На берегах Невы

Мемуары поэтессы Ирины Одоевцевой о 20-х годах прошлого столетия. Ирина - участница "Цеха поэтов" и "Литературной студии", "лучшая ученица" Николая Гумилёва, автор популярных баллад. Она была в самой гуще творческих событий, вечеров, лекций, в целом литературной жизни того времени. В своей книге она вспоминает о Николае Гумилёве, Осипе Мандельштаме, Андрее Белом, Анне Ахматовой и других, многочисленных представителях Серебряного века.

Мне понравилось:

• книга, в первую очередь, воспоминания о юности, о наивности, умении видеть радость и красоту в каждом мгновении. Когда читаешь даже не верится, что можно настолько не замечать тяжести жизни ...." мы проживём сто лет и с нами ничего не случится...."
• познавательно. Особенно если параллельно читать биографии действующих лиц. Полная, объемная картина творческой жизни Петрограда тех лет.

  Что смущало?

• очень, очень всё субъективно. Автор, конечно, главная героиня, все и вся вертится вокруг неё, все важные разговоры, значимые люди. Хотя, наверное, бессмысленно ожидать другого от мемуаров, ведь человек передаёт именно своё восприятие событий и самого себя в этих событиях.
• периодически я впадала в некое недоумение и непонимание того, как вообще возможно было вести настолько праздную жизнь в те годы. Вот это хождение по курсам поэтического мастерства, слушание лекций, бесконечные прогулки и вдохновенные разговоры. Самым близким для меня оказался Михаил Лозинский. Вот нормальный человек, занимается переводами, работает. А остальные как бабочки... порхают. То есть умом я понимаю, что всё не так просто было, и, как выше отметила, это книга про творчество и вдохновение, и моменты голода, холода, и бытовых неурядиц просто исключены или проходят фоном. Но воспринимать такой образ жизни мне сложно.

  Как итог: хорошая книга воспоминаний и сожалений о прекрасных годах юности. Поэты, романтика, стихи и слухи)))

Когда бралась за книгу, я не изучала внимательно, что это и о чём, и в первый момент насторожилась: сложно ждать от послереволюционных записок "из эмиграции" чего-то, кроме "страшных ужасов чудовищной кровавой гэбни", но книга началась гораздо лучше, чем ожидалось.

Наверное, первая сотня страниц была прекрасна. Отличный язык, лёгкий, живой, личное знакомство с поэтами, о которых я прежде знала немногое - поначалу это был почти восторг. Но только поначалу, а потом...

Книга выглядит не как мемуары, а как черновик к мемуарам. Вполне возможно, что записано это было по горячим следам, но я е поняла, почему нельзя было эти разрозненные обрывки привести в какой-то хронологический порядок и нормально отредактировать. В первый раз эпитет про "глубокое, поместительно время" описанной эпохи вызывает восхищение, на второй - недоумение, на третий - вопросы.

Очень много смысловых повторов и самоповторов рассуждений, описаний. Очень сумбурно скачет повествование, хотя охватывает оно всего несколько лет. И я могу понять, если бы всё это публиковалось "по горячим следам" или автор просто не успел всё отредактировать по причине собственной внезапной смерти, но у неё было достаточно много времени на то, чтобы привести воспоминания в порядок. Не захотела, значит. И это не красит книгу, воспринимается как пренебрежение какое-то. Первые сто страниц интересно, а дальше то и дело ловишь себя на мысли - спасибо, конечно, это здорово, но мы уже вот сто страниц об этом говорим, может, давайте о другом? С этим-то всё ясно.

Чем дольше я читала книгу, чем большее число поэтов автор показывает, тем яснее я понимала, почему из поэтов начала двадцатого века безусловно люблю только Маяковского и Есенина, Мандельштама так и не смогла принять, а из Гумилёва отзываются только отдельные вещи. Да вот поэтому. Вот он, ответ на все сомнения. Из всех знаменитых поэтов, которых автор касается, только Блок рисуется порядочным, интересным человеком, и Чуковский производит приятное впечатление, хотя он упомянут совсем вскользь. Насчёт остальных приходило на ум единственное слово - паноптикум.

Причём постепенно, если посмотреть, например, на фотографии всех нарисованных персонажей, невольно закрадывается мысль, что виной всему видение автора, во всяком случае, в том, что касается внешности.. Именно с её слов и из её описаний поэты рисуются весьма мерзкими, неприятными, гротескными существами, отвратительно несимпатичными. На фотографиях тот же Гумилёв выглядит гораздо обаятельнее, чем в тексте, даже несмотря на ощущение, что какое-то время автор была в своего учителя влюблена. Все-то у неё нескладные, неуклюжие, вычурные, с круглыми головами или головками, и все эти описания рисуют какой-то цирк уродов.

С другой стороны, это зрительное восприятие прекрасно бьётся с весьма неприятными характерами. О Гумилёве и его жизни я до прочтения книги знала совсем немногое, какие-то общеизвестные факты, вроде расстрела. После прочтения многое встало на свои места. Стало понятно, за что искренне и от души советская власть не любила всех этих людей, почему у них не было шансов ужиться. Тот же Гумилёв, прямо скажем, старательно шёл к тому финалу, которого достиг. Кто прав и виноват, за давностью лет понять уже невозможно, но что финал закономерный - это явно.

Моральные качества автора и представления о правильности вообще вызывали много вопросов. Она в начале обещает постараться "писать о них", но самолюбование так и сквозит, и чем дальше, тем его больше, и тем яснее, отчего она неплохо находила общий язык со своим учителем и другими, ему подобными, современниками.

Она описывает Гумилёва как человека большой души, у которого всё его поведение - напускное. А я вот не могу назвать напускным эгоизм человека, который сдаёт родную дочь в детский дом, чтобы не мешала ему жить. Это эгоизм настолько концентрированный, что от него становится откровенно тошно, и особой жалости испытывать к этому человеку уже не получается. Он груб, безумно эгоцентричен, запредельно самолюбив, отвратительно обходится с окружающими, полностью лишён самокритики, самоиронии и даже мысли не допускает о том, что он может не быть гением. Таким же рисуется Мандельштам, до откровенной грубости невнимательный к людям и думающий только о себе. Таким рисуется всё окружение этой женщины - люди бесполезные, привычные к тому, что им все что-то должны, не способные за несколько лет научиться разжигать печку, потому что "не царское это дело".

На этом фоне грубый и резкий Маяковский выглядит выигрышней - он честен и не пытается изображать из себя что-то, хотя автор явственно его не любит. Очень хотелось отложить книгу и взять вместо неё "Я сам", которая тоже стала понятнее. Почитаешь про пафос, эгоизм, наплевательство на остальных этих людей, их выспренность и самолюбование - и сразу никаких вопросов о том, почему Маяковский "возненавидел поэтичность" не остаётся.

Как итог - это, конечно, был полезный опыт и достаточно познавательная вещь, но посмей кто-то из современных авторов написать подобную сырую поделку - его сожрут с потрохами. И приведённые отрывки из стихотворений автора совершенно не вдохновляют знакомиться с поэтической стороной её творчества, и не дают повода списать все огрехи текста на то, как сложно поэту в прозе.

Безумно любопытно читать личные впечатления о культовых поэтах Серебряного века, со всеми их противоречивыми характерами, пытаясь разобраться "когда б вы знали из какого сора, растут стихи, не ведая стыда", не про всех я знала ранее, в некоторых открыла много неожиданных аспектов характера, в общем, сказочное удовольствие получила.
Но больше всего меня поразила личность рассказчицы. Такая вроде бы наивная девочка, талант которой поддержал, развил и раскрыл Гумилев, прямо первый день творения, но вот лезу в биографию в википедии и вижу, что у нее на момент встречи с Гумилевым уже был брак с двоюродным братом, хмммм..... Весьма опытная мадам, оказывается. То есть лукавая девочка-то оказалась, что было для текста выгодно показать - показала, о личном, не относящемся к поэтам и жизни в их среде - умолчала, так тааак, запомним (с Гумилевым романтики не было, она вышла замуж за Георгия Иванова).
Но все ей простила за то, как она видит внутренний свет в читающем в темной библиотеке Мандельштаме, за ее невообразимую кротость терпеть издевки и чудачества всех этих крышесносных творческих личностей, этих дутых-перераздутых эго гениев, признанных и непризнанных, рассказывать об этом, обожать их чистой великой фанатской любовью и позволять вить из себя веревки, сглаживать острые углы бесед для того, чтобы только не расстроить, не огорчить, поддержать и ободрить, оставаясь то обманутой, то обсмеянной, то голодной, - это какая-то немыслимая щедрость души и сочувствие, восхитившие и поразившие меня. Фанстастическая память, удержавшая за долгие годы мельчайшие подробности бесед. Чудесные книги! Очень добрые.

Прежде чем прочитать эту книгу, я много слышала о ней. Одоевцеву так или иначе упоминают многие гумилёвоведы, особенно, когда дело доходит до гибели поэта. А т.к. (в 90-е годы особенно, да и сейчас это мнение главенствует) многие считают, что Гумилева подставили и ни в каком заговоре он не участвовал, Одоевцеву часто ругают как выдумщицу и неочень умную женщину, которая клевещет на доброе имя своего учителя. Вот с таким скептическим взглядом и я подошла к этой книге.
Но моё впечатление оказалось абсолютно противоположным: "На берегах Невы" - это книга-восторг. Она должна стать любимой для всех тех, кто неравнодушен к Серебряному веку, к той удивительной жизни, которой жили поэты модерна и, конечно, для поклонников Николая Гумилева.
Яркой неординарной фигурой предстает Николай Степанович в книге Одоевцевой. Эксцентричный, умный, самоуверенный, такой живой! Любимая ученица метра поистине была очень талантлива и написала прекрасную книгу об удивительных людях, окружавших её. И даже если она что-то выдумала и приукрасила - все равно, ей хочется бесконечно верить.

Книга грустная.
Я поняла это только в конце, когда сама Одоевцева плакала, прощаясь с Родиной на 65 лет.
Жаль Гумилева и её. Ведь они были счастливы их каждодневным встрчеам и отношениям "учитель - ученик". В "На берегах Сены" это как-то не ощущается. Да,есть воспоминания о Гумилеве. А тут он - живой. И его убивают. Одоевцева сообщает об этом спокойно, хотя видно, что она - страдала.
Жаль русских поэтов: Блока, Ахматову. Блока "убивает отсутствие воздуха".Ахматова несчастна.
Жаль вообще русский Серебряный Век, который медленно угасает и перебирается за границу.
За границу и в мемуары.

Немного косящий, похожий на потерявшегося во времени и пространстве конквистадора в панцире железном Гумилёв. Воздушный, нездешний, будто сотканный из сверхфизической материи, но остро нуждавшийся во вполне материальном слушателе Белый. Уставший от пустой восторженности экзальтированных поклонниц, тёмноликий от разочарований, но сохранивший красоту и стать Блок. Молчаливый, гордый, размышляющий над вновь открытым законом собственного бессмертия Сологуб. Взъерошенный, слегка суетливый, пронзающий воздух остро выпирающим из-под запрокинутой головы кадыком и вечно над чем-то хохочущий Мандельштам. Барственный, подчёркнуто интеллигентный, похожий на доктора сразу всех наук Лозинский. Истеричная, чувственная, запутавшаяся в тенетах выдуманных любовей Ахматова. Все они и многие другие – персонажи биографического романа Ирины Одоевцевой «На берегах Невы», написанного в 1967 году.

Они постоянно мёрзнут и пытаются согреться у буржуек, не желающих растапливаться сырыми поленьями. Они постоянно голодны и стоят в очередях за кашей в столовых литературных учреждений. Некоторые из них стремятся выглядеть по-имперски импозантно, словно не случилось революции кожанок и тужурок, а другие, напротив, напяливают на себя немыслимые одежды, чтобы мимикрировать под новую, враждебную среду, но, разумеется, всё равно выделяются из неё неистребимой экстравагантностью. Но главное – они наслаждаются общением друг с другом, этой бесплатной роскошью, которая одна, кажется, не была дефицитом в те апокалипсические годы. Отсюда регулярные встречи, сборы в Доме искусств и множестве других домов, казённых и частных, чтобы говорить, слушать, вспоминать и читать стихи. Старые и свежие, любимые и ненавидимые.

Поэзия, искусство наполняют их жизнь и становятся искусственным воздухом, которым только и можно дышать в эпоху нетерпимого энтузиазма масс, когда собственная чуждость новым реалиям чувствуется всё острее и безнадёжнее. Кто-то стремится налаживать новую жизнь; кто-то пытается во что бы то ни стало жить как прежде, стараясь не замечать становление очередной инкарнации России на месте «слинявшей в три дня»; а кто-то и вовсе умирает. Своей смертью, как Блок, потерявший смыслы, силы, жизненные и творческие импульсы, или насильственной смертью, как Гумилёв, в своём старорежимном романтизме ввязавшись в какой-то нелепый заговор.

Одоевцева видит смерть этих двоих, словно подведшую черту под её собственным пребыванием в Советской России, выходит замуж за поэта Георгия Иванова и отправляется с ним за границу. Сначала кажется, что на чуть-чуть, только в командировку, но многие с ней прощаются, будто навсегда. Но она не хочет покидать Россию навсегда, и почти никто не хочет, хотя многим приходится – их объявляют «бывшими» и постепенно отовсюду выдавливают, под ними поджигают землю и мосты, им намекают и подмигивают, а самых непонятливых просто сажают на пароход и отправляют в долгое плавание по океану чужбинной бесприютности. Знаменитый «Философский пароход», кстати, отбыл из России в том же 1922 году, что и Ирина Одоевцева.

Эмиграция для этих людей – неизбывная трагедия; они не то, что эмигранты конца советской эпохи, ринувшиеся за колбасой и джинсами, и уж тем более не эти нынешние, предающие родину с гримасой брезгливости на холёных лицах. Для героев Одоевцевой, людей настоящей русской культуры, эмиграция – это не подлый и трусливый жест самоотречения от корней и национально-культурной идентичности, как для «нынешних», а боль, которую неутихающим аккомпанементом они пронесли сквозь все оставшиеся им годы. Это настоящий философский, литературный, поэтический пароход, а не его самозванная и до пошлости претенциозная имитация.

Вот почему, когда уже в конце 1980-х Одоевцеву находит в Париже русская журналистка Анна Колоницкая, влюбившаяся в её книги «На берегах Невы» и написанную вслед за ней «На берегах Сены», их героев и их автора, и предлагает 92-летней прикованной к постели поэтессе вернуться домой, та сразу соглашается. «Я всегда мечтала вернуться домой, в Россию», – говорит она. Конечно, это пока не настоящая Россия, а поздний СССР, неприглядный и неуютный, но разве за материальную и бытовую устроенность она в своё время так любила свою страну? Нет, за людей, за культуру, за радость живого, одухотворённого общения. А этого в период заката советской эпохи оказалось не меньше, чем в период кровавого рассвета.

Это выглядит неправдоподобным хэппи-эндом, прилепленным к драматичному роману ради выжимания очередной слезы, но всё это сущая правда: Одоевцева возвращается в 1987 году, поселяется рядом с местами, где когда-то жила и любила, и обретает популярность и читателей. Многосоттысячные тиражи книг, интервью на радио и телевидении, творческие вечера и встречи с публикой, в которой неудержимо растёт интерес к Серебряному веку и его замечательным героям, к этой богатой и полной чудес странице русской истории, которую зачем-то хотели вырвать, стерев из нашей культурной памяти эти огненные письмена. Не удалось, и среди многих прочих – благодаря Ирине Одоевцевой, сказавшей про себя «я только живая память о них».

На самом деле, эту часть воспоминаний Ирины Одоевцевой я прочитала ещё в феврале и тогда же начала "На берегах Сены", но дело двигалось крайне медленно, и в конце концов я отложила книгу.
Основным камнем преткновения стало недоверие к автору. Ирина Одоевцева, действительно, написала произведение восхваляющее Николая Гумилёва. Но написала так, что ей очень трудно поверить. И не только в отношении Гумилёва.
Она пишет, что была его "любимой ученицей". Она пишет о жене Гумилёва как ревнивая соперница. Я ни разу не подумала, что это объективный взгляд со стороны. Читается именно как намеренное выставление её недалёкой дурочкой. Впрочем, я могу преувеличивать: всё-таки прошло уже достаточно времени с момента прочтения.
Помимо Гумилёва, Одоецева пишет о Мандельштаме, Андрее Белом, Блоке и почти не пишет о Георгии Иванове. ("Я вышла замуж за Георгия Иванова." Как?! Когда?! Ты же восхищаешься Гумилёвым!) О нём есть во второй части, но как раз на этом я и сдалась.
Основная причина недоверия, как я сейчас понимаю, это длинные монологи Гумилёва, разговоры на какие-то, порой философские, темы. Всё бы ничего, но Одоевцева утверждает, что у неё очень хорошая память, но книгу она писала не по горячим следам, а спустя много лет и не опираясь ни на какие записи и дневники. Я решила, что многое она присочинила, а потом уже в двух разных местах прочитала, что воспоминания Одоевцевой считаются недостоверными.
В целом же, эту книгу прочитать стоило. Хотя бы потому что я открыла для себя поэтессу Ирину Одоевцеву и научилась более критически смотреть на мемуары известных людей. И из-за описания жизни послереволюционного Петрограда тоже. Тут я автору верю. Да и написано всё-таки неплохо. Я обязательно вернусь к "На берегах Сены", когда буду знать об эмигрантском Париже немного больше.

Эта книга восхитила и поразила меня до глубины души. Я очень люблю поэзию, тем более поэзию 20 века, но никогда еще такие известные личности, как Гумилев, Ахматова, Мандельштам и др. не представали настолько живыми. "Одоевцева - ученица Гумилева" позволила читателю "подглядеть" за жизнью известных поэтов, разделить с ними их переживания. Биографические подробности лишены всякой сухости и пустой точности, как в учебниках литературы. Наоборот, образ автора, "маленькой поэтессы с большим бантом", является ненавязчивым звеном, связывающим читателя с кем-то из поэтов.
Николай Гумилев. Признаюсь честно, 11 лет школы вдолбили в меня знания только о том, что Гумилев был женат на Ахматовой, писал стихи, ждал согласия Анны Андреевны два года и читал ей стихи на ненавистном немецком языке. Все. В мемуарах Ирины Одоевцевой предстает совсем другой Гумилев - "живой", чувствующий, ранимый, слегка чудаковатый, как и большинство поэтов того времени. Он присутствует на протяжение практически всего повествования, и мне странно понимать, что вот этот герой, к которому я прониклась такой симпатией, он жил и творил на самом деле. Что это реальный человек, а не плод писательской фантазии! Благодаря ненавязчивому слогу Одоевцевой у меня в памяти прочно отпечатался образ худощавого человека в оленьей дохе, ворошащего поленья в печи игрушечной сабелькой своего сына Левы. С удивлением для себя, я отметила, что мне тяжело и неприятно понимать, что ценой поэтической гениальности стало семейное счастье. В первый раз не сложилось с Анной Ахматовой, которая пожелала развестись, во второй - с Аней Энгельгардт, которая ждала мужа в Бежецке и нянчилась с Левой и Леночкой. "Никогда не выходите замуж за поэта, помните - никогда!" - говорил сам Гумилев.
Осип Мандельштам. К моему стыду, к моменту встречи с Мандельштамом в книге Одоевцевой, я совершенно была с ним незнакома. По-прежнему незнакомая с его стихами, я могу охарактеризовать его как человека. Первое слово, которое приходит на ум - чудак. Да, да, и Гумилев, и Мандельштам, и Иванов, и остальные члены литературного общества Петербурга, несомненно, чудаки. Осип Эмильевич - тонкая, ранимая натура. Процесс написания стихотворений у него - стихия, волна, которая подхватывает и несет, несет, несет... У него никогда не было с собой папирос, хотя он всегда искал их по карманам, часто смеялся невпопад, был очень мнителен и от этого неповторим.
Много еще известных со школьной скамьи личностей упоминаются в "На берегах Невы": Чуковский, Маяковский, Блок, Белый и др. Я благодарна "маленькой поэтессе с большим бантом" за такое тесное знакомство с поэтами Серебряного века.

Очень противоречивые впечатления от книги.
С одной стороны, было очень интересно читать про поэтическую жизнь серебряного века, особенно в Петербурге: с её безумными страстями и невероятным душевным надрывом, с увлекательнейшими разговорами о роли поэзии и поэта в России, о таких разных, но при этом одинаково трагичных судьбах "пророков своего времени", да и в целом о том, что волновало умы и будоражило души людей в то время.
А с другой стороны, лучше бы я не читала некоторые вещи о любимых поэтах. Нет, любимыми они от этого быть не перестали, но как же горько осознавать вот это несоответствие личности и творчества! Когда восхищаешься стихами и ужасаешься поступками одного и того же человека, и радуешься, что не знал до этого момента деталей его биографии, и впечатление от того изумительного плетения слов и образов, которое покоряло тебя ещё на школьных уроках литературы, не было испорчено чужими семейными разборками и бытовыми подлостями. В частности, Гумилёв у Одоевцевой получился настолько отталкивающим, что я временами откладывала книгу в сторону, чтобы прийти в себя. А ведь она восхищалась им! Там буквально вся книга пропитана преклонением ученицы перед именитым учителем, хотя, надо отдать должное, недостатки мэтра Одоевцева тоже хорошо видела и осознавала. Но всё-таки неизменно оправдывала. Впрочем, оно и понятно, если бы не Гумилёв, вполне возможно, что имени Ирины Одоевцевой сейчас бы никто не знал, ведь без его поэтических уроков, без приносимых им книг и постоянной жёсткой критики вряд ли родилась "Баллада о Толчёном Стекле", открывшая Петербургу новую талантливую поэтессу.
А какой трогательный, даже жалкий здесь Осип Мандельштам... Разве таким я его себе представляла? Читаешь его стихи и даже не верится, что именно он, такой затравленный, страшно, до нервной дрожи боящийся одиночества, шарахающийся на улицах от моряков и милиционеров, - именно он написал все эти блистательные стихи, которые так и дышат жизнью и светом.
А знаменитый Андрей Белый... Ну как можно спокойно читать о том, как он два часа изливал душу девушке в парке, порывался пойти с нею к другу, у которого увёл жену, а через пару дней цинично отмахнулся от этой же девушки в столовой, даже не узнав её. А ведь она каждый день ждала его на той скамейке в Летнем саду, где он пообещал с ней встречаться...
Да, возможно, Одоевцева что-то преувеличила, что-то приукрасила и излишне драматизировала, но суть-то осталась прежней: поэты в то время были циничными эгоистами, зацикленными на самих себе, завистливыми, мелочными, а порою и весьма назойливыми - в общем-то, обычными людьми, со своими слабостями и недостатками.
Вот уж действительно, порой неведение - благо.