На берегах Невы

По ходу чтения мемуаров мне, как и их автору Ирине Одоевцевой хотелось восторженно крикнуть: прэлестно, просто прэлестно...)) И далее на той-же ноте продолжить с упоением читать про атмосфэру Петербурга 20-хх годов прошлого века. Восторженными глазами взирать на Николая Гумилева , при случае не забывать упомянуть, что была его лучшей ученицей.
А потом уже в статусе поэтессы рассказывать и о других участниках того круга избранных, состоящий сплошь из великих имен: О. Мандельштам , А. Ахматова , К. Чуковский , Ф. Сологуб , загадочная фигура Александра Блока ...

Первые строки мемуаров просто бальзам на душу: автор сразу говорит о том, что книга не повод рассказать о себе, а так сказать сохранить для потомков истории о тех, с кем была знакома, общалась, пересекалась в связи с общими литературными интересами. Только поэты, Петербург и время. Никакой предвзятости и перетягивания одеяла на себя. Ну как тут не порадоваться ?

Дальнейшее повествование, рассказывающее о первых шагах на литературном поприще, учеба в школе "Живое слово", где Николай Гумилев преподавал азы мастерства наряду с Кони и Лозинским вольнослушателям, знакомство и общение с учителем только укрепляли в мысли, что свежо, интересно и лишено кокетства, порой даже невольного, так свойственного большинству авторов женского пола.

Изюм из академических пайков, опасность лишиться котиковой шубки по пути с учебы домой, заваривание сушеной моркови, упоминание о том, что Петербург пока еще более менее может дышать свободно, его жителей не уплотняют бесконечно -давали пусть незначительные, но все-таки моменты, могущие почувствовать дыхание того времени, его пульс и ритм.

И вот ты читаешь, читаешь, страницы летят и в какой-то отнюдь не самый лучший момент бесконечная восторженность сначала настораживает, а потом начинает утомлять. Восторги, прорывающееся придыхание от переполняемых рассказчицу эмоций....При этом временных маркеров становится все меньше, они словно растворяются в потоке самых разнообразных историй, которые не всегда значимы важны и могут быть интересны для ощущения того времени или понимания человека, как поэта.

В конечном итоге складывается ощущение каких-то бесконечных историй, где главную роль играют известные лица, но при этом они совершенно не имеют отношения ни к творческому процессу, ни к жизни в то время. Простые перечисления, упоминания забавных моментов, особенно связанных с О. Мандельштамом , очередная история про одного, про другого, даже философские размышления Н. Гумилева тают с каждой страницей.

По сути, воспоминания напоминают сборник самых разнообразных историй без анализа и собственного отношения к происходящему. Все хорошо, добротно, порой излишне мелочно и подробно, но не трогает и не запоминается.

Сначала мне Одоевцева страшно понравилась. Начало текста – прекрасное. Одоевцева пишет, что она не будет говорить о себе, о детстве и предках, только о поэтах и времени. «Какая ласточка», – подумал я, насаживая трубу на пылесос. Я пылесошу с аудиокнигой в ушах. «Я только глаза, видевшие поэтов, только уши, слышавшие поэтов». «Святая», – думал я, включая шнур в розетку. И вот ковровая пыль летит в мешок, а я слушаю про школу «Живое слово», где в 1919 году преподавали Кони, Лозинский, Луначарский. Про первую лекцию Гумилева, который от страха не спал неделю. Мне кажется, что Одоевцева пишет идеальные мемуары: для широкого круга читателей, выбирая правильную интонацию. Без попытки свести счеты, без пафоса, хорошо и просто. Она – репортер с места значимых для культуры событий, обладающий феноменальной памятью и поэтической чуткостью к детали. Что может быть лучше?!

Мое восхищение только росло, когда я слушал Одоевцеву пару раз ночью в такси, глядя на зеленые трубы у Рязанского проспекта и на горящий вывесками Ленинский проспект. Темный пореволюционный Петроград подсвечивался огнями московских эстакад, мостов и развязок, а стихотворные строчки мешались с музыкой «Милицейской волны». Гумилев в верблюжьей своей шапке дарит Одоевцевой луну, а таксист просит – без сдачи. «Вы сегодня первый у меня, – говорит, – простите уж». Я шарю в темноте по карманам и думаю: «Какие они все живые: и таксист и Гумилев, и Петроград и Рязанка». Спасибо Одоевцевой.

Разочарование пришло в Сбербанке. Только вчера моя карточка исправно работала, а сегодня «истекла». Я бегом в банк. Таких, как я, оказалось немало. Я сел напортив табло, чтоб не прозевать очередь, надвинул шапку, накрылся рюкзаком, включил плеер… и тут Одоевцева начала меня бесить. Неожиданно куда-то делась вся ее хваленая скромность. К середине книги неожиданно выясняется, что она – солнце русской поэзии. И все от нее без ума. Гумилев не может провести без нее и дня, Чуковский умоляет дать балладу для своего сборника, Лозинский требует «на сцену», Георгий Иванов – влюблен, Мандельштам – в восхищении, даже Блок как-то «по-особенному» смотрит в сторону нашей героини. Но не только самодовольство Одоевцевой начало меня напрягать в храме вкладов и кредитов. Я вдруг понял глубокую ущербность ее метода.

«На берегах Невы» – не художественная литература, в этом тексте нет какой-то фабулы, развития сюжета, нет рефлексии. Никакой. Только прыжки: туда, сюда. Одоевцева написала серию милых анекдотов о поэтах. Пробежалась водомеркой по жизни, пообщалась со знаменитостями. И оказалось, что забавные истории о великих людях, отлично написанные, отлично прочитанные – просто утомляют. Думаешь, ну вот, очередной анекдот про непоседу Мандельштама, очередная история про оригинала Гумилева. Сто двадцать пятый литературный анекдот – невозможно!

Одоевцева всю книгу называет себя «ученицей» Гумилева. Она и напоминает ученицу, типичную университетскую отличницу: примерное поведение, память, все знает, все рассказала, отчеканила.
– А вы сами что об этом всем думаете?
– Ничего! – говорит удивленно. – Я же вам все рассказала.
– Это правда, – приходится признать, – все рассказала. Пять.
Хорошей наблюдательнице, коллекционеру анекдотов про поэтов Одоевцевой, ничего кроме пятерки поставить нельзя.

Любите ли вы серебряный век? Санкт-Петербург? Если любите - то эта книга будет подарком-откровением. Если не определились с чувствами, то непременно полюбите и то, и то. Поймете и полюбите.

Мне всегда казалось, что серебряный век с его поэзией, это что-то камерное, искусственное. Будто наши люди, а будто и не наши. Будто сами создали свой мир, где изъясняются рифмами наедине и когда соберутся вместе, влюбляются, любят, разбивают друг другу сердца. Всем этим вдохновляются и снова рифмы, влюбленности, разбитые сердца. Потом меняются местами и снова…

Какой я теперь имею вывод прочитав воспоминания одного из них? Все так и было. И это так волшебно, так не по-настоящему. И невероятно красиво. Настолько, что спустя сто лет доносится своим терпким, но цветочным ароматом, чувствами, смыслом. Сколько прекрасных слов…

…от недобитых буржуев. Которых непременно добьют. Потому что это другие люди, не такие как мы. Они были воспитаны в другой России. Все дворяне или разночинцы. То есть люди образованные, знающие языки, философию. Имеющие род и заслуги. Не имеющие необходимости работать, но имеющие необходимость творить, выражать себя и выплескивать рифмами. Люди, привыкшие к достойному образу жизни из поколения в поколение, голодают, носят рваные валенки, бабьи шапки, перевязанные рваной шалью. И лишь изредка выдают саркастические четверостишия по этому поводу.
- Что сегодня, гражданин,
На обед?
Прикреплялись, гражданин,
Или нет?

• Я сегодня, гражданин,

Остальное про чувства, красивые мелочи и поступки, не избитыми словами. Ах, сколько слов… Не имеет смысла приводить здесь ни одного.

Гумилев, Белый, Мандельштам, Блок. Ахматова.

Не ошибусь, если скажу что главный герой этой книги - Николай Гумилев. Не автор - Ирина Одоевцева. Она чересчур скромна и хорошо воспитана что бы писать о себе. О себе лишь мимоходом, о других подробно и от этого опять сожаление какую культуру воспитания барышень мы потеряли! Фантастическое отношение к людям, к наставнику. Который, между прочим, ее любил. Наставником ее был Николай Гумилев.

Удивительная барышня. Удивительный учитель, джентельмен. Удивительная история отношений, которая держала меня две трети повествования. Неужели она не видит как он горит, как умиляется, как дорожит, как делится всем что знает, как хвастает, неужели она не понимает? Неужели ей не лестно? Не любопытно? Нет. Она хорошо воспитана, она ничем себя не выдает, а я судя по всему - дурно, выдаю с головой себя своими вопросами. А может, это не я дурно воспитана? А время такое, с такими человеческими отношениями, в которых вымерли целые разновидности их, обрекая нас на примитивные. Почему? Потому что в свое время их все-таки добили, этих буржуев и вытравили в нас корни т е х возвышенных отношений, когда возможно так любить, что ничего не желать от объекта любви, кроме его благополучия. Жаль…

давно мечтала прочитывать книги автора, в первую очередь И. Одоевцева - На берегах Сены . Как же - первая волна эмиграции! Революция, Гражданская война, а они бедные-несчастные, в эмиграции... Но в тот момент времени в библиотеке про Париж книги не было. Не беда, мне ж главное букву О закрыть!
Скажу сразу - книга мне не понравилась. Не совсем фу-фу, но где-то близко. Почему? Отвечаю:

• 300+ страниц про Гумилева - это борщ! Не, хороший поэт, но не любимый. Если вы его поклонник - однозначно читать!
• мало временных ориентиров, за которые можно зацепится, выстраивая логическую цепь событий
• очень мало самой Одоевцевой. Гумилев, Гумилев, чутка Блока, щепотка других поэтов, а где же сама главная героиня? В этот период в её жизни тоже значимые события происходили
• часто события не то, чтобы мало связаны с собой, но они далеко не каждый раз идут в хронологической последовательности.

Как же я предвкушала прочесть о Петербурге начала века, пройтись по его улицам, проспектам и разводным мостам, посидеть на лавочках Летнего сада, услышать о любимых и почти не познанных поэтах. Я бы заглядывала потихоньку через плечо, незримая, отделенная от автора целым веком и передо мной открывался мир, которому суждено развеяться, сгинуть без следа.
Ещё раз увидеть и услышать Блока, пройтись в ногу с человеком , у которого " разные "глаза, понаблюдать за смешливым Мандельштамом...все это так заманчиво. Оказаться собеседницей той самой " лучшей ученицы Гумилева" , прожившей долгую жизнь, написавшей книгу воспоминаний, знавшей лично все эти фигуры Серебряного века. С волнением всматривалась я в лица на фотографии, сожалела, что узнаю лишь троих...

Мемуары, мемуарам рознь .
Когда-то , очень давно были такие простенькие карамельки под названием "Театральные", сладкие, тающие при рассасывании...пустые такие конфетки. И как бы я не искала при прочтении чего-то извечного и мудрого - передо мной все та же незатейливая карамелька.
Кони, Лозинский, Иванов, Сологуб - какие звучные имена. И автор действительно честно и старательно рассказывает о них, пересказывает встречи, разговоры, читает стихи...Что же мне не так, спрашиваю сама себя? Отчего мне скучно, отчего не верю этой милой наивной девушке с чёрным извечным бантом в волосах?

Ответ приходит не сразу и он меня смущает.
Милой и наивной девушке, на момент, происходящих событий уже 24 года, она уже побывала замужем, её семья всегда была обеспечена, как тогда было принято говорить - буржуазна. То что пристало бы девице лет 16-18, то странно примерить на взрослого человека. Поза " наивная девочка, сочиняющая взрослые стихи" вот такое определение меня смущает.
Время тогда было тяжёлое, кто же спорит. И чай морковный, на который зазывали, и академический изюм, и пшенная каша в Доме литераторов, и буржуйка, расстапливаямая только в одной комнате, и страх перед непонятным будущим, и аресты - все это есть в книге, но как-то задним фоном театрального действа, которое мы видим глазами Одоевцевой .
И я тоже вижу, но не понимаю.
Не понимаю как можно быть лишь наблюдателем, а именно так написаны строки о поэтах, перед которыми Одоевцева преклоняется, в которых влюблена, которых безмерно уважает. Причём этот наблюдатель безмолвный - сидит и молчит, великолепный слушатель. Вот и получается, что "лучшая ученица"- это лучшие уши.
Только два человека не вызывают у автора " летаргии" чувств. Москвичка и Кузмин. Причём оба по вполне понятным причинам...Одна - напористая, громогласная, претендующая на отношения с Блоком ( многозначительное молчание соединяет Ирину с Александром Александровичем в паре встреч) и пытавшаяся интриговать против Гумилева-покусилась на святое. Кузмин - манерный, в то время чрезвычайно популярный и заставляющий себя слушать...и совершенно, ну вот ни капельки, не замечающий нашу героиню.

Как много в книге о Гумилёва...но что я узнаю о нем? Оленью доху и африканский портфель? Историю его жен и многочисленных влюбленностей? Эпатажность и монархические убеждения? Неосторожность высказываний и...И история с заговором, которого не было - а наш автор описывает как действительный, с потерянными прокламациями. Поневоле пересмотришь все эти недомолвки и молчания девушки с чёрным бантом. Причём не в сторону достоверности описанного.
Где же то что я хотела прочесть о Николае Гумилёве? Где то подтверждение моих убеждений о том , что время меняло его талант, что дай ему ещё судьба ну хоть парочку лет и Заблудившийся автобус был бы первым в череде пронзительных, бессмертных и гениальных стихотворений.

Девушка, которая имела два имени и три фамилии, поманила меня громкими именами и неповторимой эпохой. Поманила и обманула.

Перечитала Одоевцеву. Как всегда при возвращении к книгам юности, были опасения — а откликнется ли душа? В первый раз это было потрясающе: 20-летняя студентка Литинститута взахлёб читала о 20-летней курсистке института «Живое слово», ученице Гумилева, о ее встречах с Мандельштамом, Блоком, Ахматовой. У них — революция, у нас — перестройка. У них — Петроград и военный коммунизм, у нас — Москва и талоны на еду. В обоих случаях — счастье и полнота бытия, упоение творчеством. Сплошные переклички, рифмы, родственные души.

Серебряный век ещё не проходили в школе, это был запретный плод. Роман о нем стал роскошным подарком. Не мемуарный монолог, а именно роман — с разговорами, живыми сценками, живыми лицами…

Душа откликнулась! Всё так же интересно. Снова все они живы и молоды. При втором прочтении — в 21-м году 21-го века о событиях 20-го года 20-го века — накладывается ещё и эта магия чисел, и груз времен, тяжесть разделяющего нас столетия.

Конечно, мифотворчество присутствует, но ничего не портит. У Одоевцевой поистине легкое дыхание! Прекрасные воспоминания о поэтах Серебряного века — наряду с воспоминаниями Цветаевой, Волошина, Евгении Герцык, Маргариты Сабашниковой.

Эх, вот зарекалась я читать мемуары, обнажающие подноготную известных личностей – слишком велик шанс в них разочароваться. Но некоторым слабостям поддаваться так приятно...

Ирина Одоевцева меня интересовала довольно мало, ее поэзия не производила на меня особого впечатления. Но она ученица Гумилёва, а где Гумилев – там переводы Готье, а где Готье – там и я. Надо ознакомиться.

Дальше идет моё исключительно дилетантское мнение. Прошу извинить за него всех, кто может обидеться. Я оцениваю не таланты, я оцениваю личности.

Гумилеву было надо, чтобы им восхищались. А кто еще может быть удобным почитателем, как не юная девушка, мечтающая научиться поэзии. В одной из статей упоминалось, что Одоевцева – прекрасный слушатель, и именно поэтому многие знаменитые люди поверяли ей свои секреты. Но я уже давно уверилась в эгоцентричности людей талантливых, которым надо, чтобы люди слушали их исповеди о них же самих, поэтому, не умаляя значения поэтессы, все же думаю, что на ее месте мог бы оказаться фактически любой, кто готов ловить, раскрыв рот, любое слово более взрослых и именитых товарищей по ремеслу.

«Маленькая поэтесса с огромным бантом» была весьма заинтересована как в самом Гумилёве, так и в Ахматовой, и, конечно же, в их развалившемся браке. Не касаясь чересчур личного, Гумилёв все же раскрывал подробности их изломанных отношений.

Как это мило, не правда ли?...

Делением на возвышенно-поэтическую любовь и интрижки, в которых участвуют исключительно половые органы, меня уже не удивишь. Оно свойственно не только поэтам – этой удобной теорией привыкли щеголять многие, выдавая собственную поверхностность за проявление рассудительности.

У тех, кто склонен мотаться от одной юбки к одной, и сам охотно признает свою любовь к холостяцкой жизни, обычно бывает несколько законных браков. Гумилев не исключение – женившись на Анне Энгельгарт, он как можно дальше дистанцировался от нее, продолжая вести привычную богемную жизнь.

Одного мне не понять никогда – зачем, если тебе самому брачные узы не нужны, втягивать в них человека, который, в отличие от тебя, будет страдать? Ради садистского удовольствия и ощущения того, что кто-то есть у тебя в зависимости? Считаю такую версию вполне вероятной. Но вот кидать в жернова взрослой циничности собственного ребенка – это для меня уже за гранью.

Железная логика, непроходимая глупость, крайний эгоизм? Смесь всех этих качеств? Впрочем, вряд ли Гумилев мучался такими моральными дилеммами. Для него всё было проще – разделив жизнь на бытовое и возвышенное, мужское и женское, он безошибочно действовал по накатанной схеме.

Он был мэтром, а мэтру нужны ученики, а если есть первая ученица, фаворитка – еще лучше. Надо же над кем-то царствовать, быть чьим-то беспрекословным учителем.

Кого еще мы встречаем на страницах этой книги? Например, Андрея Белого. При первом же сюжете с его участием он заставил меня содрогнуться , выдав худший, на мой взгляд, образец критики, отзыва на чужое творчество. Сплошные бессвязные ассоциации, и под ними на дне нет никакой сути.

Чуть позже моя догадка подтвердилась – чужие вирши проходят мимо него. Ему не интересно. Абсолютно. Он хочет говорить сам и не хочет слушать. Хотя для него потребность быть выслушанным – краеугольная.

Наиболее приятное впечатление оставил о себе Сологуб. Вежлив, конкретен, знает, чего хочет, переживает за близких, не разбрасывается словами по пустякам. И поэтому неудивительно, что именно его прозорливый ум напророчил Одоевцевой ее истинную судьбу перед отъездом из России:

Моя большая слабость – оценивать фигуры знаменитые как простых людей, приземлять их. Но я – не исследователь, не биограф, и даже не критик. Я – читатель, которому думается, что находиться в литературном обществе совсем не так интересно, как кажется, а даже наоборот – весьма и весьма скучно. Каждый хочет поговорить только о самом себе любимом, и редко кто способен на искреннее сопереживание. Увы, я замечаю этот печальный факт среди своих знакомых «творческих личностей». Если результат творческого труда будет достоен – он останется наследием поколений, но мне искренне жаль близких тех самых «возвышенных натур». Делить с ними судьбу – испытание.

Мой отзыв крайне непрофессионален, но тот факт, что книга вызвала во мне столько эмоций говорит только в ее пользу – я увидела настоящих, живых людей, а не просто картонные фигуры на фоне скучной биографической сводки из учебника. Поэтому книга будет весьма полезна тем, кто интересуется Серебряным веком.

Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может — пьют вино,
Может — так сидят.
Или просто — рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!
Крик разлук и встреч —
Ты, окно в ночи!
Может — сотни свеч,
Может — три свечи…
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!

М. Цветаева, 1916

Книга «На берегах Невы» оказалась для меня, чем-то вроде машины времени, позволившей перенестись из современности в начало ХХ века, и, «трепеща от восторга близкого к экстазу сподобившегося благодати схимника»))), немного понаблюдать за великими людьми. (Положа руку на сердце, многие из нас любят подглядывать за неизведанной и таинственной жизнью других. До чего же любопытно порой заглянуть в чужие окна, на страницы неизвестных нам людей в социальных сетях…)
Подслушивая и подсматривая за титанами поэтического слова сквозь замочную скважину восприятия и воспоминаний Ирины Владимировны, я не могу в полной мере рассчитывать на авторскую беспристрастность и предельную достоверность приведенных диалогов, но мне, собственно говоря, это и не нужно.
Невозможно не отметить тот факт, что дух времени передан госпожой Одоевцевой великолепно. До чего же прекрасная, удивительная, бурлящая, интенсивно насыщенная творчеством, событиями и гениальными людьми эпоха открывается моему взору:

Мне действительно часто казалось, что голод вызывает вдохновение и помогает писать стихи, что это от голода

…Так близко подходит чудесное
К покосившимся грязным домам

Большая часть мемуаров русской поэтессы адресована Николаю Гумилёву, который «с детских лет был болезненно самолюбив»:

умел гордиться своими недостатками и превращать их в достоинства:

считал, что помимо огромного запаса знаний во всех областях, поэту необходимо тщательно и усердно развивать зрение, слух, обоняние, осязание, вкус:

убежденно верил, «что Лермонтов в русской поэзии явление не меньшее, чем Пушкин»:

Воспоминания – весьма благодатная почва, благодаря которой перед нами помимо Николая Гумилёва предстаёт сонм талантливых и гениальных людей той поры. Осип Мандельштам, овеянный «благодатью поэзии», был одним из них:

Какой-то особенный свет
Какое-то легкое пламя,
Которому имени нет.

Истории, покрытые патиной прошедших лет, обретают на страницах книги особенную притягательность и очарование. В них словно в зеркальной глади воды отражаются разные аспекты личности. Например, невероятная смешливость Осипа Эмильевича:

Его особое понимание любви:

Полагаю, необыкновенная встреча Ирины Одоевцевой с Андреем Белым в Летнем саду свидетельствующая о безудержной словоохотливости последнего, является довольно любопытной:

Реминисценция Ирины Владимировны одаривает внимательного читателя большим количеством замечательных слов, мыслей и выражений, которые так и просятся в цитаты, лайфхаки и прочее:

Пожалуй, я могу бесконечно испытывать на прочность вашу толерантность цитированием, снова и снова пытаясь транслировать непередаваемое очарование и глубину этой замечательной книги:) Тем не менее, всё же рекомендую вам заглянуть в окно серебряного века самостоятельно. Уверена, вы не пожалеете!

P.S: … И если подлинно поется
И полной грудью, наконец,
Всё исчезает, остаётся
Пространство, звезды и певец.

Интересная книга. Личное и эмоциональное свидетельство жизни, которая тесно связана с культурной, в первую очередь, литературной жизнью Петербурга - Петрограда.

Послереволюционный Петроград - город эстетических контрастов, подъем культуры, искусства, поэзия, литературные вечера и все на фоне голода и разрухи. Большинство описываемых сцен происходят зимой, что усиливает диссонанс.

В книге много Гумилева, чуть меньше Блока и Мандельштама; Белый, Лозинский, Иванов, Кузьмин и ряд других дополняют поэтический пейзаж.
В книге мало дат и мест, все герои передвигаются между несколькими адресами: квартира - Дом Искусств - Дом Литераторов.

Скучная топография и тяжелая атмосфера с лихвой компенсируется ярким, эмоциональным описанием характеров и отношений. Это и делает "На берегах Невы" ценным материалом, мемуары Ирины Одоевцевой хорошо дополняют воспоминания других представителей Серебряного века.