По направлению к Свану

Когда на вопрос "Чем занимаешься?", отвечаешь "Читаю Пруста", – у людей так уважительно вытягиваются лица. Это забавно. Это тем забавнее, что никогда такой реакции не бывает ни на Томаса Манна ("А."), ни на Данте ("А."), ни даже на Джойса ("Кто это?"). Такая специфическая реакция случается исключительно на Пруста, потому что все знают: он написал нечто дико гениальное, но настолько же сложное, и читать его под силу только выдающемуся умнику.

В действительности ничего подобного нет. Чтение Пруста не требует ни большой эрудиции, как чтение Джойса, ни прокачанного абстрактного мышления, без которого не составишь себе целостной картины дантовского «Рая», ни терпения и дисциплины, каких требует Томас Манн. Единственная причина, почему Пруста трудно читать – он плохо пишет.

Первое – манера вставлять между словами одного предложения абзац, который можно было бы поместить раньше или потом:

Второе – чудовищное нагромождение придаточных предложений с причастными и деепричастными оборотами:

Третье – громоздкие, натужные, неубедительные метафоры, доходящие в своей вычурности до анекдота, как в том эпизоде, где у Одетты едва не выпали глаза:

Четвертое – нежелание ясно и точно выражать свою мысль. Именно отсюда проистекает многословие Пруста. Он сыпет, сыпет словами, как песком в глаза, надеясь, верно, таким образом отвлечь читателя от понимания, что изображать тонкие движения души у него получается, примерно как у слона - танцевать на проволоке.

Здесь необходимо заметить, что все отмеченное пропадает, едва речь заходит о музыке – и Пруст внезапно начинает излагать ясно, и слова находятся точные, и метафоры.

Но что касается всяких мыслительных и чувственных движений героев, ему непременно нужно, чтобы читатель прибегал к настоящей дешифровке. Нельзя просто взять и зачитать кому-то отрывок из Пруста – его непременно придется сопровождать толкованием. Хорошо, если у читателя развито интуитивное восприятие. Но если нет, приходится брать и перекладывать на нормальный язык.
К примеру, вот такой пассаж:

О чем таким образом - стреляя из-под левой ноги да через голову в правую пятку - сообщает нам автор? Да о том, что возлюбленная его героя так погрязла в разврате, что уже хороших поступков при всем желании не отличала от дурных, и поэтому частенько попадала впросак, выбалтывая, как нечто само собой разумеющееся, то, что в действительности шокировало обычный вкус. Зачем ему понадобился столь изломанный стиль, чтобы высказать эту, в общем-то, банальную вещь? Может быть, чтобы она не выглядела такой банальной? Рискните «раздеть» таким образом любой фрагмент, показавшийся глубокомысленным, и найдете нечто до пошлости обыкновенное.
Вот и можно было бы примириться с нелепым стилем Пруста, с его «лучами света, уплотняющимися как кирпичи» и потоком дождя, похожим на стаю перелетных птиц, если бы не эта удручающая банальность: обыватель пишет про обывателя. Он, вообще, является очень типичным представителем французской литературы своего времени – кропает любовно-социальный роман с уклоном в романтический эстетизм. Грубо говоря, Ги де Мопассан пополам с Теофилем Готье.

И надо сказать, что когда Пруст описывает людей во взаимодействии, он неплох. Рассказывая об отношениях старой служанки Франзуазы с ее старой хозяйкой Леонией, описывая кружок Вердюренов или музыкальный вечер у маркизы де Сент-Эверт, он делает занятные сравнения, изящные обобщения, любопытные наблюдения, демонстрирует чувство юмора и рисует очень образные картины:

Но все, что есть привлекательного в Прусте, конечно, не составило бы ему литературного имени – как сказала фрекен Бок, "на телевидении такого добра пруд пруди". Другое дело этот нарочито усложненный стиль. Тут есть обо что почесаться читательскому самолюбию.
В том, что стиль усложнен именно нарочито, легко убедиться, сопоставив изложение внешних событий и прямой речи персонажей с описаниями мыслей и чувств. Вероятно, Пруст полагал, что мысли и чувства человека, тем более, такого человека, каков его герой, не могут быть ясными и понятными, соответственно, и писать о них надлежит как можно более путано.

Мыслечувствие – главное, за что славят Пруста: вроде как ведет он читателя по лабиринтам памяти, где каждый шорох, каждый листик наполнены целой гаммой ассоциативных чувств и мыслей. Это как раз и должно было стать тем мостиком, который соединил бы нас с Прустом: я тоже крепко привязана к прошлому, не понаслышке знаю, что такое ассоциативное мышление и доводящая до болезни рефлексия; мечтательность, способность замещать реальность воображаемым, страстная увлеченность – все это знакомо мне очень хорошо. Но как же было соединиться с автором, который тупо врет. Взять эпизод из первой части, в котором юный Марсель едет рядом с кучером. Поздний вечер. Созерцание окрестных красот пробуждает в его трепетной душе непреодолимое желание записать свои видения немедленно, и он это делает, описывая, как на горизонте чернеют в последних лучах заката башни церквей. Но это же фантастика. Сидя на облучке кареты, в темноте карандашом написать такой большой текст, какой у него выпелся. Вы попробуйте днем, при ярком солнце, в салоне современного автомобиля на современной дороге современной авторучкой в блокноте с жестким основанием написать хотя бы страницу. Попробуйте, попробуйте. Вы тогда тоже проникнетесь этой сценой, как я.
И все эти пузырьки, многозначительно выпрыгивающие из-под листа кувшинки, и пылинки, и прочие отсветы в изображении Пруста выглядят для меня фальшивыми.

Знакомые предметы, мысли, чувства в его исполнении представляются нездоровыми. Вроде зацикленности подростка на том, что мама непременно должна поцеловать его перед сном (можно подумать, что мальчишке лет пять, не более). Или пресловутая "любовь Свана": где там любовь, это маниакальная зависимость себялюба, погрузившегося в очередную игру.

Пруст не инициирует читательского со-действия, со-творчества, он, как сферический конь в вакууме, абсолютно замкнут в своем тексте и не допускает общения. Поэтому мысль фактически бездействует, лишь фиксируя написанное и не испытывая ни малейшей потребности подхватить, повертеть, рассмотреть, примерить, восхититься, наконец.

Наконец, мое неприятие или, если угодно, непонимание Пруста – не когнитивного, а этического свойства. Типа того, как не понимаешь человека, считающего Твомбли художником: все объяснимо, но непонятно. Поэтому вслед за Джойсом, который не нашел у Пруста никакого таланта, но с большим основанием (Джойс, молодчага, прочитал лишь несколько страниц, я – весь первый том) скажу: слухи о гениальности Пруста очень сильно преувеличены.

Как-то так внезапно, вдруг, получилось с этим романом, что я его взялась читать. И люди опытные мне еще намекнули - не все так просто с ним. А непросто, оказалось, начиная с переводов.

О том, что существует несколько переводов, я узнала, когда открыла аннотацию к изданию книги, на которую когда-то давно положила глаз, и по случайности - а в жизни ничего не бывает случайного - это оказался перевод Елены Баевской. Собственно, и аннотация подталкивала к тому, чтобы и скачать книгу именно в переводе Баевской. И там она в предисловии объясняет, почему же состоялся этот, который уже по счету, перевод, и главное - для чего. Ведь есть еще классические - перевод Адриана Франковского, сделанный еще в 20-годы, и перевод Николая Любимова, сделанный в 70-х. И менее известный - Андрея Федорова. Зачем же еще один перевод?

Во, первых, на этот вопрос отвечает сама Баевская, ссылаясь на французское издание 1989 года, с которого и был сделан перевод и проведена нешуточная работа с черновиками и прочими материалами автора.

И во-вторых, прочитав книгу, хочу сказать, что мне скучно не было. Отнюдь. Я не могла оторваться. Притом, что я человек по образованию и профессии далекий от литературы и филологии как науки. И не очень разбирающийся в том числе в модернизме-постмодернизме. Мне либо нравится, либо - нет.

Но я просто подпадала под очарование слога. Сказать, что у Пруста образный слог - это ничего не сказать. От так вкусно и медитативно рассказывает, что остается только следовать за ним в каком-то трансе. Чего бы это ни касалось. Впечатлений детства, описаний природы или тем, как автор доносит до нас музыкальные впечатления, и при этом в ход идут все органы чувств. Описывается какой-то момент, а нам хочется, наверное, как и расказчику, удержать этот момент в руках, не отпускать. И в тоже время накрывает с головой ощущение, что мы уйдем, а это все останется.

Тяжелее было уже с любовными переживаниями Сванна. Тяжелее и в то же время проще. В чем-то проникаешься его драмой, а в чем-то - нет. Со стороны многое виднее и понятнее. Так же, как и то, как человек сам себя изводит. Любовь бывает и недоброй, в том смысле, что каждый любящий - эгоист, и если в силу характера человек позволяет себя наслаждаться своей властью над другим... В общем, о чем тут говорить. Мне этот немаленький кусок напомнил Флобера.

И - то, что хотела сказать о переводе Баевской. Он мне показался намного художественнее и поэтичнее, более живой, где все чувства вовлекаются в процесс, перетекая даже в другое качество.

PS. Позже, чем писались все эти слова, натолкнулась аж на две статьи, посвященных переводам Елены Баевской. Это "Метафизика ремесла" Натальи Мавлевич, из которой не могу не привести хотя бы кусочек

И вторая статья известного переводчика Веры Мильчиной, где она, в частности, сравнивает перевод Баевской с другими переводами:" Однако когда читаешь новый перевод, об этом не думаешь; кажется, что все сделано легко, без усилия. Случаи, когда хочется заглянуть в оригинал и проверить, а что там, собственно, было у Пруста,— сравнительно редки. Любимовский перевод вызывает такое желание очень часто — как иначе убедиться, что Пруст писал не тем усредненным, а порой и вульгарным языком, каким он зачастую изъясняется по воле Любимова? Перевод Франковского заставляет вспоминать об оригинале реже, но не потому, что он безупречен, а потому, что Франковский гораздо чаще сохраняет в неприкосновенности структуру французской фразы. Для понимания того, что было у Пруста, это скорее удобно; для понимания того, что хотел сказать Пруст,— скорее нет. Чтобы сделать Пруста по-настоящему внятным, его бесконечные, сложно составленные фразы необходимо подвергнуть многочисленным трансформациям. Баевская так и поступает: французские конструкции и обороты она заменяет своими — адекватными, но удобочитаемыми и даже, я бы сказала, уютными.

Один простенький пример. Я думаю, даже те, кто Пруста не открывали, слышали, что у него упоминается какое-то то ли печенье, то ли пирожное "мадлен", которое герой съел — и сразу "вспомнил все". Так вот, у Франковского повествователь ел дословную "маленькую мадлену", у Любимова — творчески переработанный "бисквит", у Баевской же ему достается печенье "мадленка". Очень по-домашнему и очень естественно по-русски (можно было, кстати, пойти дальше и назвать печенье "магдалинкой", ведь эта самая petite madeleine как раз и есть маленькая Магдалина; французы вообще любят религиозные кондитерские изделия, у них до сих пор в хороших булочных можно увидеть "монахиню" — эклер из трех шаров, поставленных друг на друга на манер снежной бабы).

Фразы у Пруста такие длинные и сложные, что никакого окончательного, раз и навсегда возведенного в эталон перевода его романа, видимо, не может существовать в принципе. Раз и навсегда можно перевести только фразу: "Я вас любил". А Пруст позволяет расставлять свои слова в переводе очень многими способами. Да и слова эти могут быть разными; одно дело употребить ученый термин "метемпсихоза", как сделали предшественники Баевской, а другое — написать "переселение душ". Говорят, у компьютерщиков есть выражение — "дружелюбный интерфейс"; так вот, я бы сказала, что перевод Баевской — это перевод с дружелюбным интерфейсом. Он не упрощает Пруста, но облегчает общение с ним. А общаться с Прустом в высшей степени интересно. В молодости мне казалось, что главное там — про любовь и про ревность; потом выяснилось, что ничуть не менее, а то и более интересно — про социальную стратификацию общества и про то, какие у каждого слоя и сословия есть предрассудки и фанаберии. И что такое снобизм. Очень умно и очень актуально."

В моей голове поселилась навязчивая идея во что бы то ни стало прочесть в этой жизни 7-томную эпопею Марселя Пруста "В поисках утраченного времени", и как только первые два тома оказались у меня в руках, я принялась за чтение.
И честно сказать, первое впечатление было - первая книга - "В сторону Сванна" - не оправдает моих ожиданий, и не будет смысла читать все 7 томов. А отчего это произошло? Наверняка оттого, что первые 60 страниц мелким шрифтом рассказчик, говоря о детстве, посвятил воспоминанию маминого поцелуя. Однако несмотря на затянутость (максимум описаний-минимум действий), мной уже начинала ощущаться особая прелесть языка автора. И уже сцена о воспоминаниях, вызванными запахом боярышника безвозратно украла мое сердце, и дальше я читала роман не отрываясь, наслаждаясь каждой страницей. До чего же прекрасно то, как тонко и вместе с тем глубоко Пруст описывает чувства, насколько изящно он оголяет эмоции главных персонажей, насколько красивы и живы те картины жизни, которые он описывает, словно переселяя тебя же, читателя, на страницы своих книжек и заставляя жить рядом с господином Сванном, безнравственной Одеттой, милой Жильбертой и другими персонажами, которым просто нет счета, гулять с Француазой на елисейских, играть в пятнашки, мечтать о походах в театр.
.
.
Однозначно, Пруст - писатель для всех. Кто не любит детальных описаний, бесконечных размышлений, кто далек от глубины психологизма, тому не стоит даже думать о знакомстве с творчеством Марселя Пруста. А я уже тем временем открыла второй том автора "Под сенью дев, увенчанных цветами". Интригующее название, не правда ли?

О, Пруст, свет очей моих, туман разума моего. В холодные тридцать градусов за окном я упивалась твоим слогом, читала твои мысли. Никто и подумать не мог, что можно так врастать в чужое, так близко, что никакого расстояния. Ты милосердно приоткрыл все тайны своей чуткой и звенящей от натяжения души. Рай для психоаналитика, кошмар для такого же больного любовью и страхом одиночества. Не для сюжета и фабулы. Каждая мысль - факт, обособленный и самостоятельный. О, Пруст, ты должен был умереть, потому что ничего прекраснее от тебя и не требовалось.

Какое-то время назад, начинала книгу, осилила страниц 300 и бросила, примерно поняв стиль Пруста. Мне интересна скорее личность автора, чем его произведение, подумала я и решила не терять время на симпатичное одно да потому и только. Но вчера Николай Жаринов так расписывал любовь, психологизм и тп шедевры Пруста, что я устыдилась, сказала себе, ладно уговорил, и дослушала книгу до конца. Итог таков, то, что удается Прусту это совсем не то, за что его хвалят. Любовь и прочий психологизм он описывает плохо, многословно, и вообще я поняла, что описывать любовь не то что сложно, а в принципе не нужно, тем более как Пруст. Вся любовь у него как у ревнивой старушки типа я на него свою молодость потратила, а он изменщик такой, короче, полная ерундистика. Все это многословие единственно с целью вспомнить восторги любви, что когда-то переживались, но так как любовь, как всякая любовь одни жалобы, воздыхания, взмывания вверх, падение вниз, самоосознание и самоутверждение за счет другого, (а у Пруста даже и не любовь, а просто играй гормон, ну привык уже, чем еще себя занять, как не подглядывать за объектом страсти), то и его попытка описать «любовь», по моему мнению, не удалась. Маяковский тоже описывал любовь и страсть, и ему веришь, а Прусту нет. А вот что действительно хорошо получилось у автора, так это описание детства, городов, природы, в общем, ему удается атмосфера, уют, его проза как снимок дня – «остановись, мгновенье, ты прекрасно». А вот про любовь лучше писать не ему. Ну, не должен мужчина, да и женщина, писать о любви «целый манускрипт», мне больше нравятся какие-то намеки, противоречия между словами и поведением и тп, когда читатель, основываясь на личном опыте, сам должен домыслить, что испытывает герой. По-моему, одно из лучших описаний любви можно встретить у Ежи Пильха в его «Безвозвратно утраченной леворукости»:
«Дедушка влюблен в Марысю Хмелювну, и даже в голову ему не приходит, что можно ей написать стихотворение или какое-то уже написанное кем-то другим просто переписать, выслать почтой, вписать ей в альбом. Любовь дедушки так сильна, что обходится без литературы. Любовь дедушки, должно быть, сильна и постоянна, потому что, когда Марыся выходит замуж за преуспевающего вислинского мясника, эмоциональная жизнь дедушки не претерпевает никаких метаморфоз, возможно, любовь, окрашенная трагизмом, становится еще сильнее, трагизм помогает выживанию. Да что там говорить! Любовь его была чудовищна, страшна, сильна, постоянна и безосновательна, вера же его была крепка, как камень на Рувнице; и горячие молитвы, чтобы зажиточный мясник из центра Вислы как можно скорее познал вечное блаженство райской жизни, были выслушаны, через неполных два года после женитьбы мясник — видно так ему было суждено — разбился на мотоцикле.
Победила любовь, а еще победила доброта. Ведь если человек берет на шею вдову, старше себя на два года и с ребенком, если заодно берет обложенную долгами — как выяснилось — мясную лавку, он не только реализует себя в любви, он еще и реализует себя в добром поступке. Добротой дедушка добивался всего и из-за нее же все терял».

Вязко, топко, многословно, витиевато, с бесконечными предложениями и невнятными мыслями. Удивительно, но за вязью слов не выстраивается картинка, автор тщательно, даже дотошно описывает пейзаж или здание, но в воображении не рисуется ничего((. Полет мысли как песня акына - "что вижу - о том пою", причудливый ветер уносит и кружит ее по укромным уголкам, загоняя в далекие дали. А герои остаются почти бестелесными, с довольно прозаическими переживаниями и поверхностными ощущениями. Эмоции выплескиваются пеной не оставляя следа, пока льются потоком - кажется захлебнешься, но чуть откатит волна и не остается ничего. Мальчик и мужчина как продолжение друг друга, в них больше сходства, чем различий. Удивительная зацикленность и фанатизм, болезненная влюбленность\страсть, заостренные фантазии и разочарование от банальной действительности, эфемерный мир иллюзий, как будто герои на грани и вот-вот соскользнут. Почти бессюжетная мешанина образов совсем не мое, продолжать знакомство с автором желания не возникает(((.

Пробраться через начало романа было сложно. Вот вроде хорошо написано, интересно. Только непонятно о чем. Вроде не отвлекалась, но суть упорно ускользает. Рассказчик начинает историю и тут же теряется в лирических отступлениях, выхватывая информацию из разного времени и о различных членах своего семейства и их знакомых.

Какое-то время задаешься вопросом: при чем тут Сван?, но потом узнаешь, что одна из двух дорог, по которым можно прогуляться от имения Марселя, как раз ведет в сторону Свана. И тут уже можно успокоиться. Вот он, смысл названия. Книга — поток сознания, проходящий через голову главного героя во время прогулки. И смысла здесь не больше, чем у стула, подаренного бабушкой Марселя родственникам. Красиво, но садиться нельзя.

А потом бац. И вроде как начинает вырисовываться сюжет. Даже несколько.

Тут и история о том, как человек из души компании становится практически персоной нон грата в приличном обществе. С которым уже вроде бы и общаться неприлично, но и совсем отвернуться пока совестно.

История больной любви. Слепой любви. Когда продолжаешь оправдывать человека только из-за светлого образа в своей голове, несмотря ни на что.

История об искусстве. Искусстве в обществе и в жизни каждого отдельного человека. И взаимоотношениях между людьми на почве искусства.

Но в целом это история о самом себе. О восприятии мира через свой субъективный взгляд и себя через взгляд на мир.

Очень интересный опыт. Продолжение цикла точно буду читать.

Начиная работать над романом "В сторону Сванна" Марсель Пруст и предположить не мог, во что это выльется в конечном итоге. Выстраданное, пройденное множество этапов художество Пруста, знаменующее в последствии цикл "В поисках утраченного времени" над которым он работал до конца своей жизни. Рефлексирующим почерком автор в первой части романа с аналогичным названием знакомит нас с весьма отдельной и малой частью своей жизни, Пруст проводит все свои детские и отроческие вылазки в кругу своих предшественников по роду, бабушки, дедушки, (дядя), родителей и названным героем романа Сванном. Марсель Пруст будучи маленьким мальчиком, мозаично пытается воспроизвести каждый свой уголок счастья связанный с городом Комбре, куда они вместе с родителями приезжали погостить. Роман не стесняется быть подробным, медленным, вызывающим внимание к каждому явлению в этом старом, но родном для Пруста городе, здесь автор показывает все оттенки своего мира, боль перемешана с любопытством, счастье меняет свое погодное условие в слезы первого огорчения, этим самым автор обнажает самую трепетную часть своей души, к которой наверняка был разрешен вход только единственному дорогому человеку. Марсель пишет о матери аккуратно, словно боится спугнуть бабочку своей души, казалось что вот-вот и она упархнет, как важны для него были традиции с ней, так с каждым изложенным словом вспоминаешь и собственные.

Для меня Пруст оказался тонкой натурой, он не разбрасывается по пусту словом, бережно обрамляя их в свои душевные переживания, ещё раз доказывает красоту и мощь пера. Терзаясь в сомнении, я неоднократно взвешивал решение быть Прусту моим любимым автором или прославиться прохожим, до которого можно будет потом взяться, на данный момент склонен больше к первому.

В романе чувствуешь единение с природой маленьких французских городков, они открываются для читателей миром упоения и в то же время спокойствия души, потрясающе описанные автором колоколен, где каждая из них имеет собственный прожитый опыт, реку, чарующую таинственным умиротворением, цветы, одухотворённые кистью художника, Марсель Пруст предлагает стать не только свидетелем животрепещущего мира, где всё пропитано живописным языком, а также участником меланхолического и дышащим миром жизни округа. Каждая мысль Марселя Пруста сочетается с его внутренней энергией творить, она нескончаема, но от этого и не теряется в пучине других мыслей, обогащенная колоссальной наблюдательностью, любовью к матери-земле, превознесенной данью ко времени, когда он рос, жил, влюблялся, страдал.

В романе парадоксальным образом переплетены множество размышлений, аллюзий на картины художников, произведениям композиторов, мифологии; отсылок к наиболее важным источникам вдохновения Пруста, это предает особой сочности тексту, играючи, он мастерски выводит узаконенные временем мысли в новый виток течения своих собственных. Да, это многослойное произведение, содержащее в себе галактику простых истин, рождающихся и перевоплощающихся в более глубокие изречения, однако заканчивается первая часть тем, чем началась, замыкая спирально мысль одной из тревожащих душу автора, отпуская свои крылья мудрости во что очень приземлённое.

"Любовь Сванна" так именуется вторая часть подцикла Марселя Пруста, характеризует жизнь и любовь Сванна до встречи с семьёй Пруста, и да если в первой части романа Сванн предстает эдакой темной лошадкой, с потайными целями в жизни, то тут он обретает любовь, пусть не сразу, пусть весьма ухищрениями замысловатыми кюветами жизненных ситуаций, он встречает Одетту, почти ничем не примечательную особу в светском обществе семьи Вендюрен. В этой части мы более живо наблюдаем за событиями любовных перипетий героев, чувствуя разницу перемены тона в романе. Любовь показана здесь символично нашим реалиям. Она токсична, жестока, носит маски, хотя может это все же люди представляют ее себе такой?

Марсель Пруст то ли по рассказам Сванна, то ли художественным основанием (этого мне не удалось выяснить) описал в подробностях тот период жизни героя, в котором сам не был.

Если проводить аллюзию с шахматами, то здесь имеется король и королева, ладьи, кони, без пешек конечно не обошлось, и во всей этой игре становится ясно потом кто здесь оказался лишним! В первой части романа Пруст приводит светское общество причесанным, во второй открывает занавес изъянов этого круга. Так как данный метод резко контрастирует, то и мысли и впечатления в осадок остаются различимые. Любовь имеет различные формы проявления, и герои здесь пытаются разобраться в ней. Здесь невозможно стать на чью либо сторону, потому и в процессе читатель увидит как игра превалирует над обоими. Приветственное выражение Сванна в сторону Одетты, оставляло желать лучшего, так и "прощальное" слово Одетты сквозит холодным блюдом для Сванна, это не считается спойлером, в конце концов точки до конца не расставлены и как мне кажется всё только начинается.

Пруст становится "свидетелем" любви двух человек, она страстная, с порывом, страдающая, безответная, а порою и ответная. Сванн преображается из гуляки в одухотворение, теперь ему не интересны светские хроники, он вкусил плод любви и жаждет вкушать ежедневно, Одетта понимает, что флаг поднят, обретает форму искусительницы. Продолжение романа принесло новый окрас тексту, автор погружен теперь в густые заросли отношений, не боясь заходить дальше в глубь человеческой души, откинув всё плотское, придав переживаний, глубинным сотрясениям души, читая которых, становишься зримым сопереживающим свидетелем.

"Имена мест" завершающая часть романа обретает ностальгическую формулу повествования, когда автор призывает активировать занавес и размеренно тушить свет. В ней мы больше прогуливаемся по улицам  города Пруста, с великолепным отождествлением с природой, воспринимаем его как целое, автор пускается в размышления о той жизни, которая была за углом, в моменте. Жильберта появляется для Пруста первым высказыванием о любви, юношеской, нежной, чистой. Мы также узнаем пытливую судьбу Сванна, пройдемся по улочкам с Франсуазой, впитаем воздух мест, где есть имена...

Марсель Пруст создал автобиографичную историю, которая стала его предсмертным детищем, талант его кроется в любви ко всему живому на Земле, каким мы его почитаем, его склонность к расширенному потоку чувств, словно вальсирующей кистью руки предает глубину своему внутреннему взору на все что вокруг него, он умел проживать идеальные подробности некой параллельной своей жизни, он сумел передать то, что порой у людей высекается из памяти....

Вы когда-нибудь пытались проследить за мыслями у себя в голове? Когда от одного воспоминания вы перескакиваете на другое, непонятно чем связанное с первым, потом возвращаетесь обратно, а в итоге просто думаете как прекрасны кусты боярышника рядом с домой вашей тетушки, у которой вы гостили в раннем детстве. Мысли в голове человека настолько хаотичны, что часто мы просто не замечаем их. Однако же, они существуют. И они постоянно находятся в поисках, в поисках утраченного давным давно воспоминания, чувства, мысли, открытия, в вечных поисках утраченного понимания всего сущего. Ум наш, подобно охотнику за жемчугом, все глубже погружается в мысли и воспоминания, ковыряется в давно минувших днях, пытается нырнуть как можно глубже, чтобы наконец-то найти нечто, что дарует покой. Вот таким образом и строится произведение Пруста. "В сторону Сванна" это лишь первая часть огромного романа, словно зеркало, отображающего всю жизнь, со всеми ее противоречиями и скрытыми механизмами. Это роман не об одном человеке, но про всех, про все возможные формы жизни. Это одновременно история и служанки, и ее госпожи, история ребенка и родителя. Пруст создал нечто по истине невероятное. Вот только читать такой поток мыслей весьма тяжело (как оказалось даже современники автора считали его роман слишком многословным, что уж говорить про наше поколение).

Преступая к знакомству с данным произведением, я решила испробовать проверенный вариант и нашла два варианта озвучки "В сторону Сванна". Вот только обе мне не понравились. Одна была времен аудио кассет, поэтому имела посторонние шумы. Во втором случае монотонность чтения мешала понять смысл текста, огромные предложения Пруста оказалось тяжело воспринимать на слух. Мне пришло перейти к самостоятельному чтению. В принципе, я уверена, что можно было бы озвучить "В сторону Сванна" самым что ни на есть выигрышным способом, достаточно менять скорость чтения в определенных местах. С другой стороны, возможно, такой поток мыслей и правда лучше читать самому, дабы иметь возможность прокручивать понравившиеся моменты по кругу (чем я со спокойной совестью и занималась). Ведь по большому счету, мысли Пруста так схожи с потоком мыслей любого другого человека.

Итак, аудио формат был отвергнут. Пришло время столкнуться с трудностями чтения глазами. У меня в наличии оказался прекрасный электронный вариант "Сванна" от "Иностранки", богатый примечаниями и комментариями от издательства. Это сильно помогало в понимании текста. Но и этого мне было мало. Я захотела бумажную версию. В библиотеке смогла найти старое издание 1973 года с пояснениями поскромнее. Также сравнение переводов привело меня к мысли, что "Иностранка" явно поставила перед собой цель немного упростить сочинение Пруста. Нет, вы не подумайте, размер остался таким же, предложения все так же бесконечны, тем не менее в новом издании сами слова и обороты речи выглядят более удобными для восприятия. Возможно, это лишь субъективная оценка, и все же, взяв книгу из библиотеки, я не отказалась от электронного текста полностью, часто обращаясь к его версии перевода в самых тяжелых случаях. Впрочем, чем больше страниц остается позади, тем проще читать "Сванна".

Первая часть грандиозной эпопеи "В поисках утраченного времени" начинается с истории ребенка, испытывающего муки при отходе ко сну. Казалось бы, зачем об этом столь подробно писать, кому интересны эти детские переживания, с годами погружающиеся в забвение. Позже задумка автора раскрывается. Рассказчик, с чьим детством мы знакомимся в таких подробностях, позже вырастает в настоящего писателя, и, как часто это бывает, его юность, его окружение, воспитание и впечатлительность, играют не последнюю роль в будущем. Особое место уделяется господину Сванну (любопытно, что в старом издании его фамилия писалась с одной н, а в "Иностранке" пишется именно Сванн). Впервые мы видим этого человека даже не глазами рассказчика, но глазами его родителей, друзей Сванна. Очень верно, не правда ли? Разве в нежном возрасте мы не перенимает интересы и оценки наших родителей, выдавая их за свои, разве не стремимся показать свою солидарность по отношению к семье? Так Сванн по началу кажется читателю вполне интеллигентным мужчиной, по воле злого рока, женившегося на кокотке. И только во второй части романа нам открывается вся правда.

Скажу прямо, больше всего мне понравилась именно подробная история жизни Сванна, а не переживания маленького мальчика в начале произведения. Вполне возможно это по той причине, что вопросу любви я уделяют достаточно много внимания и размышлений, а тут такой подарок от Пруста. Дело в том, что автор прослеживает возникновение влюбленности с самого начала, затем подробно знакомит нас с ее развитием, с тем как человек воспринимает ее и чем в действительности такое чувство одаривает своего хозяина. Я пишу "влюбленность", дабы ограничить понятие любви от той скверны, что ей приписывают, хотя сам Пруст назвал чувство своего героя "болезнью". Как по мне, в этом и кроется гениальность писателя. То, что у истоков легко можно спутать с искренним и чистым чувством, на самом деле является не чем иным как болезнью, отравляющего жизнь человека. Пруст рисует картину этого случая настолько четко и при этом осторожно, что сперва читатель и не видит подвоха. То есть осознание недуга приходит со временем, как и в настоящей жизни. Как и в настоящей жизни, думается, что можно в любой миг остановить наваждение, сбросить с себя недуг, словно надоевшее платье, а в итоге оказываешься в ловушке, из которой не видно выхода. В такую вот ловушку и угодил достаточно умный и изворотливый господин Сванн, как и прочие до него уверенный, что успеет "выздороветь" в критический момент. Однако, что бы я сейчас не написала про сюжет, все это будет слишком поверхностно и кратко, слишком плоско и не достаточно красиво. Лучше всего предпринять путешествие "В сторону Сванна" самостоятельно.

Неспешное повествование не всем по вкусу, впрочем, как и многословность, поэтому могу понять почему автор с таким трудом опубликовал рукопись в свое время. Сейчас, судя по рейтингу книги (4,1), Пруст тоже не пользуется всеобщей любовью. Зато на мой взгляд, роман потрясающий. Он создан для того, чтобы не торопиться, чтобы задуматься, со всех сторон рассмотрев жизнь, как она есть. Роман создан для того, чтобы встретившись на его страницах со своим собственным двойником (при условии узнавания), осознать в тишине и спокойствии нечто важное для своего личного и духовного роста. Медленно погружаясь на дно собственной памяти, есть вероятность обнаружения чего-то давно забытого и потерянного, но не потерявшего своей ценности. Разве такое произойдет с книгой, где преобладает динамика и постоянные диалоги? Сомневаюсь. Именно по этой причине нам следует дорожить классикой, полной умиротворения и созерцания, ведь обилие слов отнюдь не означает пустословие, а краткость лишь изредка является сестрой таланта.

Настоящий подарок гламурствующим эстетам и читателям, по абсолютно непостижимым для меня причинам считающим, что чтение настоящей классики обязательно должно быть трудоемким процессом. Витиеватые фразы, невероятно длинные предложения, постоянные топтания на одном месте и самоповторы, практически полная бессюжетность, непрестанные размышления о в целом до одури банальных вещах, малосимпатичные персонажи (вернее, ничем не примечательные, банальные, которым не находишь места в сердце, не сочувствуешь) и проч., и проч.... Все это может найти отклик только в сердцах читателей-мазохистов, коих, к счастью Пруста, среди нас немало)) Ограничился прочтением первой части книги, "Комбре", поставил галочку и со спокойной совестью возвращаюсь к более динамичной и мудрой классике (прочитайте маленький шедевр Бунина, "У истоков дней", и куда в большей степени проникнетесь атмосферой бренности бытия и скоротечности времени, чем прочитав весь этот "титанический и эпохальный толмуд великого француза"). Оценка исключительно за красоту слога и/или отличный новый перевод. На сим, дабы не уподобляться демонической многословности автора, завершаю и откланиваюсь).