As I Lay Dying

И ещё один мой челлендж долгоиграющий.

Уильям Фолкнер Когда я умирала

Это уже третья книга автора, которую я прочитала.

Опять толпа народу, семейство огромное, все практически в невминозе по своему. Рассказывают, перебивая друг друга. Эту историю даже сложно себе представить, а рассказать о ней ,наверно, мог только Фолкнер. Из названия понятно только ,что кто-то женского рода помрёт. Я не знаю на сколько нужно было нагрешить бедной женщине, чтобы семейство ,как упоротые, исполняли её последнюю волю восемь дней . И наводнение их не остановило, и пожар не уничтожил, и течением реки не унесло. Папеньку хотела придушить голыми руками, до самого конца желание не пропало. Так показать и рассказать трэш ,который они творили, это надо уметь. Все с вавками в голове, потому что на контрасте показывает автор людей адекватных, предлагающих разумные действия. Но все ,в конечном итоге, прислушиваются к мнению отца, а он серый кардинал и манипулятор.

Фолкнер автор очень специфический, впервые я познакомилась с его книгой «Звук и ярость», читая которую недоумевала, так как построение сюжета максимально странное и сложное. «Когда я умирала» тоже достаточно необычная история, которую я прочитала благодаря подруге, которая прислала мне эту книгу. Более того, роман получил Нобелевскую премию по литературе.

Необычность данной книги в том, что в тексте нет авторской речи, только речь героев. Слог довольно непростой, порой приходилось перечитывать предложения несколько раз, но при этом есть в этом что-то привлекательное.

Главные герои семья Бандрен, которые готовятся к похоронам еще не умершей матери. Героев много, от поступков и поведения коих на моей голове появлялись седые волосы. Начнем с того, что под окном больного, но еще живого человека родной ребенок сколачивает гроб. В процессе чтения выясняется, что мать семейства в принципе всю жизнь была одинока, не смотря на семью, и я её понимаю. Чего стоит один только отец семейства Анс, которого самого хотелось отправить следом за женой.

Вся книга — это мысли и рассказ происходящего со стороны каждого героя. Фолкнер умеет довести читателя до исступления, когда порой кажется, что ты тоже не в себе, как и главные герои. Если вы попытаетесь найти хоть одного адекватного персонажа, то не найдете. Текст — это сплошной непрекращающийся монолог, странный, долгий.

Тем не менее, эта книга мне понравилась гораздо больше предыдущей, вызвала огромный спектр эмоций и множество мыслей. Не зря удостоена такой высокой премии. Если вы любите необычную литературу, заставляющую кипеть мозг, то однозначно берите автора. Книга небольшая, но смысла в ней много.

После длинной череды произведений Сорокина я решил провести реабелитацию и перешёл к нормальной литературе. Казалось бы: Фолкнер - почти классика, первая половина двадцатого века. Нобелевский лауреат, автор книг, которые периодически мелькают в разных маст-рид списках, настоящий мэтр американской словесности. Внушительный послужной список и вполне солидные рекомендации.

Ожидал всё же классическую форму прозы, но как всегда, проигнорировав аннотацию и рекомендации, пропустив стадию поиска информации о сём творении, и почему-то напрочь забыв свой первый опыт знакомства с ним, я с разбегу врезался в зубодробительный модернистский поток текст и застрял. Сравнить можно с тем, что весело с разбегу сиганул с горы на санках, ожидая снега под собой, а на пути вместо снега оказалась крупная гранитная крошка… санки сломаны, штаны порваны, ягодицы ободраны и саднят. Однако, должен признать, что потом то ли гранитная крошка становится более мелкой и скользкой, то ли привыкаешь, но идёт легче и проще. Повествование становится более текучим и понятным, но это по форме, а вот по содержанию оно остаётся всё таким же гранитом, если не сказать, что становится всё более и более забористым.

Первое за что цепляется внимание – обесценивание смерти. Умирает человек, медленно умирает, что складывается ощущение, что все только и ждут когда же этот человек наконец-то уберётся из их жизни, а человек-то этот не какой-то левый прохожий, а – мать семейства. При этом все вокруг ходят с таким будничным настроением, как-будто этот человек собирается не в мир иной, а на выходные в соседнию деревню к сестре погостить. Один весело стругает гроб, прямо под окнами отходящей, чтобы та всё слышала и не забывала, а ещё лучше – поторопилась; второй всё размышляет о том, как же это нехорошо так громко гроб делать; третий отправляется на рынок торговать и его тоже осуждают мысленно, как же это бесчеловечно в такой момент ехать зарабатывать доллар, но тем не менее все ждут, когда же она умрёт; все занимаются своими делами - смерть спокойному течению быта не помеха. Думают как повезут хоронить, куда повезут, почему туда, а не сюда – э, люди! человек умирает, ау! мать вашу, это ваша мать! – а им всё пофигу и они продолжают ходить и думать обо всём, что окружает смерть, но саму смерть как бы и не замечают. Важно всё вокруг события, но не само событие. Даже после изрядной порции Сорокина мне это кажется очень странным. Нет, тут никто не делает ничего ненормально (на первый взгляд), скорее даже наоборот – тут все ведут себя казалось бы абсолютно нормально, но в этом всём есть какая-то ненормальность. В книгах Сорокина люди делают странные и страшные вещи, но ты понимаешь, что у Сорокина – гротеск, специально раздутый ужас; у Фолкнера всё претендует на реальность, очень правдоподобно, и от этого лёгкое недоумение, когда наконец начинаешь понимать весь абсурд и ужас происходящего. И это несмотря на то, что все произведения вымысел и именно так я их воспринимаю; но один текст – сорокинский – вымысел и он об этом говорит явно всей своей формой, а другой вымысел – фолкнеровский – претендует на отражение реальнсоти, как бы сам является реальным.

В «Когда я умирала» к смерти очень будничное отношение. Не даром в одной из глав так заостряется внимание на сцене с мёртвой рыбой – эта сцена настолько выпирает из текста, что её невозможно просто так пропустить и не остановиться на ней. Мёртвая рыба, мёртвая мать - параллели так и напрашиваются, даже если их пытаешься отгонять. Никто не хочет заниматься рыбой. Никто не хочет заниматься матерью и все хотят продолжать заниматься своими делами. Но рыбку надо разделать, сготовить и скушать; а мать должна умереть, её надо отвезти и похоронить. Все занимаются своими делами и озабочены хлопком на полях, кукурузой, куриными яцами, амбаром, долларами, пирогами. В своих личных мелких повседневных заботах топится смерть близкого человека и не понять, что это – попытка заглушить трагедию, или столь сильная измотаность деревенским бытом, очерствелость от тяжёлой жизни до того, что просто человек ничего не стоит, а стоят только вещи, дела и где-то между ними помещается и человек с его смертью, который уравнивается с ними. Смерть ставится на уровень вещей и в этих вещах теряется. Далее эта ассоциация-параллель (мать-рыба) подкрепляется таким вот странным выводом Вардмана, который он постоянно твердит:
«Моя мама – рыба».

Читать такое повествование тяжело. Имитация потока мыслей, без авторской речи, без пояснений, без какого-либо центра повествования, просто невыносимо уловить ту путеводную нить сквозь текст, которая нанизает на себя все бусинки повествования и предстанет целым. Всё идёт своим чередом и подразумевается, что мы как бы знаем всё, что происходит вокруг, но на деле нас зашоривают и дают видеть очень ограниченную картину, разрозненные и малосвязанные сцены, и в итоге мы ничего толком не понимаем. Какие-то обрывки фраз, какие-то кусочки ситуаций, которые только потом начинают складываться в готовый пазл и картинка начинает немного проясняться.

«Умирала» это всё же кажется мне процессом. Длинным, протяжённым во времени. А в книге эта смерть стала чем-то мгновенным. Вот она лежит. Вот в глазах блеснул огонёк. Вздохнула - и всё. Умерла. Кажется, этот основной сюжетный пойнт, ради которого написана книга, то событие, которое послужило причиной всему, заняло от силы четверть странички. А дальше опять начинается бытовая череда кормления домочадцев и прочих забот, которые, кажется, особо и не прервались такой вот незначительной смертью, которая так затесалась в эту бытовую череду. Но походу чтения приходит понимание, что всё же «умирала» это и есть вся книга, и умирала она не только до момента, когда сердце перестало биться, а мозг – работать, но и те долгие десять дней, когда её везли в гробе, и всю ту долгую жизнь, которую она прожила, она тоже умирала.

Интересен и выбор сюжета повествования. В центре становится обычная деревенская семья. У них нет ничего особенного, таких семей миллионы. Ни у кого нет даже никакой странности. Нету никакого значимого конфликта – просто мужик пообещал своей бабе, что после смерти отвезёт её на родину, и это далеко не путешествие хобитов в Мордор. Просто семья, в которой умирает старая мать. И это становится основой сюжета для книги, достаточно, должен сказать, бессюжетной книги. Возвращаясь к вопросу, которым я страдал во время чтения Сорокина, спрошу опять: что должно становиться объектом литературы?

Дальше – больше. Практичность возводится в абсолют. Нет ничего важнее порядка:
«Платье было венчальное, колоколом, вот и положили ее головой в ноги, платье чтобы не примять, а москитной сеткой лицо прикрыли, чтоб не видно было дырок от бурава.»
Покойную кладут в гроб наоборот, только для того, чтобы платье не помялось. Эта сцена достойна войти в какой-нибудь зал славы. А ведь они это делают без всякой задней мысли, чистосердечно так.

Постепенно книга начинает становится немного сумасшедшей. То, что происходит – не вписывается в понятие нормального (вот чёрт, сам писал, что не верю в норму, а теперь её ищу, да ещё где - в модернистском тексте). В гробе везут мёртвую, которая уже разлагается и своей вонью притягивает грифов, которые упорно норовят поживиться тухлятиной, но чтобы этого не произошло, мальчишка постоянно их отгоняет дикими воплями (представили картину?) По пути к месту захоронения топят мулов, повозку, инструменты. Потом, чтобы продолжить путь, отец семейства отдаёт всё своё и ещё деньги и коня сына в придачу, ради исполнения своего чудачества. Всё это прочерчивается просто параллельной прямой напротив другой прямо с их заботами о повседневном и практичностью. Практичные в мелочах, но в целом, вся практичность рушится одним абсурдом, вокруг которого пытаются всё сделать нормально.

Люди рабы своих представлений. Мы придумываем глупости, которые осложняют нашу жизнь и жизнь окружающих, стараемся этим глупостям следовать не смотря ни на что. Все невзгоды, проблемы, тяжести ничто по сравнению с надуманными вещами, в которые зачем-то свято верят. В итоге кто-то умирает за идею, над которой через десять лет посмеялся бы; другие находят себе всяких богов; третьи просто надрываются и выдыхаются на ненавидимой работе, чтобы купить новый костюм, крутую тачку, и создать свой образ таким, чтобы другие… ну вы поняли. А кто-то таскается с разлагающимся трупом жены. Всё одинаково глупо, ох, пойду приму буддизм что ли…

Читать сложно и достаточно скучно. Само произведение как результат мастерски провёрнутого приёма определённо интересно именно как приём, но любителям «Гарри Поттера» это чтение станет костью поперёк горла. С учётом моих извращённых пристрастий и взглядов на литературу, даже я втягиваться начал только во второй половине книги, а до этого для меня это было более филологическим изыском, чем эстетическим наслаждением.

«Этого не расскажешь. Было и всё».
Быть может, самый загадочный и непостижимый роман Фолкнера, ослепительный и тревожный, грустный, но в то же время дарующий надежду. Ужас в пригоршне праха и свет, что во тьме светит. Авторский комментарий – «это всего лишь тринадцать способов увидеть чёрного дрозда» - намекающий на одноимённое стихотворение Уоллеса Стивенса, ясности не добавляет. Хотя… Есть в этом стихотворении такие строки:
Не знаю, что выбрать —
Красоту звучаний
Или красоту умолчаний,
Песенку дрозда
Или паузу после.
Быть может, главное в романе «Когда я умирала» заключается в той самой паузе, когда прочитана последняя страница…

Тени грусти, расплывающиеся на стекле, печаль души... Чем дольше читаешь, тем больше убеждаешься, что перед тобой разворачивается не обыкновенное повествование о трагических событиях в одной семей, а нечто большее, своеобразная аллегория, иносказание, смысл которой, кажется, вот-вот угадаешь, ожидание нарастает с каждой страницей и достигает кульминации в главе, рассказанной от лица Адди, но… Но не обман ли это?

«Смысл жизни – приготовиться к тому, чтобы долго быть мёртвым», «жизнь ужасна и это – весь ответ». Автор долго и настойчиво вёл читателя к этой идее, и теперь словно заставляет принять её в себя и осмыслить, чтобы преодолеть. Ведь здесь роман не заканчивается. Автор продолжает историю, вот только… слова ему мешают, он как бы борется с текстом, – так часто бывает у Фолкнера, отсюда длинные, запутанные предложения, ставящие рекорды по количеству слов – пытаясь преодолеть это вековечное противостояние «оболочки пустоты». В этом романе Фолкнер, кажется, превзошёл себя; по крайней мере, (следовало сказать «более того») он превзошёл Слово, насколько «любые слова — это только плохой перевод с оригинала, а всё происходит на языке, которого нет». Он созерцал Истину, и сказал здесь то, что неспособны выразить беспомощные слова и не сказал ничего. В этой жизни каждый поступок является как бы ответом на смысл жизни.

А потом Фолкнер преодолел отчаяние… В мире романа нет любви, а только выгода и польза (линия Анса), нет Бога, а лишь лицемерие и ханжество (линии Коры и Уитфилда). Абсурдность человеческого существования, жизнь как смерть, тяжёлый неблагодарный труд и вечная нищета… Безысходность и отчаяние, но Адди перед смертью, кажется, преодолевает своё угрюмое одиночество и снова обнаруживает утраченную связь с миром. Почему? Это сложно объяснить или подтвердить цитатами из текста, но это ощущение возникает в сцене смерти Адди, – кстати, рассказанной от лица героя, при этой сцене не присутствовавшего, - ощущение непрерывности Бытия.
Как писал Бунюэль, самая умная, красивая и убедительная проповедь атеизма содержится в… Библии. Возможно, только вполне осознав и преодолев этот текст, человек способен говорить о Вере.

«Кто знает грех только по словам, тот и о спасении ничего не знает, кроме слов», - скажет Адди. Может быть, только тот вправе говорить, что жизнь - прекрасна, кто познал все её ужасы.

«Когда я умирала» - разрозненный набор голосов, которые переходят один в другой, сливаясь с событиями, предметами, пейзажем. Пятнадцать рассказчиков, пятнадцать точек зрения, но чаще других «говорит» Вардаман, потому что он ребёнок, и Дарл, который как ребёнок. Этот роман – догадка о красоте и гармонии жизни, хотя напрямую об этом в романе не говорится ни слова. С абсурдным сюжетом, сложной повествовательной структурой и странными героями. Я не буду говорить, что этот роман переворачивает душу – в мире, который отрицает существование души за исключением психики как предмета научно-психологического исследования, эти слова не имеют смысла. Но если читатель доверится автору и сосредоточенно, вдумчиво шаг за шагом повторит путь героев, он окончит читать роман не таким, каким его начал.

Всё у того же Уоллеса Стивенса есть строки, которые мог бы, наверное, сказать о себе и Фолкнер: «быть услышанным. Абсурдная мечта; но уж, по крайней мере, это - цель…» Может быть, жизнь сама по себе – гораздо больше и важнее смысла, который мы в неё вкладываем, но представить себе жизнь вне смысла – для Фолкнера невозможно. Цель в жизни существует не для того, чтобы её достигать – иначе, что это была бы за цель, - но именно от неё всё зависит.

Мое первое знакомство с автором, и я до сих пор не до конца собралась с мыслями. Тут не будет никакого пересказа сюжета или аннотации, или попыток угадать что же хотел сказать автор. Только мои ощущения во время прочтения и после.
Я слышала что Фолкнер автор сложный. Возможно. Мне всегда сложно было воспринимать такой стиль повествования: нет описаний эмоций или пейзажей, обстановки или чего-то ещё; весь текст - действия, будто персонажи бесчувственные роботы, и всё, на что они способны - что-то делать. Это очень сильно накаляет атмосферу и напомнило мне стиль Стейнбека. У него я впервые столкнулась с чем-то похожим.
Так вот, об ощущениях. Фолкнер для меня стал воплощением того, что называется полуденным ужасом и дереализацией. (Полуденный (дневной) ужас — состояние дискомфорта и тревоги, возникающее на пике солнечной активности. Этому способствует контраст традиционно позитивных факторов (яркое солнце, синее небо, красочная земля) и предчувствие негативных событий.
Подобное состояние близко к дереализации.
Дереализация в психологии – чувство отчуждения от окружающей действительности. Сопровождается восприятием событий и явлений как измененных, неотчетливых, непонятных).
Чтобы лучше понять о чем речь, погуглите картины на эту тему. Они одна за другой вставали у меня перед глазами пока я читала.

Ещё всё это похоже на сон, в котором ты бежишь по знакомым местам, возможно, по собственной улице, от собственного дома. И мир знаком, но что-то не так, тебе тревожно, ты сталкиваешься с людьми и понимаешь что надо бежать прочь, потому что они хотят убить тебя. Почему? Непонятно. Ты подчиняешься то ли иррациональному чувство бежать, то ли инстинкту самосохранения. То ли это уже одно и то же. И ты бежишь, бежишь изо всех сил, понимая постепенно что мир опустел, тебе не у кого просить помощи, и в конце концов почти сдаешься, думая остановиться. То ли мир с ума сошел, ли то ты. Или у кого были сны с бесконечными лестницами тоже поймут о чем речь.

Фолкнер это не только тревога и ужас, но и театр абсурда. Я читала Беккера. И это совсем на него не похоже. Но всё таки это тот же театр, только абсурд тут в разы ужаснее. Этот может свести тебя с ума.

*Меня заинтересовало как часто встречается описание внешности персонажей в сравнении с чём-то деревянным. Учитывая что важную часть в тексте занимает сколачивание гроба и описание его досок, мне кажется, что это отсылка. Человеческое тело как гроб. И люди в нём уже давно мертвы. Просто они ещё сами об этом не знают.

Ошеломительная книга. После таких историй хочется отказаться от чтения на некоторое время, ибо эффект от того, с чем ты столкнулся, настолько силён, что эмоциональное состояние можно описать только одним словом – шок. А ведь злоключения семейства Бандрен не отдают ни фантазией, ни фальшью, они самые что ни на есть настоящие, ты читаешь и веришь, что такое могло произойти, ибо абсолютно все герои в этом романе обыкновенные, реалистичные, живые. Поэтому, наверное, мне и было так тяжко читать. Поэтому, наверное, от многих моментов я вздрагивала от непонятной смеси отвращения и жалости.

Пока я читала, в голове роилось так много мыслей, а в сердце – так много эмоций. Как меня поразила глава от лица Адди, насколько эти строки были горькими, откровенными, кровавыми. В каком неистовстве я была от поступков Анса, который, прикрываясь своим христианством и данным обещанием, за эти несколько дней умудрился испортить жизни всем своим детям, а затем, отобрав их деньги и всё, что они любили, исполнил свою давнюю мечту, бонусом найдя себе новую прислугу жену. И, конечно, отвращение, самое настоящее отвращение от того, как люди всякую свою неприятность оправдывали тем, что это их великое испытание, которое заготовил им их бог, а заготовил он им все муки и горечи лишь потому, что любит их. Я с уважением отношусь к людям, которые верят в своих богов, но до чего же абсурдны были речи той же Коры, и как правильны были слова Адди: кто знает грех только по словам, тот и о спасении ничего не знает, кроме слов. Удобно это – всякое своё иль чужое действо оправдывать божьим промыслом. Только вот это не так работает.

Мыслей было много, эмоций ещё больше, но сейчас, когда с книгой покончено, я чувствую лишь одно – усталость. Мне не то что не хочется писать об этой книге, мне даже думать о ней не хочется. Знаю лишь одно: я полюбила Уильяма Фолкнера отчаянной любовью. История ужасна, пронзительна и жестока, но как же красиво она была изложена.

Книга оставила после себя ощущение чего-то недоделанного. В «Шуме и ярости» клубок мыслей героев в конце концов расплетается и все становится ясно. А на счет этой книги у меня много вопросов. Может быть, конечно, дело в моей особенной непонятливости.

Кто такая миссис Бандрен? В других рецензиях пишут, что это новая жена Анса. Но я сначала подумала, что она какая-то его дальняя родственница, и сейчас не уверена. Хотя, наверно, из-за родственницы Анс не стал бы пользоваться одеколоном и иметь виноватый, но гордый вид. Логично.

Вот еще вопрос. Кого-то из своих детей Адди определенно родила от священника. Скорее всего это Джул. Он ее любимчик, потому что он не Бандрен. Но, с другой стороны, про Дарла говорят, что он богом помеченный…и было бы забавно…ну, знаете… священник, слуга божий.

Между Дарлом и Джулом сразу закладывается какой-то антагонизм. Они оба выделяются на фоне остальных членов семьи тем, что у них нет личных корыстных интересов ехать в город. Отец хочет вставить зубы. Дочь - сделать аборт. Кеш откладывает деньги на граммофон. Вардаман мечтает о поезде (кажется, о каком-то игрушечном, но и на настоящий он поглядеть не против, он вообще повернут на поездах). И все они хотят поесть бананов, которые в городе можно купить. А эти двое, они оба вроде бы любят мать и все. Но проявляется это очень по-разному.

Чья же любовь истинная? Джул спасает разлагающийся труп матери от воды и от огня (как она ему и напророчила). Он приносит в жертву свою породистую лошадь, меняет ее на мулов, чтобы доставить покойную мать в Джефферсон, где ее предполагают похоронить. С другой стороны, Дарл. Дарл поджигает сарай, в котором лежит труп его матери, пытаясь таким образом закончить это шествие дураков. Дарла представляют нам как главного сумасшедшего. Но если он действительно любит мать больше всех остальных, как говорит Кора, и ясно видит, что за цирк вокруг происходит, тогда его поступки вполне понятны.

Больше всего меня озадачили главы Дарла. Например та, где Кеш с Верноном мастерят гроб ночью под дождем, а Анс им мешает. Дарл в это время находится не дома. Тем нем менее события описываются от его лица. Многие персонажи говорят о странности Дарла. Будто он все видит, все понимает, слишком много думает... Но разве он вездесущий как господь бог, этот Дарл?? Почему он видит ясно то, что так далеко от него? Я в какой-то момент подумала даже, что они с Джулом разбились где-то на своей повозке и погибли. И он теперь наблюдает всю эту сцену с небес, становится рассказчиком, перестает быть участником событий. И еще вот эти вот слова: «Я не знаю, что я такое. Я не знаю есть я или нет»… Конечно, я решила, что он умер или умирает.

Мне эта книга скорее понравилась, чем нет. Она как ребус, который надо разгадать. Но по сравнению с «Шумом и яростью» она написана просто плохо. Потоки мыслей у всех персонажей очень похожи. Выделяются главы доктора Пибоди. Вообще главы людей, которые не являются Бандренами, написаны куда более адекватно. Наверно, автор так и задумывал. Ведь все Бандрены чокнутые. Но читать трудно. Очень трудно. Поэтому оценка такая низкая. А жаль, потому что сюжет стоящий. Оригинальность зашкаливает. Это не просто какая-то очередная книжка о том, как тяжела жизнь. Здесь серьезность здорово приправлена абсурдом. Я думаю, Дарл смеется как сумасшедший у трупа матери, потому что то, что происходит вокруг крайне забавно. И все таки, мне кажется, что Фолкнер мог бы и покачественней написать.

Итого: Недоделанная книга с хорошим потенциалом. Точно не стоит с нее начинать читать Фолкнера.

За «Шум и ярость» бралась несколько раз. Не идёт. Решила подойти к Фолкнеру с другой стороны и начать с менее объёмных произведений.
Благодаря читателям LiveLib узнала о его относительно небольшом романе «Когда я умирала». Сердечно благодарю всех написавших рецензии!
Хочу добавить к ним лишь несколько слов.
Роман тяжёлый во всех отношениях: сама ситуация, текст, представляющий внутренние сбивчивые обрывки мыслей героев, их не умещающиеся в обычные рамки поступки.
При этом роман настолько сильный, что всё в нём дышит, даже земля, живя умирает, потому что жизнь и смерть идут рука об руку.
«Под небом дремлет зарница; на фоне ее неподвижные деревья взъерошены до самого мелкого черенка, раздались, разбухли, как беременные. Начинается дождь. Будто протяжный вздох облегчения пронесся: первые редкие, стремительные капли дождя пробили листву и падают на землю. Крупные, как картечь, теплые, словно вылетели из ружейного ствола; с яростным шипением схлестывают фонарь. Папа поднимает лицо с разинутым ртом и влажной черной каймой жвачки, прилипшей к деснам; сквозь расслабленное изумление созерцает он, словно сквозь время, эту последнюю обиду».
Те чувства, которые приходят после прочтения, я не могу определить даже для самой себя. «Слова только оболочка, чтобы заполнить пробел».
Меня зацепило.
Если зацепит и вас, то багром повествования потянет за собой дальше, где бы вы не находились, на море ли, или дома, за чашкой горячего чая. Через весь этот полный тягучих мутных мыслей поток, как и через бурный поток холодной реки, через огонь и воду. Подобно соседям Бандренов, вы будете пожимать плечами и сотрясать воздух в немом негодовании: что же они такие непутёвые и такие несчастливые?!
Этот немой крик, как и воспоминание о том, что было не с вами, останется в вас ещё надолго.
Если вас, как и меня «пробил» Фолкнер, рекомендую вам «Полную иллюминацию» Фоера. Там тоже идёт монолог (написанный несколько иначе, в виде дневника) в части глав, но в отличие от Фолкнера не настолько всё безнадёжно. Только не беритесь за неё сразу. Два таких романа подряд могут надолго выбить вас из колеи.
Как часто бывает, после столь сильных произведений, трудно выбрать следующую книгу. Мой выбор: Мориарти («Что забыла Алиса») был неудачен. Читать Мориарти после Фолкнера, всё равно, что взяться за банку кильки в томате после только что съеденного выловленного из дикого озера карася, зажаренного на костре.
Я нашла отдохновение в рассказах О. Генри. И вы его найдёте, если только что прочли Фолкнера и ещё не можете прийти в себя.