Полное собрание романов в двух томах. Том 2. Преступление и наказание. Подросток. Братья Карамазовы

Благодаря совместным чтениям на моем любимом книжном канале спонтанно взялась за перечитывание любимейшей книги. Как же это было прекрасно, эмоционально, проникновенно и самое-самое во всех смыслах.

Не буду разбирать сюжет, кто читал и так его знает, а кто не читал - у вас впереди лучшее чтение на свете и вообще сюжет тут совсем не главное. Хотя он головокружительно захватывающий. Здесь же просто оставлю пару мыслей по главным персонажам.

Федор Карамазов ужасает своим жестокосердием и бездуховностью. Он все кичился, какой он большой сладострастник и гедонист. Но ведь такие радости жизни, как любовь к ближнему, к детям, к природе и духовному миру - самые лучшие. А он ими совсем не умел наслаждаться. Жалко таких ограниченных людей.

Митя раскрывается больше во второй половине романа и этот персонаж крайне интересный. Инстинкты, порывы, животные страсти, избалованность - все это про него. При этом классный мужик, самое главное искренний, тонко чувствующий, добрый.

Ваня, конечно, тот еще краш. Пожалуй, главный мученик романа. Он же главный злодей. Он же самый думающий и глубоко-глубоко копающий. При этом и у него постоянно случаются душевные порывы, губительная любовь и искренняя жажда Правды и Веры.

Алешу я обожала, когда читала книгу в первый раз в 18 лет. Он лично для меня всегда был идеалом мужского чистого и светлого образа. Сейчас же при перечитывании я поняла, что он далеко не полносью раскрыт, как персонаж. Всю книгу он ходит, со всеми разговаривает, выслушивает, переживает за всех и при этом сам-то не особо раскрывает душу перед другими. Удивительно. Возможно, автор планировал больше сосредоточится на его внутреннем мире, сомнениях и эмоциях во второй книге. Кто знает. Все-таки главный герой.

Про Смердякова не хочу говорить, мерзкий и гадкий. Пусть обиженный с детства, пусть умный, все равно противный. В трех законных братьях самое привлекательное - это их искренность, отсутствие лицемерия и двойного дна. А вот в Смердякове этого "добра" полно.

Сложно составить однозначное мнение о женских персонажах. Что Катерина, что Грушенька у ФМ традиционные роковухи, красавицы и умницы, при этом стервы и с надрывом. Лиза необычный и интересный персонаж, но ее жалко из-за внутренних демонов, что ее так точат.

Очень понравилось описание Коли Красоткина, 13-летнего мальчика, начинающего свой поиск правды и смысла жизни. Как же потрясающе автор передал мысли, эмоции и неуверенность в себе мальчика этого возраста.

Главы про Илюшу, его отца, Жучку и последняя глава - это, конечно, боль больнющая. Хотя что уж там, почти весь роман тебя качает на эмоциональных качелях, читать его спокойно нереально. Тут столько рассуждений о вере, смысле бытия, любви, нелюбви, ревности, одиночестве, унижении, бездуховности, отчаянии, смерти, дружбе, деньгах, и пр.пр. Здесь есть все. Вся жизнь.

Любить, вспоминать и перечитывать. А еще верить.

Motto: лишь две книги я начинал перечитывать сразу, без перерыва, как только заканчивал последнюю страницу, — "Я исповедуюсь" и "Подросток".

"Подросток" — нечто прекрасное, но вместе с тем этот роман — и христианская мораль, и ницшеанские мотивы, и инстинктивно обусловленная социальность, эклектически смешанные и потому подлежащие диссоциации.

I. Версилов и ницшеанство
«Человек остроумный, бесспорно, глубокоучёный, но правильный ли это ум?»

Многим, очень многим Достоевский указывает на ницшеанство Версилова. Версилов — «цивилизованный русский высшей среды», апостол высшей культуры: он презирает законы света, не общество исключает его из своего круга, а он изгоняет общество из себя, примиряется с кн. Сергеем Петровичем и Катериной Николаевной (конечно, не для исполнения заповедей), высокомерие его, небрежение к окружающим — от невозможности сострадать ближнему. Примечательно и то, что в молодости Версилов играет на театре именно Чацкого, примеряя ипостась человека высшей культуры, каковым, безусловно, является Чацкий.

Итак, согласно Ницше (см. «Человеческое, слишком человеческое»), человека высшей культуры характеризует воля к познанию наук и искусств (они — обязательный минимум), а также стремление осмысливать как единичные события своего прошлого, так и этапы своего становления в целом. Человек высшей культуры использует волю к познанию, мышление для созидания себя, творит себя, как подлинный художник: создаёт и, отстранившись, созерцает, осмысливает созданное. Человек низшей культуры, напротив, устремляется к чему-либо одному, не обязательно расположенному в науке или искусстве; для него стимулом и объяснением своих действий и действий окружающих служат единственно жажда власти, денег, славы. Версилов формулирует философские и социально-политические идеи, ницшеанские по существу, вплетая в них христианские заповеди и поучения поступать согласно этим заповедям. (Проповедь Версиловым христианства, выставление себя святым вызвано, скорее, необходимостью: сильный преклоняется лишь перед богом, смиряться перед кем-то другим ему стыдно.) При этом атеист для Версилова — «самый лучший человек в целом мире и всегда наклонён приласкать бога», атеист удобен и полезен не столько христианскими добродетелями, сколько науками и искусствами, если он, конечно, «чуть-чуть с умом», атеист суть праотец высшей культуры. Действительно, дети вырастают в религиозной (или моральной) системе, внушаемой родителями, и поначалу следуют ей (иногда всю жизнь, передавая своим детям). Однако мало кто, даже осмысливая жизненный опыт, решается сменить детскую мораль на какую-либо другую, выработанную самостоятельно; что говорить об имморализме высшей культуры?

Принято считать, что ближний в христианстве — всякий, в т.ч. находящийся рядом в пространстве, хотя, на самом деле, и нравственно, и психологически, и мировоззренчески далёкий от нас настолько, что, пребывая рядом, живёт в параллельной вселенной. Допустимо ли вторгаться в человека, лезть в него с советами и помощью, направлять и руководить, словом, решать его жизнь? Для человека высшей культуры подобное немыслимо, слишком человеческое позволяет себе охотно. Вот почему Версилов заключает: любить ближнего невозможно. Если заповедь "Возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Мф. 22: 39, Мк.12: 31) предполагает априорное наличие любви к себе, то альтруизм как бескорыстное, подчас в ущерб себе, служение, а тем более жертвование противоречит сущности любви. Другое дело филантропия: ближний в этом случае — повод сделать что-то в т.ч. для себя, это своя дионисическая разрядка, подпитка витальности другого. Помощь, оказанная Версиловым Оле, — поступок, инициированный инстинктом социальности и свидетельствующий о наличии у Версилова добродетели, в этике высшей культуры определяемой как дарящая добродетель (Достоевский, видимо, осторожничает, приписывая Татьяне Павловне идею помощи). Хотя Оля подспудно чувствует благородство мотивов Версилова («не благодеяние нужно, а гуманность», говорит она, т.е. не христианская милостыня, а филантропический акт высшей культуры), несклёпистость поступка Версилова, стечение обстоятельств и брошенные Подростком фразы возвращают её к жизни по «понятиям», к господствующей в обществе морали: она расценивает помощь, как оплату за некие услуги, и — дарящая добродетель навсегда остаётся ею не постигнутой. Только равновеликий понимает природу подарка — нищий, даже будучи благодарным, ощутит дистанцию, в нём запустится ресентимент.

Весьма интересен прогноз Версилова и о конце мира: нищие отнимут акции у акционеров и сядут на их место, но тоже обанкротятся. Версилов предвидит торжество ресентимента, его воплощение в конкретные действия, для него очевидно бесславное окончание эпохи посредственности. Впрочем, кажущиеся на первый взгляд простодушными, его размышления удивительно глубоки, они — ирония противника анархии, глубокое прозрение процессов унификации и массификации, происшедших в обществе с конца 19 века.

Версилов не сходит с ума, как Идиот, не заболевает от пережитого шизофренией — бездна всматривается в Версилова: его раздвоение есть результат очередного вынужденного погружения в слишком человеческое и стремления всячески противостоять ему. Слишком человеческое вызывает в Версилове отвращение, он должен быть имморалистом до конца, вот почему для него естественно засвистеть на похоронах, разбить икону, внезапно вознамериться странствовать. Других способов сохранить идею золотого века и остаться собой у него не существует. Спасение жизни Катерины Николаевны, жажда убить её собственноручно, выстрел в себя — тому доказательство: не имея желания переносить светскую мораль, Версилов бросает этой морали и её императивам вызов, совершает подвиг, достойный древнегреческой трагедии.

«Как же вас называют после этого христианином?» — спрашивает Подросток, — «не понимаю!»

II. Подросток и его «идея»
Не только обстоятельства понемногу, незаметно подталкивают человека к пониманию ортогональности его и мира, наводят на мысль об абсурдности происходящего и ставят перед выбором: либо последнее усилие воли, чтобы жить, либо убеждение себя в окончательной невозможности жить. Часто и сам человек, вооружившись какой-либо идеей, добровольно изолирует себя от мира: набирается сил, приготовляет средства, предугадывает оказии их приложения, словом, втайне готовится к воплощению идеи. Не обладая достаточным опытом, жаждая отомстить миру за свою брошенность, посредственность, некрасивость, Подросток вынашивает одну подобную идею и попутно пробует силы, если так можно выразиться, в её экспериментальной части: голодает, имея возможность полноценно питаться, обделяет себя в одежде, покупает и тут же продаёт с наценкой альбом. Мимоходом: аскетика есть одно из проявлений нелюбви к себе, а глубже — просьба о жалости, сочувствии окружающих; то же — оскорбление, унижение другого, самоедство и самобичевание, насмешка над собой: «Полюбите меня, ведь я себя не люблю». Так вот, желая стать выше, богаче, сильнее сильных мира, Подросток по младости лет не видит, не чувствует главное: его идея и первые потуги её апробации — детский лепет, неразумие, бесплодная игра, вызванная нелюбовью к себе и к людям. В том-то всё и дело, что «идея Ротшильда» нисколько не возвышает Подростка (миросозерцание сквозь призму какой-либо одной единственной идеи есть главный, по Ницше, признак принадлежности человека к низшей культуре), а наоборот опошляет его, примитивизирует, обезличивает, о чём впоследствии тот признаётся в записках. Подумать только, каков идеал Подростка: ходить в рубище и выглядеть бомжом, имея состояние в миллионы!

Устремление человека к высшей культуре у Ницше, нравственное самоусовершенствование у Достоевского — концепции созвучные и даже имеющие множество общих точек; существенное их различие кроется в самом корне: преображение человека и человечества, наступление высшей культуры, согласно Ницше, невозможно в присутствии христианства, его морали, традиций. Достоевский не всмотрелся в бездну до конца: «идея Ротшильда», которая с его точки зрения — преодоление христианского традиционализма и признак нигилизма — есть лишь выступивший наружу, бесстыдно закричавший и тем обнаруживший себя метастаз болезни, именуемой «слишком человеческое», есть (равно как религия, мораль, традиция) атрибут всё той же низшей культуры.

III. Отцы и дети
Конфликтуют не соседствующие по времени культуры, например отцов и детей, но представители этих культур, убеждённые в истинности своих принципов и правил проживания жизни, идеалов и ценностей «своего времени». Проблема отцов и детей в «Подростке» также носит явный ницшеанский характер: отцы, в лице Версилова, ретрограды, каковыми принято их считать, обременённые «устаревшими взглядами», тем не менее не стопорят развитие человечества, желают ему всяческого преображения и вступления в фазу высшей культуры — дети, тот же Подросток, наоборот, держатся за не вытравленное из их душ, т.е. не пережитое досыта и потому ещё не преодолённое слишком человеческое: однобокую идею, ресентимент и т.п., засасывающие и погребающие в безднах низшей, варварской, рабской культуры.

Эгоизм Подростка и имморализм Версилова не одно: если эгоизм рождается от нелюбви к себе (по Ницше, волю для реализации идеи прилагают исключительно из эгоизма), то имморализм есть слушание и внимание себе, предпочтение предметов познания, важных и интересных исключительно для самосозидания, есть выбор себя беспрерывно нового, отталкивающегося от себя самого. Эгоисту Подростку нет никакого дела до того, что произойдёт с человечеством через 1000 лет, — имморалист Версилов смотрит в будущее с ожиданием и надеждой на усовершенствование человечества и наступление эры, в которой человечество так же будет отличаться от нынешнего, как нынешнее — от обезьяны.

Вот почему в большей части романа Версилов и Подросток не находят общего языка: Подросток выдумывает себе отца, представляет его себе чистым, достойным любви, между тем приезжает в Петербург, чтобы судить его, требует отношения к себе, как к сыну, — Версилов говорит с Подростком на равных, будто с единомышленником, отчего видится Подростку (и не только ему) гордым, дерзким, холодным. Ортогональность взглядов, позиций и их взаимных чувств (тем более культур) к концу романа остаётся разительным, несмотря даже на откровенный мужской разговор, произошедший между ними по смерти Макара Ивановича и имевший серьёзным императивом понимание Версиловым себя. Версилов открывает Подростку, что осознание себя носителем «высшей русской культурной мысли» началось у него с эмигрирования и что, видя ортогональность себя, одного из тысячи представителей русского ницшеанства (назовём их именно так), и современного ему общества, он выбрал отречение от всего светского, сохранение себя для своих (читай — ницшеанских) идей, служение им «гораздо более» в Европе. В откровении Версилова есть всё: и мечты о золотом веке — эпохе высшего человечества, и боление за всех и за каждого, и обновлённое «дворянство» — аристократия науки и искусства, взращивающая веками 1000 своих представителей («Пусть всякий подвиг чести, науки и доблести даст у нас право всякому примкнуть к верхнему разряду людей. Таким образом, сословие само собою обращается лишь в собрание лучших людей, в смысле буквальном и истинном, а не в прежнем смысле привилегированной касты» — тезис аристократической философии Ницше, артикулированный Версиловым). В ходе разговора, содержащего, откровенно говоря, основные рубрики мысли Ницше, Версилов предстаёт перед сыном живым Прометеем, отвергшим фатум, много любившим и много страдавшим, — тем, кого в эллинской культуре назвали бы добродетельным (agatos в досократическом смысле) или героем, совершающим подвиги преодоления жизненных трагедий. И всё же Подросток, как следует из последних глав, не услышал тот message, с которым стучался к нему отец: постепенное уничтожение в себе слишком человеческого освобождает место для высокого, подлинно человеческого, того, что единственно достойно человека. Счастлив — лишь преодолевший.

Да, и, конечно, ПыСы. «В них нет благообразия <...> и за то я оставлю их», говорит Подросток, впечатлённый Макаром Ивановичем. Вероятно, благообразие можно определить здесь посредством категории «лик», взятой из метафизики Волошина. «Лик», по Волошину, есть прекрасная сущность человека, являемая во внешнем облике, творчестве, вообще всяком человеческом акте, действие человека в котором красиво, мудро, совершенно; одновременно «лик» есть зеркало, в котором человек наблюдает себя, познаёт степень своего совершенства, достигаемого в непрерывном процессе творческого аутопоэза.

Exitus: впрочем, "Подросток" есть действительно бездна, роман, изобильнейший для читать и философствовать.

Впервые вся семья Карамазовых собирается вместе и, чтобы решить назревшую проблему между отцом семейства и старшим братом, назначают встречу со старцем: поможет ли это избежать будущих неприятностей? Если посмотреть на оглавление, удобное, чтобы вспомнить что происходит в повествовании,  то ближе к финалу можно и найти ответ на вопрос. Если история не стала, конечно, настолько известна, что и без этого её основной посыл известен заранее, особенно когда его подают основной "фишкой" всего, а случится она не так уж и скоро.

У среднего и младшего братьев свои проблемы. Если мне сперва казалось, что на младшего слишком много исповедей, под которыми он, как Мышкин, сломается, то потом это ощущение прошло. Возможно, кроме того, что в эпилоге ему навязывают дополнительную ответственность, которую он довольно быстро разрешает. Любопытно, как справился бы с ней его старший брат Иван. Немного нагнетающая (кликушечная) мысль: насколько это решение схоже с принятым Иваном до этого о выезде из города.

О судебных прениях: в обеих речах финалы неприятие вызывают, что "демонизация" гоголевской Птицы-тройки, что вопрос "насколько отец  – отец", как будто дополнительную тень последнее на всю адвокатскую речь бросает, хотя мысль любопытная в начале была: если никто не видел деньги, о которых говорят, то насколько правда, что они действительно были (есть).

Показалось, что присутствовал немного черноватый авторский юмор как минимум в двух местах: каламбур (или может, это надо как-то по-другому назвать) с лебединой песнью прокурора; эпизод с золотыми приисками у Хохлаковой (тут, может, больше трагикомедия). А ещё врачебные экспертизы: безумен – не смотрит на женщин; безумен – не смотрит на адвоката; разумен – смотрит на судью и присяжных.

Перед чтением к Ивану было предвзятое отношение. Из поверхностных знаний о нём думалось что-то схожее с цитатой "но как хам он распространяет о чём бы надо молчать", да и продолжение подойдёт о льющемся яде (пусть не осуждения) и "однажды к тебе вернётся": "вернулось" в Смердякове с его "испытаниями", а позже тремя разговорами. Но вот как-то он сам себя "съел" и как-то можно помолчать.

Понравился разговор между Колей и Алёшей, когда раскрывалось чужое влияние без собственного ознакомления с первоисточником. Ещё предполагал, что Коля с Алёшей врагами будут, из-за Колиного самоопределения, однако как мой взгляд на это заштампован, так и... пожалуй, на этом остановлюсь.

Жестковато было о Жучке со стороны Коли.

Наверное, неправильная ассоциация, что Грушенька и Катерина Ивановна напомнили Аглаю и Настасью Филипповну, но не для местного "Льва Мышкина" (Алёши), а для по-прокуроровски "России" (Дмитрия Карамазова). Сравнения у прокурора своеобразные)

Мысли в сторону "психологии" повернули, от которой пытался уберегать адвокат, что Катерина Ивановна привязалась к двум братьям, когда они в чём-то вышли из собственных образов о них и смогли нетипично себя показать ("слабый" Митя при ней проявил "силу", но которую можно трактовать попыткой возвыситься, а казавшийся сильным Иван  — слабость и хоть симпатия проявила себя до этого, но особенное раскрытие произошло при таких обстоятельствах). В итоге героиня как будто всегда мучиться будет, но, возможно, её саморефлексия будет"спасать". Грушенька тоже "саморефлексией" запомнилась и её любимой притчей о луковке. А ещё как помогала Мите волей-неволей воссоздавать сцену их знакомства с роковыми деньгами.

То ли невнимательно читал, то ли не до конца верится, что Ракитин смог написать о житие Зосимы, то ли не слишком внимательно это произведение читал и там внутри какие-то дополнительные "язвительности" были. В общем, неприятный персонаж, занявший место, которое раньше занимал Иван.

Аркадий Долгорукий - внебрачный сын, что наложило печать на всю его жизнь. У него огромное количество психологических проблем, он обижен на отца, но в душе боготворит его и надеяться на ответную привязанность.
Отец же его натуральный разгильдяй, хоть на словах и пытается строить из себя хорошего человека.
У Аркадия есть идея стать богатым, но способы её достижения весьма спорные. Хоть герою и 19 лет, автор не случайно называет свой роман "Подросток". Аркадий истинно подросток, его рассуждения, обиды, выводы, поступки - все свидетельствует об ещё не окрепшем и не набравшемся опыта уме. Порой персонаж очень сильно выводит на эмоции детской глупостью.
Но, окунувшись в светский мир, невольно поучаствовав в интригах и найдя, наконец, успокоение в мире с отцом, персонаж начинает взрослеть и преображаться.

Достоевский не был бы Достоевским, если бы помимо сюжета не ввел в роман множество философских вопросов. Здесь автор устами героев, рассуждает о русском дворянстве, о власти денег, о чести и бесчестии, и, конечно же, о вере.

В целом, мне роман понравился. Местами было сложно, но удовлетворение от его прочтения того стоило.

Разве не Достоевский со своим "ПиН" стоит у истоков зарождения такого жанра, как психологический триллер? Более того, "ПиН", на мой взгляд, одно из сильнейших  произведений в этом жанре.

Достоевский поражает глубиной своих персонажей. Каждый герой не похож ни на кого другого и на себя прошлого. Каждую главу вы видим внутренние изменения героев.

В "ПиН" сцена убийства совсем не самая впечатляющая. Меня поразило, как пронзительно, нервозно и правдиво Достоевский описал внутренние переживания Раскольникова после убийства.  В моей голове именно так и представляется состояние человека, хорошего человека, который совершил злодейство. Правильно Раскольников сказал: "Я не бабку убил! Я себя убил!"

Все повествование мы видим, что именно себя он убил. Уже не важно поймают его или нет, он уже не живёт. Разве можно назвать жизнью то, что происходит с Раскольниковым после убийства?

Сцены с допросами, на мой взгляд, самые сильные сцены в этом произведении. У меня потели ладошки во время прочтения. Это филигранные психологические игры героя и следователя. И было интересно наблюдать, кто кого переиграет. Хотя Раскольников был заведомо в невыгодном положении. Ну и то, что в итоге предложил ему следователь в приватной беседе, говорит о том, что Раскольников не конченный человек, не беспринципный убийца, что у него есть шанс на будущее.

Из второстепенных героев было два очень неприятных типа.  Лужин, который просто мерзкий, гадкий свин, идущий по головам и добивающийся своего любой ценой. Ни одной положительной мысли. Даже размышлять над ним мне не хотелось!

Что не сказать о Свидригайлове! Он был таким же противным персонажем, как и Лужин! Да все же не таким! Над ним хотелось думать. Мне невольно проводилась параллель с Раскольниковым. Тоже помешательство, тот же поиск смысла своей жизни, теже ошибки на жизненном пути. Но такой разный исход. В отличие от Раскольникова, Свидригайлов зашёл в тупик, откуда выхода уже не видел.

Любовная линия, как мне кажется ,здесь отсутствует. Да и какая любовь, если на третью встречу незнакомый мужчина говорит тебе, что убил двоих людей. И убил без особой причины. Так.. Вошь задавил.  И тут она прозрела, что за ним, да на каторгу, да жизнь отдаст.

Чистой воды эгоизм и своего рода искупление грехов. Ведь из проститутки ,да в благородную жертву. Были у меня мысли на счёт того "русская баба в жертвенность играет", но все же для себя она это сделала.  Даже в эпилоге сказано, что живёт не с ним ,навещает его, а он ее отвергает, но среди каторжников она ангел, все ее любят и уважают.


Молодец Соня, искупила свои грехи и стала той, кем очень хотела.

Пару сцен ещё хочу напомнить, которые на мой взгляд очень сильные и много говорящие:
1. Сцена с платком. (Именно даже не сцена, а как ее рассказывал Мармеладов)
2. Сцена, как Екатерина Ивановна устроила жертвенную манипуляцию с помощью своих детей. Тоже очень говорящая сцена.

Достоевский -это про людей, это про жизнь. Настолько каждый герой узнаваем, настолько глубоко автор прорабатывает внутренние мотивы героев... Я хоть и читаю книги Фёдора Михайловича месяцами, но всегда остаюсь под огромным впечатлением. Настолько каждый его роман попадает в цель.