-book)
- 2 451 книга
Русская литература. Большие книги
- 207 книг
Книги той войны
- 554 книги
ДНЕВНИКИ, ПИСЬМА и МЕМУАРЫ ЗНАМЕНИТЫХ ЖЕНЩИН
- 212 книг
Старик Хоттабыч или Книги которые нужно осилить до конца жизни
- 4 945 книг
Другие издания
