По направлению к Свану

Всё-таки Пруст великолепен в изображении паноптикума "светского" мира буржуазии. Читая эпизоды обедов у Вердюренов со всеми этими Котарами, Бри(ю)шо и тётушкой пианиста, я натурально захлёбывался от восторга. С какой тонкой язвительностью и едкой иронией, но, вместе с тем, каким изысканным, гладким и плавным стилем выписывает Марсель эти сцены! Воистину, проза Пруста усыпляюще спокойна, цветаста и велеречива, но подспудно в ней бушует неистовая страсть: он с бальзаковской жёсткостью бичует и высмеивает пороки "высшего света" с его бесконечной пустой болтовнёй, ханжеством, притворством и вездесущими условностями, но делает это несравненно изящнее. А как тщательно, дотошно и правдиво, во всех мельчайших движениях души и чувства, он описывает любовь Сванна к Одетте! Словно хирург, оперирующий больного, да ведь Сванн и есть больной, и любовь его к женщине, совершенно ему не подходящей ни по интеллектуальному и культурному уровню, ни по душевным качествам, - не что иное, как болезнь. И всю историю этой болезни мы и узнаём в этой, центральной части первого тома романа, который, вообще-то поделён на три слабо связанных между собой раздела, что напоминает о том, что перед нами всё-таки модернистское произведение, а не роман Бальзака.

По страницам третьей части скользишь столь же гладко, как и по страницам "Любви Сванна". Здесь есть нет ещё той страсти, что будет впоследствии бушевать в душе рассказчика и которая вовсю проявит себя в событиях первой части второго тома - мы наблюдаем только лишь зарождение чувства Марселя к Жильберте, самое начало  взросления героя. Что касается первой части, то не буду оригинален, сказав, что она самая сложная для чтения и восприятия. Длинные-предлинные сумбурные предложения с многочисленными отступлениями от основной мысли, статичность действия, подробнейшие описания природы и архитектуры, повсеместное уснащение текста искусствоведческими отсылками - всё это представляет серьёзные препятствия для неподготовленного читателя, коим я в целом себя считать не склонен. И однако же... чтение "Комбре" способно наносить по самооценке удар за ударом: стыдно оттого, что не можешь получать удовольствие от подобным образом написанной прозы; оттого, что не разбираешься в искусстве и вынужден постоянно заглядывать в примечания, которые всё равно тут же выветриваются из памяти; оттого, что не умеешь слушать и понимать классическую музыку так как Марсель и Сванн - словно читаешь книгу на понятном языке... Тем не менее, я оказался способен оценить оригинальность стиля и новаторство организации текста, - поток сознания Пруста не похож ни на фолкнеровский, ни на вулфовский; действие не то, чтобы отсутствует или медленно развивается, но оно настолько утоплено в тягуче-вязком многословном и непомерно детализированном ретроспективном описании, что намечается лишь пунктиром, отдельными небрежными мазками внутри густых смешанных красок общей картины. Время действия - всё время лето, годы не отделены друг от друга и никак не отмечены, но тем не менее какие-то события всё же происходят, герой постепенно взрослеет, сюжет мало-помалу движется, пропуская "Любовь Сванна", которая вовсе не про Марселя, подбирается к третьей части, написанной уже в более традиционном для французской реалистической литературы ключе. Так что позволю себе не согласиться с первым издателем романа - Пруста читать можно и, более того, стоит, ибо он неподражаемо и бесконечно прекрасен...

При чтении книги у меня возникло ощущение, что она изучала меня, словно под микроскопом, где я был крошечной клеточкой. С первых строк, как будто одурманив мое сознание, она завладела мною, и я уже не мог позволить себе остановится. Огромные абзацы, предложения и слова словно подчинили себе мой взор и подобно скоростному поезду мчались, перед моими глазами, и продвигали меня к самым сокровенным эмоциям. Произведение представляет собой одно из самых гениальных модернистских трудов, которое словно погружает тебя в этот мир, или просто фантомный символ, в котором заключена необыкновенная любовь и тихий прекрасный уют. Уют того места, которого нет в этом мире, но который заключен в нас.

Одно из значимых событий из моей книжной сферы - это прочтение первого тома "В сторону Свана" из цикла "В поисках утраченного времени" Марселя Пруста.

Французский писатель, который является одним из важнейших писателей двадцатого века, написал семь книг, которые стали великим достоянием литературы.

Произведение поражает своей красотой постановки предложений, словами, метафорами и сравнением.
Читая описание вкуса пирожного "Мадлен", ощущается этот самый вкус, ведь писатель так умело очерчивает каждую деталь, каждую мелочь.

Слова плывут перед глазами, создавая прекрасную картину, где юная девочка, стоящая подле куста боярышника, поражает своей красотой юного главного героя, став для него той самой, кого он полюбит. Но куст боярышника был упомянут не просто так. Он имеет важнейшее значение, картинка бы не сложилась, если бы девочка стояла где-то в другом месте, не рядом с кустом прекрасного боярышника.

Одна история любви определяет другую. Все связано между собой.
Персонаж, мельком упомянутый в первом томе, появится в шестом, став одним из важнейших героев.
Один человек становится центром вселенной, связывающим его с объектом любви.
Один момент далекого детства становится событием, определяющим будущее.

Наша жизнь наполнена воспоминаниями, которые разбиваются на маленькие фрагментики.
Марсель Пруст из таких маленьких фрагментов создаёт семитомное произведение, позволяя читателю окунуться в этот водоворот ощущений, чувств и мыслей.

Часть 1. Комбре. Записки неврастеника, или страдания юного буржуа.

О чем писать тому, кто с самого детства искал проблеск Истины во всем: в закатном небе, шуме дождя, поцелуе матери, сводах готических соборов и, в конце концов - на страницах книг? Какой предмет может быть достоин всестороннего исследования и тщательного изложения, как не сам процесс поисков? Разве жизнь, которая так коротка, не заключается в двух этих горьких словах - утраченное время? И может быть, только оглядываясь назад, перебирая словно зерна четок воспоминания одно за другим - можно подойти вплотную к Смыслу, к Сути, к тому, ради чего стоило жить...
Подхваченные порывом ветра откуда-то с юга Франции, мы вместе с Прустом отправляемся в страну его детства. Вначале декорации сравнительно бедны - комната, где маленький Марсель (назовем так рассказчика для простоты) с замирающим сердцем ждет маминого поцелуя на ночь, воскресные службы в соборе с расписными витражами, сад, в котором так приятно ужинать в окружении светляков - то немногое, что вмещает в себя зарождающееся сознание ребенка. В этом мире всегда весело, когда на улице солнце и всегда тепло и уютно, когда снаружи льет как из ведра. Здесь простые, плоские люди - строгая и любимая до безумия мама, отстраненный папа, добрая бабушка, чудной дедушка, вечно больная тетушка и некоторые другие.
Но однажды заведенный порядок нарушит неосторожное прикосновение - и детству конец. И вдруг становится совершенно понятно, что одна дорога ведет к Свану, а другая - к Германтам. Что жизнь в обществе является затейливым узором, вызывающим головокружение. Что нужно избегать встреч с м-ль Икс, и учтиво поклониться г-ну Игреку, а с месье Зедом можно завести задушевную беседу. И внезапно спадают пышные покровы, и действующие лица, казалось бы, давно знакомой пьесы - срывают неподвижные маски, и становятся людьми со страстями и страстишками. И г-н Легранден из чудака и поэта превращается в лицемера и сноба. А служанка Франсуаза, столь учтивая и льющая слезы над газетными заметками о бедствиях - измывается над судомойкой и насмехается над болью роженицы. Оттенки чувств, которые вдруг предстали изумленному взору героя - позволяют лучше понять мотивы окружающих, но и разрушают ощущение магии бытия, приземляя и вочеловечивая. Так строгость мамы - на самом деле ее нежелание перечить мужу и ее страх разочаровать его или стать причиной его сомнения в самом себе; а отстраненность папы объясняется его невниманием к внутреннему миру близких - уж лучше лишний раз взглянуть на барометр. О сложных отношениях с отцом самого Пруста говорит только будто ненароком сорвавшаяся характеристика отца книжного - "узкий шовинист".
А потом открытия в отношении мира посыпались как из рога изобилия - оказывается, ощущения у людей от одних и тех же впечатлений могут разниться вплоть до противоположных (вывод - ты не центр мироздания); мечты и чаяния разбиваются вдребезги от соприкосновения с реальностью (вывод - иногда лучше оставаться в тени своих заблуждений, чем на ярком свету откровения). Взрослея, герой познает и освободительную радость творчества (мысль высказанная теряет власть над нами), и тиранию "состояний", и недолговечное очарование красоты, и сладостную боль влюбленности. И на самой грани, на лезвии мы будем вынуждены его покинуть, ибо далее Пруст приглашает нас во Вселенную Шарля Свана. И мы, покидая Комбре с его благоухающими садами, розовыми грезами закатного солнца, лунным светом, играющим на флейте тишины, цветами с именем, достойным сказочного принца и маленьким Марселем, утонувшим в страницах книг - отправляемся прямиком в равнодушный, блистающий, вечно занятый собой Париж.

Часть 2. Любовь Свана. В любовном треугольнике не без тупых углов.

У Сёрена Кьеркегора есть прелестная вещица, столь же актуальная в наши дни как и в былые - называется "Дневник обольстителя". Этакая прагматичная и подробная инструкция по соблазнению "крепких орешков". Так вот, у Пруста получилось ничуть не хуже, только демоническую роль здесь исполняет женщина. Довольно быстро у читателя возникает вопрос - зачем и почему как снег на голову обрушивается эта совершенно неожиданная история, напрочь выпадающая из ритма и контекста, заданных началом эпопеи. Природа, искусство, маленькие радости и печали распускающегося как цветок сознания рассказчика, буколический этюд да и только - и вдруг разворот на 180 градусов.
Как по мне, так история полна белых пятен. Шарль Сван. Блистательный бездельник, птица-говорун, искусствовед, эстет и интеллектуал, приятный собеседник и чаровник. В голове Свана, хоть и разложены по полочкам даты, имена, факты и комплименты - но какой-то кавардак в отношении женщин. Особенное удовольствие ему доставляет покорение сердец кухарок и белошвеек, причем ведет он себя с ними бережнее и трогательнее, чем с принцессами. И когда на его пути попадается пустая и развратная кокотка Одетта, его изощренное воображение наделяет ее всеми возможными добродетелями и Ботичеллиевой красотой впридачу. Вообще, Сван настолько привык казаться (или быть) деликатным, что в итоге все в его представлении перевернулось с ног на голову. А любовь, которую он себе внушил, вовсе довела его до состояния жгучего идиотизма (что лишний раз доказывает симпатия к зловонно вульгарным вердюреновцам). Самое смешное, что Одетте не пришлось даже себя утруждать - сначала польстила его самолюбию, навязавшись ему и поинтересовавшись его мыслями и занятиями; затем приучила к своему присутствию, затем внезапно пропала, так же внезапно нашлась - и понеслось; тут поманить, там оттолкнуть, здесь нежное письмо и хризантема, там равнодушие и скучающий вид. В общем, классический развод. И Сван, как последний Чацкий, покорно проходит весь путь от влюбленного осла до рогоносца. Блистательно разыгранное ослепление любовью.

Часть 3. И вот, когда мы, уже порядком раздосадованные тупостью и неудачами Шарля (жалея его, дуралея, мимоходом) и обозленные вероломством Одетты, в нетерпении перелистываем страницы (ведь мы же знаем еще из первой части, что он-таки женится на этой редиске) - Пруст снова впадает в пасторальный тон и так же медлительно продолжает прерванный рассказ о своем детстве. А когда в голову добропорядочному читателю закрадывается сомнение по поводу здравомыслия автора - как вдруг.
Жильберта и Марсель. Они дети. Он влюблен и безутешен, она вертихвостка и очаровашка. Он копит и хранит в душе свидетельства ее бытия, как величайшие сокровища. Она способна пропасть на несколько дней без предупреждения и веселиться, забывая о его существовании. Ах, да, она - дочь Свана и Одетты. Сomprenez vous?

Часовой механизм, в котором недоставало шестерни, вдруг кряхтит и трогается.

Все, первый акт окончен. Можно двигаться дальше.

История в лицах

Виновник торжества с братом

Жанна Вейль, мать Пруста (1849-1905)

Адриан Пруст, отец (1834-1903)

Деревушка Илье (прототип Комбре)

Шарль Аас, прототип Свана

Шарль Эфрусси, искусствовед, меценат, прототип Свана

Лаура Эйман, прототип Одетты

Ботичелли. Тот самый образ Одетты, пленивший Свана

Анатоль Франс и Поль Бурже, прототипы Бергота

Начинал читать с большим энтузиазмом, но после третьего десятка страниц пришло осознание того, что за красиво сотканными фразами, тянущимися как бубль-гум, куда-то ускользает смысл. То есть я читаю, но не совсем понимаю прочитанного: отдельные слова, предложения понятны, я смогу пересказать содержание прочитанной страницы, но в единое повествование они не складываются, так и оставаясь отдельными словами, предложениями, страницами.

Прошу прощения, если задел поклонников Пруста, просто постарался правдиво рассказать о своем опыте знакомства с этим автором.

Горе от истонченности чувств.
Продравшись сквозь первые строки романа и, наконец-то, позволив коридорам фраз свободно вести мысли за собой, я обнаружила настоящую пещеру Али-Бабы. Пещеру полную золота и драгоценностей, которую раскрыла передо мной эта книга. Ибо чтение ее действительно подобно наблюдению за игрой света в гранях драгоценных каменьев, подобно тщательному распутыванию золотых цепей, подобно примерке на себя великолепных перстней и браслетов.
Мои глаза вели борьбу с многословными и многопрепинательными предложениями, а мысли мои в то же самое время плыли по течению описаний, воображая читаемое с легкостью лепестка, упавшего в весеннюю реку.
Любовь Свана может подготовить нас к возможности болезненных любовей. Но это лишь в начале нашего чувственного пути. Да и как понять любовь, если не переболел ею сам? И сейчас мне лишь приходится сокрушенно покачивать головой: "да-да, и я подобным образом обжигалась"...
Книгу можно разбирать "по составу" - тут и природоописание, и сатира, и бытоведение, и препарирование чувств. Но я не любитель подобных копаний. Для меня она существует вся целиком, неделимая и прекрасная - роза на пустыре реальности.

Роман поделен на три части: первая и третья посвящены детским воспоминаниям главного героя, вторая - любви друга их дома, Шарля Свана, к даме полусвета Одетте Креси. Насколько мне понравились окаймляющие части, настолько же оставила в недоумении центральная. Я так и не поняла, зачем было на двести страниц в мельчайших подробностях расписывать душевные движения Свана, все его безразличие к Одетте, зарождение любви, дальнейшие муки, охлаждение и т.д. Сам подобный психологизм, несомненно, похвален, но, на мой вкус, в данном случае он был употреблен на не слишком достойную цель. Забивать гвозди микроскопом - вот это про "Любовь Свана". Впрочем, возможно, дело в том, что в целом Сван был мне безразличен, поэтому у меня и вызвало раздражение то, что мое драгоценное время тратят на "пустяки" и заставляют под увеличительным стеклом наблюдать за жизнью мошек, мне вовсе не интересных.
Совсем иное впечатление произвели воспоминания главного героя о своем детстве в Комбре (первая часть) и Париже (третья часть). По стилю они очень напомнили мне "Лето Господне" Шмелева, особенно тот отрывок, где автор вспоминает деревушку, в которой он проводил лето с родителями, церковь в ней, церковные праздники, белоснежный боярышник, нестерпимо пахший на алтаре... В некоторых местах Пруст по густоте текста, его визуальной выразительности сравнивается с Набоковым - и вот за эти места я его крепко полюбила, как люблю из благодарности многое, что доставляет мне удовольствие. В какой-то момент я просто отключила мысли и, отказавшись от бесполезной борьбы с грамматикой километровых (какой там Толстой...) предложений, поплыла по волнам тех образов, которые вызывал в моем воображении текст: витраж; проходящий сквозь него луч; крупные цветы боярышника; мокрая сирень; ограда парка Свана; чудесная девочка с рыжими волосами... Да, пожалуй, именно поэтому мне и осталась чуждой "Любовь Свана": в ней нет этих визуальных цепочек, в ней отсутствует описательность - и насколько же она при этом теряет в силе!
Помнится, когда Пруст принес в издательство только что оконченную рукопись первого тома, издатель пришел в восторг, но выдвинул условие: для публикации сократить роман вчетверо. Пруст наотрез отказался, издатель отказался его печатать. В конце концов текст увидел свет в первоначальной редакции и почти мгновенно принес автору известность.
Впоследствии, неизбежно спотыкаясь о расплывающиеся, как облако дыма, неохватные взглядом фразы, я вспоминала ту историю и ради забавы пыталась предположить, какие абзацы или же целые фрагменты можно изъять из книги, не повредив ее целостности. И не смогла. Изъять из нее хотя бы одну фразу - значит разрезать одну петлю посередине вязания. Казалось бы, всего одна маленькая петля, незначительная вплоть до невидимости, но ее разрушение влечет за собой неизбежную порчу всей вещи. Так же и с Прустом: его прелесть в его медлительности, ему некуда спешить, он дошел до кафе, чуть обогнав дождь, и теперь по крыше веранды барабанят капли, а он сидит в плетеном кресле, за маленьким круглым столиком с чашечкой горячего ароматного кофе, - и рассказывает свою историю. И торопить его - святотатство.

О любимейших книгах писать сложно. Как не могу я оторвать от сердца кусочек и разглядеть его под яркой лампой, сделав записи и зарисовки своего нутра, такой же невыполнимой видится авантюра создать заметки о Прусте. Попробую сделать это косвенно. Итак, его проза побуждает меня смотреть на жизнь с более близкого расстояния.

До знакомства с Марселем, этим проводником в мир искусства, мы будто стоим в картинной галерее в метрах от шедевров, разглядываем их... Да, отметим сюжет, цвета и стиль; полюбуемся еще с минуту и перебежим взглядом к следующей работе. Однако Пруст показывает другой путь: аккуратно возьмет за руку и пригласит подойти к картине поближе. Расскажет об использованных художником инструментах, о силе нажима на мастихин там и здесь, где бугрится масло, о том, в каком фрагменте картина зарождалась, и где был оставлен последний мазок. А вместе с тем подметит настроение художника и посещавшие творца мысли, которые запечатались в краске. Он любовно укажет на трещинки и сколы, на подвергнувшиеся реставрации места, хранящие в себе историю. И вот, после этой экскурсии, мы вечно влюбляемся в картину как в само отражение многогранной вселенной.

Цикл "В поисках утраченного времени" учит меня вдумчиво рассматривать и чувствовать окружающую действительность. Я крепко хватаюсь за шанс истинно погрузиться в картину своего существования, чтобы вдруг не пробежаться по ней взглядом вскользь.

В лекциях, которые читали у меня в университете, говорили, что эту книгу невозможно читать с помощью скорочтения, потому что в вязком и густом языке автора можно заблудиться, запутаться, вывернуть не на ту мысль, погрузиться так глубоко в воспоминания, что придется долго и медленно возвращаться назад, к началу потерянной мысли, позволять снова и снова книге вести себя за собой, по улочкам Комбре, вдыхать ароматы сирени и липы и мечтать попробовать на вкус мадленку. Видимо, субъективный эпос мне как-то особенно близок, потому что в итоге я прочитала всю книгу залпом, не отрываясь — и, если замерить скорость чтения, обогнала бы в очередной раз все тесты с сайтов, которые считают, что больше шестисот слов в минуту читают только машины. Для меня Пруст — самая идеальная книга для скорочтения и параллельного путешествия в собственные воспоминания. Это чтение сродни медитации на текст, растворении в нем, когда читатель позволяет себе "выпасть" из реальности и прогуляться вместе в автором, чтобы вспомнить его — в тот момент общее — прошлое.

Возможно, мне так близка эта книга, потому что сама обожаю писать длинными предложениями, вязкими и густыми, которые осторожно ведут за собой читателя, но не стремятся ограничивать его передвижения по тексту. Да, иногда это пугает и отталкивает, но доля уникального очарования присутствует.

Возвращаясь к обычному стилю и привычной форме написания рецензий...Самое прекрасное в книге — атмосфера, детали и концепция времени. Следить за мыслью автора интересно. Сюжет у книги, формально есть, мне, правда, книга запомнилась отнюдь не им. Персонажи прописаны грамотно, интересно раскрыты. Любовная интрига между Одеттой и Сваном довольно интересная.

Единственное но: иногда через слог продираться становится трудновато. Возможно, далеко не всегда книгу можно прочитать быстро и уж точно не легко. Однако затраченные усилия она компенсирует с лихвой — такой выпуклый и дышащий жизнью текст, пожалуй, встречается очень редко.

Поэтому, если первый абзац рецензии вы честно прочитали и даже захотелось подобного (я не особо умею подражать Прусту — точнее, меня довольно быстро и доходчиво отучили), но на максималках (абзац на страницу? Предложение на десять строк? Для Пруста не проблема!) — обязательно попробуйте прочитать этот роман. Возможно, найдете прекрасную книгу, которая проведет в чужие мысли и чужую — но такую правдоподобную — жизнь.

Знакомство с Прустом состоялось потрясающее. Книга, с которой я провела весь февраль и ни о чем не пожалела.

Я читала небольшими порциями, растягивая удовольствие от мягкого и витиеватого слога, от неспешно развивающейся истории, от атмосферы Парижа конца 19-го века.
Книга поделена на три части, самая большая часть находится в центре под названием «Любовь Сванна». Он обеспеченный интеллектуал, который влюбляется в вульгарную девушку и страдает из-за этой любви, мучается ей. Роман построен на размышлениях, переживаниях, философских описаниях.

Две другие части преподносятся от маленького мальчика, который и выступает рассказчиком в этой истории. В первой части книги мы видим его еще ребенком, а в третий он уже появляется как отрок. Жизнь нашего рассказчика переплетается с историей Сванна.
Персонажи очень чуткие и ранимые, переживающие несправедливость этого мира, болезненную любовь, пытающиеся приспособиться ко времени, в котором им довелось жить.

Красивый неспешный роман для долгих зимних вечеров, когда хочется излечить свою душу и напитать ее чем-то прекрасным.

P.S. Перевод Елены Баевской читается на одном дыхании