Александрийский квартет: Жюстин. Бальтазар

Знойная Александрия, приютившая множество рас, сонно грезит о будущем своих детей, в тоже самое время вспоминая свое бурное прошлое. Ее плавильный котел породил, с точки зрения Даррелла, свободу нравов в Европе не виданную. Возможно. Никогда не приходилось бывать в тех местах. Остается только верить автору на слово. В то, что внешняя благопристойность давно растворилась в душном мареве города. В то, что уже никто не притворяется и купля-продажа совершается открыто. В то, что судьбы четырех любовников могут сплестись в столь сложный узел, обладающий совершенно изощренной привлекательностью. В то, что Жюстин, ищущая в любви боли - истинное дитя города, в котором живет.

Стиль балансирует на грани тяжеловесности. Вычурность разливает лунный свет по канавам воображения. Еще чуть-чуть паровозов, обнюхивающих рельсы или кишочков черного телефонного аппарата и реальность окажется погребена под ворохом мертвых птиц из-за этого словесного жонглирования. Поток сознания сбивает с ног и увлекает за собой. Я отчаянно сопротивляюсь, цепляясь за разорванные звенья сюжета. За атмосферу ушедшего времени. За настроение и обрывки воспоминаний. Рассуждения перескакивают с темы на тему, с человека на человека. События, состояния, имена. И полное отсутствие якорей в виде дат. Никаких ключей. Никакой надежды упорядочить. К счастью, этого и не требуется. Достаточно плыть в этом течении. Почувствуй себя листком в потоке мироздания!

Постарайся увидеть Жюстин такой, какой ее видит автор. Эту полу-прирученную пантеру, истеричку и нимфоманку в одном лице. Изучив вырванные страницы дневников, заметки на манжетах, рисунки на салфетках, воссоздай портрет ее души. Сумей схватить ускользающую, как песок сквозь пальцы, красоту ее изломанной жизни. Окунись в паноптикум человеческих чувств и взаимоотношений. Перестань сопротивляться стилю и почувствуй, как тебя затягивает. В эту патоку слов и образов. В этот поток чужого сознания. Он как лабиринт, что змеится то в темных тесных катакомбах, то в невыносимо жарком воздухе Александрии.

Долго привыкала я к тягучему авторскому стилю. Не переставала мечтать, чтобы автор проявил милосердие и начал выражаться попроще. И вдруг с удивлением обнаружила, что мне хочется возвращаться в мир книги снова и снова. Мне понравился своенравный характер древнего города. Я полюбила ее жителей. Я не хотела расставаться с историей главных героев. Приближения финала не вызывало паники лишь по одной причине - впереди меня ожидают еще три книги из цикла Александрийский квартет. А, значит, настанет день и перенасыщенный раствор повседневности Даррелла снова примет меня в свои тягучие воды.

Александрийская хтонь
Боль узнавания терзала меня весь первый том — зная, что не мог это читать ранее, я понимал, что мной это уже ранее было прочитано. Эти бесконечные «кружева слов», которые так любят латиноамериканские писатели, этот туман, эта хтонь — потом, собравшись с силами и разогнав морок, я смог увидеть, откуда же растут уши у данного произведения.
Я вижу в этом гибрид Жан-Поль Сартра и Густава Майринка . И первое, и второе в глубокой молодости мне прям очень понравилось. Потом, в зрелости, я попробовал перечитать, и понял, что это не моё — я безнадежно отдалился от всего этого тумана, от кабалистики, от экзистенциального кризиса главного героя. О Сартре даже в свое время отписался. И вот сейчас, по прошествии многих лет, меня окунают в ту же субстанцию.
Вместо туманов Майринка — висящая тягучая жара Александрии. Вместо кризиса Сартра — кризис нашего безымянного героя. И все это в духе латиноамериканской прозы — увитое кружевами, бесконечными кружевами, кружевами кружев слов, с виньетками из кружев, в кружевах. Красивый язык — мой желудок от такой сладости болезненно сжимается, а мозг кричит про диабет II типа.

Жюстина
Сюжетный образ надо искать прям в самом начале — автор его и не скрывает. Это Жюстина Маркиза де Сада. Разумеется, рассматривать Жюстину в отрыве от Жюльетты абсолютно невозможно — эти два произведения созданы в неразрывном диалектическом единстве. Вот и здесь главной героиней, на которой автор (не Даррел, а автор внутри текста) акцентирует свой фокус — нимфоманка Жюстина. Сюжет пересказывать нет никакого смысла — бесконечный промискуитет, подкрепленный томностью главного героя, автора текста, который мешает превратиться всему этому унынию в весёлую групповушку. Групповушка есть, но она совсем не веселая. В качестве приправы подсыпано драмой и даже чуток шпионским детективом — вкуса почти не чувствуется.
Главный герой и его отношения с Жюистиной — стержень этого романа. И для меня это главная загадка — зачем он сдался этой достаточно жизнелюбивой и телесной нимфоманке? Да, намеки про его огромный половой орган я уловил — но неужели с позиции Даррела величина полового органа может искупить бесконечное уныние и слюнявость того мужчины, к которому он крепится? Может страшная тайна, что он ей вообще не был нужен, или был нужен так, как женщине был нужен фаллоимитатор и есть тот секрет, что нам раскроют в оставшихся томах? Большой удар будет по этому слюнтяю.
Понятно что все герои — это и есть автор. И понятно, что, если мы воспринимаем безымянного как некую грань личности автора, Жюстину — как другую грань личности, Бальтазара, Мелиссу и пр. как новые грани — это может собраться в какую-то сложную и противоречивую картину. Но они же выходят в роли отдельных персонажей, и строго по формуле: «грань = персонаж». Увы, одной грани совершенно недостаточно для создания живых людей — все тот-же Голем, оживлённый древней магией слова, но так и оставшийся глиняным болваном.

Де Сад
Автор создал свою книгу явно опираясь на стилистику Маркиза Де Сада — революционного писателя для своего времени. Но вот беда — откровенная порнография в работах Донасьен Альфонсо Франсуа де Сада перемежевывалась откровенной же философией — и эта порнография играла на его философию. Де Сад возводит «природу зла» в главный фокус своей философии, и препарирует её невероятно тонко — «изнутри». Да, чтоб очистить дымоход, он сначала в него влезает, и пусть ему нравится там пачкаться (это видно) — своей цели он достигает. И декларируя субъективность добродетельности и порока, декларируя природную власть над человеком как единственную — он делает это гармонично и даже изысканно. Порнография с одной стороны иллюстрирует его мысль, с другой — «вштыривает» читателя, чтоб он не заснул. Здесь же словеса автора больше усыпляют.

Свинг-пати
По большому счёту перед нами предстает картина секса. Но это не секс живой, может даже животный, заводной — тот секс, которым радуют нас порнографические фильмы. Это секс вялый, томный, душный. Когда в жару не хочется делать ничего, и секса не хочется, но что-то же надо делать в жару, и оба потные, и мужчина не думает ни о чем (во время секса редко получается о чем-то подумать), а женщина о чем-то своем, может о том, что постельное белье в поту, и придётся менять. Этот секс не может никого завести (секс очень заводная вещь — даже на просмотр чужого секса тело реагирует), он может лишь вызвать чувство недоумения, скуки, брезгливости, спровоцировать зевоту. Когда при тебе начинают заниматься таким сексом — вы с партнершей просто выходите на балкон покурить. Вы не завелись, вам, скорее, неудобно. Переглядывая друг с другом вы удовлетворены радостью вашей партнерши, что у нас то не так, и горечью, что потратили свое время на это унылое свинг-пати. Примерно аналогичные чувства я испытывал при прочтении.

Увертюра
Очевидно, что автор использовал первый том ради масштабной расстановки фигур на шахматной доске. Отчасти поэтому эти фигуры расставляет такой неинтересный герой, отчасти поэтому событий в книге фактически нет — автор старается сплести вокруг нас свою паутину. И если смотреть на Жюстину как на увертюру — я вполне могу понять перспективу того, насколько книга встроится в глобальный замысел.
Видимо понимая, что дальше первой книги читатель может не двинуться — автор идет на хитрый и подлый приём, а именно пускает нас в свою лабораторию. Показывая свои заметки он как-бы извиняется, и дает понять, что герои то не совсем плоские, и будет развитие — не так оно однозначно как может показаться. Именно в этой лаборатории можем услышать, что главный герой первого тома, его стенания и пр. — это нечто факультативное, а глобальный замысел пошёл куда шире и дальше. Будем надеяться. Как бы не был приятен язык автора — все-таки латиноамериканская проза это делает не хуже, а сюжеты там пободрее. Этот том в отрыве от глобальное замысла получает 2-е звезды. Будем надеяться, что эта оценка оттого, что «дураку половину работы не показывают».

Отзыв на первый том можно почитать здесь.

Второй том служит наглядным доказательством, почему войти в одну реку два (в нашем случае три) раза идея настолько заманчивая, и почему это сделать практически невозможно. Видимо, понимая, что осадок от первого тома подействует на ограниченную часть аудитории — автор снова делает ход конем, опять запуская нас в свою писательскую лабораторию.

Среди склянок и колбочек автора
Автор уже в конце первой части своими «рабочими заметками» четко дал понять, что он затеял литературную игру. Характер этой игры был, в принципе, угадываем — более того, удосужься я ознакомиться с отзывами на эту книгу, я его понял бы сразу — но чего не случилось, того не случилось. Сам автор начинает характеризовать свой роман как «четырехпалубный корабль», «роман с раздвижными панелями» и «четыре оси» (три пространственные и одну временную). Следовательно, нам придется каждый раз наблюдать за нарастанием годичных колец этого дерева, сердцевина которого есть душная и вялая история английского учителя Дарли (наконец мы узнали, как его зовут).
Плюс автор даёт нам другой ключ к пониманию его текста — явно вдохновлённый успехами в науке и техники своего времени, особенно физики, автор хочет идеи из физики перенести в литературную сферу. Пространство-время Альберта Эйнштейна, квантовая теория Макса Планка, частицы, все это смешивается с Прустом или Джойсом. Такая точка зрения имеет место быть — хотя всегда хочется спросить, а что автор вообще понимает в квантово-волновой механике, если он по образованию филолог? Ответ на этот вопрос должен дать нам 4-й том — где квантовая теория и теория относительности Эйнштейна соединятся с предыдущими томами, и дадут нам нечто такое, чего мы не видели (о чём прозрачно намекает сам автор в своих же рабочих заметках).

Плоть нарастает
Первые главы внушили мне некоторые надежды. От вялого и душного секса первой части мы перешли к сексу повеселее — резко форсировалась тема гомосексуальности отдельных персонажей, появились темы с женским обрезанием, с переодеванием в женское. Все это, в основном, связано с байками старого матроса. Но байки старого матроса неминуемо подошли к концу — и мы оказались с комментариями к первому тому Дарли, сделанными венерологом Бальтазаром.
(Ну вы поняли. Дарли страдает от любви, и от этой любви своими комментариями, выявляющими подноготную событий, его вылечит кто? Правильно! Венеролог (!!!) Бальтазар (!!!). Для тех кто в танке — с венерологом все понятно, Венера это богиня любви. Библейский же Бальтазар использовал священные сосуды для питья, в результате чего пало его царство (см. Библию))
Не знаю как вам — я бы лучше прочитал дальше до зоофилии, ведь не переодеванием же в женское автор раздраконил весь мир, и получил статус культового?

Из кухни в гостиную
Раз уж сам автор решил пустить нас в свою авторскую кухню, причем он делает это несколько раз — не будем стесняться, и пройдем через неё в зал для приёмов. А кухонная правда такова, что «каркас» первого тома из тумана и слюней оказывается недостаточно крепким, чтоб выдержать на себе все сооружения второго тома. Поэтому автор идет на дополнение ингредиентами — появляются новые персонажи. Как-бы в противовес «ни рыба ни мясо» персонажам первого тома — эти подчёркнуто харАктерные, с изюминкой. И когда ты утомляешься от этих одномерных болванок из первой части — вновь прибывшие из второй части смотрятся всяко симпатичнее. Может вы скажете, что это задумка автора — первый том был как-бы первое измерение, а во втором все персонажи обретут дополнительное измерение? Так, да не так — попытки такие явно предпринимались, но вот назвать их всех успешными? Персонажи так и не вышли за узкие рамки, которые автор для них определил в первом томе — может это замах на третий? Там они станут неминуемо объемными? Ой ли.

Жюстина, опять Жюстина
Автор не смог избавиться от своей «жюстинозависимости» — нет, не от героини Жюстины — эта «роковая женщина», а как по мне просто нимфоманка (теперь мы узнали, что у неё вязкий темперамент, и она западает на тех, кто её стебёт и игнорит — невероятное расширение образа) как-раз не вызывает особого интереса — автор не смог избавиться от зависимости к Жюстине Де Сада. Посвящая ей целых два эпиграфа с самого начала автор как-бы уверяет в том, что он не отступит от своей генеральной линии, и стоически будет тянуть лямку первого тома. Именно этого отступления в рамках его «двумерной для второго тома» концепции мы и ждали, и именно его мы не дождались. Все что мы дождались — это что одни персонажи стали определять других персонажей. То, из чего сделал свою карьеру Джордж Мартин в своей Песни Льда и Пламени . Стоит ли говорить, что у Мартина это получилось значительно интереснее?

Унылый секс или разговоры про унылый секс?
Первый том был переполнен унылым сексом. Второй том переполнен разговорами про унылый секс — биологическое трепыхание героев первого тома стало объектом пристального внимания самих же героев первого тома — из этого субстрата и появился роман, как Жюстина из пены, но не морской. Что лучше — унылый секс или разговоры про унылый секс? С одной стороны — унылый секс может дать жизнь, а разговоры про секс — нет. С другой стороны — унылый секс мало интересен даже тем, кто им занимается, а разговоры про этот секс кому-то могут и понравиться. Поэтому на весах субъективизма этот том весит больше, чем прошлый. Как говорится, и на том спасибо. Будем надеяться, что автор не обманет, и закрутит нас в квантовом потоке тому к четвёртому. Иначе он и правда шарлатан.

Божетымой, какая проза... Безупречная красота языка. Завораживающий стиль. А как звучат слова, сплетенные в словесные кружева. Прекрасная книга в своей агонии. Такая мучительная и сумрачная, погружающая в самые дебри человеческих чувств и ощущений, и заставляющая бродить и петлять в этой словесной паутине с закрытыми глазами. Это непередаваемо. Честное слово. Хоть порой с трудом вырываешься из этой бездны в поисках глотка свежего воздуха... Нелегко вчитаться и уловить тончайшую суть этой изысканной прозы, но это того стоит. В конце замирает сердце, оглушает тишина и ты выдыхаешь, все еще находясь там, в этих душевных терзаниях и метаниях героев (всех без исключения).

Внутренние противоречия буквально раздирают героев. Что это? Любовная драма? Исследование страсти и физического влечения? Какие нити соединяют персонажей настолько, что они проникают друг друга и срастаются умом, душой, телом, мыслями... Можно ли понять тех, кто сам себя не понимает и бежит от себя? Один из героев, перебираясь на пустынный остров, вспоминает все те события, которые произошли с ним не так давно, иссушив его. Жюстина - роковая красотка? А может аморальная дама? А может просто несчастная женщина, терзаемая и снедаемая болью и детскими страхами? Она бросается в отношения в поисках любви... Та, которая никому не принадлежала, но будоражила столько мужчин. Череда измен, истерики, боязнь самой себе, неприятие этого мира, метания и милльон терзаний... А потом в один прекрасный миг она бросает весь этот образ жизни и исчезает, причиняя тем самым глубокую и саднящую боль мужу и любовнику (а может близкому другу). Она - центр повествования. Вокруг нее происходит круговерть чувств и эмоций. Но главная царица романа - Александрия. Город со своим темпераментом и бесконечными улочками. Город душный, зловонный... Страстный и загадочный как и герои. Толика сумасшествия. Толика загадочности. Океан разочарования и боли, которые причиняешь не только себе, но в первую очередь тем кого так неистово любишь. Мудрые и красивые до безумия мысли. Вихрь эмоций. Проникновение в самую суть, в самую бездну. Ирреальность всего происходящего. Вот что из себя представляет этот лабиринт.

Это такая вещь, невыразимо прекрасная, которую забыть уже не получится. Эту вещь познать нереально. В нее можно погружаться как в омут и каждый раз открывать новую сторону и при этом смаковать. Это только одна сторона истории. Страстная и надрывная. Лиричная и горькая. А впереди еще три романа, которые (очень надеюсь) приоткроют завесу и дадут проникнуть в эту историю как можно глубже.

Мир вам, дорогие гости нашего города!
Хочу сразу предупредить, что Александрия подобна маковому полю и на многих наводит дремоту. Я не обижусь, если вы уснёте во время экскурсии, только не отставайте от автобуса.
На берегу Средиземного вместилища слёз египетского народа раскинулся, подобно вожделевшему порока стареющему торговцу, город жаркой страсти и негасимой любви, и это - Александрия!
Город был основан в IV веке Александром Македонским, его силуэт, незримым обелиском возвышается над местом дум Кавафиса, чьи строки известны каждому образованному человеку.
А вот и самая посещаемая достопримечательность города: бордель на углу улицы Фатих-Аль-Баб.
Нет, во время экскурсии нельзя выходить из автобуса, всё необходимое есть внутри!
Так, о чём это я? Ах да, напротив вышеобозначенного приюта для одиноких душ и неудовлетворённых чресел, раскинулся парк культуры и отдыха - пара скамеек и запорошенные крупицами песка дорожки. Критический взгляд сразу уцепится за неоднородность рельефа, а это постарался хамсин, который гоняет песчинки, беря пример со всемогущего времени, продувающего наши жизни мириадами секунд и строящего из них недолговечные песочные замки. Хр-рр. Ой! Что это я, извиняюсь.
...И когда он встретил Жюстин, всё изменилось. Да, вы же не знаете Жюстин, сейчас проедем бордель малолеток и расскажу о ней.
Жюстин хотят все, начиная от одетого в галабеах бедняка и кончая баловнем судьбы в шёлковом костюме, одинокие художницы и те хотят Жюстин. Она ищет то, что нельзя найти и узрев зачатки объекта поиска в субъекте мужского пола, склоняет его к коитусу.
Мы проезжаем самый красивый жилой дом в районе Рас-эль-Тин. Принадлежит он банкиру по имени Нессим, именно его жена столь сластолюбива, и подобна подросшей Лолите, если вы знакомы со столпом патетической литературы, написанном на языке Шекспира, изданном на родине Гюго и переведённым Набоковым на родной язык автора "Войны и мира".
Поговаривают, что Жюстин увлеклась Дарли - молодым писателем из Туманного Альбиона. Также я слышал от местного парикмахера Мнемджяна, что у mari complaisant, то бишь Нессима зреет план мести. В коем слилась вся та экзистенциальная злоба на всех любовников жены, апогеем которой стал Дарли.
Секс с Жюстин, вот чего хотят все. И интриган Помбаль, и кабаллист Бальтазар, и писатель-иронист Персуорден и многие другие, даже те, кто не страдает гетеросексуальными наклонностями, и те хотят Жюстин.
Падающей звездой пронеслась на небосклоне Александрии Мелисса, но Дарли не успел загадать желание и она погасла.
Главным событием в городе писателей и проституток является охота на уток. Все влиятельные мужи и не только, приглашаются на Мареотис, который растёкся всевидящим оком на изборождённом морщинами лице Александрии. Но чтобы посетить этот акт умерщвления пернатых, вы должны добиться определённой известности в кругах элиты древнего города. А коль вы не относитесь к истеблишменту Александрии, то и читайте об этом в Аль-Ахраме, взявшем название единственного из семи чудес света, которое дошло до нашего времени. Таким образом оно намекает на свою нерушимость и на достоверность публикуемой информации, которая складывается из единиц письма в исполинскую пирамиду новостей.
Да, секс с Жюстин - это нечто, уж поверьте, мне полгорода об этом рассказывало и каждый по своему.
Ну вот мы и приехали, просыпайтесь!!!!! Да просыпайтесь же!!! Вот ваша гостиница, бордель за углом, парикмахерская Мнемджяна в соседнем квартале. На этом наша сегодняшняя экскурсия окончена.

Наконец после невероятных усилий грязь издала протяжный громкий вздох, Ларри выскочил на поверхность, и мы подтащили его к берегу. Весь покрытый черной вонючей слякостью, он был похож на шоколадного солдатика у доменной печи и таял прямо у нас на глазах.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Марго. Ларри яростно посмотрел на нее.
— Великолепно, — ответил он саркастически. — Просто великолепно. Никогда еще не испытывал такого удовольствия. Не говоря уже о том, что я схватил небольшое воспаленьице легких, радикулит и оставил там, в глубинах, один свой башмак, я еще замечательно провел время.

Внимание! Вот облик и речь гения.
Да-да. Когда youkka предложила мне на флэшмоб ещё 2010 года «Жюстин», мне было любопытно лишь одно. Что же умудрился написать этот маленький надутый паренёк, окружённый экспонатами творческой кунсткамеры, поминутно кусаемый скорпионами, атакуемый морскими чайками и отравляемый миазмами дохлой летучей мыши? Что вообще можно породить в такой обстановочке?
А вот что.

Шесть часов. Суета фигур, одетых в белое, у выходов вокзала. Магазины на рю де Сёр наполняются и пустеют, как легкие. Косые бледные лучи послеполуденного солнца скрадывают длинные изгибы Эспланады, и ослепленные голуби, как взметенные ветром смерчики резаной бумаги, карабкаются выше минаретов, чтобы зачерпнуть, поймать крыльями последние лучи убывающего света… Нет часа тяжелее в Александрии — и вот с балкона я внезапно выхватил взглядом ее, не торопясь бредущую в белых сандалиях в центр, все еще полусонную. Жюстин! Город на секунду разглаживает морщины, как старая черепаха, и заглядывает ей в лицо. На минуту он сбрасывает с себя заскорузлые лохмотья плоти, пока из безымянного переулка за скотобойней ползет гнусавая синусоида дамасской любовной песни — резкие четверть тона; словно нёбо разламывают в порошок.

Фридрих Шиллер в минуты скуки развлекался тем, что приготовлял перенасыщенный соляной раствор и затем бросал в него по крупице соли. В определённый момент начинается бурная и очень захватывающая кристаллизация. Не было-не было порядка, и внезапно он есть. Я бросала в «Жюстин» своё внимание крупинка за крупинкой, ждала, когда же чаша слоистого, жаркого, обжигающе солёного питья сама собой упорядочится в кубики хрустальной соли…
А началось всё с тривиального любовного треугольника… то есть четырёхугольника, Жюстин ведь замужем… то есть чёрт-те-сколькоугольника, потому что меховщик подарил Мелиссе кольца… Стоп. Началось всё с тривиальнейшей из тривиальных потребностей школьного учителя Дарлея, возомнившего себя писателем, - пережить великую любовь и описать её в великом романе. Ну-ну, сказал Господь и расположил по-своему.
Дарлей рассказывает буквально обо всём: о блеске лезвий, которыми рубят живого верблюда, неудачно упавшего в переулке, о том, что надо сказать джиннам, чтобы они не утащили тебя в унитаз, о тонких различиях запаха дешёвых проституток и запаха проституток дорогих, о сходстве бакланов над рыбой и эстетов в антикварной лавке, о своём городе, похожем на смерть, о нюансах и лессировках пресловутой великой любви к Жюстин… Умалчивает об одном. Кто такая Жюстин? Рисовальщица злых карикатур на самоё себя, как считал её первый муж? Великая личность, до отказа вложившаяся в неблагодарнейшее из дел – чувство (так полагает муж второй)? Согласно мнению действительно великого писателя, но большого поганца Персуордена: невротичка, сочинившая себе невроз, дабы отличаться от других? Орудие пыток? Вечная женственность? Или, цитируя саму Жюстин: претенциозная, нудная, истеричная еврейка? Нас столько, сколькими глазами нас видят, сколькими ушами нас слышат, сколькими руками нас касаются. То есть – нас нет как таковых. Мы любим. Но любим то, что существует, или то, что сами выдумали? От одиночества, от безысходности, от желания стать гениальным… Любим?

Дорогая youkka , лучше поздно, чем никогда. Спасибо за целый мир, который вы мне подарили своим советом. Мир, в котором всё, от гностического богословия до гонореи, от грозы на горизонте до золотых зубов отрезанной головы, заслужило самого скрупулёзного и стилистически точного описания. Мир Лоренса Даррелла.

Если взять рукопись первой части "...Квартета", дать её на просмотр (редактирование) некоему Бальтазару, который не просто прочитает текст, но и напишет пространные комментарии и объяснения, выскажет собственную точку зрения на описываемые события, исправит неточности и тд и тп, то получим в результате данную книгу. О самом же Бальтазаре в этой части ничуть не больше информации, чем в первой. Основной темой осталась любовь - препарирование, исследование, сопоставление с целью понять и осмыслить. Главная героиня тоже осталась прежней - Жюстин. Сам же редактор подсказал, какой получится книга: "как в средневековом палимпсесте, где идущие от разного корня истины наслаиваются друг на друга и каждая отрицает, а может быть, и дополняет предыдущую".
Не изменились взгляды на Александрию, ставшую вдохновительницей "Квартета". Этот город остался таким же многоликим, шумным, ярким - город без собственного лица, в котором трутся между собой турки с евреями, арабы, копты, сирийцы с армянами, итальянцами, греками. Тем приятнее было перенестись в коптский Египет, в Карм Абу Гирге, где возделанные земли граничат с пустыней, с каждым годом тесня ее, въедаясь в нее все глубже. Пейзаж нарисован иными красками, для этого уголка Египта Даррелл нашёл совсем другие слова, более близкие и понятные. Коптское Соло звучит мощнее Александрийского Квартета.
О "понятном" заговорила неспроста, так как замысловатые эпитеты и метафоры вместе с многочисленными скобками-кавычками перекочёвывают из первой части во вторую. Длинные сложнопостроенные предложения уводят в сторону такими зигзагами, что в конце не всегда понимаешь о ком идёт речь. По традиции делюсь самым ярким сравнением, озадачившим меня, на сей раз это платье "цвета заячьей крови".
Но заключение утешающее: вторая часть квартета далась мне легче. Появилось ощущение, что я приблизилась к разгадке замысла Лоренса Даррелла. Надеюсь, что прочтение оставшихся частей, внесёт полную ясность, чтобы сделать окончательные выводы.

Давно готовый ко всему, отважный,
ты, удостоившийся Города такого,
к окну уверенно и твердо подойди
и вслушайся с волнением, однако
без жалоб и без мелочных обид
в волшебную мелодию оркестра,
внемли и наслаждайся каждым звуком,
прощаясь с Александрией, которую теряешь.

Первая часть Квартета. Наверное, делать выводы рано, тем более, что единственная прочитанная составляющая слишком неоднозначна. Для характеристики впечатлений подойдет цитата из самой книги: "Поступательное движение повествования уравновешивается отсылками в прошлое, книга не путешествует из пункта А в пункт Б, но зависла над временем и медленно вращается вокруг своей оси, постепенно охватывая всю панораму. Не каждая причина рождает следствие; некоторые вещи, наоборот, отсылают к событиям, давно минувшим. Бракосочетание прошлого и настоящего и летучая множественность будущего спешат принять участие в торжествах. В общем, такова была идея…"
Слишком много разноцветных нитей, структура и качество их тоже различны, но автор усердно плетет из них свой александрийский орнамент. Мне не удалось увидеть цельный узор. Некоторые метафоры казались абсурдными (и не только метафоры). Как можно рассматривать такое сравнение: "как ляжки свежесваренных младенцев"? Представлять подобное не хочется, а тем более думать, что Даррелл знает о чем пишет.
Предложения. Они петляют долгими замысловатыми путями, прерываясь внезапными скобками или кавычками. Образ Жюстин обретает двухуровневость: в описание постоянно вклиниваются цитаты из книги о ней. Ход непривычный, целью которого является то ли доскональное раскрытие образа, то ли придание ему дополнительной загадочности и неоднозначности.
Понял ли кто из читателей Жюстин? Мне не удалось сложить полученную информацию в единственно верный образ. Она "мелкотравчатая современная копия великих hetaerae прошлого", "она впитывает любовь, как дерево воду, легко, бездумно", она же "классическая истеричная еврейка, клинический случай для учебника по невропатологии"... Лоренс Даррел рисует героиню, используя самые разные краски и манеру письма. Уверена, что в Жюстин многое от Евы Коэн, послужившей прототипом, но что-то писатель "подрисовал". Так как впереди еще три части Квартета, то окончательное мнение может меняться и трансформироваться...

Самое трудное , как известно, сделать первый шаг...Долгие годы Лоренс Даррелл и его "четырехпалубный корабль" в стоячих водах" периодически появлялся и пропадал из моих книжных планов, манил, притягивал и одновременно отталкивал, пугал своей необычностью и тревожил сознание недостопнустью к пониманию.
Очень своеобразный человек, ставший знакомым многим по книгам младшего брата Джеральда Даррелла , и писатель, книги которого противоречиво оценивают знатоки и признанные критики.

Человек, в моём представление, талантливейший и слегка ущербный в вопросах морали... Весьма самокритичный, предающий так много значения форме, сам себя назвавший "второстепенным гением", автор, намеренно усложняющий психологию своих по-человечески не интересных героев и наделяющих их качеством " ненадёжного рассказчика".

Спорная идея об отсутствии характера как такового или о его многослойности, который как многочисленные маски, меняется в зависимости от обстоятельств, многочисленные "одежки", спадающие в попытках найти наивыгоднейшее положение в окружающем мире - вызывает отрицание, но слегка смягчается талантливым воплощением, убаюкивается красотой и многословностью.

Как разноцветные перышки экзотических птиц, как неумолчный шелест , свист и чириканье, как дурманящая смесь запахов, окутывающая и завораживающая - предстает перед нами Александрия. Город великолепия и грязи, притонов, базаров, древних особняков и гнуснейших трущоб. Александрия знойная и порочная, яркая декорация , на фоне которой персонажи выписывают сложнейшие фигуры экзотического танца, постоянно обмениваясь партнёрами...

Рассказчик - лирический герой, начинающий писатель, бедняк, человек застенчивый и подверженный фантазиям. Дружба с Нессимом и Жюстин, внезапно возникшая и к большому восторгу Дарли позволившая ему попасть в мир высшего общества, мир светских львиц, влиятельных дельцов, писателей, художников, дипломатов. Дружба, которая сделала Жюстин его любовницей. Четырехугольник, который возник случайно и существует от того, что выгоден всем... Чувства, препарируемые с большой тщательностью, которые существуют отдельно от реальности, а иногда затмевают её.
Наш влюбленный герой безуспешно пытается понять Жюстин, противоречивую личность, которая намеренно взращивает в себе надломленность и неспособность личного счастья. Стервознейшая дамочка с комплексом жертвы, которую окружающие с неутомимой настойчивостью пытаются психологически "разобрать и починить".
С другой стороны совершенно не ясно ( надеюсь только на продолжение) желают ли они действительно понять этот противоречивый характер и что движет ею в попытках саморазрушения...или они просто желают разнообразить своё существование, в которое, подобно цунами, вторгается Жюстин, неся с собой хаос. В книге нет ни одного счастливого персонажа, это просто невозможно при таком навязчивой желании размышлять, анализировать, искать отклик на любой поступок и мысль.

Даррелл, по его же признанию, показал нам современную любовь, не как физическую или эмоциональную величину, а как интеллектуальное притяжение и стремление познания философской сути. С какой целью люди находят друг друга, зачем пытаются сохранить отношения, которые приносят больше душевных мук, чем положительных эмоций, а иногда приносят непоправимый вред окружающим?

«Жюстин» я читала долго и каждый десяток страниц высматривала сколько же осталось до завершения романа. Вангую, что взялась я за первый том Александрийского квартета не в том настроении. И весьма смутно представляя что же меня ожидает внутри.

Главная изюминка романа, конечно же, заключается в уникальной образной стилистике языка Даррела. Текст изобилует метафорами, вырастающими из философских мыслей, и экзистенциальными рассуждениями, воплощающимися в одухотворенные пейзажи. Все в этом романе едино. Люди, животные, вещи, природа. И все это многоликое единство – Александрия. Город с характером. Богиня, лениво подергивающая за ниточки марионеток – главных героев. Александрия – легенда античного мира, постаревшая и поистрепавшаяся гетера, которая при выгодном освещении способна обольстить кого угодно. Но уж если ты попался в ее сети, то будь готов к удушающей любви, плотной и вязкой, как застоявшийся воздух на запертой веранде в жаркий летний день. Такой же вязкой, сладкой, словно восточные сладости, и неторопливой оказалась для меня эта книга. И, судя по написанному выше, я все еще продолжаю мыслить в ритме «Жюстин».

Повествование ведется от первого лица и это поток сознания одного из главных героев. Местами его мысли или чувства, местами воспоминания или события, происходящие наяву, а местами так и вовсе описание того, что творится с другими героями, щедро сдобренное комментариями автора этого самого потока. Времени в этой книге нет. То есть оно как бы есть. Но совершенно нелинейное. Практически никаких якорей, которые позволят расположить упомянутые ГГ ситуации в хронологическом порядке. Более того, через мысли и чувства автор частенько свободно на гребне волны перетекает из одного времени в другое, а то и из своей головы в чужую.

С точки зрения ценителя – Даррелу стоит поаплодировать, но с другой стороны такой стиль оставляет впечатление неповоротливой махины, которая едва ли угадывается сквозь туман. Все-таки от художественного произведения ждешь более-менее линейного сюжета, а не дневниковых откровений вперемешку с философией. Перебогемил автор, мое скромное мнение. Получился не роман, а одно большое лирическое отступление.

Дальше...

Да и герои, честно говоря, симпатии не вызывают. Femme Fatale Жюстин, которой и посвящен первый роман «Александрийского квартета», пытается через боль и разрушение придти к любви. У нее, конечно, есть свои причины, но давайте будем откровенны, да она с садистко-мазахистским удовольствием наслаждается своим падением. Да еще и мужей с друзьями вовлекает в эти игры. И так в кого не ткни. Только покажется кто-то подающим надежды, как автор сразу же развеивает твои чаяния, рассказывая про него гадость. Читается грустно. У Даррела получилось весьма однобокое исследование человеческой натуры – ее темной и неприглядной стороны. Вспоминается «Грозовой перевал» Бронте с ее кунсткамерой человеческих пороков, но там хотя бы автор любезно избавила читателя от сомнительного удовольствия залезать внутрь героев и выслушивать их мысли.

Все время чтения у меня было ощущение: я накурилась чего-то нехорошего, что самые красивые пейзажи превращает в мутную слащавую грязь. И да, конечно, Даррел по своему прав, внутри каждого из нас большую часть времени живет эгоистичная эпикурейская свинья. Но иногда же она способна на что-то доброе. А в романе даже если один из героев снисходит до человеческого, а не экзальтированного богемного, участия, то обычно он с ним опаздывает. Слишком долго метался и уламывал себя его проявить. И в этот момент читателю, только и остается, что плюнуть от досады.

И думается мне, что автор очень постарался вложить в книгу что-то мучительное, скребущее душу и личное, чтобы читателя проняло. Меня проняло, да. Вот только что мне теперь с этим мучительно-саднящим комком внутри меня делать? Даже сплюнуть не получается, ей-богу. Все-таки для меня оказались неудобоваримы сразу и потокосознаннический стиль и аутопсия человеческой души. Мы с автором явно в слишком разных мирах живем. Хоть и метафорит красиво, чертяка.

ИТОГО: Перед торжественным обещанием самому себе прочитать книгу обязательно прочитайте с десяток страниц на пробу. «Грозовой перевал» многие ругают, что уж говорить о его переложении на поток сознания Даррела.