Рецензия на книгу

• 

  Аноним7 января 2012 г.

  Наконец после невероятных усилий грязь издала протяжный громкий вздох, Ларри выскочил на поверхность, и мы подтащили его к берегу. Весь покрытый черной вонючей слякостью, он был похож на шоколадного солдатика у доменной печи и таял прямо у нас на глазах.
  — Как ты себя чувствуешь? — спросила Марго. Ларри яростно посмотрел на нее.
  — Великолепно, — ответил он саркастически. — Просто великолепно. Никогда еще не испытывал такого удовольствия. Не говоря уже о том, что я схватил небольшое воспаленьице легких, радикулит и оставил там, в глубинах, один свой башмак, я еще замечательно провел время.

  Внимание! Вот облик и речь гения.
  Да-да. Когда youkka предложила мне на флэшмоб ещё 2010 года «Жюстин», мне было любопытно лишь одно. Что же умудрился написать этот маленький надутый паренёк, окружённый экспонатами творческой кунсткамеры, поминутно кусаемый скорпионами, атакуемый морскими чайками и отравляемый миазмами дохлой летучей мыши? Что вообще можно породить в такой обстановочке?
  А вот что.

  Шесть часов. Суета фигур, одетых в белое, у выходов вокзала. Магазины на рю де Сёр наполняются и пустеют, как легкие. Косые бледные лучи послеполуденного солнца скрадывают длинные изгибы Эспланады, и ослепленные голуби, как взметенные ветром смерчики резаной бумаги, карабкаются выше минаретов, чтобы зачерпнуть, поймать крыльями последние лучи убывающего света… Нет часа тяжелее в Александрии — и вот с балкона я внезапно выхватил взглядом ее, не торопясь бредущую в белых сандалиях в центр, все еще полусонную. Жюстин! Город на секунду разглаживает морщины, как старая черепаха, и заглядывает ей в лицо. На минуту он сбрасывает с себя заскорузлые лохмотья плоти, пока из безымянного переулка за скотобойней ползет гнусавая синусоида дамасской любовной песни — резкие четверть тона; словно нёбо разламывают в порошок.

  Фридрих Шиллер в минуты скуки развлекался тем, что приготовлял перенасыщенный соляной раствор и затем бросал в него по крупице соли. В определённый момент начинается бурная и очень захватывающая кристаллизация. Не было-не было порядка, и внезапно он есть. Я бросала в «Жюстин» своё внимание крупинка за крупинкой, ждала, когда же чаша слоистого, жаркого, обжигающе солёного питья сама собой упорядочится в кубики хрустальной соли…
  А началось всё с тривиального любовного треугольника… то есть четырёхугольника, Жюстин ведь замужем… то есть чёрт-те-сколькоугольника, потому что меховщик подарил Мелиссе кольца… Стоп. Началось всё с тривиальнейшей из тривиальных потребностей школьного учителя Дарлея, возомнившего себя писателем, - пережить великую любовь и описать её в великом романе. Ну-ну, сказал Господь и расположил по-своему.
  Дарлей рассказывает буквально обо всём: о блеске лезвий, которыми рубят живого верблюда, неудачно упавшего в переулке, о том, что надо сказать джиннам, чтобы они не утащили тебя в унитаз, о тонких различиях запаха дешёвых проституток и запаха проституток дорогих, о сходстве бакланов над рыбой и эстетов в антикварной лавке, о своём городе, похожем на смерть, о нюансах и лессировках пресловутой великой любви к Жюстин… Умалчивает об одном. Кто такая Жюстин? Рисовальщица злых карикатур на самоё себя, как считал её первый муж? Великая личность, до отказа вложившаяся в неблагодарнейшее из дел – чувство (так полагает муж второй)? Согласно мнению действительно великого писателя, но большого поганца Персуордена: невротичка, сочинившая себе невроз, дабы отличаться от других? Орудие пыток? Вечная женственность? Или, цитируя саму Жюстин: претенциозная, нудная, истеричная еврейка? Нас столько, сколькими глазами нас видят, сколькими ушами нас слышат, сколькими руками нас касаются. То есть – нас нет как таковых. Мы любим. Но любим то, что существует, или то, что сами выдумали? От одиночества, от безысходности, от желания стать гениальным… Любим?
  
  Дорогая youkka , лучше поздно, чем никогда. Спасибо за целый мир, который вы мне подарили своим советом. Мир, в котором всё, от гностического богословия до гонореи, от грозы на горизонте до золотых зубов отрезанной головы, заслужило самого скрупулёзного и стилистически точного описания. Мир Лоренса Даррелла.

  66

  598