Corrections

Бывают такие книги: ты начинаешь вникать в суть на первых страницах и уже понимаешь, что рано или поздно перечитаешь произведение. “Поправки” из их числа. Роман-скальпель о двух поколениях обычной американской семьи начинается на Среднем Западе, где доживает свой век пожилая супружеская пара, главная цель которой - собрать детей (двоих сыновей и дочь) на Рождество, чтобы всё-было-как-раньше. Семейная матрица крепка, как камень, и все персонажи, их проблемы и конфликты не новы, зато как это смотрится в декорациях американской жизни!

Франзеновский интерес к семейным коллизиям и возврат к старой доброй романной форме XIX века невольно заставляет любого читателя вспомнить Л. Н. Толстого. Даже у Стивена Кинга читаем: “Нет ничего более завораживающего, чем семейная ссора, как, если не ошибаюсь, сказал Лев Толстой. А может, Джонатан Франзен”. Мне кажется, здесь и реверанс, и ласковая подъебка.

Увесистый том “Поправок”, говорят, можно найти в любом американском супермаркете, при том что для протестантской этики чтение - почти пустая трата времени. В 2001 году Франзена вмиг полюбили, народная тропа теперь навряд ли зарастет. В 2010-м на фуршете после презентации “Свободы” с Франзена сняли очки, вложив ему в руку записку: “Отдадим тебе очки за 100 штук баксов”. Воришек нашли по горячим следам. Писателю вернули украденное.

В 2010 году, еще до выхода “Свободы”, журнал Time поместил на обложку Джонатана Франзена. Писатели на обложке Time - редкость. До этого - вы будете смеяться - в 2000 году красовался Стивен Кинг. За “Поправки” Франзена признали лучшим писателем нулевых.Что ж, вполне логично, что роман, который подвел итог американской жизни XX века, стал одним из самых читаемых в XXI.

Не зря папа уже два года уговаривал меня прочитать эту книгу, называя ее новой классикой. Франзен написал глубокий, сильный, ироничный роман, нацеленный напомнить читателю о "бревне в своем глазу". Не хуже именитых классиков, но ближе, современнее. Здесь есть всё - "отцы и дети", братья и сестры, любовь и секс, бизнес и инвестиции, депрессия и антидепрессанты, вечное чувство вины и тщеславие, постсоветские будни и американская мечта, благополучие и эгоизм. Но в первую очередь - самообман.

История одной семьи в разрезе. Франзен не подкладывает соломки, чтоб было мягче падать. У него даже не роман, а зарисовка из жизни. Моей, моих родственников, моих знакомых. Его герои - они слишком близки, слишком реальны. То с улыбкой, то с ужасом узнаешь в строчках себя и ситуации из своей жизни.

Вот взять, например, маниакальную привычку не выбрасывать вещи, а хранить "на потом", которое так и не наступает. Спотыкаться от них, бороться с пылью и молью, забивать кладовки и не заглядывать туда годами, хранить пакеты, банки, тряпки, всякие поломанные вещи, которые потом обязательно починятся, кучу хлама, который с годами оккупирует весь дом. У нас в семье всё отслужившее свой срок или ненужное везут на дачу. Каждый из 18 человек ежегодно делает свой вклад - привозит туда очередную порцию мусора. В доме не пройти, в сараях нет места, строим новые. Но выкинуть старое ржавое ведро, съеденное молью советское пальто или облезлую детскую машинку без колес - нет, ни за что! Пригодится!

Или нет, лучше вспомним замечательный принцип из нашего детства "Пока не доешь, из-за стола не встанешь". В детском саду у нас была чудесная нянечка, которая запрещала нам вставать со стула, если что-то осталось на тарелке. Моя подружка сидела за столиком под присмотром няни и плакала весь "тихий час", потому что не могла доесть пшенную кашу. Моему папе пришлось сходить к директору с рассказом о том, что мне "по медицинским показаниям нельзя есть консервированные зеленые помидоры", потому что иначе их просто запихивали в рот и я приходила домой в слезах. Мне 23 года, а я до сих пор не могу есть жидкие каши, соленые огурцы, пить молоко и кисель.

Для меня роман еще и очень личный, потому что мой дедушка, как и Альфред, страдал болезнью Альцгеймера. Слишком всё по-настоящему рассказано, слишком узнаваема в Инид моя бабушка...

Несчастье, кое-как прикрытое иллюзией счастья. К сожалению, в жизнь не внесешь поправки.

Да что ж такое, стоит только начитаться о том, что книга безмерно крута, как сразу становится понятно, что в ней нет ничего крутого, и единственное, что не понятно, так это что в ней все такого нашли.
Всё традиционно для американской литературы. Франзен ничего нового не изобрёл, что не сделали бы до него его предшественники. В принципе понятно, что он хотел изобразить, но изобразил он это как-то вяло, и все его благородные замыслы про конфликт отцов и детей, отчуждение, разобщение, разъедининение и т.д. в американском обществе были благополучно погребены под желанием шокировать читателя чем-то, что в принципе уже совершенно не шокирует. Годков этак пятьдесят назад сенсацию произвели бы разговоры с какашкой, Дениз , спящая, то с мужчиной, то с женщиной, неизвестно зачем приплетённая Литва и т.д. в том же духе. Конечно, это всё интересно , и в то же время нет, потому что плевать, чем это всё закончится. Не знаю , что должен означать конец : этот неправдоподобный вроде бы как и хэппи-энд с умершим Альбертом. Типа ура, дети всё поняли и осознали, простили отца, перестали творить дерьмо, стали мудрыми и свободными? Не знаю. У меня нет никакой идеи.

В который уже раз убеждаюсь, что межличностных отношениях вся магия и волшебство взаимопонимания строится на двух простых и при этом ужасно не простых камнях - умении говорить и умении слышать. По большому счету, это ведь так просто – понять, что тебе не нравится в поступках другого человека, сказать ему об этом, вместе разобраться в доводах и причинах, двигающих обеими сторонами, и найти устраивающее обе стороны компромиссное решение. Это просто и… утопично. Потому что внутри черепной коробки у каждого из нас живут голоса, напевающие нам об обидах, неудачах, о том, что окружающие что-то нам должны, список бесконечен. И когда в одно время заглушить их удается сразу обеим сторонам разговора – вот это и есть настоящая магия. В противных случаях – все мы становимся героями «Поправок».

Роман Франзена страшен двумя вещами, даже не знаю, какая из них страшнее. Первая – старение. Не та, красивая и идеальная западная ее модель, что с домиком с аккуратным белым забором в тихом пригороде небольшого города, лабрадором и любящими улыбками мирно стареющих супругов, к которым на семейные праздники съезжаются успешные и счастливые дети. Настоящая, реальная версия старости – с деменциями, нарушениями памяти и нервной деятельности, с дошедшими до крайности диковатыми чертами, которые раньше казались чем-то навроде милой глупости (любовь к хранению разных мелочей, как пример). Франзен не скупится на подробности, расписывая как день за днем Альфреда предает ранее всегда такое послушное тело, как все больше дрожат руки, как из памяти вымываются даже обыденные вещи, а глаза перестают видеть реальность зато прекрасно смотрятся во что-то не существующее для других. Как Инид перечисляет все милые сердцу вещи, хранящиеся в разных уголках дома в напоминание о произошедших в жизни событиях, а ее дети потом разгребают шкафы наполовину сгнившего, испортившегося, никогда и никем не востребованного хлама. Не дрожать порой от озноба над этими строками сможет только кто-то вечно юный и бессмертный.

Но по-настоящему «Поправки» страшны все же не этим. Это фарс, гипербола, сборник почти всего самого плохого, что только может произойти в обычной среднестатистической американской семье. Вот только смотришься в нее как в зеркало. И во всех тщательно выписанных мелочах, во всех совершенных героями ошибках, во всех осевших глубоко в сердце обидах и замолчанных словах о том, как что-то не по сердцу, о том, чего больше всего хочется – во всем этом видишь себя и только себя.

Инид и Альфред – отличный пример пары, которая так и не смогла заговорить друг с другом по-настоящему. Не нашла сил и желания хоть на немного приоткрыть свое сердце и пустить в него другого. Стоит ли удивляться, что выросшие в таком союзе дети танцуют ровно на тех же граблях, даже не пытаясь хотя бы интерпретировать их немного иначе? Та же скаредность и мелочность, неуверенность в себе и своих желаниях, не имение признавать свои ошибки даже перед самими собой и быть до конца честными опять же хотя бы с собой. Дениз, Гари, Чип – все они пытаются вырваться из мироуклада жизни своих родителей, навязанной им модели поведения и склада мыслей, бунтуют изо всех сил, клянутся, что «вот такими, как они?! да ни за что!». И терпят поражение раз за разом, с каждой попыткой все больше откатываясь назад, и не понимая этого, превращаясь с Инид и Альфреда. У Дениз, правда, есть еще шанс, и насколько я ее поняла, эта девчонка свое возьмет, и пусть не полностью, но вырвется из этого порочного круга. У нее есть все шансы, и я в нее по-честному верю. Зеркало, помните? Хочется верить, что не все еще потеряно вообще для всех.

Самое прекрасное, что при всей грязи и неприглядности простой обыденности, которую Франзен вытаскивает из глубин и отдает публике на рассмотрение, не случается эффекта перерывания чужой бельевой корзины. Он не ковыряется в душах своих героев, не ищет в них все самое дурное в попытках отыскать настоящее – он их препарирует. Холодно, рассудочно, медленно и со вкусом. Разбирает каждую мелочь, каждую больную тему, каждую параноидальную и наоборот обычную, но чрезмерно болючую тему. И как же дьявольски хорошо у него это получается! Депрессивно, страшно, больно. Охлаждающе пыл и отвешивающе пробуждающую пощечину. Еще бы вынести их «Поправок» урок навсегда, а не только на то время, что книга будет продолжать бурлить в памяти и жалиться суровой истиной.

Мой второй Франзен. Этому роману повезло быть «вторым» для меня, т.к я уже знала манеру письма и была готова к подобной прозе. Франзен мастерски владеет языком. При этом он действительно, может быть многословным, не отрицаю – даже занудным. В его романах, по крайней мере, в тех двух, что прочитала я, нет как такого сюжета, который можно было бы описать. Но меня восхищает не только его понимание сложных семейных отношений, но и его способность создавать своих несовершенных персонажей.

В этом романе под увеличительное стекло Франзена попадает семья Ламберт.

Альфред – отец – в прошлом инженер на железной дороге, трудоголик по натуре, верящий в честный труд. Он всегда был угрюмым, холодным, замкнутым. В возрасте 75 лет он заболел болезнью Паркинсона и быстро становится непосильной ношей для своей жены Инид и детей.

Инид – мать – безнадежно оптимистичная, но очень изможденная женщина. Именно ее желание собрать семью вместе на "последнее Рождество" формирует конфликт и развязку повествования.
Она плохо скрывает свое разочарование в детях и в своем браке.

Гари - самый старший сын - успешный инвестиционный консультант в Филадельфии, но он женился на женщине, которая хочет разорвать все связи с его семьей.
Он с надменным презрением относится почти ко всем. Он разговаривает с матерью свысока. С отцом он в ярости и почти невменяем. Он пренебрежительно относится к своим братьям и сестрам.
Для Гари, а особенно для его жены, семья - это только видимость, а не любовь и привязанность, лежащие в основе.

Чип - средний ребенок. Когда мы впервые встречаемся с ним, он преподаватель в колледже. Он рушит свою академическую карьеру как раз в тот момент, когда ему предстояло получить статус профессора, заведя роман со студенткой, а затем став одержимым ею.
Сейчас он бездельничает, то работая над сомнительным сценарием в Нью-Йорке, то ввязывается в весьма сомнительные дела в Литве.

Дениз – дочь - единственный персонаж, к которому испытываешь хоть какую-то симпатию. Папина дочка, перенявшая трудовую этику Альфреда, она успешный шеф-повар элитного ресторана, но у нее очень запутанная личная жизнь, включая попытки разобраться в своей сексуальности.
По крайней мере, она - единственный член этой семейки, который знает, что у нее есть проблемы, и старается не обманывать себя.

По мере того, как Франзен раскрывает своих персонажей, он обнажает те вещи, которые обычно мы прячем под одеждой, показывает те недостатки, которые мы предпочли бы видеть в полумраке, а не при ярком дневном свете.
Его герои несовершенны эмоционально и абсолютно эгоистичны по своей сути, и все же они любят друг друга, даже признавая свою неспособность выдержать друг друга более пяти минут. И в каком-то смысле они более человечны, чем большинство людей.

Читать эту книгу поздней осенью, на фоне обострившегося депрессивного состояния и плохой погоды, противопоказано. Однако я, тем не менее, это делала, и на протяжении четырех дней старательно обходила стороной высотные здания, окна и мосты. Потому что Франзен как то самое зеркало из сказки про Белоснежку, в которое смотришь, а оно говорит тебе безжалостную правду.

Этот роман одновременно и очень американский, пропитанный американскими ценностями, близким к эгоизму индивидуализмом, стремлением к американской мечте, но по общей атмосфере подавленности, разочарования и неудовлетворенности его вполне можно приравнять к отечественной литературе. Симпатии не вызывает ни один из героев, все они зациклены на себе и своих хотелках, а окружающих и прежде всего членов семьи воспринимают как досадные помехи. Дети не любят постаревших родителей, видят в них обузу и хотят быстренько все порешать, чтобы старики не мешали им жить и не надоедали своим нытьем. Мать воспринимает детей как "стакан воды", отец понимает происходящее смутно.

Глава семьи, Альфред Ламберт, ныне страдающий деменцией и болезнью Паркинсона - человек старой закалки, принципиальный, имеющий понятие об ответственности как личной, так и в бизнесе. Протрудившись всю жизнь инженером на железной дороге, он досрочно вышел на пенсию, не желая гробить ж/д компанию в соответствии с планами новых владельцев - хотя имелись и иные причины. На пенсии этот деятельный человек обзавелся привычкой часами торчать в мастерской или дремать в кресле, что люто раздражало его жену Инид. Сама Инид живет в захламленном доме (варенье из шестидесятых на рубеже тысячелетий? фу) и толком ничем не интересуется, кроме хвастовства успехами своих детей перед соседками. Инид - типичная женщина-пила, которая будет зудеть над ухом 24/7, доставая всякой ерундой. Мне слабо верится, что, оставшись вдовой, она прямо-таки новую жизнь начнет, и чем она ее наполнит? Вареньем и сувенирами из нулевых, которые тридцать лет спустя кому-то придется разбирать? Описания старости у Франзена всегда очень физиологичные, читаешь и боишься.

Дети один другого краше. Старший, Гари, глушит алкоголем депрессию, вызванную тем, что в своей семье он ничего не решает, а жена умело манипулирует детьми в своих интересах. Гари и хотел бы быть главой семьи, но его жена, Кэролайн, ведет себя как избалованный подросток. Меня зацепил момент про еду: мол, если тебе нравится готовить гриль-ассорти, дорогой муж, готовь, а если не нравится - не готовь, мы прекрасно утолим голод чипсами, едой навынос и прочим фастфудом. А я готовить не буду и хоть ты тресни. И к родителям твоим не поеду и мальчиков не пущу, потому что мама твоя выносит мозг своим зудением, а папа с его старческим маразмом вообще не поймет, кто к нему приехал и зачем. На работе Гари вполне успешен, а дома любые попытки бунтовать заканчиваются проигрышем.

Средний, Чип, имел вполне реальный шанс преуспеть на академическо-преподавательской ниве, но вылетел из университета и из профессии из-за романа со студенткой. Поэтому теперь он прозябает на частичной занятости, перебирая бумажки в юридической фирме, пишет сценарий для фильма (с зацикленностью на слове "грудь") и ввязывается в авантюру с коррумпированным литовским политиком. Классический неудачник, после того самого последнего Рождества он единственный из всех детей смог внести в свою жизнь поправки и изменить ее в лучшую сторону.

Младшая дочь, Дениз, решила не идти проторенным путем и получать высшее образование, а занялась тем, что всегда любила и умела: готовкой. Неудачный брак с таким же шеф-поваром, за ним еще невнятные отношения, поиск себя, попытки понять, а вдруг с сексуальной ориентацией что-то не то, но там не с ориентацией, а с головой. В главе про Дениз и далее, когда история велась с ее точки зрения, Франзен собрал в кучку большинство загонов современных женщин, и решения, которые героиня принимала под влиянием социума и общественно приемлемых шагов в жизни женщины, оказались худшими в ее жизни, а те, где она действовала по своему разумению, приводили ее к успеху.

Все вместе оно противно, угнетает, но вместе с тем страшно интересно. Америка конца девяностых-начала нулевых, время расцвета (можно грабить бывшие страны СССР! в книге про это есть, и много - приватизация, распилы, инвесторы), еще не случился доткомовский кризис, хотя его провозвестники уже есть. Любопытно читать и вспоминать, чем тогда жили люди, благо, с мелкими ненавязчивыми деталями у Франзена тоже все хорошо.

Продираясь через заросли букв, очень просто заплутать, застрять в многослойном пироге событий и махнуть рукой, бросить, сдаться и не узнать, почему же нью-йоркский Village Voice назвал роман «первым великим изданием 21 века». Кто-то бросает почти сразу, кто-то не вчитываясь сетует, что-де после слов «Дениз губила руки и молодость» (почему руки, не понимает читатель), можно закрывать книжку – всё это так же закономерно, как и то, что роман стал самым продаваемым в США нового века. Плутания в темноте без фонаря, поиски в джунглях священного Грааля без карты – повезёт/не повезёт, пройдешь испытания или сдашься. Франзену всё равно, он дотошен до той стадии, когда через какое-то время ты знаешь членов семьи Ламбертов лучше своих знакомых и друзей, вплоть до того, что у них в холодильнике (и каков сам холодильник), какие страхи ими управляют, что они хотят получить на Рождество, на каком плече у них родинка, как у них там по части интимного, к каким врачам ходят и какие таблетки пьют. Страница за страницей, как будто поднимается живой, настоящий, из плоти и крови, Альфред Ламберт, Глава семьи (с большой обязательной буквы).

Через мучения первых глав, через головную боль перемещений от настоящего к прошлому, от одного персонажа к другому, внезапно ты оказываешься совершенно не здесь и не сейчас, но в одном доме, в одной квартире, на одном корабле с ними, с этими уже родными людьми; вот то самое кресло, о котором столько шуму, тот самый оплот твёрдости характера Альфреда, вот погасшая навсегда гирлянда. Реальность принимает всё более резкие очертания, запахи поленты и тушеного кролика дразнят, красота и отчаяние Дениз вызывают такие противоречивые чувства, что, когда спускаешься в подвал и наблюдаешь, как одинокий старик ищет в погасшей гирлянде перегоревший участок – или перегоревшие электроды собственного мозга? – хочется достать самый крепкий напиток из тех самых, на самый чёрный день (но нет таких, нет) и погрузиться в глубины, которые Франзен, будучи действительно безжалостным чародеем, внезапно обнаруживает, как будто в фокусе, где внезапно сдёрнули скрывающую чудо ткань. Пугающее и манящее, великое и одновременно настолько простое, что не выходит за пределы бытовой драмы, чувство, которое остаётся в сухом остатке и свербит где-то в области груди, чувство неизбежного, чувство одиночества, но в то же время – бесконечной любви, жалости, причастности к этим великим и обыденным тайнам человеческой жизни.

У Франзена нет желания показать, что избитые фразы из книжонок по психологии («все идёт из детства!») имеют такой давящий вес, но об этом приходится говорить – цикличность старых и новых ошибок, неизбежное несчастье, забытое и задавленное прошлым, самим отчим домом и самой фигурой отца, непонятая любовь к одним детям, неузнанная к другим, невысказанные обиды льются рекой, поправки сценария, которым бредит Чип, такая же жизнь, в которую поправки уже не внести, это все – последствия попыток всё исправить. Вся наша жизнь как калейдоскоп событий, ошибок – закономерных и нет, людей, любви и ненависти, предательства и боли. Можно сказать – они все больны там в своем Сент-Джуде, но если не знать, что, напротив, эти люди слишком здоровы, слишком реальны, слишком обычны – и эта их настоящесть и есть причина, от которой после того, как перевёрнута последняя страница, хочется сделать что-то обычное и правильное. Например, позвонить родителям.

Странице эдак на 300й чтение продолжалось исключительно на морально-волевых, а в голове роились варианты разгромных рецензий. Однако, к концу книга немного выровнялась и стала действительно походить на заявленный жанр семейной саги. Семья - мать, отец, два сына и дочь - каждый из которых несчастлив по-своему, и огромная, все увеличивающаяся пропасть между родителями и детьми.
Однако, черт возьми, объясните мне кто-нибудь, что это за все укрепляющаяся мода в современной литературе - вставить какое-нибудь контркультурное извращение уже в в семейную сагу? Без этого книга уже не книга? Я, может, слишком консервативен, но мне было брезгливо читать про сексуальные завороты Чипа и про галлюцинацию-беседу Альфреда с куском говна. Лучше бы такие причуды продолжали гнездиться под оранжевыми обложками (я не о Максе Фрае, боже упаси), а не лезли в вещи, которые издательства тужатся сравнить с Толстым и Достоевским.

Очень тяжело далась книга - и это при том, что вообще-то саги я очень люблю, а уж "Сага о Форсайтах", с которой данное произведение периодически сравнивают, так вообще одна из любимых книг. Но Форсайтов я читала запоем и не могла оторваться - а тут продиралась с трудом и периодически уговаривала себя не бросать чтение. Возможно, дело опять в моем пресловутом отсутствии симпатии к хоть кому-то из персонажей. Тут же один хуже другого, та еще семейка выбрана для рассказа... Да еще и отсылки эти про Литву вообще пролистывала по диагонали... Вот взять тот же "Тополь берлинский" - по сути очень похожу, но совершенно другое ощущение от чтения - видимо, потому что в объеме книга меньше раз в десять. А тут очень много и долго - и на мой взгляд, неоправданно много и долго.
Дочитать дочитала. Но больше такое в руки не возьму. Не мое.

Слишком длинно, периодически мудрено-образно, хотя затягивает. Постепенно срастаешься с семьей Ламбертов, начинаешь их понимать. Совершенно отвратительна была Кэролайн, живущая сплошной манипуляцией мужем и детьми - хотелось бы знать, какое отношение детей она получит на старости лет. А вот все остальные то были симпатичны, то казались жуткими, в общем, обычные люди со своими чувствами, комплексами, достоинствами, страхами, уязвимостями, талантами. В итоге больше всего было жаль Альфреда, который больше других всем мешал по жизни: в расцвете лет своей силой характера и навязанными правилами, в период болезни - своей беспомощностью и безумностью. Альфреда все любили, но именно с его уходом всем стало легче, и Альфред всех любил, но его любовь была как будто никому незаметна.
На мой взгляд, наилучшим образом Франзену удалось показать старость, постепенное умирание, какой-то ужас от осознания того, как полноценная жизнь ускользает из рук, как теряется самостоятельность и растет беспомощность, как ускользает ясность мысли, как в реальность впутываются галлюцинации. Всё остальное выворачивание душ героев перед читателем, разжевывание того, что герои чувствовали и почему что-то говорили или делали, по-моему, было с переизбытком. А еще литовские эпизоды оставили меня совсем равнодушной, и я не поняла, почему была выбрана именно Литва, а не какая-нибудь другая страна. Тем более исторический фон в этих эпизодах был не очень-то "историчен", отсебятины там явно полно.
При всех плюсах книги свой объем она, на мой взгляд, совершенно не оправдывает, так и хочется сократить ее ну хотя бы на треть.