Федор Достоевский. Полное собрание повестей и рассказов в одном томе

Многие люди знают Достоевского исключительно как религиозного писателя и моралиста. Так вот, эта книга показывает его с другой стороны - как автора произведения о мятущемся и безвольном человеке. Он совершенно никчёмное существо и такое существование для него извращенно сладостно. Он сам себе не нравится и ему нравится, что он не нравится.
Немало мыслей героя созвучны мыслям самого Фёдора Михайловича Достоевского. Противоречивая философия героя вообще очень интересна:

Мало того: тогда, говорите вы, сама наука научит человека (хоть это уж и роскошь, по-моему), что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что, сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы. Следственно, эти законы природы стоит только открыть, и уж за поступки свои человек отвечать не будет и жить ему будет чрезвычайно легко. Все поступки человеческие, само собою, будут расчислены тогда по этим законам, математически, вроде таблицы логарифмов, до 108 000, и занесены в календарь; или еще лучше того, появятся некоторые благонамеренные издания, вроде теперешних энциклопедических лексиконов, в которых все будет так точно исчислено и обозначено, что на свете уже не будет более ни поступков, ни приключений.
Тогда-то, — это все вы говорите, — настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностью, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получатся всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец. Тогда… Ну, одним словом, тогда прилетит птица Каган. Конечно, никак нельзя гарантировать (это уж я теперь говорю), что тогда не будет, например, ужасно скучно (потому что что ж и делать-то, когда все будет расчислено по табличке), зато все будет чрезвычайно благоразумно. Конечно, от скуки чего не выдумаешь! Ведь и золотые булавки от скуки втыкаются, но это бы все ничего. Скверно то (это опять-таки я говорю), что чего доброго, пожалуй, и золотым булавкам тогда обрадуются. Ведь глуп человек, глуп феноменально. То есть он хоть и вовсе не глуп, но уж зато неблагодарен так, что поискать другого, так не найти. Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! Это бы еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет: так человек устроен. И все это от самой пустейшей причины, об которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно оттого, что человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно (это уж моя идея). Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо — одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела. Ну и хотенье ведь черт знает…

Второй раз завершая читать эту очаровательно-пугающую петербургскую поэму, я полон недоумения, смешанного с восторгом; недоумения, которое, словно далеко протянувшаяся нить, готово в любую минуту разорваться, но упорно не разрывается. Все-таки не разрывается, не разрубается ничем. Нарочно устроено так, что не разрубишь; по крайней мере я не могу. Не складывается. Всё никак не могу увязать в одно целое и цельное видение всё происходящее в поэме (хотя иногда кажется, что могу). Мучительно непонимание, недопонимание и бессилие перед всем тем, что развернул перед нами, виртуозно владея пером, Достоевский. Эпос души человеческой, взятой под лупой, со всем мельчайшим и незначащим; причудливая трагедия маленького человека почти без трагического. (В самом деле, некоторые, или даже многие, эпизоды поэмы настолько смешны, что трудно сдержать смех, даже помня насколько плачевна история героя нашего. И только под конец, умиляясь, можно проникнуться им, Яковом Петровичем Голядкиным. Но, впрочем, уже поздно. Или не поздно — для самого читающего?)

Возможно, трудность восприятия в том, что почему-либо уже не удается не усматривать второго и третьего скрытого смысла в поэме (ведь обязательно должен быть схвачен второй или третий смысл!); не удается ПРОСТО прочесть ее как она есть, как написана, не додумывая, не прибавляя ничего. Трудно не выискивать и не откапывать некоего ключа к пониманию книги, хотя бы одного намека, что и как было и было ли вообще; авось запрятан где-нибудь, даже в самом начале, оставлен самим автором для пытливых и выносливых читателей. А возможно ведь, что и нет ключа, нечего раскрывать здесь; всё прозрачно и натурально. И всё сказано уже в самой поэме — ведь даже слишком много сказано! слишком!! Чего ж еще, казалось бы?

Я не решаюсь брать (даже в личное употребление) ни одну версию, ни один способ понимания истории, ни одно толкование, ни один из возможных философских взглядов на описываемое, сколь бы ни было заманчиво уловить и подчинить себе весь экзистенциальный тон поэмы, всё таинственное и непостижимое, так естественно поданное автором от начала до конца; всё, даже петербургскую погоду, которая «к довершению всех неприятностей была ужаснейшей». Это, по-моему, главное, если уж не единственное, что остается на долю злосчастному читателю Достоевского. Цитируя Льва Шестова, хотя и не о Достоевском это, а вообще, «ответ будет, должен быть нелепым — если не хотите его, перестаньте спрашивать». Всё так — перестаньте спрашивать, ибо ничего стройного и логического не услышите.

Как же можно резюмировать? Хотелось бы никак. Но все-таки невозможно не отметить хорошо узнаваемый, несомненно впечатывающийся в читательскую память нарочно тяжеловесный слог Достоевского, уплотняющийся, закручивающийся, «утревоживающийся». Это прекрасно, и мне крупно повезло, что я любитель и охотник скорее до интересной формы произведения, нежели содержания его. Достоевский мистик, Достоевский шутник, Достоевский философ, Достоевский поэт. Господи! Всё вплетено в его стиль, в самый язык его. Как может быть скучно читать Достоевского? Его перо оживляет всякое событие и всякого героя, до которого коснется. Если скучно с Достоевским, то скучен тут скорее сам читатель, не умеющий разглядеть хотя бы (!) достоинств его дивного слога:
«Итак, почти решившись на что-то, господин Голядкин, войдя в свою квартиру, нимало не медля схватился за трубку и, насасывая ее из всех сил, раскидывая клочья дыма направо и налево, начал в чрезвычайном волнении бегать взад и вперед по комнате».
«С яростным хладнокровием и с самою энергическою решимостью дошел господин Голядкин до стула и уселся на нем».
и т. д.

базис достоевского — я и про сюжет, в котором рассказчику-автору 11 лет, и про травмы, которые завершили его детство и начали формировать зрелого писателя, и про влияние на фёдора михайловича романтизма, коим пропитан и этот текст, и остальное докаторжное творчество. мне ранний достоевский не нравится, но  прочитав "...и наконец, чтоб безостановочно карать романтизм, то есть зачастую всё прекрасное и истинное, каждый атом которого дороже всей их слизняковой породы", как-то неловко становится ругать любимого автора за то, что ему было так дорого

#ревьюв
@stesky

пусть над этим и подшучивается, я исторгну поглощённое и переваренное

крокодил, достоевский
#ревьюв

в википедии написано что это ирония над либералами. так часто бывает, что текст заявляют, называют саркастичным, а по итогу автор выворачивает его во что-то такое незлобное и становится видна даже какая-то глубина. при более детальном изучении "крокодила" (и аналитики) происходит то же самое; 1. это ирония не над либералами и либеральными идеями, а над чернышевским и/или другими политическими деятелями, революционерами и проч. (кто знает, тот знает) которые оказались в ссылке или где-то вне основного дискурса (идея с тем, что крокодил — заграница, тоже рабочая ведь) 2. это не просто ирония над их трагичными на самом деле историями

этот текст про лжепророков, которые подражают христу из гордости. а история с (не)либералами — понятная и актуальная для того времени обёртка, но не суть

если нужен первоисточник: https://fedordostoevsky.ru/works/lifetime/crocodile/

"какое основное свойство крокодилово? ответ ясен: глотать людей" это про что, если не про государство?

@stesky