По направлению к Свану

Re:Re:Re: Комбре
"Осциллограф - это микроскоп времени," - сказал не помню кто и не помню где. Но что же в таким случае есть проза Марселя Пруста? Должны ли мы отнести ее к пытливому разглядыванию мельчайших воспоминаний, что и вправду сродни работе с микроскопом, когда посредством кропотливой и тонкой настройки мы внезапно заставляем возникнуть предмет нашего интереса из мутной пелены, или же наоборот, к большой и шумной охоте, где толпа метафор загоняет и настигает трепещущую крохотную деталь на бескрайних просторах памяти, невзирая на все выписываемые ею отчаянные петли и спирали? Да и так ли уж велика разница между этими двумя подходами, на самом-то деле? Наблюдая за своими героями из почти поднебесной и недосягаемой вышины, Пруст то и дело хищно пикирует на них, чтобы разъять своим безжалостным скальпель-пером очередную тончайшую деталь душевного механизма. Но поскольку глаз у него поистине орлиный, то читатель даже зачастую и не замечает этого, и ему кажется, что он все время и не покидал грешной земли, постоянно подслушивая из приоткрытого шкафа внутренние монологи героев или подглядывая за их душевным состоянием из-за занавески. Однако это своего рода анти-вуайеризм, практически полное отсутствие интереса к телесному в сочетании с невероятной наблюдательностью и поистине дьявольской фиксацией на деталях; пустая оболочка от поглядывания, наполненная новым, художественным содержанием. Плавно течет обычная жизнь, и в то время, как для стороннего наблюдателя может казаться, что в романе не происходит почти ничего, для персонажей происходит очень и очень многое. Они проживают свою жизнь, в то время как мы смотрим на них из-за стекла, вооруженные позволяющей видеть насквозь, назад и вперед оптикой. Но увидеть не значит почувствовать, и то, в чем нужно искать ключ к прустовской прозе - это в том, чтобы перестать быть сторонним наблюдателем и стать в некотором смысле тайным соучастником, поскольку время подвижно, и если не плыть в его ритме, то есть риск его утерять. Время здесь активный участник, хотя и никогда не показывается на сцене. И недаром этот цикл называется так, как называется, а не "Былое и думы". Удивительное сочетание действия с бездействием, мещанства с утонченностью, многословия с краткостью. Удивительный и неповторимый роман.

Я прибыл в Дубну́ в начале лета по приглашению г-на Волго́ва, чтобы поучаствовать в, по его словам, интереснейшем мероприятии – написании совместной рецензии на один модернистский роман начала века. Господин Волгов, признанный литературовед, неоднократно довольно лестно отзывался о моих работах и, будучи уверен, что исцеляющий воздух и волшебная атмосфера провинциальной Дубны помогут нам весьма плодотворно поработать вместе, выслал мне своё полное почтения приглашение. Я же, находясь уже долгое время в состоянии некоторой разобщённости с самим собой, удручённый неблагоприятными финансовыми прогнозами, с благодарностью принял приглашение, в ответном письме учтиво и с любезностью поблагодарив месье Волгова за предложенную им возможность и одновременно поведав ему, что, быть может, неподвижность предметов, окружающих нас, навязана им нашей уверенностью, что это именно они, а не какие-нибудь другие предметы, неподвижностью нашей мысли по отношению к ним, которые ты пытаешь гладить на ощупь, ошарашенный страстью.

В гостеприимной Дубне всё было совсем не так, как в моём северном городе, где сто новостей и один телевизор под мехом снегов и обветренных улиц, и тем паче предвкушал я неизбежное, когда г-н Волгов схватит меня под руку и вскричит: «Ах, мой старый друг, какое счастье прогуляться вместе в такую прекрасную погоду! Разве вы не находите красивыми все эти деревья, этот боярышник и новый пруд, с устройством которого вы никогда меня не поздравляли? Экий вы ночной колпак». Волгов, я знаю, очень надеялся на мою помощь в его работе над рецензией. Это бы упрочило его положение как прогрессивного критика, не завязнувшего в дебрях канцелярщины и самокопания и не ударившегося в нарочитый, ставший изрядно модным литературный примитивизм. Что я мог ему ответить? Мне ничего не жалко, не разбираясь в числах, пусть только всё получится скорее и быстро.

Кондуктор рекомендовал мне, подъезжая к Дубне, быть внимательным, чтобы не пропустить остановки и заранее приготовить вещи. Прибыв на ночь глядя, я пошёл по Вокзальному бульвару, на котором находились самые красивые дома в городе, и в садах, окружавших эти дома, лунный свет, подобно Гюберу Роберу, рассыпал обломки лестниц из белого мрамора, фонтаны, задумчиво полуотворённые ворота в оградах. Тут странно знакомый оклик остановил меня: за мной, изящно помахивая веером, бежала госпожа Леруа, моя старая знакомая по северному городу. «Сыпал снег не случайно, - улыбалась она, - мы все выбрались в отпуск в одно и то же время. А ну-ка, быстро пройдёмте в нашу с Мерлен - (ещё одна моя старая знакомая, с моим везением я имел в хороших знакомых всех лесбиянок моего города) – гостиницу и отметим это дело как следует». Справедливо рассудив, что до утра с нашей, тем более что ненаписанной ещё рецензией, ничего не произойдёт, и что даже немного неучтиво вваливаться к Волгову в дом на ночь глядя, я проследовал с госпожой Леруа в гостиницу к Мерлен, а там мы немножко не выжили и затянулись сигарами.

Проснулся я на кушетке в гостиничном номере и при виде столбика пыли, вертикально державшегося в воздухе над роялем, и при звуках шарманки, игравшей за окном, убедился, что зима в Дубне принимает неожиданный и лучезарный визит весеннего дня. Мерлен сидела перед зеркалом с тщательно причёсанными чёрными волосами и с красивыми белыми пухленькими руками, ещё пахнувшими мылом. «Будильник сработает в пять», - напомнила она. «Исчезаю», - я подобрался, медленно и зыбко перекатившись с дивана на ноги, и поплыл навстречу двери. Улыбки остались только из скобок.

Совсем уже точно направляясь к дому господина Волгова, я сообразил, что на улице раннее утро, и негоже лишать светило родной журналистики тех драгоценных часов, в которых завязли по самые лампочки лучшие сны. Нужно было где-то провести это неуютное пыльное утро. В ресторане или за городом манеры и поведение мои были прямо противоположны манерам, по каким вчера ещё любой мой знакомый издали узнал бы меня и какие, казалось, навсегда стали моей неотъемлемой принадлежностью. До такой степени страсть является как бы нашим новым характером, кратковременным и отличным от нашего постоянного характера, не только утверждающимся на его месте, но и стирающим все черты, вплоть до самых неизменных, при помощи которых этот характер проявляется. Словом, я зашёл в ближайшее казино и ласково попросил камердинера: закатай мне шарф по локоть и разнежь коленки спиртом.

Прекрасная ночь вроде сегодняшней, когда уши не слышат другой музыки, кроме той, что исполняет лунный свет на флейте тишины, воцарилась над городом. Какое не подозреваемое нами богатство, какое разнообразие таит в себе чёрная, непроницаемая и обескураживающая ночь нашей души, которую мы принимаем обыкновенно за пустоту и небытие. Выпил все-все слова со страха, головокружение ставит знаки вопросов, точки между нами. Беспардонно вламываться к господину Волгову в этот час Луны в таком состоянии. Я иду на вокзал, в надежде, что salle d`attente ещё открыт и добротой своей примет меня. Снов нет – слов нет, медсестре сломав иголки, песни все под рёбра спрятав, я задумываюсь, не было ли предложение господина Волгова поучаствовать в создании рецензии всего лишь жалостью, участливым актом снисходительного сочувствия моим в последнее время скромным литературным успехам. Или же, того более, не было ли его приглашение результатом настойчивой просьбы Леруа и Мерлен, столь внезапно оказавшихся со мной рядом по приезду в Дубну, словно желавших проследить, выполняю ли я их соучастливый план. Но нет, я нарушил все ваши планы, господа и дамы. Белых свитеров по нитке не найдёшь себе на память.

Утром я в экипаже всё-таки подъезжал к имению г-на Волгова. По мере того как мы приближались и могли различить остатки четырёхугольной полуразрушенной башни, которая ещё стояла рядом с колокольней, но была значительно ниже её, я больше всего был поражён красноватым и мрачным тоном камня; и туманным осенним утром руина, возвышавшаяся над сизо-лиловыми, цвета грозовой тучи, виноградниками, казалась пурпурной, совсем почти как лоза дикого винограда. У дверей меня встретила мадам Едвалия, которая вперила в меня удивлённый взгляд и долго не спускала его: щёки её были бледны и усеяны красными пятнышками, черты лица вытянутые, измождённые. Она объявила, что г-н Волгов ждал моего прибытия несколько недель, а нынче, захворав, несомненно, из-за треволнений, связанных с моим несостоявшимся приездом, отбыл на воды и велел никому его там не беспокоить. Затем молча протянула мне конверт и ушла обратно в дом. Сердце моё отчаянно колотилось, я ненавидел теперь мадам Едвалию и с наслаждением выколол бы эти глаза, в которые так исступлённо вглядывался минуту назад, искровянил бы эти безжизненные щёки. Но я остался один в наползавшем тумане и, делать было нечего, крикнул задремавшего было кучера с детским лицом Георгия-победоносца и велел ему трогать к вокзалу. Пора было возвращаться домой. Так или иначе, я беру этот город на память, вдруг он кому-то понравится.

Уже на подъезде к вокзалу я вспомнил про письмо г-на Волгова, которое так и рассеянно сжимал в кулаке всю дорогу. Раскрыл конверт, оттуда выпали фотокарточка и один единственный листок бумаги. Вот они:

В своей стране родной я на чужбине,
Я силу в теле чувствую и в мыслях,
Но власти нет и мощи у меня,
Я всюду победитель,
Но я всюду проигравший…
Займётся только день –
Я всем желаю ночи доброй,
Как только я прильну к земле –
То страх, как чёрный червь,
Шевелится во мне –
Страх моего паденья.
Вниз.
В пучину.

Франсуа Вийон

P.S. Совместную с господином Волговым рецензию на модернистский роман мы так никогда и не написали. Зато год спустя сняли видеорецензию на другую книгу, историю об этом можно прочитать вот здесь

Книга для неспешного чтения, погружения в атмосферу французской жизни прошлых веков.
Огромное полотно, сотканное из множественных описаний, наблюдений за главными героями, прорисовкой персонажей, размышлениями о поступках, о взрослении, о любви в ее разных проявлених, и еще много о чем.

Читается долго, плавно, неспеша.
Содержит в себе 3 главные части, первая из которых похожа на введение в главную тему, вторая - основная, где в полной мере раскрывается образ мисье Свана, а также его отношения на личном фронте.

С одной стороны, книга показалась скучноватой, но с другой - понимаешь, что в ней заложено очень много мелких деталей, благодаря которым есть ощущение погружения в мир героев и в ту особонную эпоху, плюс все это глазами самих французов. В этом плане мне такие произведения всегда нравятся. Люблю наблюдать происходящее вокруг глазами самого автора, через призму взглядом сразу нескольких персонажей.

Эту книгу можно перечитывать, она не так проста, как может показаться на первый взгляд.

Невероятной красоты обложка книги. А содержание под ней невероятно монотонное. Монотонное, медленное, тягучее. Если вы читали Гюго и вам его описания показались бесконечны, то у Пруста они ещё длиннее, подробнее, витиеватее.
И я часто ловила себя на мысли, что буксую в тексте, а потом поняла, - Пруста нужно читать медленно, вдумчиво иначе можно многое упустить.

Поэтому я читала долго. При этом, сказать однозначно, как мне эта книга не могу. Временами было скучно, а временами наслаждалась безупречным слогом, невероятными сравнениями, эпитетами, оборотами речи, - мой внутренний эстет ликовал. Временами же я уставала от постоянных любовных переживаний Свана, но при этом, закрыв книгу, думала о нём. Странные отношения у нас получились с книгой, с автором, со Сваном.

Не стану никому советовать. Это прямо очень специфический автор.  Мне конечно очень хочется прочесть весь цикл "В поисках утраченного времени". Но не скоро  Не скоро!

Марсель Пруст. Сладковато-вязкий, как сдобное тесто, точно в такое же тесто превращаются ваши мозги после его словотворчества.... Нет, я не ругаю Пруста, наоборот, он мне временами нравится до дрожи, но чтобы его прочувствовать нужно торчать перед камином, завернутым в клетчатый плед, с чашкой горячего мате, молескином наперевес и вооружившись обслюнявленным пальцем, чтобы листать страницы для прочтения всех многочисленных сносок. Также полезен будет искусствоведческий словарь и подушка для того момента, когда вы запутаетесь в его изящной прозе и заснете. Прочитать его в один присест... Возможно, но очень сложно.

В романе "По направлению к Свану" ("В сторону Свана") три части, которые достаточно сильно друг от друга отличаются. Точнее, вторая часть отличается от первой и третьей. Вторая часть — история любви преуспевающего светского господина Свана, который имел несчастье избрать объектом своих странных чувств девушку легкого поведения — глуповатую, пошловатую, да и не очень-то красивую. Сам Сван блестяще образован, тонко чувствует искусство, что очень важно, потому что без культурологических ссылок роман воспринимается не так полно. Пруст использует произведения других мастеров (не только слова, но и музыки, кисти) в качестве зацепок, крючьев, ступенек, по которым он взбирается к своему собственному интеллектуальному роману. Но роман интеллектуальный не только потому, что в нем множество ссылок на другие произведения искусства. В первую очередь, интеллект требуется для того, чтобы "надеть" на себя мысли и переживания автора — они очень тонкие, со множеством оттенков, цветов и запахов. Каждая мысль — маленький мирок, небольшая концепция мироощущения. Я не буду цитировать такие мысли, которые не раз в голову приходили и мне, или такие, какие восхитили меня своей недюжинной нетривиальностью — хотя бы только потому, что Пруст очень многословен и описателен, и каждая такая цитата займет слишком много места. Когда Пруст начинает раскручивать свои образы и метафоры — мир останавливается, читатель полностью погружается в рассказ внутри рассказа, но при этом — большой плюс — ощущение целостности сюжета не пропадает. Впрочем, я отвлеклась. Во второй части подобных мыслей не так уж много, это вполне логичное повествование об отношениях. Но вот первая и третья части говорят о внутреннем мире автора, проникают так глубоко в подоплеку его сознания, словно он выворачивается перед нами наизнанку. Это тяжелая проза — читать это густое месиво впечатлений не так-то просто, на секунду отвлечешься — и уже потерял мысль, надо возвращаться, бегать глазами по строчкам. И вместе с тем, она очень вкусная, приятная, разберешься в одном маленьком отрывке и получаешь удовлетворение, словно только что собрал паззл из тысячи кусочков.

Пруст очень близок к импрессионизму. Все его слова — красочные картины повседневности из тысячи разноцветных мазков, которые все вместе складываются перед нами во что-то, что захватывает дух. И все произведения Пруста — так же мазки чего-то одного целого, все его романы составляют эпопею "В поисках утраченного времени".

Пруст говорит только о том, что чувствует внутри себя. Уместно вспомнить знаменитое сравнение сознания с тенями на стенке пещеры — так вот, Марсель Пруст делает все возможное, чтобы описать эти тени. Он может находить эстетичное в любом, даже самом обыденном явлении, благодаря медленному пропусканию его через собственное восприятие.

Очень важно для Пруста ощущение времени и пространства. Трудно объяснить это без применения цитат... Он считает, что время и пространство для каждого человека воспринимается очень субъективно, объективного времени, как такового, не существует. Ты просыпаешься в кровати — и по мере того, как отходишь ото сна и вспоминаешь, кто ты и где ты, вокруг тебя из твоих воспоминаний разрастается вселенная пространства — сначала кровать, потом комната, город, страна, весь мир, пока ты спал, ты был всего лишь безвестной точкой огромного пустого ничто, и только твои мысли населили его предметами. То же самое и со временем — как только твое сознание включается с раннего утра, время проносится перед ним с немыслимой скоростью, заставляя в несколько секунд пройти все ступени эволюции. Поэтому момент пробуждения (с которого и начинается роман) очень важен, потому что во время сна, когда сознание не существует в привычной форме, весь остальной мир как бы не существует. Вспоминаем притчу про камень — где он находится— внутри твоего ума или вне его? У Пруста — только внутри.

Роман "По направлению к Свану" невозможно прочитать в кратком содержании. Точнее, оно ничего не даст, кроме примитивной сюжетной линии, которая в романе как раз и не очень важна. В первой и третьей части автор рассказывает о своем детстве, о своих мыслях, переживаниях и впечатлениях. Очень важный момент его жизни - прогулки, единение с природой (вспомнить хотя бы, как он приставал к боярышнику). Но эти прогулки имеют не только эстетическое значение, да и весь роман — это не только эстетика. Прогулки молодого героя совершаются в двух направлениях — в сторону Германта и в сторону Мезеглиза. Он очень четко разделяет эти две линии прогулок, они никак не могут быть связаны, эти две стороны никогда не пересекаются — и это не только географическое и биографическое свойство, но и социальное. В стороне Германтов — герцогство, высший свет. В стороне Мезеглиза — буржуазия. Это сторону автор называет "по направлению к Свану", потому что именно там находилось его имение — отсюда и название, многозначное и... Игровое, что ли.

Ну и напоследок пару слов про любовную линию романа. Не знаю, как это назвать по-нормальному, но в ней присутствует детективный момент. В первой части романа говорится, что Сван женат, но не говорится на ком. Всю вторую часть рассказывается о его любви к девушке легкого поведения, в которой он в конце концов разочаровывается. И уже в самом конце третьей части оказывается, что она все-таки стала его женой, именно она, а не какая-нибудь левая герцогиня. Целый кусок любовной истории — немаловажный, между прочим, — просто изъят, выкинут, непонятен. Когда и как они помирились? Каким образом она за него вышла замуж? Что, где, когда, почему... Непонятно, а от этого еще более интересно, — каждый может додумать свое.

И небольшой бонус — в романе есть разврат и лесбийские игры, ага.

«Марсель Пруст» в сознании искушённого читателя эти слова воздвигают массивную и грозную фигуру. Марсель Пруст – это что-то сложное, действительно серьёзное. Я никогда его не читал ранее, но у меня он ассоциировался всегда с громоздкими мастодонтами литературы вроде Толстого или Гюго. Пруст писал лишь одну вещь, но она заняла много томов и содержала анализ его естества и закоулки его жизни, и носила название - «В поисках утраченного времени». Первый роман саги носит название «В сторону Сванна». Рассказчик уже взрослый и, возможно, престарелый человек вспоминает свои детские переживания, страхи и страсти, жизнь своей семьи и «Любовь Сванна». Всё это давно утрачено и прошло. «…Тем временем успели зарасти окрестные дороги, и умерли те, кто их топтал, и память о тех, кто их топтал, тоже умерла».

Не передать словами то чувство, которое я испытывал от чтения первой книги этой саги. Я ожидал скуки, поскольку частенько натыкался на рассуждения о том, что Пруст не самый интересный и захватывающий писатель, но зато интеллектуальный. На деле же процесс чтения превратился для меня в акт расслабления и релаксации. Я наслаждался каждой прочитанной страницей этого романа. Каждый раз, открывая книгу и читая «В сторону Свана» на меня снисходило удовольствие. В аннотации к изданию написано, что это новый перевод Елены Баевской, который разрушает миф о Прусте, как о скучном писателе. Не знаю, благодаря ли переводу, но я почувствовал что-то, что испытывал во время чтения лучших романов Достоевского – величайшее наслаждение от самого текста. Я мог бесконечно следить за жизнью, развернувшейся на страницах романа, перипетиями чувств и мыслей героев произведения. Пруст выписывал изменчивость восприятия и отношений между людьми и миром. Процесс перерождения влюбленности в болезнь и одержимость или жизнь до крайности впечатлительного или чувствительного ребенка – всё это доходило до гениальности у Пруста.

На первых двухстах страницах романа рассказчик ворочается в постели и не может уснуть, припоминая свои детские годы в городке Комбре. Что может быть в этом интересного? Что заставляет читать и читать это? В чем сокрыт гений Пруста? Главный герой плачет и переживает от того, что мама не пришла пожелать ему «спокойной ночи» и поцеловать перед сном – звучит, мягко говоря, не очень увлекательно, но, читая то, как это описывает автор – ты увлекаешься и читаешь всё дальше и дальше, а прекращение чтения видится немыслимым. Другой ярко запоминающийся эпизод, как автора будоражит запах боярышника и он отправляется в путешествие по своим воспоминаниям и читатель вместе с ним. Вроде бы ничего необычного и все это уже писалось и до Пруста и после, но почему-то цепляется, почему-то именно здесь впечатляет.

Вторая часть романа повествует о любви одного умного и уважаемого человека к девушке лёгкого поведения. Плавное разрушение любви Сванна к модной кокотке. И это лучшее, что я читал на подобную тему. Очень тонко и очень глубоко подходит Пруст к описанию влюблённости, которая из-за болезненности отношений, приводит к одержимости и перманентному страданию главного героя. Обманчивость воспоминаний Сванна о начале чувства к Одетте, или точнее осознание того, что два человека видели всё по-своему, и пока один пылал любовью, вторая развлекалась в объятиях других мужчин и женщин. Пруст плавно переводит возвышенность чувства Сванна к мерзости, которая порождается откровениями Одетты. Если первая часть в основном доставляла лишь удовольствие идеальным текстом, то вторая часть уже будоражила и в иных плоскостях.

В один ряд с Прустом нередко ставят Достоевского – что между ними общего? «Идеальность текста»? Вполне возможно, в последний раз я испытывал схожие чувства по части словесного содержания романа, когда читал что-то Фёдора Михайловича. Мне всё-таки думается, что Пруста и Достоевского в большей степени связывает сильнейший психологизм произведений. Они в своих работах доходят до самой глубины психологии действий и помыслов человека. И если Достоевский величайший объяснитель поступков и идей человека, то Пруст разъясняет чувства и отношения людей.

В одной статье читал, что Марсель Пруст первоначально задумывал написать философский роман. Что ж. Можно только порадоваться, что автор решил изобразить всё иначе, чем задумывал. В романе много интереснейших мыслей и находок, однако, особенно сильной философской основы я не увидел, хотя быть может всё ещё впереди.

Хочу заметить, что читать Пруста я взялась сознательно, решив, что достаточно созрела для этого. Понять готов ты к этому подвигу или нет просто: надо прочитать первую главу и если затянуло, то – да. Меня не напрягало подробное описание чувств и ассоциаций рассказчика, я, наоборот, такое люблю. Тем более, у Пруста все настолько ярко и живо описано, что непроизвольно визуализируешь прочитанное (в тех местах, где авторский взор останавливался на пейзаже и архитектуре). Понравилось, что герой в своих воспоминаниях возвращается не только к негативным (что чаще всего свойственно обычному человеку, ведь в память глубоко западают именно отрицательные моменты), но и к светлым, наполняющим душу счастьем, вещам.

Если честно, я не сразу обратила внимание, что предложения очень длинные (многие жалуются на это!). Они настолько гармоничны, что этого не замечаешь: текст словно сам бежит перед глазами и в этом, несомненно, огромная заслуга переводчика. Я читала роман в переводе Елены Баевской, он, на мой взгляд, лучший из существующих. Что еще хочется отметить: было сложно параллельно читать более простые тексты, они казались пародией на литературу, но я все равно читала, т.к., чего уж греха таить, периодически уставала от патетики Пруста. Несмотря на то, что я планировала читать этот роман долго, понемногу, неожиданно для себя, находясь под очарованием красивого слога и боясь потерять авторскую мысль (всё-таки динамики тут маловато), справилась с этой задачей «всего» за полторы недели.

Подкупает то, что герой Пруста видит красоту в простых обыденных вещах и непроизвольно заставляет читателя обращать внимание на мелочи и ценить всё то, что есть вокруг. По моему отзыву может сложиться впечатление, что в романе нет ничего, кроме описательных моментов, но это не так. Первая и третья части посвящены воспоминаниям Марселя о своем детстве, о городке, куда он приезжал с родителями, о людях и, самое главное, о странном образе жизни, взглядах и привычках своей семьи, наложивших отпечаток на мировосприятие чувствительного и впечатлительного подростка. Марсель любит читать, но неискушенному человеку типа меня сложно было бы понять (без комментариев переводчика) какие именно авторы и персонажи спрятаны под вымышленными именами и фамилиями. Взяла себе на заметку несколько имен.

Только ближе к финалу стал понятен интерес Марселя к Сванну, другу семьи и отцу Жильберты. Как отмечает герой, он заинтересовался характером Сванна, поскольку тот был очень похож на его собственный. Что интересно: образ Сванна оказался практически не раскрыт. Да – вторая часть наполнена мыслями и переживаниями Сванна, да – читатель наблюдает как его чувственное влечение к Одетте переросло в любовь, к которой позже добавились ревность, обида, разочарование, но образ жизни Сванна, его ежедневные занятия и распорядок дня так и остались за кадром (несколько сцен в будуарах и гостиных не в счет). Еще в первой части стало понятно, что избранница Сванна – дама с «прошлым», ибо семья Марселя ее не признаёт и не принимает. Что занимательно – Одетта с первого взгляда совсем не понравилась Сванну, однако, эти двое при дальнейшем общении испытали нечто похожее на «родство душ» (куда-то оно делось потом!) и поэтому за чувствами дело не стало.

Как итог - это был замечательный читательский опыт, несмотря на излишнюю лиричность и даже, местами, меланхоличность текста. Должна предупредить, что динамики в сюжете нет, от слова совсем, а так же на то, что основной акцент романа сделан на передаче чувственного и эмоционального восприятия персонажами окружающей их действительности.

Бо. Же. Мой.

Представьте себе ситуацию: самому скучному человеку на земле дали неограниченный доступ к бумаге и чернилам, и сказали: "пиши".

Что он напишет? Правильно, "В сторону Свана". Читать это невозможно от слова совсем. Ну о чем может идти речь, после того как он пятьдесят страниц рефлексировал по поводу того, что мама не поцеловала его перед сном?

Очень очень скучное описание того, как главный герой живет свою унылую жизнь и в ней ничего не происходит. Так как в ней ничего не происходит, и он описал свои переживания всего лишь за сто страниц, ему приходится бесконечно описывать свои занятия музыкой, музыку в целом и всякие концерты. Но на 600 страниц таким способом не наскребешь, поэтому он начинает описывать своих родственников и друзей. Так он приходит к бедному Свану, которого он мусолит и мусолит всю оставшуюся книгу. Бедный человек и его жена, представляю, как их задолбал главный герой этой книги. Ныкался там по углам и подслушивал разговоры.

Опасайтесь таких людей.

P.S. Какой черт меня дернул читать это на английском?
#большеникогда

«В сторону Сванна» состоит из трёх книг: "Комбре", "Любовь Сванна" и "Имена мест: имя".

Ещё до того, как я начала читать "В поисках утраченного времени", меня поразил факт, что французскому городку Илье (прототип Комбре из книги) официально сменили имя на Илье-Комбре в честь вымышленного города из книги: это история о том, как слово меняет реальность, реальность в камне, в картах, в сознании миллионов людей, — она не может не потрясти.

И меня, человека, который умеет постигать и любить пространство, у которого, конечно же, есть свой утраченный рай, свой Комбре (и не один, о, Боже, меня слишком много), не мог не забрать в себя этот текст, который весь — ностальгия.

Я пришла в роман, ничегошеньки о нём не зная и не будучи готовой к потоку сознания Пруста, я ждала сюжета и какого-то развития событий, но на протяжении первой трети первого тома я просто плыла по течению. Я даже обнаружила в себе — всё же! — хоть какой-то французский бэкграунд, смешным образом — через водяные лилии, нимфеи, колышущиеся в водах Вивонны. Смешно, но именно лилии откликнулись во мне отзвуком Франции (в которой я никогда не была), те же кувшинки Моне и даже страшненькая нимфея из "Пены дней" Виана; и всё это вместе создало для меня совершенно гипнотический текст — мой собственный текст Пруста, мои собственные ощущения во время чтения, которых не может быть ни у кого другого.

"Любовь Сванна" читать было проще, потому что там больше динамики и там вроде бы даже есть сюжет — и невозможно не поразиться глубине, с какой Пруст препарирует побуждения человеческой души.

Ну и дальше, на третьей части я поняла, что пропала: мне уже не соскочить с этой книги: так больной, которому дают единственно возможный препарат для исцеления, будет предпринимать мыслимые и немыслимые усилия для того, чтобы раздобыть ещё порцию снадобья (видите, я уже умею писать почти как Пруст ).

Читаю я, конечно же, в бумаге, потому что мне жизненно важно держать книгу в руках, листать, останавливаться взглядом на страницах, делать закладки и отметки карандашом. Носить с собой в сумке. Некоторые закладки — травинки, потому что читаю я её, например, в парке, лёжа на газоне, или возле детских площадок в разных городах.

И да, Пруст усыпляет — мне хватает три-четыре страницы, чтобы провалиться в дремотное блаженство, где на грани сна и яви маячит тонкостенная кружечка с липовым чаем, где ветер колышет занавеску, где во рту тает мадленка — та, да не та, где слышен звон колоколов и звучат чьи-то голоса — из моего ли прошлого или из прошлого писателя.

— Сударь, но неужели вы не возвращались в Илье потом, когда выросли?

— Нет, Селеста. Когда мне было двенадцать или тринадцать, отец решил, что климат Илье плох для моей астмы, что нужна смена воздуха. <...>

— Но ведь потом вы выросли, сударь. Почему вы никогда не возвращались в Илье?

— Потому что потерянный рай, дорогая Селеста, обрести можно только в самом себе.

Ой. Ой. Ой. Рискую прослыть необразованной душнилой, но черт возьми, какая скука. Скорее всего тут будет мало букв, ведь я не Пруст и высерить сто страниц из ничего не умею, но да ладно. Автор оказался, мягко скажем, на любителя, и я не особо подошла под эту категорию.

Любителя чего, вы спросите? Любителя бессюжетности, любителя помусолить одну мысль на десять страниц, любителя описаний листочков, так причудливо дрожащих под ласками летнего ветерка, словно юная любовница в первую брачную ночь (ну вы поняли). И видно, что человек то неплохо владеет языком (хотя утверждать точно не могу, не в оригинале все ж таки читала). Ведь чтобы писать предложения размером с небоскреб и умудряться мусолить одну мысль разными словами на протяжении нескольких (десятков? Сотен?) страниц, языком надо владеть. Да вот только, когда ты не любитель подобных нагромождений красивостей в речи, становится банально тяжело и даже больно.

Сюжета тут нет. Ну вообще нет. И в целом я способна читать такие вещи, и они мне могут нравится, но с учетом сказанного в предыдущем абзаце, было тяжко. Книга состоит из трех частей, первая и третья из которых повествуются от лица нашего главного героя, и он просто невообразимо унылый. Он цепляется мыслью за какое-нибудь воспоминание или фразу и теребит эту мысль целую вечность. Так и мы вынуждены следить за его рассуждениями о сне, вечернем мамином поцелуе, служанке их тетушки или влюбленности в девочку.

Вторая часть рассказывает нам о самом господине Сванне и его безумной влюбленности в некую весьма развязную дамочку. И не то, чтобы тут был сюжет, но действия было явно побольше, и эта часть даже ощущалась какой-то отдушиной после первой.

И в при-и-и-инципе, ну вот в принципе, кое-где (в основном во второй правда части), я ловила себя на мысли, что черт возьми, как же это реалистично, ведь мы порой так себя и ведем в подобной ситуации. Так что если таких точек соприкосновения с автором наберется побольше, то можно даже получить некий кайф (ну и если от невообразимой красивости языка не заболят глаза конечно).

Оценка все-таки положительная, потому что объективно хорошо написано, просто совершенно не по мою честь.