По направлению к Свану

часть "Комбре"

В поисках утраченного, или все же потерянного времени… времени или какого из времен… Поиск времени детства, времени ушедшей и обретенной любви, времени сиюминутных печалей и радостей жизни…, или эта книга о том, как время ускользает от нас, утекает песком сквозь пальцы, несется с ужасающей скоростью, растягивается, замедляется, а иногда и вовсе перестаёт течь, и все равно безвозвратно тает… Нежный, упоительный, витиеватый текст наполненный портретами, пейзажами, натюрмортами, зарисовками, набросками
Книга-панорама, где на переднем плане зримые, добродушные, чопорные, суматошные, но такие милые образы, в которых являются, то бабушка гуляющая под дождем, то величественная и недосягаемая мама в строгом наряде, то дедушка напевающий "ти-ра-рам, та-рам, тарим" А на заднем плане два загадочных королевства, две неясные, сказочные стороны… налево пойдешь - цветущий Сванновский парк обретешь, направо пойдешь - импрессионистских Германтских нимфей нарвешь… И над всем этим многоцветьем - плывет тягучий колокольный звон с Колокольни Св. Илария, отмеряющий часы между обильными трапезами, чтением увлекательных книг и долгих прогулок

части "Любовь Свана" и "Имена мест: имя"

Века проходят, но ничего не меняется, все влюбленные помешаны на музыке..., как Сванн со своей музыкальной фразой - "наперсницей его любви и подругой его возлюбленной", которая пронизывает всю вторую часть

"Любовь Свана" и "Имена мест: имя", в чем-то перекликаются, лишний раз доказывая, что нет никакой особой разницы между с любовью зрелого человека и любовью подростка, она ощущается лишь в том, о чем сказал Пушкин, в своем бессмертном

Любовь Сванна, действительно одно из самых достоверных описаний состояния влюбленности переходящей в болезненную зависимость Чем-то это напомнинает привязанность Филипа Кэри из "Бремени страстей человеческих" Моэма к "родственной душе" Одетты - Милдред
Но Сванн в отличии от Филипа, если учесть все те полунамеки, полуистории о его похождених с судомойкам, кухарками и иным "Фигурам Джотто" получил, то что заслужил…:) И все же какое падение, какая разница между восприятием импозантного, утонченного, высокообразованного, с ореолом высшего света, но совершенно лишенного снобизма Сванна, в первой части и жалким, одержимым Сваном, в обществе лицемерных кривляк Вердюренов, во второй

И немного о "трудностях перевода" Читала в переводе Елены Баевской, он мне показался боле певучим, благозвучным и прочувствованным. Любопытно, как влияют на стиль перевода, любимые поэты и писатели переводчиков. В предисловии от переводчика, в эпиграфе цитата из Пушкина, и это немного ощущается по тексту

А еще размышления о "деятельном милосердии" в Комбре, чуточку схожи с разговорами о "деятельной любви" в Карамазовых

Гм. Таки не складывается у меня с классиками) Я честно думала ознакомиться со всеми "Поисками", но после первой книги намерение это существенно ослабло.
И ладно еще предложения в страницу длиной или бесконечные описания, я умею замедляться, если оно того стоит. Но мне правда было адски скучно читать обо всех этих аристократических заморочках (с этим знаться нельзя, с этим можно, с этим надо показать, что ты любезен, а того надо ни в коем случае не заметить, и прочая, и прочая). Меня ужасно раздражало, что совершенно невозможно понять возраст воспоминаний - эти рассуждения о красоте слога стиха рядом с "меня не пускают в театр" или "мы играли в догонялки" - у меня никак не складывался образ, то ли это ребенок, то ли томный вьюнош. Ну и мне совершенно не близки эти томления в духе "ах, вот бы увидеть это и это" и "ох нет, я огорчу родителей, как я могу". И последним гвоздем - отсутствие интересных мне персонажей))
В общем, в очередной раз не сошлась я с французской литературой. Что-то ни современная, ни классическая никак у меня не заходят (наверняка за редкими исключениями, но не могу их припомнить). И вроде бы открыла вторую книгу, но с первых же страниц на меня вывалилось все то же самое, что и в первой книге, и, боюсь, я позорно ретируюсь и честно признаю, что с "Поисками" и Прустом у меня не сложилось)

«В сторону Сванна» — первый том романа-реки Марселя Пруста «В поисках утраченного времени».

Поскольку названия произведения и самого цикла нисколько не дают представления о содержании, в первую очередь следует рассказать о том, что же собственно происходит на тысячах страниц этого внушительного труда.

Это повествование, выдержанное в духе семейной саги, однако отличающееся тем, что охватывает не несколько поколений героев, а исключительно жизнь рассказчика. Это полуавтобиографический цикл, содержащий изрядную долю художественного вымысла, но опирающийся на реальные прототипы.

Чтобы представить себе сюжет, в первую очередь, необходимо обратиться к тому факту, что Пруст задумывал работу всей жизни как способ самоисследования — глубокий, последовательный сбор, фиксация воспоминаний и ассоциаций, — не упорядоченный ни в какую структуру, поданный исключительно в той форме, в которой он всплывает из сознания. Иными словами, это проекция самой сущности писателя в художественный мир произведения.

Имея такую задачу, «В поисках утраченного времени» просто не мог быть выражен в стандартной литературной форме, а потому его внутренняя архитектура выражается в примерно следующем виде: герой видит предмет, вызывающий память о каком-либо дне, где первый же встречный персонаж обязывает автора рассказать предысторию о себе, а затем уйти в сторону, разъясняя некоторые нюансы, необходимые для понимания контекста этой предыстории, для чего придётся внедрить в текст ещё пару отступлений. Затем, разобравшись с одним действующим лицом, Пруст переходит к описанию следующего, вновь углубляясь в вереницу подробностей, иногда увиливая на вовсе неожиданные и, казалось бы, ненужные закоулки хронологических и размышленчиских линий. В итоге изначально маленькое событие, протянувшееся не более чем на секунду, может возрасти до внушительных объёмов, как, к примеру, то представлено в первой части романа «В сторону Сванна».

Получается своего рода гармошка, очень уплотняющая художественный мир, приобретающий благодаря этому особую убедительность. Любой стол, в работе другого автора являющийся не более чем словом, у Пруста возрастает до хрупкого информационно-ассоциативного хранилища, прикосновение к которому способно выплеснуть на читателя поток воспоминаний, подобно тому, как малейшее колебание одуванчика способно разметать его поседевшую вершину. Вместе с тем, и сам предмет в романе окажется представлен с необычайной скрупулёзностью в исчерпывающих деталях, с красками литературных приёмов, словно в момент написания автор долго и тщательно созерцал перед собой данный объект.

Все эти подробности в той же мере отражены в структуре предложений, насыщенных до предела всевозможными придаточными частями, вроде причастных и деепричастных оборотов, дополнений, уточнений, сложноподчинённых и сложноcочинённых гусениц. При этом у Пруста свой стиль, не похожий на многих других, пишущих громоздко авторов, так что провести параллель с тем же Маркесом не удастся. Слог здесь — текуч и изящен, а чёткая последовательность мысли, развивающейся исключительно вперёд, не заставляя читателя возвращаться к началу предложения, дабы понять, что в нём подлежащее, ни в коем разе не даст заплутать в авторской мысли.

Во многом данный цикл уникален, что делает его обособленным, не поддающимся стандартам оценки, применимым для других литературных произведений. Безусловно, это настоящее явление. Причём, явление того рода, который заведомо не оставляет шансов для подражания. Иными словами, кто-то однажды должен был написать столь размеренную, протяжную и инертную прозу. Так или иначе, но эта очевидная ниша дотошного художника всех — и физических, и ментальных — процессов и образов, не могла пустовать вечно. В то же время, пройдя по этому пути, Пруст лишил всяческих перспектив гипотетических подражателей, поскольку только он отныне может похвастать свежестью и оригинальностью этого подхода.

Найденные и описанные оттенки процессов, вещей, мыслей и полупрозрачных недосказанностей — следствие невероятно глубокой рефлексии автора, позволяющей отметить тончайшие реакции и внутренние веяния, многие из которых окажутся для читателей знакомыми, но по необъяснимым причинам до встречи с романом ещё не оформившимися в ясное о себе представление.

Яркий, живой, образный язык, исполненный блестящих находок, не оставит равнодушными эстетов, и, пожалуй, форма и подача в данном случае — есть одна из главных причин взяться хотя бы за одну книгу цикла, поскольку в прочей литературе не найти ничего, сопоставимого с творчеством Пруста.

Философские размышления, авторские воззрения и просто житейские замечания — ещё одна сильная сторона романа.

Также в произведении потрясает словарный запас, демонстрирующий огромную пёстроту в деталях и богатую авторскую эрудицию.

Персонажи пылают жизнью. Их образы, характеры, непредсказуемое поведение, тем не менее, отсылающее к внутренним кодексам и убеждениям, — всё это безусловный выигрыш Пруста у большинства мировых авторов. Потрясающие диалоги, яркие ситуации, а главное — способность действующих лиц не только по-разному воспринимать окружающих, но и менять точку зрения по ходу течения жизненного опыта, что в принципе остаётся недостижимой вершиной для самых признанных писателей.

Среди прочих достоинств необходимо отметить способность автора не только точно прочувствовать, но и без утерь передать настроения и внутреннюю составляющую эмоций, что особенно хорошо отмечено в части «Любовь Сванна», где формирование и метаморфозы чувства поданы с потрясающей достоверностью, наделяя «В сторону Сванна» одной из самых реалистичных историй любви в литературе.
К слову, название «В сторону Сванна» отсылает к другу семьи рассказчика — Сванну, а «сторона» подразумевает одно из двух направлений их прогулок, сформировавших, наряду с прочими мелочами из детства, мировоззрение автора.

Помимо достоинств, роман имеет ряд недостатков, самым серьёзным из которых является избыточность в описаниях и разъяснениях. Стараясь выдержать индивидуальную манеру повествования, соткать одной нитью каждое предложение, Пруст порой чрезмерно увлекается, делая бессмысленные акценты на вещах, того не заслуживающих, стремясь раздуть и насытить деталями каждую частность. Местами это столь неоправданно и скучно, что даже завораживающая манера рассказчика изъясняться, не окупает затраченных на бесполезный текст страниц. В иных эпизодах и вовсе одно и то же действие или помысел разжёваны со всех сторон и несколько раз пересказаны, что придаёт лишний объём и ещё больше замедляет повествование.

Таким образом, роман «В сторону Сванна» — уникальное явление в мировой литературе, наделённое рядом неоспоримых художественных достоинств, делающих его одним из самых ярких произведений XX века. Вместе с тем, ввиду необычной формы и размеренной манеры изложения, есть вероятность, что текст окажется слишком сложным для восприятия большинством читателей.

Эээх, какой же получился пшик! Как много шуму было, да как мало оказалось сути. Ну хорошо, не буду так уж строга. Все-таки "Сван" – это первая книга из семи. Как говорится в предисловии, это только начало, практически проба пера. Поэтому конечно же через годик я вернусь к полке с Прустом и возьму следующий том. Но пока именно об этом романе.

Я объясню свои завышенные ожидания. Когда я училась на философском факультете, Пруст для нас был чем-то вроде Эвереста, марафонского забега или любого другого действительно высокого достижения. Считалось, что если уж тобой "взят вес" Пруста, то ты точно большой мыслитель. Предварял эту вершину Джойс со своим "Улиссом" (покоренный мной прямо перед первым курсом). И вот я добралась. Набралась сил, вдохнула побольше воздуха и приготовилась на полную мощность включать голову и расширять сознание. И что же? А ничего. Никакой глубины, никакой сложности, да и вообще никаких требований в принципе к умственной работе.

Когда вам кто-то говорит "Пруст", то сразу возникает связка "поток сознания". А литература с этим элементом (не буду называть это жанром) обычно крайне непроста для восприятия. Ведь человеческое сознание в первую очередь несвязно, хаотично Проследите за собой. Даже если вы обдумываете одну важную мысль, то все равно перескакиваете с одного аспекта на другой без всяких переходов. Не говоря уже о том, что существуют внешние раздражители-отвлекатели. Так вот "Улисс" – он именно такой. В каких-то главах больше, в каких-то меньше. Но мозги аж скрипят в попытках удержаться на волне рассказчика. А уж об уровне писательского мастерства и говорить не нужно. Я просто не представляю, как можно было поймать этот совершенно эфемерный и расплывчатый голос сознания. Так вот, от "отца-основателя" этого приема я ожидала не меньшего эффекта. Но не получила его. Хотя в самом начале романа были наметки на поток. Мы с первых же страниц погружаемся в воспоминание (не текущее, "настоящее" сознание, а рассказ о прошлом) главного героя. И он пересказывает нам некоторые впечатления своего детства, перепрыгивая с одного на другое. Но ловить эти прыжки достаточно просто. А в самих воспоминаниях все стройно, линейно и понятно. Только ооооооочень длинно и скуууууучно.

Первую часть романа лучше всего можно охарактеризовать словом "медитативная". Повторение одной и той же мысли или впечатления на протяжении десятков страниц. Этот пресловутый боярышник страниц на двадцать – одно и то же, похожими словами, без всякого развития. Если вы прочитали первый абзац описания чего-нибудь, то можете смело перепрыгивать на пару страниц вперед. Мало что пропустите. К слову, я так не делала – раз уж брать вершину, то по-честному. Главная сложность для меня (и, думаю, для многих из читателей) – это не заснуть на первых же страницах. Все эти лирические описания действуют, как гипноз.

Потом первая ботанически-описательная часть, "Комбре", закончилась. Началось некое действо, связный сюжет. Даже диалоги появились. Основная часть романа была, как несложно догадаться, о Сване. Обычная, можно даже сказать, банальная история любви светского мужчины высокого положения и дамы полусвета, недостойной его ни по каким параметрам. В общем-то для сюжета и глубокого раскрытия героев хватило бы несколько десятков страниц. Поэтому когда мы вновь и вновь читаем, как Сван мучается ревностью, или в каком из ресторанов он ищет Одетту, и самого героя, и его "любимую" хочется поколотить по их несмышленым головам. На второй сотне страниц про одно и то же даже социальная важность поднятой темы теряется. Хочется одного: чтобы уже как-то все это закончилось. И вот, совершенно внезапно, история Свана и Одетты прерывается практически на полуслове, а встречаем мы их на последних двадцати страницах уже спустя почти десять лет. И как так получилось – неясно. Может, в будущих романах Пруст откроет нам эту тайну. А так, перелистнув последнюю из 440 страниц, я могу сказать, что нам показали лирическую документальную короткометражку "О жизни в деревне", потом скучный и банальный художественный фильм "об их нравах" и в финале практически мультфильм из жизни парижских детей из хороших семей. Внимание, вопрос: а что я должна была вынести из этого романа?

C.R.
А вот теперь будут вопли восторга. Это совершенно необъяснимо, но мне кажется, что обложка этого романа (и остальных четырех) – это просто шедевр. Тут столько смыслов скрыто, что кажется, будто обложка даже глубже, чем роман. Эта лестница – идеальный образ первой части романа. Эти линии, с одной стороны создающие немножко мещанский образ, а с другой показывающие разнонаправленность непохожих людей, которые никогда не должны быть вместе. Да и просто без дополнительных смыслов, она просто прекрасна. На ее фоне проигрывают вообще все остальные обложки. На всех языках 98% обложек используют какие-нибудь картины примерно того периода времени. Даже одно из первых изданий, просто с названием, смотрится на этом "красочном" фоне интересней. Ну и вариант с психоделическими узорами тоже выбился из стандартов. Но тоже не гениально. Не наша лесенка 1974 года.

Когда ты ребенок. наделенный способностью переживать и чувствовать ярче, чем большинство окружающих, взрослых или детей. Когда ты, волею обстоятельств, одинок. Хорошо бы, чтобы ответственные за тебя взрослые, не имели сколько-нибудь серьезных воспитательных теорий. И не обладали довольным количеством досуга для воплощения их в жизнь. Твое существование, встраивание в бытие, без того нельзя назвать гладким. Чувствительный инструмент легко расстраивается от соприкосновения с шероховатыми сторонами жизни.

Радует, что человек, в отличие от созданий искусственной природы, имеет в своем распоряжении механизмы саморегулирования, самовосстановления. Помните совет: в любой непонятной ситуации ложиться спать? Хорошо еще бывает заняться чем-то, доставляющим удовольствие. И провести время с теми, кого любишь. Для ребенка, имеющего сверстниками братьев и сестер или соседских детей, большой проблемы нет. Игра - наиболее естественное детское времяпрепровождение. В игре реализуются все виды общения: смотришь на других, демонстрируешь себя, слушаешь и говоришь сам, двигаешься в согласии с другим, прикасаешься, остро и полно чувствуешь жизнь.

И сама возможность такого концентрированного ощущения вытесняет твою инакость. Дарит упоительное утомление, рассредоточенность, которая позволяет проваливаться в сон, едва коснувшись подушки. Не всегда, но часто. Бессонница, к сожалению, привычная спутница людей с повышенной чувствительностью. И все же ребенок остается ребенком. Набегавшсь, набесившись, насмеявшись или наплакавшись вдоволь, он переключается на эти близкие по времени переживания. Будь то боль в разбитой коленке или воспоминание о том, как старшая сестра ткнула в изображении грустной обезьяны со словами: "Это наша бабушка".

В набоковском "Даре" счастливое детство ребенка с такими особенностями восприятия. Старшая сестра. Родители, занятые своими делами настолько, чтобы не контролировать каждый шаг детей, не вглядываться с напряженной тревогой в поисках возможных отклонений. И не регламентирующие общения, когда его возможность предоставляется. Разговоры, прогулки, совместные увлечения и развлечения. Все виды модных развивающих игр .Абсолютно счастливое мировосприятие.

Я читаю сейчас "В поисках у траченного времени" Марселя Пруста. Первый роман. "В сторону Свана" даже еще первую часть его, "Комбре". Удивительно грустное, одинокое, отверженное детство. При том, что ребенок, его проживающий, не терпит никаких физических лишений, происходит из семьи, финансово обеспеченной лучше, чем львиная доля окружающих. Имеет отца и мать. И дедушку и бабушку, и двух двоюродных бабушек. Ах, как было бы замечательно, если бы количество детей в семье настолько же превосходило количество нянек.

Потому что в данном случае, одержимые воспитательными теориями мудрые взрослые успешно превращают детство своего чувствительного малыша в локальный участок чистилища. Назидательные литературные произведения, репродукции с картин, изображающих знаменитые пейзажи или шедевры архитектуры (вместо фотографий этих мест - фи, не комильфо); антикварная мебель которая нередко разваливается при попытках сесть на нее, оттого что дарительница, бабушка - настолько деликатное и утонченное создание, что ей претит сама мысль проверить прочность покупаемого в дар шедевра "с историей".

И нежность, ласка, тщательно отмеряемая, дозируемая до уровня "сколько вешать в граммах". Ну, как разбалуем и окончательно испортим чувствительного своего мальчика. в нем и без того не просматривается достаточно брутальности. Уж не знаю, кого мечтали они вырастить из него, не бойца ли иностранного легиона? Но та единственная радость близости, о какой мечтал - материнский поцелуй перед сном (пожалуйста-пожалуйста, поцелуй меня еще раз!) превращается в неосуществимую часто мечту.

Он вырастет во взрослого умного, потрясающе талантливого человека. Который скажет новое слово в литературе и психологии, и философии (потому что, написанное им будет лежать не в какой-то одной из этих областей, но на стыке, на пересечении, являть собой сплав). И, ах, это будет много новых слов. Больше, чем сможет воспринять массовое сознание, знаете это сетевое выражение "многобукв": мы не читаем то, что объемом больше ста пятидесяти страниц. И так вот получится, что человек этот, волею судеб, будет всегда надстоять над окружающими и никогда не получит то, что подлинно необходимо ему: материнской ласки в детстве, взаимности любимой женщины взрослым, внимания и понимания тех, кому адресовался - в творчестве.

Тонкие волосные связи с жизнью, которые прорастают из человека в нее и из нее в человека, держат крепко, не дают сорваться и улететь, они формируются в детстве. Общением, дружбой, лаской и тумаками родительскими (да-да, а вы как думали). Ну хорошо, не подзатыльниками и оплеухами, но суровостью, когда заслужил. У мальчика Володи все в порядке с этими микронного диаметра корешками оказалось. И он "выстрелил" книгой балансирующей на грани восприятия, но гениальной, по общему признанию. И в переводчиках не нуждался. Без того все читали. А если нужно, сам переводил, он многими языками владел.

Марселю Прусту остро необходим переводчик. Не только с французского на прочие языки (тут уж куда мне). Но с его языка на общегражданский. Вот за тем такие, как я и нужны, может быть? Это звучит самонадеянно и претенциозно, понимаю. Но он так хорош, такими водопадами чистого счастья окатывает, когда вчитаешься. Такие яркость и полноту жизни дарит. И он помогает обрести утраченное.

Чудесный толстый томик, с названием не сообщающим ничего, или почти ничего, почти пол года дожидался меня на полке. Наконец я добрался и до Пруста. Итак:
Чудесный язык! Прекрасный, восхитительный, невероятный,убаюкивающий, нежный, завораживающий, легкий и магически притягателен. Каждую фразу можно перечитывать и перечитывать, совершенство фраз доведено до высочайшего уровня. Чувствуется огромная работ, талант и умение ощущать мельчайшие частички окружающей действительности. Спасибо вам Валентин, Луи, Жорж, Эжен и Марсель, за чудесное собрание прекрасного в малом и отображение огромного в ничтожном.
Сюжет книги, прост, легок и по своему так же прекрасен. Это ощущение мелочей притягельно, но немного утомительно. Через пол часа чтение, я начинал глохнуть к языку и уставать от обилие тонкостей и подробностей, да - прекрасных, да - изящных, но таких схожих и многочисленных, что подробности скрывают за собой сюжет. Ниже говорилось, о том что кому-то не понравилась часть про Свана, я имею противоположную ситуацию, мне понравилось все, но про Свана в особенности.
В итоге - читать, читать, читать! Но не торопитесь, не спешите, лучше каждый день по 30 страничек, дабы брать взаймы и забирать навсегда чуточку прекрасного у милого Пруста в свою повседневность.

Для того, чтобы передать мои ощущения от книги, мне нужно воспользоваться каким-нибудь мистическим способом.
Я впервые зародила у себя в душе страх такого плана- страх разочароваться в эпопее. Нужно осознавать, что истинная сила в семи книгах, но не в каждой по отдельности. и я готова одолеть все 7 томов. Но этот литературный шедевр очень сложный. Сложность его в том, что автор касается тех моментов сознания, когда образы заменяют реальность.

Будучи в какой-то степени писателем, я понимаю насколько приятно писать такие вещи, особенно когда они зарыты в невероятных глубинах души и памяти. Ты вытаскиваешь их из самого нутра. Оно ещё всё в крови. А ты отдаёшь это читателям. И больнее становится, когда эти ещё тёплые и слезоточащие страницы переворачивают без малейшего волнения души.

Но можно понять и читателя, которого окатывают то холодной, то горячей водой. Первая часть поражает своей спокойностью, что кажется очень сложным, чтоб читать вдумчиво. Тут воспоминания образов. Вот тут само сердце автора. Не у каждого хватит смелости это сердце взять и понять. Многие от него отвернуться(((

Вторая часть скорее событийная. Тут внимание читателя схвачено. Но это только подготовительная глава для того, чтобы проникнуть ещё дальше в душу автора и связать её с душой читателя.

Пожалуйста, не беритесь за книгу, если не готовы отдать ей всего себя. Если не готовы проникнуться чужой душой.

З.Ы. Перевод Любимова изобилует огромным количеством невероятно сложных предложений с большим количеством уточнений. Не знаю, как перевели другие, но иногда чтение тяжёлое с лексической точки зрения

Сначала мне показалось, что в метро эту книгу читать невозможно, нужна спокойная атмосфера для нее. Но потом она поглотила меня, и мне не мешали даже бабушки в метро, которые шебуршали сначала надо мной, а потом подо мной (я уступаю места). книга очень прекрасная, но если вы не думаете, что это здорово читать 80 страниц про то что чувствует человек когда просыпается, то не стоит браться. Пруст мне нравится своей безвозрастностью, не могу понять сколько ему было лет в процессе повествования. очень хорош.