Рассказы

Рассказ, вызывающий смешанные чувства. В воскресенье в земской больнице принимает фельдшер Курятин, так как сам доктор уехал жениться. На приём приходит дьячок Вонмигласов, которого достал больной зуб.

Все, кому удаляли зуб, а таких большинство, прекрасно представляют себе эту неприятную процедуру. Чехов описывает её настолько подробно и натурально, что у меня даже возникали болезненные ощущения, казалось, это мне сейчас вырывают больной зуб. А ведь в то время это делалось без анестезии! У вас ещё не заломило в челюсти?..

С одной стороны, фельдшер демонстрирует на словах свой высокий профессионализм, но на деле не получается вырвать с первого раза. Конечно, он обвиняет в этом крутящегося от боли дьячка. В общем, хирургическая операция настолько болезненно описана Антоном Павловичем, что даже юмористическое поведение персонажей, их переругивание не спасают меня, как читателя, от сочувствия страдающему Вонмигласову.

Поэтому немножко смешно, а внутри сознания больно за дьячка…

Фраза – «Ты думаешь, мужик, легко зуб-то рвать? Возьмись-ка! Это не то, что на колокольню полез да в колокола отбарабанил!»

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 548

Самым высшим достижением для писателя является то, что его выражения становятся нарицательными, уходят в народ. 25-летний Чехов написал рассказ «Унтер Пришибеев», и термин пришибеевщина является глубоко укорененным в русском языке, часто употребляемым в определённых обстоятельствах.

Кто же он, знаменитый унтер Пришибеев? Отставной каптенармус, служил в штабе в Варшаве, вышел в отставку, был в пожарных, два года проработал швейцаром в мужской классической прогимназии. И вот уже пятнадцать лет бывший унтер-офицер Пришибеев житья не даёт всем в селе. Почему? Пришибеев убеждён, что он обязан наводить порядок – «…Никто порядков настоящих не знает, во всем селе только я один, можно сказать, ваше высокородие, знаю, как обходиться с людями простого звания…»

Перед нами весьма распространённый в России тип самодура, которому «хоть кол на голове теши», а он будет всё делать по-своему. Пришибеев – это классический самодур, высшей пробы. Он ничего и никого не слышит, только выполняет свою миссию - «А ежели беспорядки? Нешто можно дозволять, чтобы народ безобразил? Где это в законе написано, чтоб народу волю давать? Я не могу дозволять-с. Ежели я не стану их разгонять, да взыскивать, то кто же станет?»

Главное, что унтер не только простой народ воспитывает, он готов поучить и урядника, и старшину, представителей власти. Причём поучить не только словами, но и делом – «…ведь без того нельзя, чтоб не побить. Ежели глупого человека не побьешь, то на твоей же душе грех. Особливо, ежели за дело... ежели беспорядок...»

Вот и судят Пришибеева за то, что он оскорбил словами и действием урядника, старшину, сотского понятых, ещё шестерых крестьян… Представляете уровень непрошибаемости унтера, его абсолютной уверенности в своей правоте?! Напрасно мировой судья пытается до него достучаться, объяснить ему, что это не его дело.

А если бы ему реальную власть дать?! С его-то замашками. Он уже сейчас запрещает односельчанам песни петь – «Да что хорошего в песнях-то? Вместо того, чтоб делом каким заниматься, они песни...» Ещё сильно Пришибеева беспокоит, что «моду взяли вечера с огнем сидеть. Нужно спать ложиться, а у них разговоры да смехи. У меня записано-с!» Он готов мировому судье доложить, кто «беспорядки нарушает» - «Солдатка Шустрова, вдова, живет в развратном беззаконии с Семеном Кисловым. Игнат Сверчок занимается волшебством, и жена его Мавра есть ведьма, по ночам ходит доить чужих коров».

Получив от суда месяц ареста, Пришибеев не может понять, за что?! По какому закону?! И этим наказанием его не исправить. Даже сейчас, находясь под арестом, «увидев мужиков, которые толпятся и говорят о чем-то, он по привычке, с которой уже совладать не может, вытягивает руки по швам и кричит хриплым, сердитым голосом: - Наррод, расходись! Не толпись! По домам!»

Невероятно точный классический пример самодура!

Фраза – «Разгоняю я народ, а на берегу на песочке утоплый труп мертвого человека. По какому такому основанию, спрашиваю, он тут лежит? Нешто это порядок? Что урядник глядит? Отчего ты, говорю, урядник, начальству знать не даешь? Может, этот утоплый покойник сам утоп, а может, тут дело Сибирью пахнет. Может, тут уголовное смертоубийство...»

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 534

Для фельдшеров то утро выдалось непростым: Иван Яковлич, главный доктор и их начальник, уехал на охоту, а значит отвечать за всё теперь будут они; весть, надо признать, нерадостная, столько указаний, дел, ответственности... Пока Кузьма Егоров заливался цикорным кофе, его коллега Глеб Глебыч почти что лежал на столе, занимался бумажной работой и сердился, перья, понимаешь, отвратительные, а чернила-то, ради всего святого, как такой пакостью вообще писать можно! Как-то нужно, что поделаешь... И вот настала та самая страшная минута – кофе закончился, и пришлось им всё же взяться за работу: любитель цикория, надев клеёнчатый фартук, взялся за терапевтическую часть, ругатель чернил же отправился в аптеку, ибо был ответственен за фармацевтическую; рабочий день в земской больнице начался.

Пришло в тот день человек тридцать. У кого палец был завязан, у кого голова, у кого горло, у одного и вовсе сердце болело, но у отважных медицинских работников на всё был один ответ: сода. «„Дать чего-нибудь” на языке Глеба Глебыча значит „дать соды”». Про спирт тоже не забывали: «Вы мне спиртику какого-нибудь дайте, чтоб к сердцу не подкатывало», – и правда, чем же ещё больное сердце лечить. И прям-таки заворожило меня то, как один пациент спросил у фельдшера, мол, а можно ли ему жениться? Это было... внезапно. «— Нет, не советую! — Чувствительно вам благодарен», – надо думать, такой учёный муж во всех делах разбирается, даже в сердечных (что там про спирт...). Всех осмотрели, всех вылечили. Ну, как вылечили... «Кузьма Егоров скромно опускает глазки и храбро прописывает Natrii hydrocarbonas, т.е. Соду».

Антон Чехов знал о чём писал, уж сколько он таких врачевателей повидал, страстных любителей соды и спирта, и, надо думать, таких глебов и сейчас хватает, куда ж они денутся-то, такие везде есть. И можно было бы окунуться в не такое уж прекрасное далёко, но что-то не хочется, горько об этом не то что писать, а даже просто вспоминать, хотя столько лет прошло. Опять же, хороших врачей тоже хватало. Чего уж там, блестящих врачей. Но о них ли будешь вспоминать, когда перед глазами стоит образ дорогого человека, загубленного такими вот “специалистами”? Вот и с этим рассказом так вышло. Читаешь – смешно, вдумываешься – не очень, а уж когда вспоминаешь... Сода, понимаешь. И спиртом залить для закрепления эффекта. А может, для верности ещё и подорожником прикрыть? Тем самым, что исцеляет вообще всё. Исцеляет же?..

Чехов конечно же классик, гений и тд.
Более того, гуманист, юморист, благотворитель, драматург, знаток чевеческих душ и вообще, чуть ли не идеал интеллигентности и интеллектуализма...
Но вот почему-то чем больше проходит времени, тем меньше нравится мне вся эта модная тогдашняя тусовка писателей рубежа веков, все эти Чеховы, Горькие, Короленки и прочие "разоблачители" "мерзостей жизни"...
Может потому и вызывают они некий пульсирующий дискомфорт, что больно уж нарочито спекулятивно-старательно "разоблачительством" своим они занимались (примитвизируя, таким образом, по сути литературный дискурс), чуть ли не захлебываясь при этом внутренним восторгом самодовольства (ибо, полезным же делом занимаемся, мол, да и как талантливо при этом, а?! да и денюжки, к тому же совсем нехилые за всё это нам отваливают, за одно, да и поёрничать можно над всеми над ними, читающими и узнающими себя... а нате-ка вам ещё, ещё и ещё!), который, между всем прочим, и привел, в том числе, ко всем последующим революциям, потрясениям и прочим гуманитарным катастрофам, хотя конечно не они одни в этом виноваты, но тем не менее... И что самое интересное -мало кто из той бригады "разоблачителей" дожил в последующем до кровавых революционно-послереволюционных событий, а те, кто дожили - поразились, мягко говоря... до самых глубин своих потрясенных душ...

Нравится мне Чехов. Не юмором, ведь по большей части его проза вызывает улыбку, но грустную. Не безупречным стилем, хоть его и не отнять. И не тем, что по всем прямым и косвенным признакам он был очень приличным человеком. Чехов абсолютно современен, и это порой даже страшно.

«Нигма» выпустила этот томик Чехова на превосходной бумаге с шикарными иллюстрациями Иткина. Кстати, в этой серии «Вне серии» издательство уже выпустило « Капитанскую дочку » и « Героя нашего времени » с акварелями того же художника.

Составители сборника постарались показать всю палитру чеховских рассказов, и тональность прозы сильно меняется от «Ваньки» до «Человека в футляре». «Налим» - почти гоголевская сатира, в «Детворе» чудится что-то толстовское, в «Человеке в футляре» - купринское. «Налим» живо напомнил мне, как мы несколько лет назад купались в Псле после посещения будинка-музея А. П. Чехова в Сумах.

Чертовски не хочется писать банальщину, но эти рассказы – настоящее окно в мир уютной жизни буржуазных семей и неустойчивого существования сельских и городских низов России времен Fin de siècle. Сам Чехов подчеркнуто буржуазен, чувствуется, что все эти рассказы про гимназистов и господских детей – чувственный опыт, а описания сельских больниц («Беглец») и быта столяров («Каштанка») – взгляд со стороны.

Вершина сборника – «Человек в футляре», в котором Чехов показывает нам, что он, пожалуй, достойный наследник Лермонтова в деле написания «психологической прозы». И вот тут как раз видно, что в нашей стране все идет по кругу:

О чём, о чём, а о медицине такой писатель, как Антон Павлович Чехов мог писать с полным профессиональным правом. Поэтому его рассказ о сельской медицине так точен, насыщен деталями, и кажется списанным с натуры.

Единственный земский доктор уехал со становым на охоту, поэтому приём в больнице ведут два фельдшера – Кузьма Егоров и Глеб Глебыч. Им сегодня предстоит принять тридцать больных. Видно, что процедура приёма отработана годами. Сначала регистрация пациентов для медицинской статистики, затем врачебный (фельдшерский) осмотр и завершается всё выдачей лекарств в аптеке тут же при больнице. Со всем этим справляются два человека, обязанности у них чётко разграничены. Один ведёт приём, Кузьма Егоров. Другой, Глеб Глебыч, работает в аптеке.

Конечно, можно посмеяться над кропотливой работой сельских фельдшеров. Опрос больного, а затем постановка диагноза представляются весьма далёкими от медицины. Скорее, это какое-то шаманское угадывание. А может быть, интуитивное предвидение заболевания конкретного человека.

Старушка жалуется на боли в животе. Егоров тут же выдаёт – «Так... А ну-ка потяни себя за нижнюю веку! Хорошо, довольно. У тебя малокровие...» Завидный диагност тут же выписывает капли раствора железа, но, так как в аптеке они закончились, бабка получает соду.

Пациент Стукотей страдает от того, что всё у него болит, но больше всего сердце, ещё в жар его бросает. Кузьма ответственно его осматривает, «нагинает его и давит ему кулаком под ложечку», чем вызывает приступ боли у страдальца – «Ой... ой... ввв... Больно!» Понимаю, что любой читающий сразу заикнётся про кардиограмму… Но какая ЭКГ в позапрошлом веке?!... Приходится звать Глеб Глебыча из аптеки. «Начинается консилиум». В результате Глеб Глебыч предполагает, что у больного – «катар желудка». Да-а.а… Доктор Живаго бы позавидовал такой блестящей диагностике…

Забавно, что в аптеке практически от всех болезней выдают соду, такое беспроигрышное средство. Помню, мне отец рассказывал, как он в юности в послевоенные годы подрабатывал в сельской ветеринарной клинике на подхвате у ветеринара. Так у него тоже с тех далёких лет осталось одно верное средство для лечения, как животных, так и людей. Это – стрептоцид. Он им готов был лечить любую болезнь – от небольших ран на теле до воспаления горла. Самое верное средство, по его мнению. Так и у чеховских «сельских эскулапов» получается, что соду можно применять от всех болезней… Действительно! Хуже – то, точно, не будет…

Фраза – «И вот о чем я хотел вас, собственно говоря, спросить... А к тому, как я животом слаб, и по этой самой причине, с вашего позволения, каждый месяц кровь себе пущаю и травку пью, то можно ли мне в законный брак вступить?
Кузьма Егоров некоторое время думает и говорит:

• Нет, не советую!»

  Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 458

«— Здравствуйте-с! Позвольте мне-с... — Что прикажете-с?», – и вот тут-то и случилась заминка, ибо уважаемый Иван Прохорыч взял да забыл, что за ноты ему, собственно, надо было приобрести, а без них домой ему нельзя было ехать, реакция дочери, которой они были нужны, очень его пугала, и не без оснований, учитывая печальную судьбу тех нот, которые он нечаянно – нечаянно?.. – облил керосином и бросил за комод (так много вопросов... так мало ответов). Но как вспомнить, когда подвела «экая, прости господи, память демонская», ведь всю дорогу он, значит, прекрасно помнил, а тут из головы название вылетело и всё, ну никак не поймать его за хвост, как ни пытайся. С этим срочно надо было что-то делать. Разговаривая с вежливым и спокойным продавцом (который, надо думать, давно уже со всем смирился, примирился и преисполнился, с такими-то покупателями), помещик изо всех сил пытался всколыхнуть озерцо своей памяти, не забывая при этом разговаривать, ведь надо же как-то потянуть время... «— Забыл!! — Припомните-с!».

«Да, может быть, вы сами знаете? Пьеса заграничная, громко так играется», – яснее не стало. Попытался он и напеть, но результат был тот же. Не зная уже, что ему ещё предпринять, он и местного кота всего истискал («Какой кот важный! Славный... Сибирский, знать, подлец!», – очаровательное), и о знакомцах посплетничал («Свистеть в комнате грех... Вон у нас Седельников свистел, свистел да и просвистелся», – понимаемое), под конец даже о детстве немного рассказал, припомнив, что с ним, в отличии от его брата, обращались строго и играть на музыкальных инструментах не разрешали (грустное). И всё равно ничего не помогало. Смирившись и выйдя из магазина, несчастный подумал о том, что ждёт его дома: жена ругать будет, дочка, не узрев нот, и вовсе загрызёт... И вот тут и случилось чудо: он вспомнил. Вернувшись, напев и совершив покупку, уже довольный он пошёл домой; надо думать, страх быть обруганным и обгрызенным был ну очень велик... «Заходит этак бочком, а потом берётся верхняя нота, такая рассыпчатая».

«То-то-ти-то-том... Хо-хо-хо...», – как тут было не вспомнить учительницу в музыкальной школе, ей вот так что угодно напой, и она всегда, всегда угадывала! До сих пор помню это чистейшее просто чувство восторга, когда она начинала играть и лилась та самая музыка... волшебница. Сам рассказ весьма симпатичный, ещё в детстве – 8, 9 лет – он пришёлся мне по душе, в этот раз, правда, многое заиграло другими красками, ибо эти реакции бедного продавца... подработки в книжных магазинах и библиотеке в подростковые годы откликнулись, конечно, там и не такое было. «— Понимаете? — Не понимаю...». К слову, забавно, что с тех пор всякий раз слыша эту листовскую рапсодию я сразу же вспоминаю Антошу Чехонте и этот его рассказ, потому он мне до сих пор и нравится, пусть сама по себе история довольно простая. И за тёплые воспоминания о том великолепном солнечном зале, в котором одна чудесная женщина учила меня музыке, тоже спасибо... И за кота. За него отдельная благодарность. Восхитительный. «Кот замурлыкал и аппетитно потянулся».

«Товарищи учёные, эйнштейны драгоценные,
Ньютоны ненаглядные, любимые до слёз!
Ведь лягут в землю общую остатки наши бренные,
Земле — ей всё едино: апатиты и навоз».(Высоцкий В.С.)

Вопрос взаимоотношений полуграмотных соседей с учёными профессорами волнует всех пишущих на протяжении многих веков. Очень сложно наладить полноценное общение. Антон Павлович в своём первом напечатанном произведении в 20-летнем возрасте показал всю пропасть, разделяющую обывателя и соседа-учёного. Как будто с разных планет…

Ссылаться на то, что это пародия, нет смысла. Любой это поймёт, кто периодически общается с «народом», точнее, яркими представителями, которые уважают образованных людей, но взглядов на происхождение видов с Чарльзом Дарвином не разделяют. Удивительно, как молодому Чехову удалось так ярко поведать о самобытном взгляде простых людей на текущее (на тот момент) развитие науки.

«…на луне т. е. на месяце живут и обитают люди и племена. Этого не может быть никогда, потому что если бы люди жили на луне то заслоняли бы для нас магический и волшебный свет ее своими домами и тучными пастбищами. Без дождика люди не могут жить, а дождь идет вниз на землю, а не вверх на луну. Люди живя на луне падали бы вниз на землю, а этого не бывает. Нечистоты и помои сыпались бы на наш материк с населенной луны. Могут ли люди жить на луне, если она существует только ночью, а днем исчезает? И правительства не могут дозволить жить на луне, потому что на ней по причине далекого расстояния и недосягаемости ее можно укрываться от повинностей очень легко».

Это сейчас любой школьник знает, что Луна необитаема, в чём убедились американские астронавты и советский луноход. А во времена Чехова учёные умы надеялись, что Луна обитаема… Ведь, не скажешь, что сосед Василий Семи-Булатов тёмен и неграмотен. Нет. Он тянется к научным знаниям – «Ужасно я предан науке! Рубль сей парус девятнадцатого столетия для меня не имеет никакой цены, наука его затемнила у моих глаз своими дальнейшими крылами. Всякое открытие терзает меня как гвоздик в спине. Хотя я невежда и старосветский помещик, а все же таки негодник старый занимаюсь наукой и открытиями, которые собственными руками произвожу и наполняю свою нелепую головешку, свой дикий череп мыслями и комплектом величайших знаний». Новые знания Василий воспринимает через призму собственного понимания. И своим пытливым умом делает личные открытия!

«Я открыл, что наша великая огненная лучистая хламида солнце в день Св. Пасхи рано утром занимательно и живописно играет разноцветными цветами и производит своим чудным мерцанием игривое впечатление. Другое открытие. Отчего зимою день короткий, а ночь длинная, а летом наоборот? День зимою оттого короткий, что подобно всем прочим предметам видимым и невидимым от холода сжимается и оттого, что солнце рано заходит, а ночь от возжения светильников и фонарей расширяется, ибо согревается. Потом я открыл еще, что собаки весной траву кушают подобно овцам и что кофей для полнокровных людей вреден, потому что производит в голове головокружение, а в глазах мутный вид и тому подобное прочее».

Кто-то посмеётся. А я считаю, что стремление к научному подвижничеству очень похвально. Главное, чтобы оно не было агрессивным и направленным на утверждение себя, как единственно знающего истину в последней инстанции. Более того, Василий тянется к знаниям и открытиям, обращается к учёному соседу с призывом – «Откроем что-нибудь вместе, литературой займемся и Вы меня поганенького вычислениям различным поучите». Как не вспомнить Владимира Семёновича Высоцкого –
«Товарищи учёные, не сумлевайтесь, милые:
Коль что у вас не ладится — ну, там, не тот аффект, —
Мы мигом к вам заявимся с лопатами и с вилами,
Денёчек покумекаем — и выправим дефект!»

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 390

То, что в этом доме водку пьют вёдрами, меня, надо признать, впечатлило... но повод-то был, да ещё какой: девица была объявлена невестой юнца, счастье-то какое! Матери плачут, отцы обнимаются, помолвленные целуются, тосты произносятся – одним словом, простое счастье обычной мещанской семьи. Не обошлось и без несчастного влюблённого, вон он, Ванька Смысломалов (эти чеховские фамилии...), сидит в окружении бойких девчат, где «ударился в страшный трагизм». А что там с наречёнными-то? Подзатылкина готовить вроде как умеет, не ходит без корсета, любит статных мужчин и имя Роланд (тут что-то очень личное, наверное), в целом же она «замечательна только тем, что ничем не замечательна» (отличная характеристика). Назарьев же где-то там служит и что-то там получает (хватает, правда, только на табак, ну да ладно), любит свой почерк, сапоги со скрипом и самого себя (вот это я понимаю), а ещё обожает говорить барышням: «Как вы наивны! Вы бы читали литературу!». Пара, конечно, что надо... но опять же, какая разница? Дело-то не в этом! Тут главное другое...

«Мы даём за тобой, душенька, не копейку какую-нибудь, а ровно тысячу рублей. Ты это понять должна!», – речь о приданом, само собой, не о нежных же – ха! – чувствах. Отношения папаши и мамаши были довольно показательными, там царила пусть и не ненависть, но что-то очень к ней близкое, и подобное ожидало и молодых. Мать драматично вещала о том, что доченька не должна слушать мужа и отца, только ей должна она всё рассказывать, только ей! Отец мужа в целом одобрял и даже плакал от счастья (хотя дело, я думаю, всё же в персидском порошке), мать же настоятельно просил не слушать, ну и цени, глупая, что за тебя вообще заплатили, цени! Жених («Позвольте вас чмокнуть!», – вот умеет автор в тошнотное) и вовсе разъярился, ибо обещали-то, оказывается, полторы тысячи, свинство какое! И впрямь будто о покупке свиньи разговоры шли... А что же невеста? А невеста ничего. Ни слова не сказала. Потому что права на это не имела. Вот и думай, что с ней будет после свадьбы. Хотя чего там думать, и так всё ясно. И пророки для этого, как едко отметил уважаемый, не нужны.

«Что? Любовь? Какая там любовь?», – и впрямь, какая такая любовь, а что это вообще за зверь такой дикий, он нам тут не нужен, извольте. Никто тут никого не любил, да чего уж там, тут даже банального уважения не было, зато водка – вёдрами, о как. Антоша Чехонте с чувством потоптался по этой теме, одно только то, что невеста на протяжении всего повествования молчала, было чертовски говорящим моментом, это не какая-нибудь дешёвая романтизация того времени (ах, вот бы сейчас вернуться в прекрасное прошлое!.. удачи с этим). И вот вроде было много забавного («с остервенением отрицает чертей» почему-то очень рассмешило), но под конец стало прям-таки тяжко и уныло, ибо это не жизнь, а сплошное мучение, причём для всех. Кто в итоге счастлив-то? Блох и тех бедных изгнали. И никакие вёдра тут уже не помогут, пусть даже в них будет пузыриться шампанское. Слушай мать, слушай отца, слушай мужа... Какое счастье, что ныне можно слушать только себя. Вот за что и можно тост поднять, так это за сей счастливый факт. Только без вёдер, пожалуй. И фужера хватит.

Чехов никогда не объяснял значения говорящих фамилий персонажей своих рассказов. Читатель сам должен был сообразить. У персонажа шуточного рассказа «Письмо к учёному соседу» фамилия – Семи-Булатов. О чём она говорит?

Даже сейчас, набирая текст своего отклика, я допустила ошибку по Фрейду: вместо Семи-Булатов сначала набрала Семи-Палатов. Ума палата! Так говорят о шибко умных. Семи пядей во лбу. Это тоже про наиумнейших.

Строим дальше логическую цепочку. Булат – особо твёрдый и упругий сплав для изготовления холодного оружия: мечей, сабель и тому подобного. Теперь помножим булат на семь. Получим что-то невероятно твёрдое и упругое. Куда твёрже дуб-дерева. А именно так говорят, когда терпение приближается к нулю, про людей особо твёрдых и непрошибаемых тупиц.

С самого начала становятся понятными тема и главная мысль рассказа. Письмо как эпистолярный жанр, а также письменный текст автора письма – его визитная карточка, не нуждающаяся в дополнительных рекомендациях.

Чехов высмеивает невежество, завышенную самооценку и себялюбие отставного урядника Василия Семи-Булатова, который не понимает, что не следует соваться «со своим свиным рылом в калашный ряд». Но это понятно читателю, а не автору безграмотного и нелепого по содержанию текста – Семи-Булатову.

Гениальность Чехова в том, что его произведения – на века. Разве не актуален этот шуточный рассказ для некоторых современных авторов, ничтоже сумняшеся в своей гениальности, но не имея даже поверхностных знаний, втюхивать свою «нетленку» таким же малообразованным читателям?.. Вот почему любое «произведение» сегодня находит своего читателя. По этой же причине книги, достойные признания, оказываются несправедливо недооценёнными.

… Названия села, в котором обитает отставной урядник, – Блины-Съедены. Прелесть какая! Всё равно, что дырка от бублика. Там «умнику», считающего себя умным, и принижающим заслуженно признанного учёного соседа, самое место.

А по большому счёту рассказ «Письмо к учёному соседу» не столько смешной, насколько грустный.

Приходится задуматься о современном образовании. И мысли приходят на ум отнюдь не позитивные. Стремление высоко взлететь не подкрепляется желанием прилагать усилия для достижения своих устремлений: хочу всё и сразу. Зачем быть образованным?.. В эпоху потребления умным быть не модно … Так устроен мир. Но кто-то же его так устроил?