Рецензия на книгу

• 

  Аноним21 декабря 2015 г.

  Завтрак, уборка, обед, смерть, путешествие, торговля, разложение, безумие.

  После длинной череды произведений Сорокина я решил провести реабелитацию и перешёл к нормальной литературе. Казалось бы: Фолкнер - почти классика, первая половина двадцатого века. Нобелевский лауреат, автор книг, которые периодически мелькают в разных маст-рид списках, настоящий мэтр американской словесности. Внушительный послужной список и вполне солидные рекомендации.

  Ожидал всё же классическую форму прозы, но как всегда, проигнорировав аннотацию и рекомендации, пропустив стадию поиска информации о сём творении, и почему-то напрочь забыв свой первый опыт знакомства с ним, я с разбегу врезался в зубодробительный модернистский поток текст и застрял. Сравнить можно с тем, что весело с разбегу сиганул с горы на санках, ожидая снега под собой, а на пути вместо снега оказалась крупная гранитная крошка… санки сломаны, штаны порваны, ягодицы ободраны и саднят. Однако, должен признать, что потом то ли гранитная крошка становится более мелкой и скользкой, то ли привыкаешь, но идёт легче и проще. Повествование становится более текучим и понятным, но это по форме, а вот по содержанию оно остаётся всё таким же гранитом, если не сказать, что становится всё более и более забористым.

  Первое за что цепляется внимание – обесценивание смерти. Умирает человек, медленно умирает, что складывается ощущение, что все только и ждут когда же этот человек наконец-то уберётся из их жизни, а человек-то этот не какой-то левый прохожий, а – мать семейства. При этом все вокруг ходят с таким будничным настроением, как-будто этот человек собирается не в мир иной, а на выходные в соседнию деревню к сестре погостить. Один весело стругает гроб, прямо под окнами отходящей, чтобы та всё слышала и не забывала, а ещё лучше – поторопилась; второй всё размышляет о том, как же это нехорошо так громко гроб делать; третий отправляется на рынок торговать и его тоже осуждают мысленно, как же это бесчеловечно в такой момент ехать зарабатывать доллар, но тем не менее все ждут, когда же она умрёт; все занимаются своими делами - смерть спокойному течению быта не помеха. Думают как повезут хоронить, куда повезут, почему туда, а не сюда – э, люди! человек умирает, ау! мать вашу, это ваша мать! – а им всё пофигу и они продолжают ходить и думать обо всём, что окружает смерть, но саму смерть как бы и не замечают. Важно всё вокруг события, но не само событие. Даже после изрядной порции Сорокина мне это кажется очень странным. Нет, тут никто не делает ничего ненормально (на первый взгляд), скорее даже наоборот – тут все ведут себя казалось бы абсолютно нормально, но в этом всём есть какая-то ненормальность. В книгах Сорокина люди делают странные и страшные вещи, но ты понимаешь, что у Сорокина – гротеск, специально раздутый ужас; у Фолкнера всё претендует на реальность, очень правдоподобно, и от этого лёгкое недоумение, когда наконец начинаешь понимать весь абсурд и ужас происходящего. И это несмотря на то, что все произведения вымысел и именно так я их воспринимаю; но один текст – сорокинский – вымысел и он об этом говорит явно всей своей формой, а другой вымысел – фолкнеровский – претендует на отражение реальнсоти, как бы сам является реальным.

  В «Когда я умирала» к смерти очень будничное отношение. Не даром в одной из глав так заостряется внимание на сцене с мёртвой рыбой – эта сцена настолько выпирает из текста, что её невозможно просто так пропустить и не остановиться на ней. Мёртвая рыба, мёртвая мать - параллели так и напрашиваются, даже если их пытаешься отгонять. Никто не хочет заниматься рыбой. Никто не хочет заниматься матерью и все хотят продолжать заниматься своими делами. Но рыбку надо разделать, сготовить и скушать; а мать должна умереть, её надо отвезти и похоронить. Все занимаются своими делами и озабочены хлопком на полях, кукурузой, куриными яцами, амбаром, долларами, пирогами. В своих личных мелких повседневных заботах топится смерть близкого человека и не понять, что это – попытка заглушить трагедию, или столь сильная измотаность деревенским бытом, очерствелость от тяжёлой жизни до того, что просто человек ничего не стоит, а стоят только вещи, дела и где-то между ними помещается и человек с его смертью, который уравнивается с ними. Смерть ставится на уровень вещей и в этих вещах теряется. Далее эта ассоциация-параллель (мать-рыба) подкрепляется таким вот странным выводом Вардмана, который он постоянно твердит:
  «Моя мама – рыба».

  Читать такое повествование тяжело. Имитация потока мыслей, без авторской речи, без пояснений, без какого-либо центра повествования, просто невыносимо уловить ту путеводную нить сквозь текст, которая нанизает на себя все бусинки повествования и предстанет целым. Всё идёт своим чередом и подразумевается, что мы как бы знаем всё, что происходит вокруг, но на деле нас зашоривают и дают видеть очень ограниченную картину, разрозненные и малосвязанные сцены, и в итоге мы ничего толком не понимаем. Какие-то обрывки фраз, какие-то кусочки ситуаций, которые только потом начинают складываться в готовый пазл и картинка начинает немного проясняться.

  «Умирала» это всё же кажется мне процессом. Длинным, протяжённым во времени. А в книге эта смерть стала чем-то мгновенным. Вот она лежит. Вот в глазах блеснул огонёк. Вздохнула - и всё. Умерла. Кажется, этот основной сюжетный пойнт, ради которого написана книга, то событие, которое послужило причиной всему, заняло от силы четверть странички. А дальше опять начинается бытовая череда кормления домочадцев и прочих забот, которые, кажется, особо и не прервались такой вот незначительной смертью, которая так затесалась в эту бытовую череду. Но походу чтения приходит понимание, что всё же «умирала» это и есть вся книга, и умирала она не только до момента, когда сердце перестало биться, а мозг – работать, но и те долгие десять дней, когда её везли в гробе, и всю ту долгую жизнь, которую она прожила, она тоже умирала.

  Интересен и выбор сюжета повествования. В центре становится обычная деревенская семья. У них нет ничего особенного, таких семей миллионы. Ни у кого нет даже никакой странности. Нету никакого значимого конфликта – просто мужик пообещал своей бабе, что после смерти отвезёт её на родину, и это далеко не путешествие хобитов в Мордор. Просто семья, в которой умирает старая мать. И это становится основой сюжета для книги, достаточно, должен сказать, бессюжетной книги. Возвращаясь к вопросу, которым я страдал во время чтения Сорокина, спрошу опять: что должно становиться объектом литературы?

  Дальше – больше. Практичность возводится в абсолют. Нет ничего важнее порядка:
  «Платье было венчальное, колоколом, вот и положили ее головой в ноги, платье чтобы не примять, а москитной сеткой лицо прикрыли, чтоб не видно было дырок от бурава.»
  Покойную кладут в гроб наоборот, только для того, чтобы платье не помялось. Эта сцена достойна войти в какой-нибудь зал славы. А ведь они это делают без всякой задней мысли, чистосердечно так.

  Постепенно книга начинает становится немного сумасшедшей. То, что происходит – не вписывается в понятие нормального (вот чёрт, сам писал, что не верю в норму, а теперь её ищу, да ещё где - в модернистском тексте). В гробе везут мёртвую, которая уже разлагается и своей вонью притягивает грифов, которые упорно норовят поживиться тухлятиной, но чтобы этого не произошло, мальчишка постоянно их отгоняет дикими воплями (представили картину?) По пути к месту захоронения топят мулов, повозку, инструменты. Потом, чтобы продолжить путь, отец семейства отдаёт всё своё и ещё деньги и коня сына в придачу, ради исполнения своего чудачества. Всё это прочерчивается просто параллельной прямой напротив другой прямо с их заботами о повседневном и практичностью. Практичные в мелочах, но в целом, вся практичность рушится одним абсурдом, вокруг которого пытаются всё сделать нормально.

  Люди рабы своих представлений. Мы придумываем глупости, которые осложняют нашу жизнь и жизнь окружающих, стараемся этим глупостям следовать не смотря ни на что. Все невзгоды, проблемы, тяжести ничто по сравнению с надуманными вещами, в которые зачем-то свято верят. В итоге кто-то умирает за идею, над которой через десять лет посмеялся бы; другие находят себе всяких богов; третьи просто надрываются и выдыхаются на ненавидимой работе, чтобы купить новый костюм, крутую тачку, и создать свой образ таким, чтобы другие… ну вы поняли. А кто-то таскается с разлагающимся трупом жены. Всё одинаково глупо, ох, пойду приму буддизм что ли…

  Читать сложно и достаточно скучно. Само произведение как результат мастерски провёрнутого приёма определённо интересно именно как приём, но любителям «Гарри Поттера» это чтение станет костью поперёк горла. С учётом моих извращённых пристрастий и взглядов на литературу, даже я втягиваться начал только во второй половине книги, а до этого для меня это было более филологическим изыском, чем эстетическим наслаждением.

  17

  398